Ослепительно светит глагол

Тот, кто впервые видит поэта Владимира Скифа, обычно не верит, что этот жизнелюбивый улыбчивый остроумный человек уже отметил 70-летие! Понятие «титулованный» тоже не очень вяжется с его открытостью. Регалий у Владимира Петровича много, но главная — он настоящий поэт, и добавлять к этому ничего не стоит. В наше нелитературное время Скифу удалось не стать заложником литературы, отгородившимся от жизни высоким забором собственного таланта. Он не считает для себя зазорным быть «чернорабочим литературного процесса» и сам является генератором многих литературных идей, которые воплощает в жизнь.

Биография Владимира Скифа мало чем отличается от биографий его читателей. Школа, учеба в вузе, солдатский долг Родине, любовь, женитьба… Но самое интересное начинается, когда открываешь книгу стихов поэта. Вот тут и открывается то, что называют внутренней биографией, становлением души, метаниями личности… А куда без них, метаний? Как сказал классик: «Что без страданий жизнь поэта? И что без бури океан?..»

С момента выхода в далеком 1970 году первого сборника стихотворений Владимира Скифа «Зимняя мозаика» прошло много лет. Теперь за его плечами не один десяток книг, а уж публикации в изданиях России и поэтических антологиях вовсе числом за­шкаливают. Но вот я держу в руках небольшой, сувенирного карманного формата, юбилейный сборник четверостиший «Где моей скитаться грусти» и понимаю его душевное родство с давней «Зимней мозаикой». Это свод поэтических раздумий, сопровождавших поэта на протяжении всей жизни.

«Для моей книги четверостишия писались долгие годы. Бывало так, что начатое четырьмя строчками стихотворение тут же заканчивалось, и я вдруг понимал, что к написанным строчкам уже ничего не добавить. Я откладывал их в сторону, и они начинали жить самостоятельной жизнью. Хотя, как исключения, случалось и такое, когда четверостишие вдруг, пролежав несколько лет, неожиданно для меня самого становилось полнокровным стихотворением. Так по крупицам собиралась эта книга…», — поясняет автор.

Сборник необычен не только в смысле полиграфического воплощения, отражающего его жанровую миниатюрность. В наше время жизни на бегу такая книга формата чуть больше сотового телефона, положенная в карман пиджака или женскую сумочку, будет всегда востребована. Не претендуя на большое время читателя, она готова высказаться кратко и мудро… Четверостишия всегда были таким же равноправным жанром поэзии, как сонет, восьмистишия и пятистишия. Но сегодня, учитывая нашу вечную нехватку времени, этот жанр может вполне стать одним из ведущих. Принято думать, что миниатюры больше подходят философской лирике. Владимир Скиф не спорит с этим. Но дает в книге образцы пронзительного душевного лиризма.. И понимаешь, что дух и душа в поэтической миниатюре понятия равнозначные. И тут дело не только в мастерстве автора — одним мастерством душу читателя не удержишь.

Здесь автор представлен не столько в пространстве, сколько во времени. Вот юный поэт, только открывший для себя и для своих читателей поэтический мир, сельский парень на сеновале, любующийся звездным сибирским небом. В следующей миниатюре он уже зрелый поэт, сумевший сохранить в себе удивлением перед миром как творением Бога.

Как кошка, острым коготком

Меня царапнула звезда.

Я с сеновала кувырком

Скатился в зрелость навсегда.

Стихи Владимира Скифа притягательны для читательниц, потому что это мужские строки. В них крепкая мужская хватка не противоречит чистоте и целомудренности. А умение любить глубоко и сильно есть то качество, которое русские женщины всегда ценили в мужских стихах, начиная с Пушкина.

Видно в Чудное Мгновенье

Ты на свете родилась.

Буду черпать вдохновенье

Из твоих бездонных глаз.

Зрелость не приходит неожиданно. За художественной зрелостью стоит не одно душевное разочарование, не одна бессонная ночь, прошедшая в творческих муках, не один час порой горьких раздумий о самой любимой избраннице любого русского поэта — России. Зрелость — связующее качество жизни человека, когда он уже способен сочетать «жар души» и «хлад ума». Ведь тот же снег, как примета поздней осени в России, когда то был беспечным июньским дождем:

Снег не испортил дня. Он просто дольше прожил.

С тобою нас в одно тот снег соединил.

Он в настоящем жил, он оставался в прошлом,

А в будущем себя дождями обронил.

О том, что эта книга этапная, говорить, наверное, излишне. Любая книга — как хождение души по некоему сибирскому этапу, чтобы могла она выстрадать саму себя, чтобы было о чем сказать миру. Хотя о самом главном в России как раз и не принято говорить словами. Главный смысл скорее таится между слов.

Землю выбелил снег. Темный морок исчез.

Сколько выпало Божьего света.

Неприступная, гордая воля небес

Манит вольную душу Поэта.

Образ снега часто встречается в этой книге, как воплощение небесной воли, что согревает и утешает уставшую от осени землю. Не случайно именно зимой наступает перелом темного морока осени — на весну. Это происходит на Коловорот, в декабре. Будто сжалившись над людьми, Тот, кто выше всех, дает им еще один шанс понять красоту и суть света. А ведь Свет — одно из имен Иисуса Христа. Кажется, вместе с кристальным белым светящимся снегом к нам нисходит сам Спаситель. И яблоко тут — как напоминание о первородном грехе, когда вкусив от древа познания добра и зла, первые люди пренебрегли заботой Бога о них и потому лишились рая.

Хрустящий яблоком поспелым,

Неисчислимый, как набег,

Упал на землю белый-белый,

Лазурный, благодатный снег.

Соперничать с высокой чистотой снега может только кристальная земная чистота байкальского льда в поэтической миниатюре, посвященной Валентину Григорьевичу Распутину:

Высокий лед — прозрачный, колкий —

Волною к берегу прижат.

Байкал! Судьбы твоей осколки

Пред нами, грешными, лежат.

Трагическим символизмом проникнута потеря лучшего писателя России именно в Год русской литературы. Однако читателям Владимира Скифа уныние не грозит, столько жизнеутверждающей силы растворено в его кратких строчках:

Как волны — плещет разнотравье,

Сияют змеи острых кос.

Сегодня праздник лета правит

Его величество Покос!

Сибирь-матушка — хранительница русской родовой памяти. Как в капле виден весь Байкал, так в лирических миниатюрах Скифа видно служение спасающей мир красоте. Сколько любви в его миниатюрах о Сибири!

Одним мощным эпическим мазком Владимир Петрович запечатлел древнее сибирское предание о Шаман-камне, когда вольнолюбивая дочь моря-Байкала река-Ангара сбежала к красавцу Енисею. Осерчавший Байкал-батюшка, пытаясь остановить непокорную дочь, швырнул ей вослед Шаман-камень, который и доныне остался лежать, но Ангару так и не остановил.

Я — Ангара! Природа-сватьюшка

Меня невестой наряжала.

Прости, Байкал — мой гневный батюшка,

Что к Енисею я сбежала.

А вот миниатюра «Пролив Ольхонские ворота»:

Здесь небо в море уместилось,

Рисунок гор неотразим.

В распадках ветры угнездились:

Култук, Сарма и Баргузин.

В Сибири, откуда и я родом, все является поэзией: предания, природа, перекличка ветров и перезвон рек, млечная облачность. И пусть эта книга во многом итожит творчество и прожитые автором годы — не может не радовать, как молодо он умеет говорить о жизни, о России и о своем служении русскому слову, русскому глаголу.

Пусть я ветрен и гол, как сокол,

Но мне ночью во мгле поднебесной

Ослепительный светит глагол

И проносит над черною бездной.

Эта книга поэтических миниатюр поневоле заставляет читателя задуматься о том, что служение поэта сосредоточено вовсе не в его велеречивости и пространности. Оно сродни воинскому долгу, а самые лучшие воины обычно немногословны.