Эта близость студеного моря…

РУССКИЙ СЕВЕР

 

Средь камней изумрудная травка,

Глубже с метр — уже мерзлота.

Вроде, лето, а прут без антрактов

Стаи туч… и тоска еще та.

Еще та, говорю я, погодка!

Голый берег под светом скупым,

Лишь у кромки тяжелая лодка

Спит тревожно, как пес на цепи.

Выше! к людям! к амбарам и избам,

К тем продутым ветрами местам,

Где отсутствуют всякие «измы»,

Жизнь сурова и с виду проста.

Там соленая рыба в подклетях,

В тихих комнатах строгий уют;

Там на кольях развешены сети,

И поморы в бахилах идут.

…Тучи, тучи — сплошная морока,

Воздух даже на ощупь свинцов;

И в пальтишке стоит одиноко

Кто-то грустный, как трезвый Рубцов.

Эта близость студеного моря,

Эти сивых туманов слои…

Храм бревенчатый стойко на взгорье

Держит ржавые шлемы свои.

Он давно уже необитаем.

Лишь в окошке глухом в темный час

Желтый отсвет дрожит… Словно тайно

Кто-то молится. Может, за нас.

 

ЗОВ

 

За селом стоит серый столб, как крест,

Проводов уж нет, а он все гудит…

С неба ястреб сел и глядит окрест, —

И чего сидит? и за кем следит?

 

Я свою тоску привяжу к столбу,

Отряхну с души мглу дорожную,

Сразу в первую постучусь избу —

Встретят молча и настороженно.

 

Лишь в глазах вопрос: «Кто такой пришел?»

Не узнал никто… ну и ладненько.

Ты, хозяйка, мне зачерпни ковшом

Той колодезной, той прохладненькой…

 

Кто такой я есть? Да родился здесь!

Там вон, в центре, был дом с оградою…

Вижу, добрые, но такая весть

Не печалит их и не радует.

 

Разговор хоть тек, но скупой совсем,

Да, слыхали, мол… да, родившийся…

С болью понял я: здесь своих проблем

Выше крыши той, прохудившейся.

 

Где-то шум и треск; там блестят в ночи,

Как галактики — мегаполисы…

Ну, а тут, как крест, только столб торчит,

Да забвенье прет выше пояса.

 

Отвяжись, тоска, как худая жизнь!

Васильки мои, колокольчики…

Ты надолго, край, запустел, скажи?

Глянешь — тишь, камыш да околочки…

 

Но прислушайся чутким вечером:

По полям плывет, по-над селами

Песня русская, вековечная,

И не грустная, ой, да и не веселая…

 

ДВЕ ЖЕНЩИНЫ

 

Пожилые женщины, подруги,

Вечерами ходят по округе,

Не спеша пройдутся по тропинкам,

Завернут к березам и осинкам, —

Легче им дышать среди деревьев,

Чем в своей разрушенной деревне…

Та, что старше — чопорна немножко,

В белой блузке со старинной брошкой,

Седовласа — симпатична, впрочем,

Сельская учительница в прошлом.

Что помладше, та в платке неярком,

Бывшая советская доярка,

В серой кофте, в платьишке обычном,

Тоже с сединой и симпатична.

У одной ночных бессонниц муки,

У другой от доек ломит руки,

Пусть они по-разному прожили,

Но всегда друг дружкой дорожили.

Две судьбы закатных, две подруги

Не бесцельно бродят по округе,

Русские стихи с душой читают…

Все их сумасшедшими считают.

 

КРАСНЫЙ ВЕЧЕР

 

Что удалось — не удалось,

А ты вздохни усталым вечером:

Рентгеном красным все насквозь

Тепло и горестно просвечено.

 

Тот свет в неведомый конец

Неслышно, медленно ступает…

И суть вещей, и стук сердец

Сквозь оболочку проступает.

 

Пылают главы облаков,

Прохладны души их былинные;

Березы — жгучие с боков,

А тени — тихие и длинные.

 

Мы замираем в этот час,

Земли случайные прохожие,

И легкие трепещут в нас,

На крылья бабочек похожие.

 

И что сбылось и не сбылось —

Судьбою каждого отмечено;

Печалью высшей все насквозь

Тепло и бережно просвечено.

 

* * *

 

Травы, звери, птичьи переливы!..

Радуясь, мелькая и звуча,

Все живет в неведенье счастливом…

Только людям ведома печаль.

Знаем мы, что есть на свете нечисть,

Только, уподобленным почти,

Нам понятья «вечность», «бесконечность» —

Разум, бедный разум! — не постичь.

Но зато — как милость иль немилость? —

Осознать такое не суметь,

Свыше нам зачем-то приоткрылась

Сущность рокового слова «смерть».

Проступая сквозь свинец ненастья,

Сквозь веселый полдень голубой,

Черная «memento mori» надпись,

Словно меч, висит над головой.

С тайною надеждой и тревогой,

В большинстве своем на склоне лет,

Молим приютиться ближе к Богу,

Веря: рядом с Богом смерти нет.

 

СЛЕПОЙ ДОЖДЬ

 

…Из-за леса лиловой громадой

Наползла она сгустком тревоги, —

Присмирели под жданной прохладой

Луг, кусты и сухие дороги.

 

Неужель громыхнет в самом деле! —

Сонный быт растревожит, как улей?..

Так за месяц уже надоели

Зной и пыльные листья июля!..

 

Надо, надо, чтоб местность промокла,

Чтобы днями свежо и ночами…

…Но та туча была одинокой,

Освещаемой сбоку лучами…

 

И под ней, как под крышкой надгробной,

Замер я, без рубашки и босый,

Миг!.. — И сверху посыпались дробно,

Ослепили жемчужные бусы!..

 

Весь пронизанный солнечным златом,

Дождь такой благодатный пролился,

Что впервые от счастья заплакал

И вослед неумело молился…

 

* * *

 

Молодая мама своему сыночку,

Сидя у окошка, под синиц свистки,

Вышивала в полдень синюю сорочку —

В крестик черно-белые цветки.

 

Лишь всего два цвета (ниток было мало),

Только в два рядочка стежка пролегла,

Только на сорочке, но хотела мама,

Чтоб в цветах вся доля у него была.

 

С трех икон святые молча наблюдали.

Над шитьем витала легкая рука.

За окном сияли голубые дали,

Зеленели травы, плыли облака…

 

Дорогая мама, как ты угадала.

В стороне далекой после, без тебя,

Вышилась сыночку (ниток было мало)

В крестик черно-белая судьба.

 

САД

 

Предзимью всю печаль передоверив,

Октябрь отшептал… В пустом саду,

Как на гравюре, черные деревья

Кривых ветвей явили наготу.

Примолкло все: остывшие тропинки,

И за ночь поседевшая трава,

И та скамейка с выгнутою спинкой…

…Листва так ломко хрустнула сперва;

Возню небесных хлябей укрощая,

Морозец молодой дохнул затем, —

И падал снег… деревья превращая

В букеты свежих, сонных хризантем.

Захочется на миг побыть счастливым,

Любимым быть захочется опять,

Средь яблонь одиноким черносливом

В том белом сне без шапки постоять…

Но вдруг кольнет, что все не так отныне,

Что прежнего себя не повторить,

Вот — сердце есть, но в нем сверкает иней,

Вон — есть цветы, но некому дарить.

 

* * *

 

В это лето, мама, в эту осень

Почему-то разжужжались осы,

Змеи и лягушки расплодились

Там, где никогда не заводились.

По дворам, дорогам, по опушкам,

Будто блохи, прыгают лягушки,

Прямо в селах черные гадюки

Жалят и за ноги и за руки,

Злые осы в двери залетают…

Им чего на воле не хватает?

Ладно, гады, ладно бы, кусают,

Тут чернее тучи нависают:

Каждый год подземные удары,

Смерчи, наводненья да пожары,

Род людской и вовсе обезумел,

Лезет сам в клокочущий Везувий…

Не связать подобные явленья

Лишь с одним глобальным потепленьем,

Это мгла нависла моровая,

Это, мама, третья мировая.

 

КРЕЩЕНСКИЙ ДЕНЬ

 

Улицы, дома и переулки

Сжала стужа жестко и всерьез,

Так, что в рощах деревенских гулко

Лопались стволы седых берез.

Глубина вселенская звучала

Тонким-тонким звоном бубенца, —

Этой песне не было начала,

Этой грусти не было конца.

Холодно и солнечно на диво!

Смолкли все земные голоса.

Что-то на земле происходило…

Что-то совершалось в небесах…

И никто не ведал, что в пределах,

Где-то на задворках бытия,

Тихо во дворе заиндевелом

Мальчик очарованный стоял.

 

---

Александр Дмитриевич Раевский родился в 1951 го­ду в селе Алабуга Новосибирской области. Окончил Новокузнецкий педагогический институт, Иркутское пожарно-техническое училище. Служил в пожарной охране МВД, капитан в отставке. Печатался в центральных и региональных журналах, альманахах и сборниках. Автор шести поэтических книг. Лауреат премии журнала «Наш современник». Член Союза писателей России. Живет в Новокузнецке.