Солнце высушит слезы
- 01.04.2020
* * *
Танками в седых степях Придонья
раскатали итальянцев и мадьяр.
Плакала синьора или донья,
видя в страшном сне глубокий яр,
где лежали сваленные в кучу
трупы их в шинелишках худых.
А остатки армии могучей
добивали из «Катюш» под самый дых.
Гнали в плен колонной бесконечной
грязных и завшивленных солдат.
Бабушка жила в селе приречном
и перетерпела этот ад.
«Бедны людочки! — однажды рассказала
мне на суржике, певучем языке. —
Вот ото ж, им справы було мало
в ридной хате на Дунай-реке».
«Ба, ты что?! Жалеешь эту погань?
Ты поставь мне их еще в пример!»
Я тогда совсем не верил в бога,
правильный советский пионер.
А она жалела все живое,
всех существ, любую божью тварь.
Тех, чьи кости поросли травою,
детвору, не знавшую букварь.
«Бедны людочки». Зачем мне это знанье?
Бабки нет, а я живу пока.
Тут большой вопрос языкознанья,
тема о нюансах языка.
Нет в державном словаре жаленья формы.
Жаль героя — пишется глава.
В правилах литературной нашей нормы
уменьшенья и уничижения слова.
«Люди» — «люд», «простолюдин», «людишки».
Что ни слово — барская все спесь.
И «людская». Не найдешь в ученой книжке
форм иных, исчерпан список весь.
А «народ»? — «народишко», «народец».
Место знай да береги бока!
Тут поймет не всякий инородец
«странность этот русский языка».
«Бедны людочки». Хрящи да кости в супе.
Мне, допустим, есть что потреблять.
«Но сурово брови мы насупим…»
Сколько ж можно брови насуплять!
Словари когда-то перепишут.
Жить вам триста лет и не болеть.
Ну, а если жалость в сердце дышит,
можно люд на суржике жалеть.
* * *
Своих на войне не бросают.
Любою ценой их спасают,
выносят из-под огня.
Бинтуют прострельные раны —
«В палату, не в морг! Еще рано».
Быть может, спасут и меня?
Своих на войне не бросают.
У смерти — сажень косая,
но мы-то пошире в плечах.
Нести, спотыкаясь, из боя,
зубами скрипя, даже воя,
в кровавых заката лучах.
Своих на войне не бросают.
Нейтральная полоса ли,
иль доползли до тылов.
«Чего ты тащил? Он груз 200».
Мы год были с парнем тем вместе,
письмо сочиняли невесте,
и я дотащу груз без слов.
Своих на войне не бросают.
В атаку идущие знают:
убит, но еще не забыт.
Цена запредельного риска —
блестящая грань обелиска.
Как пал ты, гранит сохранит.
* * *
В подземном переходе скрипка плакала.
У музыканта есть смычок, но нет ноги.
А место тут для попрошаек лакомое —
без «крыши» и соваться не моги!
Играл старик, всю душу мне выматывая,
маня туда, где сожжены мосты.
Я шел снимать на паспорт фото матовое,
но в черно-белом переходе том застыл.
Звучал минор про молодость растраченную,
любовь былую, ивы, рябь пруда,
про хату артобстрелом расхреначенную —
в блокпост стреляли, но попали не туда.
Не жизнь, а грусть, на счастье лишь пародия…
Скажи же скрипка, плачешь по кому?
И мне почудилось: дослушаю рапсодию
и про себя вдруг важное пойму!
Вот-вот дойду умом до очень многого,
еще чуть-чуть — постигну соль земли…
Но «крыши» не было, и музыканта одноногого
омоновцы под руки увели.
* * *
Мне матушка преданья говорила
на суржике, забавном языке.
Галушки и вареники варила.
А пышки на пергаментном листке!
А борщ — в нем не утонет ложка,
в нем песня украинской стороны!
Ну и с картохой пирогов немножко,
одни велики, а други дрiбны.
И доброта вокруг нее витала,
ни капли зла, она любила нас.
Жаль, что пожить ей удалось так мало…
Порою слезы капают из глаз.
А за отцом — Россия коренная,
сто поколений русских за отцом.
И если поискать, где Русь святая,
отыщешь тут — под городом Ельцом.
Антоновки в садах особый запах,
и чернозем распахан ровно так.
Нет, не поймет уже, похоже, Запад,
что яблоки порой сильней, чем танк.
Мне равно внятны речь и та, и эта,
годятся обе — плакать и любить.
Ну что же ты, Украйна? Нет ответа.
Но мать с отцом я не могу делить.
Что написал поэт Иосиф Бродский
«На независимость» и обретенье прав,
местами выглядит довольно скотски.
Ну а местами, может, все же прав?
Нет, не хочу и не ищу врага я.
Я не ворую мед чужой из сот.
До встречи, Украина дорогая,
лет через 100, а, может быть, 500!
* * *
Родина моя усталая, заезженная за века!
Струится водица талая, чтоб напоить слегка.
Родина моя суровая, где не для всех уют!
Если заря — багровая, если холод, то лют.
Родина моя сумасшедшая, губящая своих детей!
Много для них нашедшая в УК расстрельных статей.
Родина моя неприкаянная, как баба метра под два!
Авель бы грохнул здесь Каина, тот замахнись едва.
Родина моя навязанная, нет у меня другой!
Липы проснулись с вязами, шорох травы под ногой.
Родина моя любимая, не важно, что дашь в ответ!
Родина невыносимая! Но родин других нет.
Соком брызжут березы, не свита в петлю пенька.
А солнце высушит слезы. Значит, живем пока?
Олег Алексеевич Шаповалов родился в 1959 году в городе Коростень Житомирской области (УССР) в семье военного. Окончил отделение журналистики Воронежского государственного университета. Работал журналистом в Липецке, собкором «Комсомольской правды» на Северном Кавказе, позже в московской редакции «КП». В настоящее время заместитель главного редактора — ответственный секретарь газеты «Собеседник». Проживает в Москве.
