Чудо-юдо рыба-кит

Фильм Андрея Звягинцева «Левиафан» еще до выхода в российский прокат наделал много шума. Сначала был приз Каннского фестиваля за лучший сценарий, потом «Золотой глобус» за лучший иностранный фильм года, а еще номинация — и это, пожалуй, самое главное — на «Оскар» за лучшую иноязычную ленту. По этим поводам возникла оживленная дискуссия в Интернете и прессе; равнодушных, кажется, не было. Например, критик Антон Долин заявил такое: «У «Левиафана» невероятно мощный финал — и разрушительно трагический. Сейчас стало окончательно ясно, что жанр Андрея Звягинцева — трагедия, в нем он достигает высот почти античных»1. И даже те, кто не смотрел фильма, уже заранее принадлежали только к одному из двух возможных лагерей: одна партия восторженно его приветствовала, хваля его за «правду жизни» и обличительный пафос, другая выступала против, считая «Левиафан» заказной «чернухой» и злым пасквилем, извращающим действительность.

Я же, посмотрев фильм Андрея Звягинцева, не смог себя причислить ни к первому лагерю, ни ко второму. Ничего меня в нем не восхитило и не покоробило, не заставило переживать или негодовать по одной самой простой причине: ведь этого самого «левиафана» уже больше двадцати лет можно практически каждый день наблюдать на трех наших основных телеканалах: «Первом», «Россия-1» и НТВ. Это еще одна троица (о первой будет сказано ниже), довольно быстро трансформировавшаяся в трехголового дракона, чудо-юдо, извергающее на обывателя огонь устрашения. Так что ничего принципиально нового для меня не случилось, катарсиса я не испытал. Случилось, возможно, для тех, кто игнорирует «зомбоящик» и, стало быть, «ничего подобного» прежде не видел. А мне фантомные телевизионные боли за эти годы основательно приелись.

Мне было интересно другое: как Звягинцев переводит стандартный, набивший оскомину, «ментовский» телесериал на язык большого кино, какие средства для этого он использует. И еще: интересно было посмотреть, как реальная американская история, послужившая основой для его фильма, декларируемый режиссером библейский персонаж Иов, а также теория английского философа Томаса Гоббса превращаются в универсальную историю, снятую на современном российском материале, как они вместе уживаются.

Толчком «Левиафану» послужил случай с жителем штата Колорадо, который в 2004 году снес бульдозером несколько административных зданий в ответ на действия властей, отказавшихся признавать его права. И как же замечательно Звягинцев ее перевернул — с точностью до наоборот! Виновата в этом, конечно же, наша суровая действительность, любые «универсальные» истории сталкивающая в болото чисто российского беспредела. И вот уже вместо американ­ского прототипа — Марвина Джона Химейера — мы видим простоватого русского мужика Колю, дом которого должна снести российская власть. По этому поводу позволю себе процитировать выдержку из интервью Андрея Звягинцева «Российской газете» от 24 мая 2014 года:

«— Расскажите об истоках замысла. А то здесь уже идут споры о правомерности переноса американской истории на русскую почву.

Андрей Звягинцев: Правда? А о чем тут спорить — от этой истории в фильме ничего не осталось…

— Сюжет явно складывался нелегко: заметны следы этих колебаний. Например, в разгар действия куда-то исчезает линия друга-адвоката, которого играет Владимир Вдовиченков: он так уверенно начинал свою опасную игру с мэром, но слишком легко, при его-то опыте, пошел в ловушку и мгновенно сломался.

Андрей Звягинцев: А — сломали человека! Помните случай, когда мужчину однажды просто свозили в лес — и он мгновенно уехал за границу и больше носа в Россию не кажет? Это же страшно — под ствол встать!

— В фильме сделан упор на два дурманящих людей фактора: водку и религию. Водки очень много…

Андрей Звягинцев: Водки много, действительно. Французский дистрибьютор даже просит эти сцены подсократить: «Ну, не может же такого быть!» Он просто не видел, как это делает русский человек: берет бутылку 0,5, взбалтывает так, чтобы образовалась воронка, и выливает ее в рот, иной раз и не закусывая. Ну, а чем же еще залить этот ужас, который навалился на Николая, — это для него единственный выход!»

Какая «русиш экзотика» и как, оказывается, все просто… Зритель погружается в сюжет фильма сразу с середины: истоков конфликта, его начала мы не знаем. Персонажи не обременены психологией, мотивы их поступков большей частью скрыты, нам дают ситуацию, в которую люди каким-то образом уже попали. Даже сам Андрей Звягинцев не знает, каким образом. Просто так дано: оборотистый мэр хочет прибрать к рукам участок, на котором стоит дом главного героя, жена Коли изменяет ему с другом-адвокатом и т. д. Тут времени нет на психологию, на обоснование поступков действующих лиц, на последовательный рассказ и такое же последовательное изложение событий, ведь мы смотрим притчу, универсальную историю. По крайней мере, так заявлено.

На деле же все снято слишком в лоб, без нюансов. Андрей Звягинцев обличает шершавым языком плаката. Особо показателен в этом отношении образ мафиозного мэра. Роман Мадянов эту роль нагловатого жлоба уже лет двадцать уверенно играет, поднаторел основательно, так что выучил ее назубок. Это его визитная карточка.

А вот Елена Лядова не знает, кого ей играть: жену для Коли, любовницу для его друга-адвоката или мачеху для Колиного сына. Все три в ней не умещаются, ей сложно. Она не знает, куда ей приткнуться. Что-то с этим надо делать, но что? Все просто: когда жена Коли режиссеру становится не нужна, он просто убирает ее из кадра, как самую нежизнеспособную единицу. Единственный цельный и значимый поступок на экране она совершает, когда возвращается от любовника-адвоката к Коле: молча, залпом выпивает стакан водки. Какая сильная женщина! Настоящая, русская! Такую только уважать надо, безгранично ей поклоняться, благоговеть перед ней. Северная богиня!

В фильме Звягинцева все пьют водку — с утра до вечера, с ночи и до утра. От низменной радости, с вечного горя и просто так, потому что больше делать нечего. Не пьет, кажется, только один обглоданный скелет кита-левиафана. Мэр, конечно же, должен быть пьян под завязку, иначе какой же это мэр? Он и должен быть такой карикатурный, прямо из анекдотов, самоуверенное и матерящееся мурло власти.

Снятое вполне отвечает западным стереотипам о России, укладывающимся в схему «медведь, водка, балалайка». Увальнем-медведем здесь, несомненно, выступает пьяненький мэр, и балалайка есть, исполняющая «боже, какой мужчина», «владимирский централ», «золотые купола» и прочее, а водки больше, чем воды в Баренцевом море. Что делать? Приходится пить и пить, чтобы выглядеть настоящим русским. Как говорится, ноблесс оближ, положение обязывает. Это и есть Святая русская троица: медведь, балалайка и водка.

Водка — вот истинный бог русского человека. Про это в свое время Виктор Ерофеев даже эссе написал. Никакие «золотые купола» не заставят ее убраться с глаз долой. И как тогда без нее кино снимать? Про что? Водка — это молитва и смирение, вопрошание и милость, бунт и просветление. В конце концов, это бытовая мудрость, устремленная в космос. Это безбрежный русский (если хотите, российский) океан, с которым не могут сравниться никакие Баренцевы и Белые моря.

Если первый фильм Андрея Звягинцева «Возвращение», премированный в Венеции, рассказывал историю вынужденного возмужания подростков и был истинной драмой, заряженной психологией отчаяния, то по­следующие его картины уже представляли себе нечто другое. Создалось впечатление, что после «Возвращения» Андрей Звягинцев уверенно работает на понижение, или это мы от него хотим слишком многого. Второй фильм, «Изгнание», — более всего притча у Звягинцева, однако сама история женской жертвенности, с попытками опереться на Тарковского и Бергмана, слишком невнятна. И Бергман, и Тарковский всегда были более содержательны в своем высказывании, а бергмановские умолчания как раз говорили о многом. В «Елене» уже никакой притчи нет, а есть вполне выверенная, адресная социальность, «драма наших дней». «Левиафан» — это уже что-то вроде «Елены в изгнании», криминальное кино об уничтожении низким социумом высокой притчи.

Особо анекдотичной выглядит сцена встречи упившихся водкой Коли и мэра, то бишь простого человека и власти, которую нужно знать в лицо. Мэр прямо называет всех, кто не он, «насекомыми», и это принципиально для понимания фильма. Насекомыми в «Левиафане» являются все, и даже прямая подсказка имеется тем, кто не понял, — мушка ползет по стеклу, но хода ей никуда нет, грязное окно закрыто. Жена знакомого Колиного мента из своей северной глуши хочет уехать не в какую-то там Москву (это для пропащих гастарбайтеров), а сразу в Америку. Стенания трех чехов­ских сестер «В Москву! В Москву!» уже не актуальны, прошли их времена. И тут необходимо обратить внимание на эту вскользь упомянутую вожделенную Америку, она ведь тут неспроста появилась.

Все понимают, что Америка в разговоре — это символ и всего лишь реакция на существующую действительность. Об этом даже есть рассказ у швейцарского писателя Петера Бикселя из цикла «Детские истории», который так и называется: «Америки не существует». Он даже и доказательства приводит! Одно известно доподлинно: в кино она точно есть. Она существует во многих «оскароносных» фильмах — как некий маяк свободы, заставляющий обратить на себя внимание и позволяющий попасть в номинацию. Она может быть персонажем комикса, чем-то вроде Супермена или Капитана Америки, которого дети угнетенной деспотией страны призывают на помощь, пожелтевшей газетной вырезкой с запрещенной статьей о джазе, которая дороже всего на свете, смятой жестянкой «Кока-Колы» (о целой и мечтать не приходится!), которая хранится у самого сердца как особо ценная реликвия, козырьком от бейсболки (опять же не целая), фальшивыми долларами, которые печатаются в конц­лагере, застиранной футболкой с изображением Майка Тайсона, пластинкой жевательной резинки и т.д.

В общем смысле Америка — это страна, где решаются все проблемы и просто жить хорошо (не забываем про случай с Марвином Джоном Химейером, который дал толчок «Левиафану»), однако она далеко от героев «Левиафана», так что помощи ждать неоткуда. И все же есть светлое пятно в этом заповеднике отстоя: дело «Pussy Riot», промелькнувшее на экране телевизора новостями, это еще один маячок, а значит, есть надежда на свет в конце тоннеля.

Фабула «Левиафана» движется, однако сюжет снова, как в «Изгнании», невнятен, главное тут то, что портрет Путина висит на стене в начальственном кабинете и батюшка благословляет мафиозного мэра на его неправедные дела. И если раньше, давно когда-то, снимали кино про смычку города и деревни, рабочего с крестьянином или как там еще (уже мы забыть успели), то это кино получается про смычку церкви с государством.

В связи с этим мне почему-то вспомнилось итальянское политическое кино 1970-х, там тоже было что-то про смычку церкви и коррумпированного государственного аппарата, про борьбу одиночки (обычно честного, неподкупного следователя) с огромной мафиозной машиной, про каких-то «серых кардиналов». Там Дамиано Дамиани был режиссером, а Джан Мария Волонте — непременно чтобы главным героем. И это было целое направление и явление.

Но тут даже близко того уровня нет. Сейчас удивительно вспомнить, что еще недавно Андрея Звягинцева прочили в преемники Андрея Тарковского.

В конце «Левиафана» случается попытка натянуть на большое и некрасивое тело новорусского «ментовского» телесериала короткую рубашку притчи. Разумеется, библейской. Именно поэтому бедолага Коля вопрошает небеса: «За что мне это?» Но все это шито белыми нитками, грубыми стежками.

Главный же враг, мешающий всем нам жить, показан в финале. Это православная церковь, при попустительстве которой, а то и прямом участии, была уничтожена простая русская семья Коли. Вот он владыко, читающий фальшивую проповедь о силе и правде, о врагах России, поминающий всуе Александра Невского. Это иго будет пострашнее татаро-монгольского, скинуть его задача не из легких. Это вам не по плакатам-мишеням безвредных генсеков по пьянке палить…

Настоящая церковь разрушена, там, в развалинах, подростки пьют пиво и играют на гитаре, там и фрески ветхозаветные сохранились, не то, что эти новоделы, новострои с кабацкими «золотыми куполами». Вся эта позолота фальшивая. Ей, разрушенной церкви, никакие купола теперь не нужны, она вся открыта небесам, глядит в них. Тут еще вот какая мысль приходит: вполне возможно, что местный владыко, опекающий мафиози-мэра, эту самую церковь и разрушил. Почему бы нет? Теперь понятно, почему он не хочет ее восстанавливать, а непременно хочет оттяпать землю с домом у Коли, чтобы именно там построить храм во славу Господа.

Мафиозный мэр недаром спрашивает у столичного адвоката Вадима: «Ты крещеный?» Тот как-то сразу поджимает хвост и ни в чем не признается. Мямлит про то, что верит только фактам и т. д. В общем, юлит. Потом весь скукоживается и убирается с позором в столицу. Власть и ее смычку олицетворяет живописный владыко со всеми регалиями, бубнящий одно и то же: «Власть от Бога» да «Власть от Бога». «Золотым куполам» и «владимирским централам» в фильме противостоит только музыка Филипа Гласса, она одна связана с безмолвной красотой окружающей природы и соответствует ей. Но и ей не под силу справиться с чудовищем.

В конце концов, начинаешь понимать, что в «Левиафане» может быть все, что угодно и как угодно, потому что власть от бога, суд от бога и режиссер Звягинцев от бога.

В «Левиафане» Андрей Звягинцев впадает в «плохую социальность». Быть обличителем общественных язв у него не получается. Притчи не получилось, универсальной истории тем более. Мне почему-то в его фильме никого не было жалко. Тот же Коля, проживи он дальше еще какое-то количество лет в этом самом доме, был бы он счастлив? Наверняка бы спился или, того гляди, зарубил бы топором по пьянке свою жену да и дом бы потом поджег от озверения, еще бы и сплясал «камаринскую» на головешках, так что, может, и правильно, что его вовремя посадили в тюрьму?

И тут обычно возникают неизбежные вопросы: за что дают призы? Почему такой резонанс? Ответ, как мне кажется, простой: кроме общих ингредиентов, составляющих блюдо под названием «Россия» и характерных для кинопродукции на экспорт, как то: водка, криминал, в «Левиафане» имеется и нечто новое: практически прямая критика «путинского режима» и все той же смычки государства с церковью. Это сейчас главное. К тому же «ментовскими» телесериалами западный просвещенный человек не избалован, продукции такой не отведывал.

По этому поводу мне вспомнилась «Окраина» Петра Луцика — вот это было кино. И никаких тебе «Золотых глобусов», «Оскаров», потому что — наше, не на экспорт снятое. Там-то и притча была, уж всем притчам притча, и былина, и сказ, и социальный протест, и обличение, и даже призыв к бунту. Фильм художественной ценности несравненно большей, чем «Левиафан» Андрея Звягинцева.

Вообще, вся эта шумиха с «Оскарами», «Глобусами» и прочими наградами мне непонятна. Кино превратилось в спорт, в погоню за наградами. И чем больше потускнела со временем действительная значимость этих призов, тем больше шума. Андрей Звягинцев сейчас, что называется «в тренде». Как говорили раньше, «международная обстановка такая».

Кино бывает интересным тогда, когда не знаешь, как оно сделано и не замечаешь никаких лекал и деталей крепежа. А у Звягинцева очень хорошо видно, как все это сделано, подогнано друг к другу, слишком заметны все стыки, все сочленения громозд­кого сооружения под названием «Левиафан», все очень наглядно, плоско, метафоры очевидны, поэтому скучно. Похоже на конструктор с инструкцией по правильной сборке. Если взять детали А, B и С, то получится треугольник. Если добавить деталь D, то стандартный квадрат. И в любом случае вы получите безвыходный ученический круг.

1 Афиша Daily, 23 мая, 2014 г.

Виктор Николаевич Ни­китин родился в 1960 го­ду в Москве. Окончил Воронежский инженерно-строительный институт. Прозаик, драматург, критик. Печатался в журналах «Подъ­ём», «Москва», «Звезда», «Наш современник», «Октябрь», «Сибирские огни», «Русское эхо», «Врата Сибири», «Дон», газетах «Литературная Россия», «Российский писатель», «Литературная газета». Лауреат премии «Русская речь» журнала «Подъём»(2003, 2012), двух премий портала «Русский переплет». Член Союза писателей России. Живет в Воронеже.