Самовоспитание духовности

Иван Саввич Никитин (1824–1861), еще при жизни пополнивший когорту великих воронежцев, по праву является аристократом духа. Однако не каждый биограф поэта убеждает читателя в верности этого определения. Лучшим источником, раскрывающим образ этого мужественного человека, являются его письма.

Эпистолярный жанр, формировавшийся в течение веков, приобрел собственные отличительные черты. Наличие этикетных формул, соблюдение рамочной структуры послания, точное обозначение адресата и адресанта – все эти атрибуты не служат препятствием для сообщения автором разнообразнейшей информации, которой он намерен поделиться. Одновременно с констатацией фактов, рассказом о событии в письмах содержатся размышления пишущего, его наблюдения, анализ и оценка происходящего, одобрение и осуждение знакомых и незнакомых субъектов, их действий, точек зрения на различные явления. Письма выражают настоятельную потребность человека в самооценке, желании фиксировать свою жизнь, вести опосредованный диалог с интересными адресанту людьми… Они передают колорит эпохи, повествуют об общественных вопросах, актуальных для страны, региона, описывают экономические проблемы, обсуждают новости культурной жизни. Словом, в поле внимания адресанта находятся как личные, так и социальные стороны жизненного многообразия.

Особое место занимает эпистолярное наследие писателей, поскольку мастера слова обладают более высоким уровнем общей и языковой культуры в отличие от рядовых носителей языка.

Письма И.С. Никитина согласуются с указанными характеристиками. Они содержательны, отличаются оригинальной семантико-стилистической манерой подачи материала, написаны в соответствии с национально-временной эпистолярной традицией, в которой дух автора «сроднился с духом века». Эти документы эпохи стали не только «литературным фактом» (Ю. Тынянов), но и, полагаем, педагогическим, фактом развития и усовершенствования личности.

Человеческий организм сложен, наделен совокупностью различных свойств, как позитивных, так и негативных. Своеобразные черты каждого человека проявляются в процессе развития организма безотносительно их качеству, плохие наравне с хорошими. Дать природе индивида позитивное направление невозможно без воспитания, с помощью которого будут усовершенствоваться ценные свойства человека и затушевываться, заглушаться его недостатки. Чрезвычайную значимость в пору раннего детства приобретает образ воспитателя, его ценностные ориентиры. Задолго до школьного учителя в роли педагога выступают родители, няни, ближайшие родственники, влияющие на ребенка как словом, так и примером.

В письмах И.С. Никитин, к сожалению, ни разу не упомянул тех людей, которые привили ему любовь к природе, русскому фольклору, научили читать. Биографы, однако, опираясь на произведения поэта, упоминают трогательный образ няни, любившей рассказывать ребенку сказки и напевать задушевные русские песни. Волшебными историями делился с мальчиком и безвестный сторож воскобелильного заведения Саввы Евтихиевича, а первым учителем грамоты, по свидетельству самого Ивана Саввича, был сапожник.

Первые учителя возбудили познавательный интерес в ребенке, не угасший в течение всей жизни поэта. Расширению кругозора способствовало и овладение процессом чтения, хотя учиться у сапожника, а не у профессионального педагога было вовсе не легко. Превращение букв в слова, с одной стороны, вызывало у юного существа восторг, восхищение, а с другой – непонимание, раздражение, слезы. Учили читать буквослагательным методом, малопонятным и неудобным, звуковой метод обучения чтению еще не проник в наши школы. Процесс обучения чтению занимал не один год: сначала учили названия букв (аз, буки, веди, глагол и т.д.), за буквами следовали склады, двусложные, трехсложные. Ни один профессиональный учитель, да их практически и не было, не мог объяснить постигающему грамоту отроку, почему буквы буки и аз дают слог ба. Основным методом обучения являлось зазубривание, без колоссальной нагрузки на память невозможно было обойтись. Юный Никитин преодолел все сложности этого трудоемкого процесса благодаря таким природным качествам, как сильная воля, твердый характер, целеустремленность. С детства он отличался прилежанием и самодисциплиной. Без актов самостоятельности, самодеятельности в достижении цели он не смог бы стать грамотным человеком. Плоды обучения чтению сказались быстро: Иван Никитин был принят сразу во второй класс духовного училища.

Невзирая на то, что дед поэта выписался из духовного звания, внука отдали учиться в духовное, а не в приходское училище. Видимо, сказалось потаенное уважение к людям духовного звания, ведь священнослужитель чаще всего воспринимался как «служитель и пастырь народа, соработник общества» (В.В. Розанов). Духовенство на протяжении всей своей истории характеризовалось стремлением к образованию, уважением к книге, ученому человеку, духовности. «Духовенство, – подчеркивал В. В. Розанов, – даже в нищих семьях все преемственно культурно; оно имеет за собою десять поколений, которые … учились, напрягали мозг». Дети духовенства были генетически наделены энергией умственного труда. Не отсюда ли неослабевающее, неугасающее даже в тяжелейшие периоды жизни желание поэта самообразовываться, учить языки и читать, читать, читать. Для него характерно какое-то святое, трепетное, благоговейное отношение к книгам, негаснущая, всепоглощающая любовь к чтению. Тема книги и чтение была одной из главных в письмах И.С. Никитина.

Так, в письме к Н. И. Второву (6 июля 1859) поэт откровенно признавался: «…не читать – для меня значит не жить…» Сетуя на скоротечность времени, он с сожалением заявлял: «Ах, если бы сутки состояли из 48 часов, – сколько бы можно было прочитать хорошего!» (Н.А. Матвеевой 25 янв. 1861). «… чтение в моем положении, писал Иван Саввич Наталии Антоновне незадолго до смерти (Н.А. Матвеевой, 23 июня 1861), – остается единственною отрадою».

Радость и чувство огромного удовлетворения доставляла И.С. Никитину покупка книг, пополнение его собственной библиотеки. Он признавался Н.И. Второву: «… приобретение книг – моя слабость» (11 авг. 1854). Особенное отношение он испытывал к подаренным книгам, поскольку за каждым актом дарения стоял человек, понимавший, какое значение имеет книга для поэта. Он искренне благодарил всех, кто дарил ему книги. Поэту А.Н. Майкову (23 авг. 1854) И. С. Никитин сообщал: «…книжку Ваших стихотворений … я берегу, как едва ли бережет купец свое золото; читаю ее и перечитываю снова, и мне кажется, в эти минуты я переношусь вместе с Вами под чудесное небо Италии, вижу природу и пластическую красоту статуй и развалины древнего Рима». А как благодарить княгиню Е.П. Долгорукову, жену воронежского губернатора, князя Ю.А. Долгорукова, приславшую воронежскому мещанину «пять книжек – три собрание сочинений Ломоносова, две Державина», он затруднялся: слишком большая социальная дистанция была между ними. По этому поводу он даже просил совета у Н.И. Второва, сообщая ему, что на одной из книжек стояла подпись: «Кн. А. Долгорукова». «Кто же это? Уж не дочь ли?» – размышлял поэт. «Разумеется, продолжал И.С. Никитин, вниманием княжны я тронут глубоко … но, признаюсь, тяжело мне как-то из моей скромной хижины переходить в будуар светской женщины. … Но во всяком случае я рад и стою теперь перед столом, книги на столе в порядке, гляжу на них, улыбаюсь самодовольно и думаю? Фу, черт возьми! Уж в самом деле не великий ли я человек? Ведь пять книг!» (Н.И. Второву, 11 авг. 1854).

Приобретение новых книг было для И.С. Никитина настоящим событием. Вот как он описывал свое состояние, ожидая присылки книг: «…если я могу надеяться на получение Шиллера и Гейне, то… то… я так рад, что путаюсь в словах! Вы вообразите, ведь я тогда буду богач, у меня составится порядочная библиотека, а сколько наслаждения предстоит мне впереди при чтении. «Идеалы» Шиллера я уже знаю наизусть, «Море и сердце» Гейне – тоже. Это стихотворение попалось мне в одной немецкой хрестоматии. Теперь я все читаю разные серьезные вещи на французском… Между прочим, я недавно познакомился с Шенье. Какие у него картины в антологическом роде! Но его предсмертные стихотворения так и хватают за душу… Какое присутствие духа! – писать стихи в то время, когда жизнь висит на волоске, когда в коридоре тюрьмы уже слышны шаги солдат…» (Н.И. Второву 19 сент. 1858). Об испытанной радости сообщал в следующем письме: «Шиллера и Гейне я получил. Черт возьми, как хорошо издание последнего! Ну-с, это, я Вам доложу, капитальное-с приобретение. Гуляй, Савелич! (Н.И. Второву, 20 окт. 1858).

Читать и тем более сочинять стихи И.С. Никитину приходилось в глубокой тайне от семьи, особенно от отца, который о занятиях сына отзывался пренебрежительно, а порой и презрительно. Став «дворником» и столкнувшись с грязной стороной жизни, Иван Саввич не изменил своим идеалам, не усомнился в тех жизненных ценностях, которым был верен в юности. Он, в частности, писал Неизвестному: «Любовь к родной литературе, к родному русскому слову, не угасла во мне среди новой, совершенно незнакомой мне деятельности. Окруженный людьми, лишенными малейшего образования, не имея руководителей, не слыша разумного совета, за что и как мне нужно взяться, я бросался на всякое сколько-нибудь замечательное произведение, бросался и на посредственное за неимением лучшего. Продавая извозчикам овес и сено, я обдумывал прочитанные мною и поразившие меня строки, обдумывал их в грязной избе, нередко под крик и песни разгулявшихся мужиков. Сердце мое обивалось кровью от грязных сцен, но с помощью доброй воли я не развратил своей души. Найдя свободную минуту, я уходил в какой-нибудь отдаленный уголок моего дома. Там я знакомился с тем, что составляет гордость человечества, там я слагал скромный стих, просившийся у меня из сердца в полной мере».

Сойдясь с кружком Н.И. Второва, найдя в Николае Ивановиче настоящего друга, прекрасного собеседника, советчика по разным вопросам, видевшего в поэте равную себе личность, ценившего его дар, И.С. Никитин с удвоенной энергией продолжил заниматься самообразованием, ему хотелось повысить уровень своей духовности, встать вровень с людьми, имевшими университетское образование. Интерес к французскому и немецкому языкам приобрел практический характер, круг чтения значительно расширился. Кроме русских авторов, современных «толстых» журналов, И.С. Никитин увлеченно читал Шекспира, Байрона, Купера, Гете, Гейне, Шиллера. «Надобно сознаться, писал он Е. А. Плотниковой (7 сент. 1856), во французском языке я сделал огромный прогресс. Прочитал уже половину комедии Скриба: «Les indépendants» («Независимые»). Эжен Скриб, старший современник русского поэта (1791-1861), один из самых популярных драматургов XIX в. не только во Франции, но и во всем мире, специализировавшийся на комедиях и водевилях, либреттист, автор почти 500 произведений.

Чем большую известность приобретал И.С. Никитин в Воронеже, чем чаще посещали его интеллигентные, образованные люди, тем тяжелее, драматичнее становилась его жизнь дома. Попойки, дебош, оскорбления, унижающие человеческую личность, негативно отражались как на физическом, так и психологическом состоянии поэта. Этот скромный от природы человек, с благородной, доброй натурой, порой не мог противостоять мощному потоку агрессии, исходившей от потерявших человеческое достоинство существ, во главе которых, к великому сожалению Ивана Саввича, был его отец. Поэт, ища отдушины, мог довериться лишь друзьям. Вот что он писал Н.И. Второву (15 июля 1857): «Бури вне семейства, каковы бы они ни были, еще сносны, но неумолкаемая гроза и гроза отвратительная под родною кровлей – невыносимая битва, потому что она – уродливость в природе, вопль там, где по естественному ходу вещей ожидаешь невозмутимого мира, где надобно бы черпать силу для борьбы с внешним злом, которого так много и которое так разнообразно. Да ниспошлет мне господь духа мудрости, смиренномудрия, терпения и любви! Иглы, ежедневно входящие в мое тело, искажают мой характер, делают меня раздражительным, доводят иногда до желчной злости, за которою немедленно следуют раскаяние и слезы, увы! слезы тоски и горя, жалкие, бессильные слезы!».

В тяжелые минуты на помощь поэту приходила природа. С раннего детства он воспринимал окружавшую его природу как живое существо, с которым можно разговаривать, советоваться. Педагогам известно, какое мощное воспитательное воздействие оказывает природа на душу ребенка. Это замечено еще К.Д. Ушинским, который писал: «А воля, а простор, природа, прекрасные окрестности городка, а эти душистые овраги и колыхающиеся поля, а розовая весна и золотистая осень разве не были нашими воспитателями?». Отец русской педагогики полагал, что воспитательное воздействие природы на развитие молодой души может быть даже сильнее, существеннее влияния людей.

Другой выдающийся педагог П.Ф. Каптерев неоднократно подчеркивал, что внешняя природа является могучей воспитательницей людей, «ее влияние сказывается и на физическом, и на духовном развитии человека».

В письмах И.С. Никитин не раз признавался, как он любит, боготворит природу, чувствует ее, находится с ней в органической связи, ощущает ее позитивное воздействие на свою беспокойную душу. Он, в частности, писал Ф.А. Кони (6 нояб. 1853): «В моей грустной действительности единственное для меня утешение – книги и природа: в беседе с нею я забываю все меня окружающее. Она – мой первый наставник, научивший меня знать и любить Бога. Она – моя мать, утешающая меня в минуты тоски и сомнений. Изумляя меня своею тишиною и величием, она заставляет меня слагать задумчивую песнь и проливать сладкие слезы».

Размышления И.С. Никитина созвучны мыслям Ф.И. Тютчева, выраженным в стихотворении «Не то, что мните вы, природа…». Трудно сказать, знал ли воронежский поэт это гениальное произведение своего старшего современника, но то, что он природу воспринимал так же, как Тютчев, в этом нет сомнения. Для автора знаменитого «Утра» и других шедевров пейзажной лирики природа

Не слепок, не бездушный лик…

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык…

Поэт воспринимал человека частью природы, который без лесов, степей, морей, рек, т.е. окружающей его природной среды просто существовать не сможет. У Никитина античное восприятие природы, каждое дерево, каждый цветок у него очеловечены. Вот тому подтверждение: «Здравствуйте, нагие дубы и липы! Здравствуйте, знакомые свежие пни! Бедные деревья! Их употребили на постройку…» (В.И. Плотникову, 12 апр. 1857).

И.С. Никитин воспринимал природу и родину единым целым. Об этом он, в частности, писал великому князю Константину Николаевичу по случаю представления Его императорскому Высочеству своего первого стихотворного сборника: «С малолетства очаровывали меня наше северное небо, темные леса, неоглядные поля и степи, и простая жизнь трудолюбивого пахаря, и предания нашей священной старины, все, что так близко и дорого Русскому сердцу, что называем мы нашей святой Отчизной. Сын Руси – я не мог не воспевать ее необъятного простора, величия и славы».

В письмах И.С. Никитин весьма часто дает какие-либо пейзажные зарисовки, которые органично вплетаются в ткань послания, не нарушая логики и последовательности его содержания. Так, он сообщал Н.И. Второву: «Я сегодня ездил в поле. Боже, как хорошо! Ручьев тысячи, звуков тысячи. Все кипит, начинает жить; видел и слышал жаворонков, грачей, скворцов, уток; теперь в ушах шум, в глазах виденная картина…» (13 марта 1855).

Пожалуй, утро года находило в душе И.С. Никитина больший отклик, чем другие сезоны. Вспомним хотя бы «Полюбуйся: весна наступает…» А вот мастерски написанная зарисовка об этом периоде, когда пробуждается к жизни каждая божья тварь, когда человек чувствует себя готовым к новым свершениям: «У нас чуть-чуть не весна: небо такое безоблачное, такое голубое; в окно заглядывает веселое солнце, которому я рад, как муха, всю зиму проспавшая мертвым сном и теперь начинающая понемногу оживать и расправлять свои помятые крылья… А когда же придет в самом деле теплая, зеленая, благоухающая весна, с ее синими ночами, мерцающими звездами и соловьиными песнями? Ах, если бы она поскорее пришла!» (Н.А. Матвеевой, 17 февр. 1861).

Весне и ее предвестнику – жаворонку поэт посвятил целое эссе, в котором выступил настоящим фенологом, а заодно и орнитологом, и пейзажистом. Эта тема так захватила Ивана Савича, что для ее развития потребовалось два письма: «Если бы Вы знали, какой теплый, какой солнечный день был у нас вчера! Представьте, – я слышал утром пение жаворонка; 10 марта – это редкость! Зато как же я был рад его песне! Я люблю этого предвестника весны едва ли не более, чем соловья… жаворонок как-то необыкновенно поэтически умеет себя обстановить. Слыхали ли Вы его песню в степи, перед восходом солнца, когда края неба горят в полыме, по краям степи лежит еще прозрачный утренний туман, когда Вы видите перед собою только степь да небо и подле ни одной живой души? Серебряные звуки льются с синей выси навстречу медленно восходящему солнцу и провожают Вас, куда бы Вы ни ехали, с горы или на гору. О! мне знакома та песня, и я не могу ее не любить! … я полюбил эту песню давным-давно, в то время, когда бродил в степи или в полях с ружьем, не ради охоты, а ради того, чтобы надышаться чистым воздухом… чтобы налюбоваться зеленью трав, румянцем утренней и вечерней зари и ярким блеском солнечных лучей, рассыпанных на гладкой поверхности озер и заливов…» (Н.А. Плотниковой, март 1861).

Большую роль в становлении и развитии личности И.С. Никитина сыграла Воронежская духовная семинария, которую, по настоянию отца, ему не пришлось окончить. К этой духовной школе, по собственному признанию Ивана Саввича, знавшего ее «вдоль и поперек», у него было двоякое отношение. С одной стороны, это учебное заведение вызывало у поэта негативные чувства и воспоминания, а с другой – годы обучения в семинарии стали основой его образованности, укрепили его личностные качества, расширили кругозор, способствовали развитию в нем внутреннего человека с богатым духовным миром. Если бы семинария вызывала лишь отвращение, то вряд ли бы Никитин написал свою превосходную повесть «Дневник семинариста», благодаря которой читатель проник внутрь этого рассадника просвещения, получил реалистическое представление об учащих и учащихся, типичных образах духовного сословия.

Бурса делала учащихся самостоятельными, выносливыми, физически крепкими, приучала жить в коллективе. Только человек с сильным характером мог противостоять тем отрицательным явлениям, которые свойственны закрытым учебным заведениям. Полагаем, что и Никитина не миновал тот внутренний переворот, какой совершался неизбежно в натуре каждого семинариста, когда он внезапно оказывался лицом к лицу с суровыми порядками, жесткой дисциплиной, отсутствием доброго, внимательного, участливого отношения к каждому индивидууму. Некоторые из бурсаков платились болезнью за переживаемое потрясение; другие, прилаживаясь к обстоятельствам, портились нравственно, превращаясь в лицемерные, заискивающие существа, что, впрочем, являлось результатом дурных задатков, слабой воли, отсутствием самодисциплины. Так произошло, к примеру, с Н.Г. Помяловским (1835–1863), учащимся Александро-Невской семинарии (С.-Петербург), винившим во всех своих жизненных невзгодах бурсу, за время обучения в которой он, по его словам, был высечен четыреста раз. Оказавшись слабовольным, пристрастился к вину; не желая быть священнослужителем, долго не мог найти свое место в жизни, перебиваясь случайными заработками. Что же касается Никитина, то о нем можно с уверенностью сказать, что его от природы сильная натура выдержала все испытания нелегкого семинарского обучения и товарищества. Годы учения для подростка и юноши Никитина стали таким жизненным периодом, когда продолжали формироваться его сильная воля и твердый характер.

В сравнении с училищем семинария являла собой учебное заведение более высокого уровня. Здесь «розги почти совсем устранены, а если и употребляются в дело, так это уж за что-нибудь особенное», – писал в дневнике Василий Белозерский, персонаж повести «Дневник семинариста» И.С. Никитина. Несмотря на то, что в семинарии было принято обращение на вы, это не мешало ей быть суровой, трудящейся школой. Семинарское образование требовало от воспитанников много физических и духовных сил, умственного напряжения и волевых усилий. В годы учения выковывался характер учащихся и закалялась их воля. Не случайно один из персонажей повести Никитина в страстном монологе весьма пафосно характеризовал семинарию: «Разве не из семинарии выходят люди с крепкою грудью, об которою разбиваются все житейские невзгоды? Разве не семинария вырабатывает эти железные натуры, которые терпеливо выносят всякий долголетний, усидчивый труд? Разве не в семинарии слагаются характеры, которые впоследствии делаются предметом удивления на всех поприщах общественной и государственной жизни? Кто был митрополит Платон, украшение трех царствований? А митрополит Евгений? А граф Сперанский, этот великий государственный муж, это светило умственного мира?»

Семинария учила будущих священнослужителей бережно относиться к слову, развивала у них умение логично и последовательно излагать свои мысли в письменной речи. Устным ответам, как бы хороши они ни были, придавалось второстепенное значение. Выше всего ценились основательность суждения и способность писать сочинения. Педагоги стремились «развить мыслительные способности учащихся не посредством множества разнообразных знаний, а посредством самостоятельной работы мысли над отвлеченными вопросами богословского и философского характера. Non multa sed multum*, – вот основной принцип семинарской науки за это время», – заключал П. Никольский в своем историческом труде, посвященном Воронежской духовной семинарии.

В сочинениях семинаристы размышляли не только над проблемами философского и богословского характера, их интересовали и различные вопросы окружающей жизни. Многие из них вели дневники, испытывая потребность запечатлеть в письменной форме события, участниками или очевидцами которых они были. Учась в семинарии, И.С. Никитин написал свое первое стихотворение и показал его профессору словесности Н.С. Чехову, который одобрил поэтический опыт семинариста и советовал продолжать.

Изучение языков, древних и новых, требовали от семинаристов усидчивости, упорства и вырабатывали ежедневную привычку к труду, приучали их «не к верхоглядству в деле, а к кропотливому и самому пунктуальному выполнению порученной работы», подчеркивал П. Никольский, освещая духовную атмосферу воронежской семинарии периода обучения в ней автора «Дневника семинариста». Увлеченное занятие языками И.С. Никитин продолжил и в тот период, когда уже его поэтические произведения публиковались во всероссийских журналах. О своих филологических опытах поэт часто сообщал своим адресатам. Семинарское образование, в частности, укрепляло память, на которую, к счастью, Никитин никогда не жаловался; развивало умение выступать перед слушателями, будущими прихожанами. Этот навык также пригодился будущему поэту, в посланиях друзьям он порой писал о своем участии в каком-либо публичном выступлении с чтением стихов. Как правило, его всегда сопровождал успех. Так, он писал И.И. Брюханову: «9 апреля в экзаменационной зале кадетского корпуса было публичное чтение в пользу нуждающихся литераторов и ученых… Публика, спасибо ей, приняла меня хорошо и мое стихотворение заставила меня прочитать два раза» (13 апр. 1860). И.С. Никитин выступил с чтением стихотворения «Обличитель чужого разврата».

Мощным толчком к самоусовершенствованию личности И.С. Никитина послужили его новые знакомства, появившиеся в период первых публикаций. Во-первых, это встреча с Н.И. Второвым, советником губернаторского правления, впоследствии ставшим для поэта другом, и членами его историко-этнографического кружка; во-вторых, переписка с литераторами и издателями из Петербурга. Письма И.С. Никитина отражают процесс его духовного взросления. Если в первых посланиях чувствуется неуверенность адресата в своем таланте, некоторое уничижение по отношению к самому себе, когда адресант именовал себя дикарем и малообразованным человеком, то в последующих – уже видна позиция автора, смело отстаивающего собственное мнение, вступающего в спор с оппонентами; его самооценка из заниженной становилась адекватной, но никогда – завышенной. Так, редактору «Воронежских губернских ведомостей» В.А. Средину начинающий поэт писал: «Быть может, мою любовь к поэзии и мои грустные песни Вы назовете плодом раздраженного воображения и смешною претензиею выйти из той сферы, в которую я поставлен судьбою. Решение этого вопроса я предоставляю Вам, и, скажу откровенно, буду ожидать этого решения не совсем равнодушно: оно покажет мне или мое значение, или одну ничтожность, – мое нравственное быть или не быть» (12 нояб. 1853).

Не минуло и трех лет, как И.С. Никитин научился отстаивать свою позицию, здраво анализировать мнения оппонентов и философски спокойно реагировать на них. Он, в частности, видя недостатки своего первого поэтического сборника, далеко не был согласен с точкой зрения анонимного рецензента журнала «Современник» (это был Н.Г. Чернышевский). Воронежский поэт писал А.А. Краевскому: «Г. рецензент… называет автора подражателем всех бывших, настоящих и чуть-чуть не будущих поэтов. Шутка – очень остроумная, но ведь в авторе, как бы он ни был глуп, предполагается какое-нибудь самолюбие. Не всякий же стихокропатель для него – образец, идол, поставленный им на пьедестал. Г. рецензент говорит, что автор не видит окружающего его мира, сомневается даже, есть ли у него сердце, иначе, дескать, оно сочувствовало бы окружающему миру, а это сочувствие вызвало бы наружу нечто новое, неведомое г. рецензенту. Но… он позабыл известную фразу: ничто не ново под луною. Люди на всякой общественной ступени – все те же люди. Та же в них светлая сторона в формах, может быть более грубых, и та же мерзость, совершенно не новая… стихотворцы, кто бы они ни были, даже мещане, не до такой степени глупы, как иногда о них думают всеобъемлющие рецензенты» (20 авг. 1856).

Поэт не пренебрегал советами, которые порой содержались в посланиях к нему. «Помните ли, — писал И.С. Никитин поэту А.Н. Майкову, — в своем последнем письме ко мне Вы, между прочим, выразились так: старайтесь выработать в себе внутреннего человека. Никогда никакое слово так меня не поражало! До сих пор, когда я готов поскользнуться, перед моими глазами, где бы я ни был, невидимая рука пишет эти огненные буквы: постарайтесь выработать в себе внутреннего человека» (25 мар. 1856).

Понятие внутренний человек в эпоху поражения России в Крымской войне (1853–1855), в переходный период межцарствований (преемником Николая I, умершего 2 марта 1855, был провозглашен Александр II) приобрело особую актуальность. Его теологическое значение значительно расширила обычная жизнь мирян. Передовые люди анализировали причины, приведшие великую державу к военной катастрофе. Письма Н.И. Пирогова к жене, которые он просил давать читать всем, были одним из правдивых источников преступлений, совершенных военной и медицинской бюрократией.

Внутренний человек, постоянно ведущий диалог с самим собой, определяет для себя истинные ценности, которым следует в процессе нравственного выбора, неся нравственную ответственность за этот выбор. Отличающийся чрезвычайно сильным напряжением всех интеллектуальных и духовных сил, способствующих самопознанию, он обладает мужеством признания прежде всего самому себе совершения антигуманных поступков. Это по-настоящему свободная личность.

Журнал «Морской сборник», курировавшийся Великим князем Константином Николаевичем, одну из причин поражения в Крымской войне видел в нерешенности проблем воспитания, просвещения и образования. С начала 1856 г. это периодическое издание развернуло мощную дискуссию о воспитании, в которой в течение 1856–1862 гг. было опубликовано 450 различных выступлений (статей, заметок, отчетов, корреспонденций) на темы воспитания и образования. В журнале со статьей «Вопросы жизни» (июль 1856) выступил Н.И. Пирогов, ратовавший за воспитание прежде всего внутреннего человека. Он, в частности, писал: «Дайте выработаться и развиться внутреннему человеку! Дайте ему время и средства подчинить себе наружного, и у вас будут и негоцианты, и солдаты, и моряки, и юристы; а главное, у вас будут люди и граждане».

Дискуссия в «Морском сборнике» еще только заявляла о себе, а И.С. Никитин 25 марта 1856 г. писал А.Н. Майкову: «Довольно мы показали блистательного мужества в борьбе с врагами, но довольно сознали и свою отсталость от современного европейского просвещения». Он также справедливо добавлял: «После битвы с внешним неприятелем пора нам, наконец, противостоять врагам внутренним – застою, неправде, всякой гадости и мерзости».

И.С. Никитин, благодаря своей целеустремленности, настойчивости, умению преодолевать трудности, желанию быть полезным людям, бескорыстной помощи друзей, внес свой посильный вклад в просвещение земляков. Он основал библиотеку и открыл книжный магазин в родном Воронеже. О цели своей практической деятельности, которую справедливо называл «честной и полезной», поэт писал В.А. Кокореву: «Я берусь за книжную торговлю не в видах чистой спекуляции. У меня есть другая, более благородная цель: знакомство публики со всеми лучшими произведениями русской и французской литературы, в особенности знакомство молодежи, воспитанников местных учебных заведений» (12 дек. 1858). В этом он видел свой долг гражданина, человека.

Воронежский поэт искренне мечтал о том, чтобы русский народ был грамотным. Свою точку зрения на просвещение народа он высказал в письме Н.И. Второву. И.С. Никитин рассуждал так: «…надо прежде выучить народ хоть азбуке да катехизису, надо научиться нашим литераторам говорить с народом, для этого нужен огромный талант и родство с народным духом, – тогда можно рассчитывать, что пахарь возьмется за книгу… Разумеется, нужно помнить о народе, делать для него все благое во имя светлой будущности русской земли, но, покамест, не мешает подумать о бедном чиновнике, купце и мещанине. Если бы даже первый знал все лучшее в русской литературе, – мы сделали бы огромный шаг вперед. В нашей глуши купец и мещанин сплошь и рядом – безграмотны, что же сказать о земледельце» (21 нояб. 1858).

Важную роль в личностном становлении И.С. Никитина, в достижении им жизненных целей сыграла сформированная с детства привычка к систематическому труду. В течение всей жизни ему приходилось заниматься и физическим, и умственным, и нравственным трудом (работа над собой). Он осознавал, что не материальные блага делают человека счастливым, «но только внутренняя, духовная, животворная сила труда служит источником человеческого достоинства, а вместе с тем и нравственности и счастья. Это животворное влияние имеет только личный труд на того, кто трудится. Материальные плоды трудов можно отнять, наследовать, купить, но внутренней, духовной, живо­творящей силы труда нельзя ни отнять, ни наследовать… она остается у того, кто трудится». Своей трудовой жизнью воронежский поэт подтверждал истинность этого педагогического догмата, сформулированного основоположником российской педагогики К.Д. Ушинским в трактате о труде, опубликованном в «Журнале министерства народного просвещения» (1860, №VII).

Только болезнь могла приостановить настроенную на ежедневный труд натуру Никитина. С грустью он писал Н.И. Второву: «Жить, не работая, или, что то же, жить, работая дурно… я не могу» (6 окт. 1858). А как-то в другом письме этому же адресату поэт заметил: «Курбатов не может одеться без лакея, тем более пообедать или напиться чаю, а я – человек невзыскательный: подаст мне кухарка на стол, что нужно, – хорошо; нет – я и сам все приготовлю» (13 апр. 1859).

И.С. Никитин – человек, сделавший себя сам, благодаря неустанной работе над самим собой, целеустремленности, желанию быть полезным людям и Родине, горячо им любимой, стал гордостью Воронежа и получил всероссийскую известность. В письме Неизвестному поэт, в частности, заметил: «… я во всем хочу быть обязанным только своим собственным силам, только своей собственной энергии». В письме Н.А. Матвеевой он с грустью заключал: «Я содрогаюсь, когда оглядываюсь на пройденный мною безотрадный длинный, длинный путь. Сколько на нем я положил силы!» (19 апр. 1861).

И.С. Никитин, не будучи баловнем судьбы, не принадлежа к тем людям, которым счастье дается в руки, при жизни трудной и непродолжительной, приобрел имя не только талантливого поэта, самородка, но и порядочного, благородного человека, патриота и гражданина. О собственном отношении к своему имени выдающийся воронежец не раз высказывался в письмах. Так, он писал Н.И. Второву: «… я составил себе кровавым потом небольшую литературную известность и не захочу пачкать свое имя ради денежных выгод»; в другом послании он просил Николая Ивановича объясниться с г-ном Сеньковским: «… скажите ему, что играть с публикою мне неловко, что имя порядочного человека мне дорого» (21 нояб. 1858; 2 мая 1860).

Завершая свой жизненный путь в эпоху перемен, всем сердцем принимая и приветствуя Манифест об освобождении крестьян, И.С. Никитин связывал надежды на преобразование «родимой страны» в процветающее, развитое, мощное государство с деятельностью молодежи. В стихотворении «Обличитель чужого разврата…» он писал:

Перед нами – немые могилы,

Позади – одна горечь потерь…

На тебя, на твои только силы,

Молодежь, вся надежда теперь.

…………………………………………

Не легка твоя будет дорога,

Но иди – не погибнет твой труд,

Знамя чести и истины строгой

Только крепкие в бурю несут.

Бесконечное мысли движенье,

Царство разума, правды святой –

Вот прямое твое назначенье,

Добрый подвиг на почве родной!

(Н.И. Второву, 15 апр. 1860)

Благодаря бескорыстному служению искусству слова, праведной жизни, подлинной любви к своей родине, ее неповторимой природе, богатейшей истории, самостроительству свой личности, И.С. Никитин достиг высокого уровня духовности. Это широкое понятие, не отождествляющееся с религиозностью, материальными, утилитарными составляющими жизни человека, опирается на крепкую этическую основу личности. Как движущая сила интеллектуально-эмоциональной жизни личности духовность способствует постижению индивидом новых образов, обретению духовных ценностей, созданию собственного богатого внутреннего мира, наполненного разными идеями и знаниями, светскими и религиозными представлениями. Духовность органично связана с нравственными устоями общества, разделяющимися личностью. Человек, лишенный духовности, уподобляется животному.

* Немного, но многое.

Любовь Эллиевна Заварзина родилась в Казахстане. Окончила филологический факультет Казахского государственного университета им. С.М. Кирова. Кандидат педагогических наук. Работала учителем русского языка и литературы, научным редактором журнала «Русский язык и литература в казахской школе», преподавателем высшей школы. В настоящее время — доцент кафедры общей педагогики Воронежского государственного педагогического университета. Автор более 300 публикаций историко-педагогической и филологической тематик. Лауреат премии «Имперская культура» им. Э. Володина, премии правительства Воронежской области. Живет в Воронеже.