Моя простая речь
- 01.10.2024
КОМАНДИР АЗБУКИ
На литературной карте Аннинского района «флажком» следует обозначить село Сабуровка. Здесь отметился советский поэт Сергей Чекмарев. По рождению он москвич. С ранних лет увлекся стихотворчеством. Став юношей, вел заветные поэтические тетрадочки. Собирался учиться на инженера в столице, но не получилось. В 1929-м приехал в Воронеж и поступил на животноводческий факультет сельскохозяйственного института. А в феврале-марте 1930-го студент Чекмарев был мобилизован в Сабуровку на борьбу с неграмотностью.
Известно, что большевикам досталась Россия отсталая: из 100 мужчин 78 не умели читать и писать, среди женщин неграмотных было еще больше — 89 процентов. Это противоречило целям политического пробуждения народных масс и затрудняло строительство социализма. В 1928 году по инициативе ЦК ВЛКСМ начался всесоюзный культпоход — всенародное движение за грамотность. Сергей Чекмарев стал одним из добровольцев-культармейцев этого движения.
«Сто семьдесят дворов построились шеренгой в один ряд, встречая меня, командира азбуки. Вьюга молодцевато прокричала свое приветствие. Так я приступил к исполнению своих обязанностей, — восторженно писал студент о Сабуровке родителям в Москву. — Среди необозримого снега и неба, в двенадцати верстах от районного центра, высятся кирпичные избы и возвышаются трубы. Трубы не трубят, они дымят…»
Чекмарев оставил нам бесценные для районного краеведения и в целом местной истории свидетельства о том времени и о себе: «Мне предстояло обучать две группы: группу неграмотных (двадцать три человека) и группу малограмотных (сорок пять человек). Обе группы занимались уже по два месяца. Кроме того, под моим наблюдением были ликпункты в Мосоловке, Андреевке, Мальцевском и Апраксинском совхозах.
Первым моим недоуменным вопросом было: что делали до меня предыдущие “ликвидаторы”? Первая группа, как я уже сказал, занималась два месяца. Однако читает она на восьмой странице букваря, и читает так: “пыашыу пыар — пашу пар”. Если же слово новое, то его прочитать никто не в состоянии. Вторая группа (малограмотных) читала недурно, но зато страдала другим недостатком: не понимала того, что читает.
Первую группу я решительно согнал с букварей и посадил на разрезную азбуку. Она стала хорошо складывать слова. Буквари же мы использовали для хорового чтения и чтения тех фраз, которые мы могли складывать по разрезной азбуке.
Со второй группой я пошел дальше и начал приучать ее к сознательному чтению. После каждой статьи обязательно вопросы, повторение, пересказ и т.д. Таким образом, мы прошли темы: ликвидация неграмотности, пятилетка и колхозное строительство».
Пребывание культармейца Чекмарева в Сабуровке совпало с масштабной работой по коллективизации на селе. Он стал активным бойцом и на этом фронте.
«Вот о колхозном строительстве, — затронул Сергей важную тему в очередном письме. — Как в Сабуровке обстояло дело с колхозами? Еще до моего приезда здесь была некая бригада, которая, пользуясь недопустимыми способами, добилась стопроцентной коллективизации. Как только бригада уехала, сейчас же посыпались заявления о выходе из колхоза. Мы объявили недействительной прежнюю запись и начали в колхоз записывать снова. О неправильных действиях бригады говорили мы на собраниях, в стенгазете. Мы ходили по дворам и по часу, по два беседовали с крестьянами. К моему отъезду вновь записалось в колхоз сорок пять дворов.
Еще что: поставили мы три спектакля. Выпустили два номера стенгазеты. В первом номере были статьи: “О бригаде”, о кулаке, зарезавшем теленка, о комсомольце, ходившем на крещение за святой водой. Стенгазета пользовалась большим успехом. Вскоре после выхода на одном из собраний ее сорвали со стены и изорвали. Второй номер был посвящен исключительно строительству колхозов. Была большая статья “Что говорят о колхозе”, разоблачавшая вражеские слухи и сплетни. Когда я уезжал, стенгазета была еще цела.
Вот и все. Да, как я там устроился? Очень хорошо. Жил, как в сказке, у старика со старухой. Ел блины, пил молоко…»
В том же тридцатом году Чекмарев вернулся в Москву — животноводческий факультет в Воронежском СХИ упразднили. Но студентом он остался, перевелся в Московский мясомолочный институт. Здесь не только осваивает профессию зоотехника, но и активно участвует в общественной жизни — работает в научном кружке, выпускает институтскую многотиражку, руководит комсомольским политкружком. Лишь самые близкие друзья и особенно девушка Тоня знают, что Сергей пишет хорошие стихи, которые пока не спешит публиковать в серьезных газетах и журналах.
По окончании вуза Чекмарев распределяется по собственному желанию в самую глушь из предложенных мест — в отсталый башкирский совхоз. В его блокноте появляются такие строки:
Ну что же… и здесь неплохо
По жилам струится труд.
И если велит эпоха,
Я буду работать тут.
Напор, с которым взялся за дело худощавый московский очкарик, удивлял местных. Через год он уже старший зоотехник, уважаемый в округе специалист, активист башкирской комсомолии.
Однако жизнь его оказалась короткой: 11 мая 1933 года по дороге в отдаленный аул на вакцинацию телят Сергею надо было переправляться через бушующую горную речку. Телега перевернулась, и он утонул.
Почти через четверть века после этой трагедии были случайно обнаружены рукописи Чекмарева — несколько тетрадок со стихами. После их публикации в столичном «Новом мире» в 1956 году к нему пришла посмертная, но громкая поэтическая слава. Константин Федин назвал Чекмарева одним «из самых ярких сыновей нашего Отечества. Это поэт, каких немного сейчас, и какие нам нужны дозареза». А Владимир Чивилихин пожелал включить в школьные программы по литературе прекрасные стихи этого автора, «обладающие огромной моральной чистотой, непосредственностью, запалом», которые «подымут еще не одну душу, помогут выработать правильный взгляд на жизнь».
В конце 1959 года издательство «Молодая гвардия» выдвинуло книгу Сергея Чекмарева «Стихи, письма, дневники» на соискание Ленинской премии. В следующем, 1960-м, лауреатами назвали таких мастеров Слова, с которыми состязаться покойному Чекмареву со 184-страничной книжицей сил не хватило: Ленинскую премию дали поэтам Максиму Рыльскому и Мирзо Турсун-заде за сборники стихотворений и поэм, Михаилу Шолохову за роман «Поднятая целина» и группе из двенадцати высокопоставленных авторов за книгу «Лицом к лицу с Америкой. Рассказ о поездке Н. С. Хрущева в США».
Но повезло Сергею Ивановичу в 1975-м. Его память почтили премией Ленинского комсомола «за произведения, воспитывающие подрастающее поколение в духе высокой гражданственности и любви к Родине».
Есть предположение, что стихотворение «Деревня», вошедшее в число таких духоподъемных произведений, поэт написал под сабуровскими впечатлениями:
Пылают печи
Борьбы горячей,
Но, сдвинув плечи,
Деревня плачет:
— Была без ситца,
Была босою,
Но жаль проститься
Мне с косою.
Менять ли росы
На гуды города?
Ах, косы, косы,
Девичья гордость!..
Глаза не мучай,
Не плачь, деревня,
Еще ведь лучше
Цветут деревья.
Взгляни косыми,
Поправь косынку,
Взамен косы мы
Дадим косилку.
Взамен коняги
Дадим мы трактор,
Начнут овраги
Дымиться травкой.
Стань на пригорье,
Надень передник,
Мы перегоним
Самых передних.
Так бей же метко,
Иди же ходко,
Пятилетка —
Четырехгодка!
Исследованием воронежского и конкретно аннинского этапов жизни Сергея Чекмарева в разное время занимались журналист и писатель Виталий Жихарев (в семидесятые годы встречался с сабуровскими старожилами, запрашивал документы из ряда архивов), собственный корреспондент газеты «Коммуны» Виктор Дьяченко (искал адреса квартир, которые студент снимал в Воронеже) и ряд других авторов. К сожалению, нового практически не обнаружилось в первую очередь потому, что во время войны погибли архивы сельхозинститута и учреждений города.
Виталий ЖИХАРЕВ
* * *
Я скажу тебе «прощай»
Вместо «до свидания».
Только ты не обращай
На меня внимания.
Ты засмейся и тряхни
Головой беспечною:
«Ведь нельзя же в наши дни
Жить любовью вечною».
Зачем, зачем блестит слеза
И губы желчью полнятся?
Мои же серые глаза
Недолго будут помниться.
Ведь мой же профиль не прямой
И губы цвета камеди,
Они забудутся тобой,
Они уйдут из памяти…
* * *
Гляди: уже по Лиственной,
Где институт мясной,
Тревожною, таинственной
Повеяло весной.
Уже ручьи забулькали
По всей аллее сплошь.
Отправишься за булками —
Не вытащишь калош.
Ворвался ветер в форточку
С заоблачных высот,
И умывает мордочку
На крыше серый кот.
Но виснет сердце гирею,
Лежит на сердце тень:
В далекую Башкирию
Я еду через день.
Средь гула, среди дыма я
Забудусь ли в тоске?
Но ты, моя любимая,
Останешься в Москве.
В Москве, где все закружено,
Где звон, где шум, где гуд,
В Москве, где шелк, где кружево,
В Москве, где столько губ,
Где все огнями залито,
Где окна жгут, манят,
Ты позабудешь за лето
Мой исподлобья взгляд.
В Москве, где зори молоды,
Где столько лиц и встреч,
Забудешь очень скоро ты
Мою простую речь.
В Москве, где взгляды — омуты,
Где жизнь кипит, как кровь,
Другому ты, другому ты
Отдашь свою любовь.
Средь топота овечьего,
Среди сосновых смол,
Однажды, синим вечером,
Я получу письмо.
И строчки жгут больней огня:
«Сереженька, прощай!
Не мучь меня, забудь меня,
Не плакать обещай».
Пускай тоской и пламенем
Пахнет от этих строк,
Но с выраженьем каменным
Я буду сух и строг.
Я высунусь на улицу
И погляжу вперед.
Грустится ль мне, тоскуется ль —
Никто не разберет.
Рукою не усталою
Придвину микроскоп.
К холодному металлу я
Прижму горячий лоб.
«Она была б жена твоя,
И вот ее уж нет.
Так, сердце, рвись же надвое,
Пылай, жестокий бред…»
В АНАТОМИЧЕСКОМ КАБИНЕТЕ
Вниманием дышат лица…
Раскрыты веером уши…
Здесь молодежь толпится
Около теплой туши.
У края стоит с ланцетом
Бровар1, слова бросая:
«Мускулюс массетер…
Внутренняя косая…»
Бродит, волокна сминая,
Рук его отпечаток.
«Вот здесь — спинная,
А вот — край зубчатой…»
Но из всех объяснений
Я только одно лишь понял,
Одно лишь мне стало яснее,
Что лучшая девушка — Тоня.
Что бродит по комнате мука,
Что сердце стучит у Тони
Таким серебристым звуком
В таком мелодичном тоне.
И когда мы вышли на воздух
И ночь зацвела голубая,
Это небо, рябое в звездах,
Так хорошо улыбалось.
Колючая вьюга снега
Так бушевала чудесно
И шорох такой шел с неба,
Что в сердце слагалась песня.
Даже луне стало грустно,
Плывущей в лиловом блеске,
Что в небе ужасно пусто
И ей целоваться не с кем.
* * *
Ты говоришь: «Всему конец!
Забудь, уйди, не надо злиться».
И взгляд твой, серый, как свинец,
В мои глаза не хочет влиться.
И я гляжу в твои глаза
И наклоняюсь ниже, ниже…
Тех дней уж не вернуть назад,
Тех поцелуев с губ не выжечь.
Но этот лоб и прядь волос,
Все это — смех, и жест, и брови, —
Оно с душой моей сжилось,
Оно впиталось в плазму крови.
И каждый вечер, в поздний час,
Любовь приходит, как удушье.
Но у тебя в пещерах глаз
Ложится тигром равнодушье.
В улыбке, в линии плеча,
Как лунный свет, скользит усталость.
И мне теперь одна печаль,
Одна тоска теперь осталась…
* * *
Когда я беру твою руку,
Руки ты не отнимаешь,
Но в глазах твоих видится мука,
Такая печаль немая!..
И в жилках руки капризных
Я слышу тоски трепетанье.
Он здесь еще, этот призрак,
Над нами его дыханье!
И я своею рукою
Коснуться тебя не смею,
Я только смотрю с тоскою,
Я только сижу и краснею.
* * *
Я был как пораженный громом,
Не мог дыханье перевесть.
Я покраснел, я стал багровым,
Когда услышал эту весть.
Так беспокойно, так тревожно
По коридорам я бродил.
И если б это было можно,
Я сам бы за тебя родил.
Как на душе темно и зыбко,
Как мысли гаснут на лету!..
Тяни, тяни мелодью, скрипка,
Но только выбери не ту.
Ты о любви довольно пела,
Теперь о том ты простони,
Как в муках бьется чье-то тело
На льду колючей простыни,
Как сведены в страданье брови,
Как тяжек груз горячих век —
И как рождается из крови
Комочком синим человек.
* * *
Ну, как тут не думать
о девчонке,
Как коротать одинокие
ночки,
Когда деревья распускают
печенки —
Или, как их правильно,
почки?
* * *
Пушистый снег,
Пушистый снег,
Пушистый снег валится,
Несутся сани, как во сне,
И все в глазах двоится.
Вот сосенки,
Вот сосенки,
Вот сосенки направо,
А ты грустишь о Тосеньке…
Какой чудак ты, право!
А ну пугни,
А ну пугни,
А ну пугни Гнедуху!
Пониже голову пригни,
Помчимся что есть духу.
Ведь хорошо,
Ведь хорошо,
Ведь хорошо в снегу быть —
Осыпал белый порошок
Твои глаза и губы.
На сердце снег,
На сердце снег,
На сердце снег садится.
Храни в груди веселый смех,
Он в жизни пригодится!
1 Преподаватель анатомии.
