Бабочка на солнечной занавеске

* * *

Мы идем — дороженька бела, —

заложив беспечно наши души,

и легки бездушные тела,

и дела бездушные воздушны.

Мы идем, рискуя всем, что есть,

с чем, казалось, вечно не расстанемся,

и потерь в пути уже не счесть,

и вдали растаяло пристанище.

Мы дойдем — не знаю, почему —

не до двери, так дойдем до ручки,

и пройдем — не свет пройдем, так тьму,

и найдем — не розы, так колючки.

Мы идем, и наш удел — идти.

Чашу кратера иль чашу горя

поднесет нам кто-то на пути —

и «спасибо» скажем, ветру вторя…

 

* * *

А разве бабочка — малая тайна?

Св. Николай Сербский

 

Бабочка проснулась в конце февраля,

облетела комнату и села на занавеску.

Она такая же, как была, а я

сильно изменился после дальней поездки.

 

Нет, жена моя не умерла,

а вышла на станции, мне известной.

Смахиваю хлебные крошки со стола

и смотрю на бабочку на солнечной занавеске.

 

* * *

Не раздражайте пустоту,

она ответит тонким звоном

иль дребезжанием вагона

на оборвавшемся мосту.

 

Что прошлое? Пустой вокзал.

Ты опоздал, там просто пусто.

Пустой вагон продребезжал.

Мост оборвался, шпалой хрустнув.

 

А жизнь? Она горит огнем

и пеплом сыплется под ноги,

и исчезает вслед за днем

в вечернем сумраке дороги.

 

Одно утешит: красота.

Ты присмотрись — она повсюду,

она повсюду разлита

свидетельством, что жизнь есть чудо.

 

И оживет пустой вокзал,

и поезд тронется на малой,

и мост, что в темноте пропал,

вновь через бездну бросит шпалы.

 

* * *

Возникла на мгновение,

взглянула на меня

и, точно привидение,

исчезла… У плетня…

Остался только серенький,

задумчивый денек,

остался только беленький

оброненный платок.

Платок с цветными кромками

не комкает рука.

Тяжелыми паромами

уходят облака.

Уходят в дымке тающей,

в синеющей дали,

за низкий холм, за кладбище,

за близкий край земли…

 

БЕССОННИЦА

 

И вот лежу я посреди ночного города,

закрывшись шторой от уличных фонарей,

и шепчет бессонница, приставив нож

к горлу мне:

— Не вздумай уснуть, а лучше водки себе

налей.

 

И я встаю, и послушно иду на кухню,

наливаю водки себе сто грамм,

отрезаю сала и жду, когда потухнет

последнее окно в колодце двора,

 

а оно, как назло, не желает гаснуть —

и я представляю, как там, за столом,

сидит мой двойник со взором ясным

и, подняв стакан, спрашивает:

— За что пьем?..

 

* * *

Все идет по замкнутому кругу,

и однажды, дойдя до точки,

ты ощутишь, протягивая руку,

рукопожатие не человека, а оболочки.

 

И, оправившись от испуга,

раскинешь своим умишком:

все идет по замкнутому кругу,

и ты в чем-то переборщил тришке.

 

Не тот человек? Не та эпоха?

Или ты сам не такой, каким был задуман?

На самом деле все не так плохо,

просто из потустороннего мира задуло…

 

* * *

Чужая жизнь. В ней копошиться,

двусмысленной и непростой,

я вовсе не хочу. Синица

сидит на ветке предо мной.

 

Ах, эта чуткая синица!

Спугнешь — и тут же улетит.

Чужая жизнь кому-то снится,

меня же от нее мутит.

 

Но это же так интересно:

в канве событий видеть мысль?

Все поглощающая бездна.

Все обнажающая высь.

 

* * *

Господи, прости мои ошибки,

тяжкие и мелкие грехи, —

от не к месту вспыхнувшей

улыбки

до приведшей к горю чепухи;

от желаний темных,

пусть невольных,

до пустых и суетных затей,

от лихих иль сумрачных застолий

до любви истерзанной моей.

 

Тяжелы грехи! Точно по пашне,

по весне, в один из теплых дней,

я бреду через сугроб вчерашний,

а идти труднее и трудней.

 

* * *

Пробуем докричаться,

глупые, друг до друга,

лучше пойти и сдаться

лесу, дороге, лугу.

 

Что-то поднадоели

эти глухие речи,

эти плохие вести,

эти пустые встречи.

 

Нечего нам бояться,

мы на ладони Бога,

вот она, линия жизни, —

это к Нему дорога.

 

* * *

Живу теперь по принципу:

день прошел — и слава Богу.

В тихую провинцию

возвращаюсь понемногу.

 

Телевизор выключен.

Газеты — для печки.

Тихая провинция.

Синий вечер.

 

Хорошо, что тихая.

Здесь слышней бывает,

как мгновений тиканье

тишина смывает.

 

* * *

Мы просто доживаем прошлый век,

осколки удивительной эпохи,

когда был человеком человек,

сквозь тьму глотая света крохи.

 

Пусть атеизмом отравили нас,

и страсти разрослись, и сжались сроки!

но Слово — жило, а душа рвалась

к прекрасному в той сумрачной эпохе.

 

---

Константин Владимирович Смородин родился в 1961 году в городе Первоуральске Свердловской области. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Автор четырех книг стихотворений и нескольких книг прозы и драматургии, написанных в соавторстве с А.И. Смородиной. Главный редактор журнала «Странник». Член Союза писателей России. Живет в Саранске.