Был путником случайным…

РОДОСЛОВНАЯ ВЕТВЬ НАДЛОМИЛАСЬ…

 

Много воды утекло, но и ныне с теплом вспоминаю нашу с Владимиром Фалеевым и Николаем Малашичем поездку в конце 1970-х в Погар, что на Брянщине. Там, невдалеке от родной его черниговской лесистой глухомани, жила сестра Николая. И он обрел тихую пристань в доме тещи, напротив. Через заливной луг, который, приезжая, Николай помогал косить родным, мимо криницы мы ходили купаться в прозрачной задумчивой Судости. Над белым песчаным обрывом противоположного берега темнела сосновая роща. Согретым июльским теплом, мягкой, родной красотой языческой природы, нам хотелось раствориться в ней. Ложились на душу простые, но емкие строки Малашича:

Эти луга и поля, и леса

с небом единым!

Кажется, с ними я буду и сам

неповторимым.

………………….

В речку войду — а она волшебством

силы прибавит!

Над головой покачает крылом

медленный аист…

Здесь, как и в недалеком его Перелюбе, все ему было близким и понятным, таким же родным. Здесь подрастали его дети, здесь выливались строки:

Сад синеватый.

Травы в росе.

Парень от хаты

Гонит гусей.

Красные лапки —

Точно флажки.

Делают часто-

Часто шажки.

………………..

Ах, пацанва! Я беру его на руки,

Я прижимаю парнишку к груди.

Глазки гусыни горят, как фонарики,

Вскинула голову: «Не подходи!»

Да не волнуйся, отдам я хозяина!

Вот лишь армейский значок прикручу.

Да приласкаю. Да, может быть, заново

Так улыбаться, как он, научусь.

Разве могли мы подумать, что из-за чьей-то корысти застолбят, перекроют границу между Погаром и Перелюбом? Разрежут от века единое пространство русского народа? Натравят для того выпестованное, перенявшее от поляков веру в свое превосходство над «восточными» народами западенское окраинство колонизировать русское население Новороссии и Малороссии, закрывать русские школы, пытаться насильно отучать от родного языка. Будут заставлять стрелять в своих братьев ради того, чтобы в Донбассе или Крыму насаждала мову какая-либо марионетка, вроде Зеленского или Порошенко.

В Погар Малашич тогда прилетел в отпуск из забайкальской Борзи. Судьба не баловала Николая. Голодное военное и послевоенное детство, сельская нужда и неустроенность. Работа в колхозе со школьных лет. По совету малороссийского крестьянина отца — «там хоть голодать не будешь» — поступил в Прибалтийское военно-техническое училище ПВО. Перед выпуском из училища, как он рассказывал, в его тумбочке нашли неуставную тетрадь со стихами. Долго исследовали на предмет — не зашифрованы ли в ней секретные сведения, не шпион ли? Не найдя ничего, раздосадованное начальство отправило нестандартного выпускника служить подальше, в Заполярье, на полуостров Рыбачий, чтобы отбить охоту к стихотворным опытам.

Полуостров Рыбачий.

Лето. Камни. Дожди.

Был я юный и зрячий,

Видел все впереди.

Видел светлые дали,

Видел ясные дни.

И таскал чемоданы,

Затянув их в ремни.

И таскал за собою

И жену, и детей.

Был доволен судьбою

И другой не хотел.

Но поэт, как сказал Есенин, — это божья дудка. Так и этот юный лейтенант, ощутив призвание, упорно шел к его воплощению. Не остановили ни изматывающие боевые дежурства и учения, ни неустроенность быта, ни свинское отношение начальства. Особенно старался вышестоящий политработник, некий Гунар Лазер. Николай вспоминал: «Что он только ни проделывал, чтобы стихов моих (совсем безобидных!) не печатали. И писал в редакции, и звонил, и требовал на месте от командиров, чтобы «принципиальнее» подходили при оценке моих знаний и навыков». Несмотря на все старания Лазера, Николаю в 1968 году удалось вырваться в Севастополь на Первое Всероссийское совещание молодых писателей, пишущих на военно-патриотическую тему. Там он нашел понимание в семинаре, одним из руководителей которого был мой отец, поэт Дмитрий Ковалев. С тех пор между ними установились дружеские отношения. Малашич был единодушен с моим отцом в том, что «поэзия никому, кроме дельцов и деляг, легко не давалась, но то и не поэзия». На совещании Николай получил рекомендацию для поступления в Литературный институт. Однако ему продолжали ставить палки в колеса, не отпускали сдавать вступительные экзамены. Заочное отделение института ему удалось окончить лишь в 1976 году.

Послушаем самого поэта: «В Воронеж­ском книжном издательстве готовилась к выходу моя первая книжечка стихов. Первая потому, что в 1970 году в Мурманске моя рукопись, занявшая еще в 1968 году первое место среди представленных на конкурс книг и запланированная на 1970 год, так и не вышла. Директор издательства Борис Александрович Тимофеев прислал письмо: “В связи с переводом Вас на новое место службы, Ваша книга не может быть изданной. Мы издаем местных авторов”.

То была, как я понял, неправда. Вместо моей книги была издана книга стихов Григория Остера из Ялты, отслужившего на Севере в музвзводе около двух лет и на то время там уже не служившего… Григорий Остер однажды появился в Литинституте. Оказалось, творческого конкурса он не прошел, стихи были слабы, и на факультет поэзии его не взяли. Я попросил показать ту книжку за 1970 год. Хотел посмотреть, какова была бы моя книжка, занявшая первое место в конкурсе. Гриша показал. Но когда я начал читать первое попавшееся стихотворение, отобрал ее со словами: “Стихи плохие, на Севере ведь писал. Что там хорошего напишешь…” Меня он принял за студента-москвича. А потом бодро добавил: “Вот сейчас пойду с руководителем семинара драматургии пьесу в кафе писать…” Я ничего ему не сказал, только проводил глазами две фигуры, удаляющиеся в направлении кафе “Лира”…»

Перевороты в жизни общества не возникают внезапно. Они вызревают незаметно, исподволь. И Николай Малашич как истинный поэт чувствовал надвигающуюся грозу еще тогда. Послушаем его: «Последний раз приезжал в свое село на Черниговщину — в школе разговаривал с золотыми медалистами, с талантливыми учениками. Боятся поступать в престижные ВУЗы в Москву: на факультеты медицинские, физики, в МГУ, в Бауманский. Не знают русский язык. Кто лишил их права на образование? Ведь столько знаменитых выходцев из Украины подняли высшие учебные заведения Москвы!… Помню, в послевоенные годы все фронтовики говорили только на русском языке по всей нашей области. И попробуй было сказать дурное о России. Разжигание неприязни в среде по сути одного народа на языковой почве — преступление.

В 1969 году в Москве состоялось V Всесоюзное совещание молодых писателей. Был там и Иван Драч — поэт. Он, кажется, руководил Ленинским Союзом Молодежи всей Украины, я зашел к нему отметить творческую командировку и услышал:

— Мыколо, нащо ты зрадыв украинську мову?

Прекрасно зная стихотворчество Драча и еще более понимая, что таланту язык не преграда, я тут же ему ответил:

— Ваня, если бы я писал на украинском языке, тебя бы на это совещание не пригласили. Кто-то один из нас прошел бы конкурс.

Ничего не ответил Иван. У него карьера была на первом месте».

Судьба распорядилась поэту дожить до часа, ради которого старались драчи и лазеры, чтобы с горечью написать:

 

Для себя жить совсем не умели,

Ни стяжать, ни копить, ни хватать…

Неожиданно все поумнели —

В облаках перестали витать.

Неожиданно жизнь усложнилась,

Воспылал мировой непокой.

Родословная ветвь надломилась,

Обнаружив дешевый прокорм.

Общий дом разобрали на щепки.

Напряглись молодые умы:

Мол, не то вы построили, предки,

А вот «то» создадим только мы.

Засвистели метельные речи,

Забродило сознанье толпы.

Перестроились. Долго ль, умеючи.

Стали все — для себя — неглупы…

Эту землю легко разбазарить

Под жестокий словесный погром,

Чтоб потом к неразумным хазарам

Собираться идти на поклон.

О таком мы и думать не смели,

Охраняя родные края.

Для себя жить совсем не умели,

Умирая за други своя.

 

Михаил КОВАЛЁВ

 

 

Николай Ильич Малашич (1940–2014) родился в селе Перелюбе Холмын­ского (ныне Корюковского) района Черниговской области. Стихи начал писать с 12 лет. После окончания Перелюбской средней школы в 1958 году работал в колхозе «Заря» разнорабочим. В 1959 году поступил в Прибалтийское военно-техническое училище войск ПВО и окончил его в 1962 году. Служил на Крайнем Севере (полуостров Рыбачий (1962–1968 годы), в Воронеже (1968–1976 годы), Чите (1976–1978), городе Борзе Читинской области (1978–1982 годы), в ГДР (1982–1987). С 1990 по октябрь 1993 года работал в Верховном Совете помощником Председателя Комитета по радиационной безопасности. В 1976 году заочно окончил Литературный институт им. А.М. Горького, защитив диплом с отличием. Издал книги «Обнова», «Благоговею!», «Рубеж», «Совесть», «Жизнь и похождения русского офицера», «Бесстрашие любви», «Дороги Родины», «Гостеванье». Печатался в журналах «Север», «Наш современник», «Москва», «Советский воин», «Молодая гвардия», «Байкал», «Подъём», в альманахах «Поэзия», «За Родину!», в газетах «Литературная Россия», «Литературная газета», «Комсомольская правда», «Красная звезда», в сборниках и альманахах Москвы, Воронежа, Ленинграда, в газетах Мурманска, Архангельска, Североморска, Ленинграда, Оренбурга, Читы, Воронежа и др. Стихи переводились на немецкий и чешский языки, публиковались в журналах Берлина и Праги. Член Союза писателей СССР с 1979 года. Член Союза журналистов СССР с 1981 года. Член-корреспондент Российской академии поэзии с 2005 года.

 

* * *

 

Был и я когда-то молод,

Пел любимой по весне.

Опрокинулся мой голос,

Будто месяц на волне.

 

Завороженный печалью,

Я теперь не знаю сам,

То ль пою, то ль подпеваю

Одиноким голосам.

 

Дальше — больше буду шляться

У сверкающей воды,

Чтобы видеть отблеск счастья

Кроме горя и беды.

 

* * *

 

Осень пришла. И дожди, и ветра.

В поле труднее уже бездорожье.

Не возражаю я — Богу пусть Божье,

Пусть будет в Божьем больше добра!

 

Как я выращивал свой урожай!

Отдано столько золоту зерен!

Господи! Если я в чем-то хоть волен,

Взять мне свое на земле не мешай!

 

Хлынули сверху потоки воды,

Ветер пронесся, как шепот зловещий:

«Слишком наивно ты смотришь на вещи,

Лишь после смерти воздам за труды!»

 

Грузно плывут облака надо мной.

Жизнь моя! Есть ли еще что дороже?!

Только по осени на бездорожье

Я не стою и за этой ценой!..

 

* * *

 

Когда остаток сил

Вселенная отнимет,

И глаз живая синь

Безжизненно застынет,

 

Скажите, что певец

Был путником случайным,

Что прост его конец,

Но труд исполнен тайны.

 

* * *

 

Мутные реки уже в берегах.

А над окрестностью — ястреба клекот.

Чуткая цапля на длинных ногах

Обосновалась, видать, недалеко,

 

Долго и гордо стоит у реки.

Рядом пасутся коровы и кони.

Кто-то к березе прибил козырьки —

Капает сок и уходит под корни.

 

Тот, кто прибил их, — он не был жесток…

Просто я слишком стал сентиментален.

Разве он был когда, мир, идеален?

Капает сок и уходит в песок…

 

* * *

 

Все реже слышу — Родина поет.

Все чаще слышу — Родина рыдает.

Как будто ждет того, кто к ней придет.

Надеется, авось не опоздает.

 

Отдали мы, ограбив, оскорбив,

Как мать родную в дом для престарелых,

Но ждет она и ждет, нам все простив —

От грабежей и до речей незрелых.

 

В какой угар мы кинули себя!

Какой разгул ввезли из-за кордона!

Ах, сколько было злата-серебра!

Мы все его повынесли из дома!

 

Все больше гарь летит из-под колес.

Все меньше долы светлые струятся.

Все мельче души, как все мельче плес,

Где родники уже не серебрятся.

 

Все ниже, ниже, ниже мой полет.

Все выше, выше чей-то стон взлетает.

Как сладко слышать, если мать поет.

А я все слышу, как она рыдает.

 

* * *

 

Периферийные поэты,

Мне вас порой бывает жаль,

Что ни журналы, ни газеты

Никем из вас не дорожат.

Ведь, чтоб проникнуть на страницу

И чтоб попасть хоть как в тираж,

О, сколькие ушли в столицу,

Чтобы потом уйти в мираж.

Какая все же свистопляска!

Неужто нету ей конца?

Сиюминутная огласка —

Не достояние певца.

Периферийные поэты,

В тоске, в безвестности, в огне,

Все песни, честно коль пропеты,

Навек достанутся стране.

 

* * *

 

Усталый, после долгих дум,

В свое село, в свое спасение

Вернуться мне пришло на ум.

А так ли надо возвращение?

 

К кому приду? Зачем приду?

Там нет ни хаты, ни сарая.

Покой в любой земле найду.

Она везде, земля, сырая…

 

* * *

 

Буду дедом с бородою,

Будет память угасать.

Будут внуки над водою,

Как кузнечики, плясать.

Будут радоваться лету,

Будут бегать по песку.

Вдруг увижу — места нету

В этой жизни старику.

А зачем я был на свете?

А зачем сгорал в огне?

Все затем, чтоб жили дети

И не знали обо мне?..

Непривычно отражаться

Будет в речке борода.

Непривычно продолжаться

Кем-то в мире… Вот беда…

 

* * *

 

Уходит в берега река

В момент душевного разлива.

И верится — жизнь справедлива,

Ни облачка, ни ветерка.

 

Мой нежный край, вливай в меня

Свои живительные соки,

Чтоб на отведенные сроки

Тепла хватило и огня.

 

Пора понять, что не в цене

Признанья без душевной шири

И что оправдана вполне

Святая жажда счастья в мире.

 

* * *

 

Стародавняя хата…

Пахнет зимней сосной.

Ивы в белых халатах

Над рекою больной.

 

Сколько ни философствуй,

Только видно одно:

У реки пересохшей

Обнаженное дно.

 

Меж двумя берегами

Снег летит, как шрапнель.

А над речкой ночами

Все рыдает метель…

 

* * *

 

Скоро ветер ударит осенний,

Засвистит и завоет в степи.

И привыкну я к жизни оседлой,

Как собака к цепи.

 

Будут дымы лететь по яругам,

Будет поезд далекий греметь.

Заиметь бы хорошего друга…

Хорошо бы его заиметь.

 

Что ж, приехали. Время и слазить.

Эко, нужно ль о прошлом жалеть!

Все труднее с кручиною сладить,

Все труднее печаль одолеть…

 

Только тучи повисли над бором,

Только ивы над речкою — в ряд.

И цветы в палисаднике скоро

Отшумят, отцветут, отгорят…

 

* * *

 

Те тяготы, боли и беды

Ушли в бесконечность, во мрак.

Сорвались в какие-то бездны,

Распались в каких-то мирах.

 

Их нету ни рядом, ни дальше,

На той вон тропе у пруда,

И жить тебе юно. И даже

Не давят на плечи года.

 

И дни до заката — бесценны.

Зачем же у тихой воды

Опять разверзаются бездны

Для выдоха новой беды?

 

* * *

 

Не пойти ли в лес да искать грибы?..

Хватит счастье искать мне, хватит.

Хватит мне уезжать от родной избы,

Хватит сердце и молодость тратить…

Хватит.

 

Белый гриб — он растет после теплых дождей,

После теплых дождей бедовых.

Подымается гриб — начинается день,

Свет струится средь веток сосновых.

 

Может, легче мне станет от долгой ходьбы,

От ходьбы терпеливой, упрямой?

Хорошо было с мамой ходить по грибы.

Как в лесу хорошо было с мамой!..

 

К злой судьбе своей я давно привык.

Это плохо, видать… Я знаю…

Стал я тише воды, стал я ниже травы —

Тосковать стал по отчему краю…

 

Вот иду, иду — лопухи в лесу.

За деревьями — паутина.

И корзину я за спиной несу.

И пустая моя корзина.