«Там, где стал я «на крыло»

РОДИТЕЛИ И ДЕТСТВО

 

В конце октября 1917 года в России произошла социалистическая революция. А в далекой стодворовой деревне Прокуроровка Усманского уезда Тамбовской губернии в семье служащего сахарного завода Михаила и домохозяйки Дарьи Смирновых на свет Божий явился тринадцатый ребенок (автор настоящего повествования).

Семья проживала в дубовой хате семь на семь аршин, почти четверть которой занимала русская печь — главное сооружение для обеспечения теплом и нормальным питанием. К хате с тремя маленькими оконцами были пристроены так называемые сенцы с погребом. В нем хранились соления, огурцы, помидоры, картофель — второй хлеб, и другие продукты. Рядом с домом имелся амбар, где помещались запасы зерна, а в летний период проживали вольготно дети. В хозяйстве имелись корова, две свиньи, семь-восемь овец и, конечно, куры, а иногда заводили гусей, которые в нашем селе не пользовались «авторитетом».

Отец мой, 1870 года рождения, имел начальное образование, проживал в 15-ти километрах в селе Борисовке, но в тридцатилетнем возрасте переехал учительствовать в Прокуроровку. Здесь на горе стояла четырехлетняя школа. А жил он на квартире в соседней деревне Ершовка у Остроуховых, которые занимались частной торговлей. Две указанные деревни разделялись в то время приличной рекой Эртиль, которая в наше время превратилась в заросший ручей.

Проживая на той самой квартире, отец мой познакомился с моей будущей матерью — Дарьей Лосевой. Неграмотная девушка жила без отца со своей матерью, и прислуживала хозяевам, но была привлекательной и очень добросовестной работницей. В 1900 году мои родители создали семью и прожили совместно 45 лет. Главным их богатством были дети. Моя мать родила пятнадцать детей. Тяжелые условия жизни, отсутствие медицинской помощи и бесконечно скудное питание сказались — к 1941 году выжило только шестеро из них.

На момент моего рождения отец расстался с учительством и работал кассиром-конторщиком на сахарном заводе в двух километрах от Прокуроровки. Будучи образованным человеком, он пользовался заслуженным авторитетом не только среди крестьян, но и среди рабочих и служащих завода. Отец твердо соблюдал распорядок дня. На работу в любое время года ходил только пешком (в день это 8 километров), что позволило ему длительное время сохранять здоровье. Как-то мы посчитали, что за 36 лет работы на заводе он прошел пешком 85 тысяч километров.

Первым местом моего подрастания была люлька — небольшой короб из досок с постелью. Это простое «изобретение» на четырех стремянках подвешивали к дубовой матице потолка. Говорят, что я рос спокойным и был окружен вниманием старших сестер и бабушки Анюты. Из четырех сыновей я был меньшим, поэтому пользовался особым вниманием взрослых и более старших.

Наша деревня была самой обычной по своему облику. В то время в большинстве своем хаты были саманными, пятистенными, и, как правило, с соломенными крышами. Окружали нас прекрасные соседи, отзывчивые люди, готовые всегда прийти на помощь. Зачастую хаты не закрывали на запоры даже в ночное время. Холмистый рельеф местности сочетался с равнинными местами. На самой горе рос фруктовый сад бывшего помещика Толбузина. В двух сотнях метров от него имелась школа-четырехлетка. Прямых улиц здесь не было, хаты стояли разбросанно. Наша хата располагалась в ста метрах от любимой речки Эртиль.

Памятны зимы с шумными метелями и снежными заносами. Мело беспрестанно по трое и более суток, низкие хаты заметало по самые крыши так, что выйти наружу самостоятельно не представлялось возможным. Приходили соседи и откапывали проходы, освобождали двери от снега. Опытные родители определяли характер погоды ночью на слух, по завыванию ветра. Случалось, застигнутые непогодой путники блудили, особливо те, что ехали в обозах за товарами. Ну, а морозы иногда наступали такой силы, что бедные воробушки замерзали прямо во дворе.

После метели в первую очередь следовало пробить тропинку к колодцу, которым пользовались и соседи. Воды для бытовых нужд и скотине требовалось много. С глубины в 6-7 аршин чистейшую и вкуснейшую воду доставали с помощью журавца. Все, кто был способен, выходили на очистку от снега подворья, чтобы в первую очередь накормить скотину, и только потом уже самим довольствоваться домашней пищей.

Детвора любила именно это время года. Всех увлекали катание с горок на лыжах кустарного изготовления. Санки в те времена имелись только в домах сель­ских умельцев. Нам их заменяли кружала, которые взрослые делали для детей из коровьих лепешек со вставленными веревочками и обледенелым днищем. На них мы устраивали соревновательные гонки с горок. В тихую солнечную погоду мы весь день проводили на воздухе. Промокших, с обмороженными щеками, нас почти насильно загоняли на ужин и ночлег.

Зиму любили и молодые парни и девушки. С вечера после посиделок в чьей-нибудь хате молодежь украдкой «уводила» со двора сани-дровни и потом на них с гиканьем и веселым смехом каталась с гор до поздней ночи. Те, кто помладше, тоже стремились попасть в такие компании, но их безжалостно прогоняли. Обязательным атрибутом таких забав служили драки из-за нахального захвата саней или из ревности к девчатам, но всегда они затухали сами собой, перерастая в общее довольство весело проведенным временем.

На Рождество, бывало, чуть свет вместе с морозным туманом в избу врывалась ребятня, и начинала христославить ради подаяния. Мама заранее напекала гостинцев, а папа запасался денежной мелочью. Ходоки удалялись с большой радостью и благодарностями. Из нашей семьи по дворам Христа славил Петр, который обладал большой пронырливостью, а после всегда похвалялся большой «добычей».

А остальные дети, проснувшись, с нетерпением ожидали, когда же подойдет время праздничного обеда. Старшие перед тем ходили в церковь и возвращались ближе к полудню. Все рассаживались по скамейкам вкруг дубового стола, и мама подавала холодец, жареное мясо, блинцы, вареные яйца и другие кушанья. Отец восседал во главе стола с деревянной ложкой в руке. Только после стука этой ложкой все с большим аппетитом принимались за пиршество. Ели из одной большой посудины — тарелки тогда были в диковинку. После празд­­ничной трапезы ребятню отпускали погулять с друзьями и подругами, а родители отдыхали или уходили в гости к родственникам.

До 1928 года в праздничные дни пользовались всеобщей популярностью кулачные бои. Их и начинали после застолий в каждом доме. «Кулачки» проходили деревней на деревню — Прокуроровкой на Ершовку. Местом боя служила замерзшая река рядом с деревянным мостом. Зачинателями драки являлись 10-14 летние пацаны, которые выстраивались двумя линиями друг против друга. Следом чья возьмет — определяли в поединке молодых мужчин. А потом уже подключались мужики, способные биться кулаками без поддавков. Борьба до победы одной из деревень продолжалась почти до сумерек. Не допускались пьяные мужики или защищенные какими-то доспехами. Таких выявляли и жестко наказывали.

Мне помнится, когда побеждали «ершовские» и загоняли наших на гору, их радости не было предела. А потом мужики, с горячим обсуждением перипетий боя, мирно расходились по своим хатам и дворам, чтобы чистить сараи и кормить скотину. Вечером их ждал стол с выпивкой и обильной пищей. Молодежь шла на посиделки или играть в карты. Засиживались зачастую «до петухов», за что потом получали внушения от родителей.

Большим праздником в наших деревнях считалась и Масленица с главным кушаньем — блинами, сдобренными конопляным или подсолнечным маслом. Этим днем повторялись забавы, подобные рождественским.

А потом наступали скучные дни семинедельного поста, когда полагалось «блюсти себя», быть тихим, смиренным и благоразумным, почтенно вести себя со старшими и вкушать только постную пищу. Но мы не голодали. Пшенный кулеш, каша, картошка, рыба и селедка, обилие соленостей и ржаной хлеб, искусно выпеченный матерями на капустных листьях в печи, не давали отощать.

Длинными зимними вечерами каждый занимался своим делом, но долго не засиживались, так как освещение обеспечивала семилинейная лампа при постоянном дефиците керосина (его в деревнях называли «гас»). Наша мама слыла большой экономкой и рано командовала отход ко сну. Мы пытались тайно с горящей под столом лампой читать интересные книги, но мама просыпалась и пресекала нашу «тягу к просвещению».

Родители отдыхали на двухместной кровати, сестры громоздились в зашторенном чулане за русской печью. Разогретая печь с продолжением в виде полатей являлась привилегированным местом. Здесь спали меньшие ребята вместе с бабушкой. Те, кто постарше, спали на полу, застеленном соломой. Ночь проходила в глубоком и здоровом сне, что называется, «в тесноте, да не в обиде».

Кроме десяти человек своих, зимой у нас всегда проживал круглый сирота — Иван Семенов, 1914 года рождения. Летом Иван надолго исчезал куда-то. Также у нас подолгу проживал пожилой человек — дедушка Иван, который помогал родителям ухаживать за скотом. Он весело и увлекательно рассказывал сказки и небылицы, пел нехитрые песни, и нам было с ним всегда весело.

Важнейшим продуктом питания являлось молоко и его производные в виде масла, творога, ряженки, кислого молока, сметаны и домашнего сыра, поэтому нашу коровку Машу все ценили и берегли. А в зимний период, когда происходил окот овец, родители подселяли молодняк в хату, чем обеспечивали веселое сожительство семи ребят и семи ягнят. Здесь же размещали и приплод от коровы.

Мать и старшая сестра Анна зимними вечерами садились за прялку и пряли пряжу для последующей вязки носков и варежек для всей семьи. Кроме того, у нас имелась ручная швейная машинка «Зингер», с помощью которой мама, как могла, обшивала нас.

Как ни хороша была зима, но прихода весны все ждали с нетерпением. В последних числах марта шло бурное таяние снега, набитого плотными и высокими слоями в оврагах и лощинах. Все это обилие быстро уплывало в низины и широко разливалось. Неширокая речка Эртиль превращалась в чудесное «море». И дети, и взрослые радовались обильной воде — предтече урожайного года. В ночное время вода подбиралась к нашей и соседним хатам. Начинался ледоход. С треском и грохотом ломались и дробились большие и малые льдины, которые по местному мы называли скрынями. Подростки задерживали некоторые из них, наваливали кучи соломы и поджигали. Все радовались, завороженно следили за движущимися в ночи огнями и сопровождали громкими криками: «Ура-а-а!»

Наша река оставалась относительно полноводной и в летнее время. В километре ниже по течению имелась бетонная плотина со шлюзом. Здесь задерживали воду, которую потом направляли для мойки сахарной свеклы, поступавшей на переработку — резку и сушку, а потом и производство сахарного песка. Поселок при свеклосушильном заводе также называли «Сушкой». Это название сохранилось и в наше время, как микрорайон города.

А сколько восторга у ребятни вызывала утренняя рыбалка! Сердце сладостно и волнительно замирало от трепыхания даже самой малой рыбешки на крючке. В нашей речке водились ерши, пескари, иногда попадались окуньки и плотвичка, а если повезет, то и щука.

По мере восхода солнца начинал пронимать голод, и рыбаки отправлялись домой. Рыба покрупнее шла на сковороду, как деликатес, а мелюзга радовала котов и кошек.

 

ШКОЛА И НЕ ТОЛЬКО

 

В 1925 году отец определил меня в школу при сахарном заводе в двух километрах от нашего жилья. Здание школы было примитивным — деревянным, с печным отоплением. При школе имелся небольшой земельный участочек, огороженный штакетником. Вместе со мной в первый класс пошли друзья детства: Николай Погарченков, Михаил Алещенко, Валентин Клюквин. Они были несколько старше меня. А я и ростом был мал, и стеснительным от того, что не выговаривал букву «р».

Брат Петр, 1913 года рождения, обучался в третьем классе. Учеба ему давалась с большим трудом. Его оставляли на повторное обучение, и получилось так, что начальную школу мы оканчивали в один год.

В начальной школе учил нас только один памятный на всю жизнь педагог — Николай Кузьмич Чудинов. Запомнился этот человек высокой культурой и способностью найти душевный подход к каждому из своих подопечных. Учился я с боль­шим усердием и без труда переводился из класса в класс. Десяти-одиннадцати лет нас приняли в пионеры. Красный галстук призывал и обязывал стать примером в учебе и в культурном поведении.

В четвертом классе мы с желанием участвовали в выпусках стенной газеты и небольших инсценировках по произведениям русских и советских писателей. В памяти навсегда отложилось, как мы инсценировали стихотворение Некрасова: «Однажды в студеную зимнюю пору…» Один из однокашников изображал лошадку, другой возницу, а кто-то читал от автора.

Школьные годы связаны в моем сознании с некоторыми приключениями. Однажды в зазимок я решил добраться до школы на коньках по первому льду, разо­гнался и на скорости угодил в полынью по самую грудь. Пришлось быстренько бежать домой, сушиться и слушать материнское внушение. Но, помнится, даже не заболел тогда.

Как-то после бурана шел из школы домой, почему-то отстал от своих приятелей, пошел окольным путем по сугробам вдоль реки и вдруг внезапно провалился в яму. Ее выкопал и хитро замаскировал один из наших охотников для ловли зайцев. Яма выше моего маленького роста, а стены гладкие. Поплакал, покричал, а потом стал руками разбивать снег и потихоньку выбрался. Паническое состояние сменилось радостью.

В 1929 году я успешно завершил четырехлетнее обучение, и мой заботливый отец определил меня, двенадцатилетнего, учеником в контору к старшему брату Василию, который трудился счетоводом в Никитинском отделении свеклосушильного завода. В летний сезон я работал табельщиком — раздавал прямо на свекольных плантациях женщинам-сезонницам ярлыки на право получения зарплаты. Почерк у меня сформировался вполне аккуратный, и я даже навострился подделывать подпись брата.

Памятны мне отдельные мастеровые люди. Когда дымоходы нашей печи забивала сажа и прекращалась необходимая тяга, на помощь звали известного в деревне печника Артамоновича, жившего в двух сотнях метров от нас. Этот уважаемый всеми мастер пребывал под постоянным хмельком, балагурил и ругался незлобно «черт возьми» или «чертова сволочь». А когда наш колодец переставал снабжать нас и соседей чистой водой в нужном количестве, то звали дядю Герасима. У него имелись приспособы, на которых он опускался ко дну и загружал лопатой ил и глину, освобождая родники. Воды становилось больше, дяде Герасиму наливали стопку, чтобы не захворал после холода и сырости, и он отправлялся по другим адресам.

Время перерыва в учебе совпало с началом коллективизации. Наш отец обладал некоторой дальновидностью в вопросах внутренней политики. В начале 1930 года наше подворье он записал в колхоз «Большевик», а сам выступал агитатором за вступление крестьянских дворов в колхоз.

Начало 1930-х было тревожным временем. Крестьяне деревенское нововведение воспринимали с большим сомнением. Люди бушевали, как пчелы в ульях. Советовались и пересоветовались: вступать — не вступать. Обобществление велось неоправданно быстрыми темпами, вопреки мнению крестьян. Коллективизацию проводили так называемые, «тридцатитысячники» — представители большевист­ской партии. Как-то кроме лошадей начали сгонять на общий двор и дойных коров. А корова для каждой семьи — первая кормилица. Сколько же тут было плача, мольбы и причитаний и взрослых, и детей! В этом случае «дошло» до власти, и коров вернули в крестьянские подворья. В нашей деревне не стали свозить птиц, а в других местах случилось и это «чудо».

В 1931 году началось строительство нового сахарного завода. Народу отовсюду при­­было много, поэтому в срочном порядке организовали школу с семилетним сроком обучения (фабрично-заводскую семилетку). Пропустив только год, я и мои однокашники поступили в пятый класс. Наряду с директором Н.К. Чудиновым пришли работать и другие педагоги. Математике нас обучал Дмитрий Николаевич Глазунов, истории — Иван Дмитриевич Голиков, русскому и литературе — Мария Николаевна Петровская. С пятого класса учительница Геллер преподавала нам немецкий язык. Наш кругозор расширила непродолжительная практика, которую по программе ФЗС мы проходили в механических мастерских и на местном кирпичном заводе.

Я увлекался чтением книг, а еще, как и все, просмотром кинофильмов. Мы старались не пропустить ни одного фильма, а особенно «Веселые ребята», «Чапаев», «Путевка в жизнь». Клуб не вмещал всех желающих, посадочных мест не хватало, и мы усаживались на полу перед экраном.

В 1933 году я и мои сверстники с большим желанием стремились вступить в комсомол. Комсомол призывал к патриотизму, ответственности в учебе, коллективизму и дисциплине. Для вступления в комсомол мы ходили пешком за 25 километров до районного центра — большого села Щучье.

А еще почти все повально увлекались спортом. Лично я полюбил футбол и волейбол, имел неплохие результаты по бегу. Занимался также шахматами и даже становился победителем в школьных турнирах. Мои товарищи Валентин Клюквин и Михаил Алещенко увлекались рисованием. Михаил впоследствии стал известным скульптором, профессором, одним из авторов знаменитого ансамбля на Мамаевом кургане в Волгограде.

Несмотря на природную закалку, приключались со мной, конечно, и хвори. Переболел я, как и многие сверстники, и корью, и свинкой, и простудными болезнями. У наших соседей Платоновичевых была шустрая лошадка Газель. Однажды меня подсадили на нее, чтобы покататься, но она взбрыкнула, и я слетел на землю. На мое счастье обошлось ушибами. Единственным лекарем на обширную округу служил фельдшер Антон Иванович Мушинский. Народ боготворил его, а он стремился облегчить страдания людей в любое время суток, даже принимал роды. В двенадцатилетнем возрасте он удалил мне зуб. Меня он давно любил за маленький рост и кудряшки на голове. Детей своих у него не было, и он все просил моих родителей передать меня на воспитание в его семью.

Школьники-подростки с большим прилежанием трудились на пришкольном участке, выращивая различные огородные культуры. Мы трудились на колхозных полях и даже на подсобных работах по завершению строительства сахарного завода. Сооружение заводского комплекса стало гордостью не только для строителей, но и всех жителей близкорасположенных сел и деревень.

Пуск предприятия в 1934 году стал праздником и для взрослых, и для детворы. Перед этим нашу глубинку посетил Нарком пищевой промышленности Анастас Иванович Микоян. Известный всей стране человек выступал перед рабочими. Царили всеобщее веселье и братская эйфория. Нарком прилетел к нам на самолете, и нам всем жутко хотелось хоть немного полетать на чудесной и громадной штуковине.

В 1933 году я закончил обучение в фабрично-заводской школе. Мне, как и другим подросткам, предстояло определяться с работой. Но отец мечтал, чтобы я, хотя бы один из его детей, продолжил обучение. На мое счастье группа специалистов завода во главе с главным инженером Н.В. Алейниковым при поддержке отдела образования организовали обучение в 8-9-х классах. Со мной вместе обучались Николай Погарченко, дочь главного инженера завода Инна Олейникова, дочь преподавателя пения — Женя Тихомирова и другие счастливчики. Всего в классе было 15 человек, получивших реальную перспективу последующего поступления в ВУЗы. Моим кумиром стал преподаватель математики Белоусов. Я сам довольно успешно постигал этот предмет и помогал другим. Осенью 1935 года мы пошли уже в новую чудесную трехэтажную среднюю школу. Это был последний год, когда окончание девяти классов означало получение среднего образования.

Весной 1936 года в числе всего троих пацанов из деревни Прокуроровки я получил аттестат о среднем образовании. Остальные восемь ребят были из семей заводской и учительской интеллигенции.

После окончания школы отец по какой-то протекции определил меня работать счетоводом на нефтебазу, где директором был наш односельчанин Дмитрий Антонович Сладких, а бухгалтером — Александра Васильевна Гусева. Относились они ко мне очень тепло и во всем помогали.

Однажды я сбалансировал дела по отпуску нефтепродуктов и выявил некоторый излишек денег. Мои старшие опекуны предложили приобрести на радостях бутылку спиртного с закуской. В тот день я впервые в жизни совершил неблаговидный поступок, выпив стаканчик водки. Тут же направился домой и очень переживал, что родители распознают мое злодеяние. Но все обошлось, родители не заметили.

 

ВОРОНЕЖСКИЙ СХИ

 

Летом 1936 года вновь встал вопрос о моем будущем. Памятны слова моего родителя: «Сынок. Ты у нас последний из ребят. Им не удалось продолжить учебу, а ты должен идти дальше…» На семейном совете выбрали Воронежский сельхозинститут. Я успешно сдал три экзамена и был зачислен студентом механического факультета вожделенного института.

Весть о моем триумфе быстро облетела Прокуроровку. До сих пор такое не удавалось никому. Даже когда я учился в старших классах, местные мужики, узрев меня проходящим все с той же холщевой сумкой, частенько упрекали: мол, ты уже совсем взрослый, а все никак не выучишься, не пора ли работать да родителям помогать? Эти суждения сильно доставали меня. Но отец мой твердо настаивал на продолжении обучения. Его желание теперь обретало реальные параметры.

Окончилось лето, меня собрали в далекий Воронеж. Впервые в жизни предстояло ехать в поезде через станции Оборона и Грязи. Тогда на такую поездку уходило более суток.

С фанерным чемоданом, в который мать уложила постельное и нижнее белье, 29 августа 1935 года я вселился в трехэтажное общежитие СХИ. В комнате разместилось шестеро студентов: Климов Федя из Грязинского района, Скачков Саша — воронежский, Зайцев Жора, Гусев Николай, Черкесов Николай и я.

С первых же дней среди нас и вокруг нас сформировался особый мир: светлый, увлекающий, мир взаимной поддержки и философских споров. Каждый жил мечтой и надеждой найти себя и свое место в бурном течении жизни.

Храм науки — институт — поражал величественным входом с массивными колоннами, широкими ступенями. Просторный вестибюль, огромный машинный зал со всеми изучаемыми образцами техники, главная аудитория с многоярусными столами, где читали лекции Борис Иванович Лаврентьев, профессора Межевикин и Квасников. Неизгладимое впечатление своей простотой и задушевной интеллигентностью производил на всех студентов директор института Никулин. Поражали воображение богатая библиотека с большим читальным залом, зал для занятий физкультурой, клуб и студенческая столовая.

Девятилетнее образование оказалось далеко не достаточным для успешного освоения высшей математики с ее интегральными и дифференциальными исчислениями и теоретической механикой. Чего скрывать — иногда я приходил в уныние от массы знаний и необходимости понимать и записывать все сразу и быстро. Тяжелые бытовые условия и питание впроголодь, мягко выражаясь, не способствовали постижению наук. Приходили мысли перевестись в другой ВУЗ, но ободряющая поддержка товарищей, терпение и сила воли позволяли преодолевать трудности. Этому же способствовала успешная сдача экзаменов за первый семестр с последующими каникулами, расспросами родных и домашним откармливанием отощавшего студента.

Драматично складывался 1937 год. Будучи на зимних каникулах на родине, узнал о волне репрессий в отношении местных руководителей. Арестовали первого секретаря райкома партии, директора МТС, директора и главного инженера сахарного завода. Потряс арест нашего односельчанина, председателя заводского комитета сахзавода, отца моего друга и просто прекрасного человека Алексея Николаевича Погарченкова.

Громом среди ясного неба стали такие же события и в нашем институте. Как троцкиста и врага народа арестовали директора института Никулина. Разочарование, уныние, страх и неверие в реальность происходящего овладели всеми. Следующим днем в машинном зале института собрали митинг с участием первого секретаря Воронежского обкома партии Михайлова, на котором говорили о причинах ареста и клеймили позором предательство и преступление нашего вчерашнего кумира. Мы молчаливо «согласились» с доводами выступавших.

Вскоре у общежитийского 15-го корпуса в полночь остановился «черный воронок», в нашу комнату ворвались «НКВДшники», быстро собрали и увезли с собой Сашу Скачкова и Колю Гусева. Первый происходил из бедной рабочей семьи, второй — из деревенской. Больше их никто никогда не видел. Следующей ночью мы гадали о том, кто из нас разделит участь арестованных. Впоследствии как-то установили, что наши товарищи забавлялись анекдотами на политические темы. Позже узнали, что среди нас был сексот-стукач Михаил Соколов — сын бывшего священника, тихий и скромный студент, единственный в группе имевший собственные наручные часы.

Не сразу, но мало-помалу уходил страх и оцепенение, арестов больше не было, и мы понемногу успокоились. К тому же не только драматическими событиями наполнялись студенческие будни. Впервые грандиозно отмечали юбилейный год Октябрьской революции. Участие студентов в шествиях было обязательным и беспрекословным. Предварительно нас тренировали ходить стройной колонной с транспарантами, флагами и портретами партийных и государственных вождей. В большинстве своем нас это не тяготило. Была в этом общем потоке и праздничная торжественность, и воодушевление, и гордость за успехи государства.

После демонстрации в общежитии скромно отмечали праздник. На пятерых покупали бутылочку водки с килограммом копченой колбасы и выпивали с тостами за все хорошее. Потом я ехал к своему дальнему родственнику, а иногда к студенту дорожного техникума Жене Кабанову — будущему военному штурману, генералу авиации и Герою Советского Союза.

Серьезной темой в 1937-1938 годы для меня стала неожиданно возникшая проблема со здоровьем. Пользуясь близостью роскошного луга у реки Воронеж, я много и часто загорал здесь в кругу друзей. Почему-то никто не предупреждал нас о грозящей опасности от свирепствовавших здесь комаров. Я заболел малярией. Бывало, приходила пора летних экзаменов, а меня начинала трясти лихорадка с сильнейшим ознобом. Мои друзья укрывали меня одеялами и даже матрасами, и колотун спадал. Я в больших количествам пил акрихин, и два года ходил с желтой физиономией. Удивительно, но по возвращении домой, в Прокуроровку, лихорадка сразу проходила.

Несмотря на болезнь, экзамены сдавал на «четыре» и «пять», чтобы не сорваться со стипендии. Откуда-то во мне выработались смелость и дерзость. В своей группе я шел на экзамен первым, особенно успешно справляясь с задачами по высшей математике, теоретической механике, сопромату и электротехнике. С удовольствием помогал моим приятелям — Феде Климову, Жоре Зайцеву и Мише Ульянову.

Начиная с третьего курса, мои друзья стали по праздникам и в выходные посещать танцы в педагогическом институте, где был шикарный выбор девушек. Коля Черкесов, Федя Климов, Саша Юрасов и Жора Зайцев настойчиво звали и меня, но я был самым молодым из них, застенчивым и стыдился своей плохонькой одежонки. На всю комнату мы имели одну белую манишку, которая нас сильно выручала. Так вот, мои друзья увлеклись женским полом, нашли себе подруг для жизни и потом забрали их с собой в далекий Казахстан, а я на многие годы задержался в холостяках. Любовь, о которой много написано в романах, для меня летала далеко в небесах.

Все в том же 1937 году в институте ввели военную подготовку. Для этого всех пригодных к обучению по программе будущих офицеров танковых войск отобрали в большую группу. Основную подготовку мы проходили на военной кафедре с соблюдением строгой воинской дисциплины. Нагрузки заметно прибавилось. В 1939 году проездом через Москву мы побывали в Кубинке, где проходили практическую военную подготовку. На Казанском вокзале ко мне подошел милиционер, увидел в моих руках бритву и увел в дежурную комнату, где стал допрашивать, подозревая в неблаговидных делах. Вызволил наш преподаватель майор Егоров, а потом приятели долго надо мной потешались, называя опасным рецидивистом.

В Кубинке нас переодели в солдатское обмундирование и два месяца муштровали по освоению специальностей стрелков и водителей танка Т-34. Лучше всего мне давалась стрельба из винтовки по мишени. Иногда из трех выстрелов выбивал 28-29 очков. Плюсом была и довольно сносная кормежка — не то, что в институте.

Большим личным событием стало посещение квартиры уже семейного брата Василия в Москве. Он состоял финансистом Пролетарской дивизии на сверхсрочной службе и имел небольшую комнатку в Лефортово. Впервые в жизни побывал в знаменитой Третьяковской галерее и в Мавзолее Ленина. Московские достопримечательности потрясли сознание двадцатидвухлетнего сельского парня.

На последнем курсе обучения стало больше практических занятий по тракторам, электротехнике, сельхозмашинам и чертежным проектам. Предстояла сдача курсовых. Группой в пять человек в зимний период две недели проходили практику на базе Жердевской машинно-тракторной станции Тамбовской области. МТС была одной из крупнейших и обладала механической мастерской. Здесь мы постигали секреты организации ремонта машинно-тракторного парка. А потом была летняя практика в Бутурлиновской МТС по освоению эксплуатации тракторов и автомобилей, имевшихся в ней. Помнится, с каким трепетным увлечением садился я за рычаги колесного ХТЗ и вел пахоту. Не менее увлекательным стало вождение грузового автомобиля.

Наиболее интересной и познавательной сложилась практика на Горьковском автозаводе. Здесь уже применялась конвейерная система сборки автомобилей. Мы осваивали рабочие узлы конвейера и изучали технологию производства. Рядовые производственники относились к нам уважительно и даже с любовью. Это были удивительно простые, добродушные и бесхитростные люди.

На факультете механизации не было государственных экзаменов. Вместо них была предусмотрена защита диплома. Я выбрал тему «Организация эксплуатации машинно-тракторного парка в Бобровской МТС Воронежской области». Моим руководителем стал доцент Решетников. Поздней осенью 1940 года я выехал на двухмесячную практику, где накопил необходимый практический материал, а потом засел за написание пятидесятистраничной работы с приложением чертежей. Пятого февраля 1941 года я успешно защитил диплом инженера-механика сельского хозяйства. Офицерского звания нам не присвоили по причине отмены военной подготовки.

До нашего выпуска окончившие мехфак оседали на заводах Воронежа. Но одно из постановлений правительства предписывало обязательное определение на работу в сельскую местность. Прочитав в областной газете «Коммуна» статью о природных красотах Павлодарской области Казахстана, всей комнатой мы решили двинуть в дальний путь.

 

В КАЗАХСТАНСКИХ СТЕПЯХ

 

День расставания с родной деревней стал днем последнего прощания с семидесятилетним отцом. Не знал я тогда, что не увижу больше никогда и родных братьев Петра и Николая, а также и племянника Борю Кривенкова. Всех их поглотила проклятая великая и трагичная война.

Несмотря на радушный прием, на нас, молодых специалистов, Павлодар произвел удручающее впечатление. В двухэтажных зданиях размещались обком партии с облисполкомом и областным земельным управлением. Остальной жилой фонд — это глинобитные домишки, крытые камышом или соломой. Мы, было, начали вести разговоры об обращении через Москву с ходатайством о перераспределении, но наш запал быстро охладили и вскоре распределили по разным МТС на должности главных инженеров.

Я угодил в МТС имени Шевченко Цюрупинского района, что в девяноста километрах от Павлодара. Невзрачный поселок при железнодорожной станции Щербакты. Директор МТС Шевелев — небольшого роста, на вид энергичный, с приятным лицом — встретил приветливо, чего не скажешь о моем предшественнике — главном механике в возрасте за сорок лет.

Мне, как главному механику, положили оклад в 500 рублей — ошеломительно много в сравнении даже с повышенной студенческой стипендией в 70 рублей. Но бытовые условия оставляли желать много лучшего. Меня определили в семью участкового агронома с пятью детьми. Спать приходилось на деревянной кровати вместе с пятнадцатилетним сыном агронома.

Предстояло показать свои знания и умения. Знакомился с тракторными бригадами, стараясь как можно меньше находиться в кабинете. Состав бригад был неоднородным. Половину составляли казахи, а другую — русские и украинцы, переселившиеся сюда в начале 1930-х годов. Радовали поля — обширные, ровные и плодородные. Оставалась и непаханая целинная степь.

Подходили дни весеннего сева на огромной площади в девяносто тысяч гектаров. Проверяя готовность техники, я по три-четыре дня без возвращения в МТС находился поочередно в каждой из бригад. В украинских бригадах угощали искусно приготовленной в полевых условиях домашней лапшой и варениками. В казахских бригадах предлагали баранину и бешбармак. Казахи злоупотребляли этим. Приедешь, бывало, в бригаду, а там вместо работы все сидят вокруг котла в ожидании приготовления баранины. Приходилось на повышенных тонах совестить нерадивых работников. Начинали заверять: «Не волнуйся, начальник, все будет исправлено». Но потом все повторялось заново.

В одной из бригад в моем присутствии не заладил С-80. Трактора этой марки только начали поступать в МТС. Я не стал бегать вокруг трактора, а объяснил бригадиру и трактористу, что и где надо проверить, и технику поставили на ход. После этого я стал пользоваться авторитетом.

В конце апреля начался сев. Почва подходила неравномерно при переменчивых погодных условиях. Как-то утром, проснувшись в одной из бригад, увидел снежный покров более двадцати сантиметров. Меня успокоили: «Не волнуйтесь. Такое у нас зачастую бывает». Почва вновь подсохла, развернули работы, но снова выпал снег. Сев все-таки завершили в установленные сроки, а меня попросили выступить со статьей в районной газете. После этого я, как главный инженер, встал на вполне твердые позиции в профессиональном плане.

На закрепленной за мной машине ГАЗ я курсировал от бригады к бригаде и днем, и ночью без света. Как-то, возвращаясь с поля, попал под ливень, на пути к поселку чуть не опрокинул машину, в кузове которой сидели люди. Напугался сильно и с тех пор старался без водителя за руль не садиться.

С первой своей получки захотелось купить конфет, чтобы впервые наесться их досыта. Но пришлось покупать и водку, чтобы обмыть успешное начало трудового пути.

Дожди выпадали вовремя, на полях созревал неплохой урожай. Предстояла первая моя уборка, и я уже готовил к ней все тридцать пять комбайнов «Коммунар» и «Сталинец-6», которые имелись в МТС.

Но… 22 июня 1941 года объявили о начале войны с Германией. Началась активная мобилизация механизаторов. Их бронирование было крайне ограниченным. Кем их заменить? Времени до уборочной не оставалось, и начали срочно набирать женщин на курсы трактористов и комбайнеров. Как могло, за две недели Славгородское училище Алтайского края обучило азам работы женские кадры. Нагрузка на один комбайн нешуточная — около трехсот гектаров.

Бывало, приедешь в отряд, а там одни слезы. Женщины никак не могли завести моторы. Приходилось показывать, помогать, уговаривать, призывать быть патриотками. А как же иначе?

Потом поступило задание военного комиссара направить для нужд фронта более десятка тракторов. Готовил их в короткий срок. Пришлось даже разукомплектовать часть агрегатов, чтобы собрать наиболее надежные для действующей армии единицы.

В августе получил повестку, согласно которой прибыл в автомобильный полк, дислоцированный в узбекском городе Самарканде. Во время пересадки в Ташкенте на его улицах прямо в грязи увидел тысячные скопления беженцев. Особенно много здесь попадалось евреев. Стало по-настоящему тревожно и тоскливо.

Перед нашим полком стояла задача готовить военных шоферов. Шел разговор, что после этого нас направят в Иран. Мне, как специалисту, поручили преподавать теорию автодела и вести политзанятия. Среди обучаемых были не только русские, но и казахи, узбеки, таджики и украинцы.

Неожиданно для всех наш полк расформировали. Стал проситься на фронт, но меня отправили вновь в ту же МТС, где я, ожидая нового призыва, попросился на должность техника-браковщика. Пришла зима с крепкими морозами и продолжительными метелями. Из поселка до мастерской на расстояние в километр ходили по вешкам, так как имелись случаи замерзания людей.

В конце декабря 1941 года я получил воинское предписание прибыть в город Ленинабад для учебы в Военном гидрометеорологическом институте. Из МТС имени Шевченко на двадцать пятом году жизни я уезжал, как оказалось, навсегда. Война уже повсюду наложила свой черный отпечаток. И здесь, в далеком тылу, люди успели хватить лиха извещений о гибели родных. Я видел, как казашки, стремясь уберечь мужей от войны, ложились на рельсы, чтобы остановить воинские эшелоны.

 

ВОЙНА

 

В Ленинабаде нас собрали всех с высшим образованием. В основном сельскохозяйственным и педагогическим. Стояла задача в течение 3-х лет подготовить из нас инженеров-синоптиков. В казармах двухъярусные нары, а на нас шинель, пилотка, ботинки с обмотками.

Учеба оказалась непростой: метеорология, гидрология, военная топография и другие, связанные с математикой, дисциплины. Учились владеть стрелковым оружием. Зачастую проводились и ночные тактические занятия. Тяжко приходилось в жару за сорок градусов. В июньский день 1942 года я потерял сознание прямо в строю во время поверки. После целую неделю меня жарила и собственная температура в 39-40 градусов. Но поправился и продолжил обучение.

Пришло известие о том, что нас будут готовить не три года, а вдвое короче по сокращенной программе. В феврале 1943 года мы сдали выпускные экзамены. Нам присвоили звание старших сержантов и отправили кого куда. Меня — на Карельский фронт.

Местом моей дальнейшей службы стала метеостанция «Полярный круг» на 75-й параллели северной широты. Метеостанция размещалась в землянке. Она снабжала прогнозами о погоде авиационный полк 7-й воздушной армии. В штате станции имелись метеорологи, наблюдатели и радисты. Командовал объектом строгий и требовательный старший лейтенант Ковалев.

Радисты метеостанции собирали данные о фактической погоде со всех пунктов наблюдения европейской территории страны. Метеонаблюдатели наносили на синоптическую карту данные в условных знаках. После этого дежурный синоптик (то есть я) обрабатывал данные, определял синоптическую обстановку, выделяя циклонические явления и фронтальные разделы. Затем с участием начальника метеостанции составлялся прогноз погоды на ближайший период, который незамедлительно докладывался командиру авиаполка. Мое дежурство — сутки через сутки.

Зимняя Карелия чревата частыми метелями, поэтому частенько мы участвовали в расчистке аэродрома от снега. Помнится, после одной такой ночной расчистки выдалось на редкость солнечное утро. Неожиданно из-за лесной опушки появился «мессер». От него потянулись фонтанчики выстрелов. Вместо того чтобы упасть в сугроб, мы с шофером полуторки бросились под машину. Пуля вошла ему прямо в сердце, а я уцелел. Быстрая и «простая» смерть сослуживца потрясла меня. Вечером на родину погибшего бойца ушла стандартная похоронка.

Климат Карелии далеко не для всех переносим. Свирепствовала цинга, и перед едой каждый раз требовалось пить хвойный отвар. Из-за повышенной влажности любая ссадина на руках перерастала в нарыв. Это вело к ампутациям пальцев. Некоторые из служивших здесь длительное время лишались постепенно всей кисти. В полярные ночи давила и угнетала тоска, а когда наступало короткое полярное лето, путались день и ночь, и постоянно клонило ко сну. Угнетенное состояние, были случаи, толкало наименее стойких к переходу к врагу.

В середине 1944 года мне присвоили звание «старшина» и назначили начальником метеостанции в город Беломорск. Мы обслуживали полк пикирующих бомбардировщиков «Пе-2». Летчики сплошь были молодыми, рослыми и умными красавцами, и все очень горевали, когда звенья не в полном составе возвращались после ночных бомбометаний.

Война войной, но личные отношения никуда не деть. За моими молоденькими девушками-метеонаблюдателями ухаживали и летчики, и артиллеристы зенитной батареи. К хорошенькой блондинке похаживал старший лейтенант. Пара сложилась красивая, а через несколько месяцев она забеременела, и пришлось ей ехать на родину. Случай этот не был единичным.

Как-то в туманный день над аэродромом послышался непривычный звук заходящего на посадку бомбардировщика. Из-за плохой видимости самолет не попал в начало нашей деревянной полосы, выкатился за ее пределы и завяз в болоте. Оказалось, что это английский «Дуглас» отбомбившись, не нашел своего аэродрома и садился на нашем. Потом мы много повозились, вызволяя тяжелую машину из трясины.

В начале февраля 1945 года на нашем аэродроме неожиданно приземлился самолет командующего фронтом, маршала Советского Союза К.Ф. Мерецкова. Он летел из Петрозаводска в Архангельск в сопровождении двух «Дугласов». Маршал потребовал от меня доклада о прогнозе погоды. Вначале я растерялся, но быстро взял себя в руки и коротко обрисовал метеообстановку на маршруте полета. Маршал спокойно выслушал доклад и добродушно поблагодарил меня. Позже я догадался, что, скорее всего, Мерецков летел сдавать дела, так как боевые действия на Карельском фронте подошли к концу, и его переводили на Дальний Восток.

Вскоре и меня перевели в Кострому, где я получил известие о смерти моего дорогого отца. Выехать на похороны не смог из-за болезни. Только после выздоровления получил краткосрочный отпуск на родину. На станции Оборона выяснил, что поезда до Эртиля отменены, но, недолго раздумывая, несмотря на снег, двинулся в путь пешком прямо по шпалам.

Потом были встреча с сестрой, слезы горя и радости от встречи, посещение могилы отца, рассказы и расспросы. На всем и во всем видна была черная печать войны: убогость разоренных подворий, постаревшие, печальные лица односельчан, запустение улиц.

Известие о Победе встретил в Костроме. Радости и ликованию не было пределов. Каждый из нас уже строил планы мирной жизни, мечтал о счастье и скорой встрече с родными. Меня наградили медалями «За оборону Советского Заполярья» и «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» — скромно, но не стыдно перед другими.

 

ПУТЬ ДОМОЙ

 

Как специалисту с высшим образованием мне предстояла демобилизация в октябре, но на меня крепко насел начальник штаба, и я согласился остаться на сверхсрочную службу, которая позволила мне попасть в Борисоглебск Воронежской области. Здесь базировалось известное в Советском Союзе училище военных летчиков имени Чкалова.

Училище располагало центральным военным аэродромом и несколькими учебными, расположенными в окрестных райцентрах Поворино, Жердевка, Грибановка. Имелся также и свой просторный и благоустроенный Дом культуры, где «крутили» кино, организовывали танцы и торжественные собрания с концертами.

Летом 1946 года меня направили для метеообслуживания на полевой аэродром в Поворино. Курсанты осваивали здесь пилотаж истребителей Ла-5. В одном из тренировочных полетов на большой высоте самолет развалился прямо в воздухе. Устройства катапультирования еще не придумали, молодой летчик погиб.

В июне меня приняли в члены ВКП(б), а в июле 1947 года я уволился из армии. Надо было возвращаться к престарелой матери и определяться наконец с будущей собственной семьей. Домой я прибыл после двенадцатилетнего отсутствия, в солдатском обмундировании, без денежных накоплений. Единственным нажитым добром могло считаться пальто из переделанной шинели.

Родной дом встретил разрухой. Близилась зима, но ни муки, ни топлива не имелось. Устроился на должность начальника снабжения автоколонны сахарного завода, руководил которой Бухтояров. Этот человек симпатизировал мне, мы строили планы развития материальной базы, но нелепый случай на охоте оборвал жизнь хорошего человека.

Вскоре и я перешел на работу заместителем начальника так называемого почтового ящика №2 Министерства продовольственных резервов. Главным объектом нашего хозяйства являлся деревянный трехкорпусный элеватор емкостью в пятнадцать тысяч тонн зерна. На его этажах скопилось много крайне опасной пыли. Любая искра могла привести к возгоранию. Рядом с элеватором притулилось несколько деревянных складов с дырявыми крышами.

Урожай 1947 года сложился богатым, но хлеб приходилось досушивать до необходимых кондиций прямо на площадке элеватора. В одном из складов впоследствии из-за протеков воды «загорелось» зерно. Кто-то должен был отвечать за понесенные убытки. Материал на заведующего передали в районный суд. В результате моего земляка и одногодка из Ершовки Александра Сарычева осудили и лишили свободы.

Мой начальник И.Ф. Сеин беспробудно запил на работе, бросив все на самотек. В этом деле он оказался совершенно неисправимым, и весь груз ответственности и руководства навалился на меня. Как-то нас серьезно проверяло областное ревизионное управление. После я написал заявление об уходе, хотя меня и уговаривали остаться. Пришлось даже ехать в Москву, обращаться лично в Министерство продовольственных резервов. Стоя на своем, добился освобождения, совершенно не представляя, где буду работать дальше.

В тридцать лет меня все-таки посетила любовь. Как-то выйдя из конторы, чтобы идти домой, случайно обрел в попутчицы симпатичную, приятно стройную блондинку — нашу бухгалтершу Зину Остроухову. Мы шли по главной улице Ершовки и всю дорогу говорили обо всем. И с этого момента меня, что называется, повело. Некоторое время сдерживала разница в возрасте в десять лет, но потом я стал искать любую возможность для новых встреч. Много времени мы проводили в заводском парке, а иногда даже уходили в цветущие луга. Нас многое роднило в условиях воспитания. Она тоже происходила из сельской многодетной семьи.

После наших с Зиной объяснений я рассказал матери и старшей сестре о своем намерении жениться. Они хорошо знали семью Семена Остроухова, которая проживала через реку от нашего дома. Это была порядочная, трудолюбивая и достойная семья.

Потом было сватовство в крестьянских традициях и подготовка к свадьбе. Несмотря на тяжелое и полуголодное время, все хотели настоящего праздника. Что-то сумел сам, помог брат Василий. Хлопоты были и со стороны Остроуховых. Шестого ноября 1948 года дядя Петя Остроухов, который трудился конюхом в совхозе «Красноармейский», доставил молодых на регистрацию в Большедобринский сельский Совет. На свадьбе гуляло около сорока человек родственников. Все было трогательно и традиционно, с песнями и плясками, выпивкой и закуской. А потом мы стали жить в моем родительском доме, и моя Зинаида проявляла лучшие качества согласия во всем с моей мамой, такт и терпение, искреннюю доброту и заботу о новых своих родных.

Рождение первенца совпало с разливом реки Эртиль. Роддома, собственно, еще и не было как будто. Когда начались роды, мама с бабкой-повитухой выпроводили меня из дома на улицу. Но и с расстояния в сотню метров я слышал крики супруги. Когда они затихли, я вернулся в хату и с порога принимал поздравление с рождением дочери.

 

РАЙОННЫЙ УРОВЕНЬ

 

В апреле 1949 года меня вызвали в райком партии и предложили должность инструктора сельскохозяйственного отдела. Отдел только создавался, а меня вычислили по учетной партийной карточке безо всякой протекции. Предлагать дважды никто бы не стал, и я согласился на довольно престижную и совершенно новую для меня работу. Райком партии возглавлял бывший армейский политработник Иван Иванович Алексеенко, а сельскохозяйственный отдел — возрастной практик Павел Иванович Глушков. Председателем райисполкома работал опытный, степенный, огромного роста и богатырского телосложения большевик Антон Карпович Стародубцев.

Мой оклад, как инструктора райкома, был ниже в сравнении с предыдущей должностью. Но на работе находиться приходилось чуть ли не до «петухов». Мы трудились в тесном контакте с районным земельным отделом, который возглавлял Александр Тимофеевич Путилин. Честно вели свои направления и полностью отдавались работе главный агроном Андрей Маркович Михалев и главный зоотехник Григорий Антонович Глебов. В нашем ведении значилась и работа Эртильской и Первомайской машинно-тракторных станций.

Для контроля за севом, полевым уходом или уборкой нас посылали в колхозы на несколько дней. Добирались, как правило, пешком километров за 20-25 от райцентра. Помнится, распределяли нас в райкоме для посылки докладчиками на колхозных собраниях в честь «сталинской Конституции» 5 декабря. Погода стояла дождливая, с грязной оттепелью, а идти предстояло пешком. Один из активистов, застарелый радикулитник, поднялся с места и попросил секретаря райкома обеспечить его хатой с русской печкой и доброй бабой. Наивное заявление вызвало дружный смех среди присутствовавших.

Я старался работать добросовестно, не экономя сил. Мне здорово помогали мои знания техники и практики работы в коллективах. Начальство оценило мое рвение, и с января 1950 года я уже возглавлял сельхозотдел райкома. Заметно повысилась моя зарплата. На двоих с заведующим организационным отделом Иваном Степановичем Качуриным за нами закрепили разъездную лошадь. Как начальнику мне дозволили выписать ржаной соломы, которой я полностью перекрыл избу. Помню, испытал тогда и радость, и гордость за то, что удалось ликвидировать многолетние протечки дождевой воды.

Новый уровень работы позволил познакомиться со многими интересными и удивительными людьми — способными тружениками и специалистами. Часто проводил партийные собрания на местах. Коммунисты со вниманием и любовью слушали речи о «гениальных» делах Сталина и его ближайших соратников. Я проводил политзанятия в Большедобринском сельском совете, а потом отчитывался за проделанную работу перед заносчивым и самолюбивым заведующим отделом пропаганды Ткачуком.

Однажды я провел партийное собрание в колхозе имени Тельмана. Секретарь парторганизации Брынкин привез на следующий день протокол собрания, а фамилию мою почему-то забыл вставить. Слышу, идет по коридору райкома и спрашивает: «А где у вас тут инструктор в поношенной пальте?»

Но это ничего. Не на что еще было купить новое пальто. Зато в январе 1951-го родилась вторая дочка. Теперь уже рожала супруга в примитивном, но роддоме. Мои домашние и родня радовались «прибыли», веря в лучшее будущее всех советских детей.

Рождение дочери почти совпало с серьезной кадровой переменой в районе. Секретаря райкома партии И.И. Алексеенко перевели в Добринский район соседней области, а на смену в Эртиль прислали Ивана Федотовича Шматова, только что окончившего партийную школу. На райкомовском пленуме Ивану Федотовичу единогласно доверили руководить районом, а меня произвели в секретари райкома. В это же время в район прибыл и новый предРИКа Иван Чуйков, а А.К. Стародубцева направили в управление по делам религии и церкви.

После избрания секретарем райкома мне увеличили зарплату, предоставили отдельную разъездную лошадь с четырехколесной таратайкой, а, главное, предоставили служебную квартиру в кирпичном доме дореволюционной постройки рядом с местом работы. Эта роскошная по тем временам квартира состояла из двух комнат, кухни с водопроводом и веранды. Имелась и надворная постройка с добротным подвалом.

В новое жилье переехали не только мы вчетвером, но и моя мама, возвратившийся из армии племянник Станислав и сестра Зинаиды — Серафима с детьми. Для подкрепления своего достатка мы держали корову и двух свиней. Через стену с нами проживали семьи первого, второго секретарей и предРИКа.

Несмотря на статус, я по-прежнему выглядел худым и утомленным. Вместо старого пальто приобрел новое и оделся в «партийную» форму — темно-синие брюки-галифе с хромовыми сапогами, закрытый китель под широким ремнем такого же цвета, с большими накладными карманами и типовой фуражкой.

Как секретарь райкома я теперь курировал вопросы развития сельского хозяйства района. Не имея соответствующего образования и опыта организации сель­скохозяйственного производства, И.Ф. Шматов доверял мне в этих вопросах. Наш слаженный тандем позволил вывести Эртильский район в число передовых по Воронежской области.

С 1949 года началась эпопея осуществления так называемого «сталинского плана преобразования природы». Повсеместно шло сооружение прудов. Наша степная местность изобиловала балками, которые надлежало перекрывать плотинами. Техники не было, поэтому на ручные тяжелейшие работы мобилизовывали все трудоспособное население. Работали и днем, и ночью, но никто не роптал. За выполнение рабочих графиков спрос полагался строгий. На объектах ночью приходилось бывать и мне.

Помнится, вместе со Шматовым и районным мелиоратором Подшибякиным в весеннее половодье выехали к плотине колхоза имени Калинина села Ячейка. Потоки воды мчались плотной массой. Стоя у самого края, Подшибякин сорвался в ледяную воду, и его несло потоком несколько метров. Замерзшего и перепуганного специалиста отогрели водкой, и он даже не заболел.

В эти же годы занимались посадкой полезащитных лесополос и впервые создавали оросительные системы. Средств и сил затратили немало, а эффект оказался слабым. В начале 1950-х годов в соответствии с указаниями партии началось укрупнение колхозов. Такое новшество было оправданным, поскольку в мелких колхозах трудно рационально использовать современную технику и развивать животноводство.

Я жил заботами колхозов, совхозов и МТС, практикуя частое пребывание в отстающих хозяйствах по 2-3 дня с обязательным разбором дел в полеводстве и животноводстве. Бывал и в передовом колхозе имени Фрунзе, где председательствовал Григорий Степанович Воронов. Этот руководитель не умел не то что писать, но даже и читать. Однако его хозяйство давало пример и в урожайности полей, и в продуктивности молочно-товарных ферм. На совещаниях и в печати я старался пропагандировать опыт организации производства для всех колхозов.

В моем подчинении хорошо и активно трудились райкомовцы Котов, Казак, Бодров, Поляков и другие. В своей работе старался больше объяснять, чем заниматься накачками — брал пример с И.Ф. Шматова. Наш «первый» был политически и интеллектуально развит, к каждому стремился найти человеческий подход. За время его работы в 1951-1956 годах Эртильский район находился в числе передовых. Впервые на колхозных токах появилось электричество, в коровниках стали настилать деревянные полы.

В марте 1953 года умер И.В. Сталин. Народ верил в него, слушал и подчинялся его воле. По стране совершались подвиги во благо строительства социализма, развивались индустрия и сельское хозяйство. В районе состоялся траурный митинг. Народу пришло много. Были людские слезы, соболезнования, сожаления…

С приходом к руководству страной энергичного и нетерпеливого Н.С. Хрущева план преобразования природы успешно похоронили, но началось внедрение других новшеств. Не успевали освоить одно, как тут же требовали делать другое. Польза от таких экспериментов была, но вред тоже был очевиден.

Запомнилась эпопея по внедрению навозно-торфяных горшочков для выращивания овощей на полях. Обком и облисполком доводили строгие планы по количеству изготовленных горшочков. В зимний период мобилизованные колхозницы раскапывали навозные кучи и лепили эти самые горшочки. Председателей колхозов, допускавших отставание в темпах, «чистили» на бюро райкома, объявляли взыскания. Весенние высадки показали, что овчинка выделки не стоила, и про «чудодейственные» горшочки все дружно и охотно забыли.

С 1954 года ускорилась кампания по укрупнению колхозов. Специалистов не хватало, и председателями колхозов присылали мобилизованных «спецов» из городов. Ввели должности секретарей райкомов по работе с МТС. Меня направили в Первомайскую МТС, которой руководил самолюбивый и несколько замкнутый Семен Грушевский.

В первых числах февраля 1954 года вместе с ним мы побывали в составе воронежской делегации на Всесоюзном совещании работников машинно-тракторных станций. Разместили нас в гостинице «Москва», каждому дали отдельный номер с деревянными кроватями и пуховыми одеялами и подушками. От нахлынувших мыслей и радостного возбуждения я не мог заснуть в первую ночь. К тому же среди ночи вдруг раздался телефонный звонок и начался непонятный расспрос. Я не на шутку напугался — не шпионские ли это дела?

Наутро после строгой проверки через Боровицкие ворота мы ступили на территорию Кремля. Кругом безукоризненная чистота, следуем дозволенным маршрутом — ни шагу в сторону. Все в восторге от зданий, высоченных елей, царь-пушки и царь-колокола. В Большом кремлевском зале ковровые дорожки, люстры, мягкие кресла, залитая освещением сцена с портретом В.И. Ленина. Выход Н.С. Хрущева из боковой двери зал встретил стоя громом аплодисментов.

С кратким и содержательным докладом выступил министр сельского хозяйства СССР Мацкевич, а в прениях — не добром поминаемый академик Лысенко. В третий, заключительный день с двухчасовой речью выступил Н.С. Хрущев. Запомнилась постановка цели относительно повсеместного, невзирая на климатические особенности, внедрения посевов кукурузы.

Особенно запомнились мне посещения Грановитой палаты, Третьяковской галереи, Мавзолея, встреча с заместителем министра сельского хозяйства по коневодству С.М. Буденным, который фотографировался с воронежской делегацией. Каждому из нас вручили небольшую сельскохозяйственную библиотечку, сухой паек в дорогу и тепло распрощались.

Вскоре восстановили должность второго секретаря райкома партии по сель­скому хозяйству, на которую назначили меня. Забот и ответственности прибавилось. По весне в качестве главной хозяйственно-политической задачи поставили повсеместное внедрение посевов кукурузы. Про пруды, лесополосы и травопольную систему земледелия стали потихоньку забывать.

В первый год кукурузу сажали вручную, предварительно разбив поле на квадратики по семьдесят сантиметров. Только потом появились сеялки с мерной проволокой с узлами через каждые семьдесят сантиметров. Теперь значимость любого колхоза и его председателя оценивалась по четкости и чистоте квадратов кукурузных посевов. Составы звеньев по возделыванию кукурузы утверждались на бюро райкома партии.

Не менее строгий спрос внедрили за подписку на государственный заем и проведение в колхозах отчетно-выборных собраний. Под руководством членов бюро райкома создавались бригады активистов, которые в течение десяти дней ходили из дома в дом даже по ночам, чтобы всеми способами убедить хозяев подписаться на различные суммы. Начальству планы доводились высокие, а для многодетных вдов — сколько возможно. Заходили в дома по нескольку раз, уговаривая расстаться с деньгами для блага страны. Помнится, зайдешь в хату ночью, а там холод и голод — ни постелить, ни одеться. Нищета царила во многих семьях.

В целом год 1954-й сложился неудачным для села из-за засухи. Урожайность хлебов по району составила всего 7,4 центнера с гектара. В начале уборки мешали дожди. Соломы заготовили мало, и животноводство было обречено существовать впроголодь. Пришлось даже раскрывать крытые соломой крыши. Однако план по хлебосдаче район выполнил в числе первых. Тогда это было главной обязанностью, а после уже государство помогало посевным зерном колхозам.

Отчетно-выборная кампания в колхозах проходила в феврале-марте, когда были сверстаны и сданы годовые отчеты каждого колхоза. Отчитывались председатели колхозов и ревизионные комиссии. Иногда собрания проходили с шумом и криками колхозников, считавших произведенные траты средств неэффективными. Случалось, и клеветали на отдельных председателей, поэтому в задачу представителей райкома входило убедить колхозников оставить в председателях наиболее деятельных и способных хозяйственников, к примеру, таких, как Г.С. Воронов в колхозе имени Фрунзе, В.П. Кондауров в колхозе имени Свердлова и Г.И. Дмитроченко в колхозе имени Калинина.

В июне 1955 года председателя райисполкома В.П. Спасибо обком партии направил руководить соседним Щученским районом, а меня поставили на освободившееся место. На собеседованиях у секретаря обкома КПСС П.С. Лукьянова и председателя облисполкома В.Н. Корнеева на вопрос о том, как я отношусь к предложению занять ответственную должность, я отвечал кратко: «Если партия посылает, значит, буду оправдывать ее доверие».

Высокое доверие вместе с шофером легковушки Филатовым отметили в ресторане. Выехали за город, но Вася заметно захмелел, и я велел ему поспать в поле. К вечеру мы были в Эртиле. На следующий день на сессии районного Совета депутатов меня единогласно избрали председателем райисполкома. Моя зарплата выросла сразу на пятьсот рублей, а вес хозяина района — еще более. Мы переселились в просторную квартиру на «Новостройке», рядом с жильем директора сахарного завода А.Г. Сикирявого. Достигнув столь значительной должности первым среди земляков, я стал для многих из них примером для подражания и зависти. Мне вспомнилось, как старики в бытность моей учебы в восьмом классе укоряли меня за то, что не пошел работать, как мои сверстники.

В новой работе мне здорово помогали деятельный и грамотный заместитель Г.И. Боев, заведующие отделами, многие председатели колхозов и Советов на местах. Большинство из них жили серьезным отношением к делу и никогда меня не подводили.

Урожай 1955 года сложился отменным. По многим показателям и район, и область в целом занимали передовые места. Первый секретарь обкома партии Н.Г. Игнатов созвал партийно-хозяйственный актив, на котором выступил с настойчивым призывом сдать государству зерна в три раза больше плана. Игнатов отличался строгостью и крутизной нрава. Случалось, за грубые нарушения снимал с работы руководителей прямо в районах. Во время приемки сахарной свеклы без предупреждения неожиданно появился на нашем сахарном заводе. Обнаружив признаки обвешивания, он тут же распорядился освободить от работы весовщицу. В том же году Н.Г. Игнатов был переведен руководить Горьковской областью, а позже занимал ряд правительственных должностей в Москве. Он был среди тех, кто осенью 1964 года активно поддержал принудительное отстранение Н.С. Хрущева от руководства страной.

Трудовые успехи 1955 года высоко оценили. Более тридцати человек в Эртильском районе удостоились государственных наград. И.Ф. Шматова наградили орденом Ленина и вручили персональную легковую автомашину. Орденом Ленина наградили главного агронома Первомайской МТС Сотникова, председателя колхоза имени Фрунзе Г.С. Воронова и других. Мой труд оценили орденом Трудового Красного Знамени и премировали мотоциклом с коляской, который я тут же продал через магазин. А райисполком наградили грузовым и легковым автомобилями, к великой радости моего верного шофера Васи.

В конце 1956 года Ивана Федотовича Шматова перевели руководить Лискин­ским районом Воронежской области. Нам жаль было отпускать из района этого деятельного и внимательного к людям человека. Лично я многому научился под его руководством. Взамен с должности заместителя заведующего орготделом обкома партии в Эртиль перевели Владимира Федоровича Николаева.

Всем был хорош этот руководитель, но при посещении предприятий и колхозов не имел тормозов в употреблении спиртного. Этим, к сожалению, пользовались некоторые местные начальники. Мне до поры до времени он предоставил полную свободу действий, но однажды… По предложению «первого» председателей колхозов и руководителей районного ранга отправили в Рассказово Тамбов­ской области перенимать опыт по птицеводству. По правде, наши примитивные фермы не шли в сравнение с птицефабрикой Аржанка наших соседей, и перенимать, собственно, было нечего. Уже по пути к соседям наши делегаты выпили, там тоже угощались на славу, на обратном пути не стеснялись и продолжили «на природе». Мне очень не понравилось отсутствие в хозяйствах руководителей целых четыре дня, когда дел у каждого непочатый край. Я сказал об этом Николаеву. Ему это не понравилось — не полагалось учить «хозяина» района.

Внешне некоторое время ничего не менялось. По моей инициативе Эртиль преобразовали в рабочий поселок. Это давало некоторые дополнительные возможности. К примеру, здесь стал курсировать первый автобус. Первый рейс в общественном транспорте Владимир Федорович проехал лично, демонстрируя свою причаст­ность к общественному прогрессу.

На облике Эртиля весьма благодатно сказалась энергичная деятельность директора сахарного завода Н.Г. Сикирявого. Буквально за пару лет он сумел организовать строительство шлакоблочных домов на улицах вдоль кагатного поля. На берегу технического пруда завода под его руководством создали замечательный парк с аттракционами для детей, велось строительство Дворца культуры сахарников. Свою энергию этот руководитель впоследствии употребил на вновь построенном Елань-Коленовском сахзаводе.

В марте 1957 года в ходе кампании по выборам в Советы депутатов трудящихся меня выдвинули кандидатом Воронежского областного Совета. Помнится встреча с колхозниками колхоза имени Сталина в поселке Студеновка. Председательствовал здесь длительное время М.А. Смотров. После встречи в тесном и захудалом клубе мы отметили мой визит в узком кругу, а потом я стал депутатом област­ного ранга.

В этом качестве я принимал участие в совещании руководящих работников сельского хозяйства, которое проводил в Воронеже лично Н.С. Хрущев. Выступая с балкона перед воронежцами, он призвал всех потерпеть и обещал в скором времени улучшить положение с продовольствием в стране.

Одним из направлений в работе было продолжение укрупнения колхозов со сменой руководящих кадров. Вспоминается такой эпизод. В небольшой деревне Маза в полсотни дворов имелся отдельный колхоз «Красная звезда». Председателем здесь работал местный житель Щеголев. На отчетно-выборном собрании колхозники переизбрали его на родного брата, тоже Щеголева. «Свергнутый» председатель отказался отдать символ своей власти — колхозную печать. Пришлось отбирать ее у него силой. Такая вот демократия.

Вслед за укрупнением колхозов началось укрупнение районов. Полной неожиданностью для меня стало предложение занять должность председателя райисполкома Аннинского района после его укрупнения за счет присоединения ликвидируемого Садовского района. Совсем не хотелось покидать милую сердцу эртильскую землю, но отказывать руководителю области в те времена было не принято. Пятнадцатого октября 1957 года меня избрали в Анне на районной сессии предРИКа, и я распрощался со своими земляками. Но память о месте, где я стал «на крыло», сохранил навсегда. Так же, как и любовь к удивительно простым и добрым моим землякам-эртильцам.