Мальчик играет на дудке

ГОЛОС КРОВИ

 

Ты этот век каким не назови,

Не станет он иных веков суровей.

Он тоже весь испачканный в крови

Настолько, что своей не чую крови.

 

Пусть говорят, что есть у крови зов,

Я кровью захлебнусь, не слыша зова.

И чувствую — моя живая кровь

Быть выше чьей-то крови не готова.

 

А потому печален мой удел —

Кровавая струя кровянит камни.

Ничьей чужой я крови не хотел,

Да и своя давно не дорога мне…

 

Послушайте! В багрянце все кругом!

Но жаждется иным кровавой славы.

Не сплюнуть-не сглотнуть кровавый ком,

И мир вокруг — безумный мир кровавый!

 

И пусть твердят, что есть у крови цвет, —

Кто не согласен, те не обессудьте! —

Я знаю — это ложь, у крови нет

Ни правоты, ни истины, ни сути!

 

Есть только право сильного — опять,

Чужую кровь в свои вливая вены,

Кровь восславлять… И вновь не замечать

В своей крови вселенской перемены.

 

КОРЖИК

Зое

 

Промозглый вечер. Все еще зима.

Сопливит март. Обычное начало.

Еще в морозном инее дома,

Но под сугробом что-то зажурчало.

От ветра шапка сбилась набекрень,

И в тоненьких перчатках зябко пальцам.

И тень твоя в мою ступила тень —

Следы бегут, как ниточки по пяльцам.

И мы бредем. По сумеркам, вдвоем,

С тобой в безлюдье — нет, не одиноко.

С трудом себя в витринах узнаем —

Так неохота стариться до срока.

Ты говоришь: «Дойдем за полчаса

До магазина в доме возле парка?

Нам не нужны ни сыр, ни колбаса,

Ни пиво, ни анчоусы, ни старка.

Купи мне коржик… В школьную пору

Он был моей живительной усладой.

Казалось, что без коржика умру…

Припомнилось… Пошли, меня порадуй…»

Заходим. До закрытья пять минут.

Как на помеху, смотрит продавщица.

Но коржик нам, конечно, продадут,

На кассе попросив поторопиться.

Ты этот коржик радостно берешь,

И школьницу в тебе я вижу снова.

Не голодна, но вновь в ладонях дрожь,

Как там, на переменке, в полвторого…

Тот магазин — как пройденный рубеж.

Теперь домой, там ряженка в пакете.

Ладони грею… Ты свой коржик ешь.

И мы с тобою — сгорбленные дети.

И вновь легко шагается с тобой,

И теплоте под горлом нет предела.

Вот и пришли, Григорьевна, домой…

Я подышал, а ты свой коржик съела.

 

* * *

И если я рухну у входа,

Чуток до двери не дойдя,

И следом наступит свобода

От света, любви и дождя,

От рук твоих, глаз твоих, взгляда,

От всех этих споров взахлеб,

От сумрака и листопада,

От капель, упавших на лоб…

Ты знай, что оставил тебе я

Несделанность сделанных дел,

Обманчивость уз Гименея,

Все то, что сказать не успел.

Да, да, не успел… Не сказалось…

А сколько бы нужно сказать!

Как все это быстро промчалось!

И вот роковая печать

Поставлена… Заперты двери,

И кто-то упал на порог…

Ты будешь сильнее потери,

Ты сможешь… Хоть я бы не смог…

Поэтому — здравствуй, родная!

И, если захочешь, услышь,

Что шепчет снежинка, слетая

На ржавую ветренность крыш.

О чем это — ветка о ветку! —

Морзянят в ночи тополя…

Порадуйся весточке редкой,

Прости, если вздрогнет земля.

Подумай, что просто устала…

Но кто-то же, смерти назло,

Поправил твое одеяло,

Когда оно на пол сползло…

 

* * *

Еще полчаса до побудки,

Еще не румянится даль.

Но мальчик играет на дудке,

И ветер разносит печаль.

 

Чего это, мальчик, чего ты

Дуденьем встречаешь рассвет?

Струятся печальные ноты

Испуганным птицам вослед.

 

И птицы от этой погони

Все мечутся между дерев.

И мальчик их кормит с ладони,

Лепешку в труху растерев.

 

Но все еще медлит светило,

И все еще полутемно.

И кажется — все это было,

Я все это видел давно.

И птиц, что с мелодией чуткой

Очнутся в луче золотом,

И этого мальчика с дудкой,

И все, что случится потом…

 

* * *

Это время наступило унижаться и просить,

А не выпросишь, запомни —

где-то ждет тебя ограда.

И кого позвать на помощь?

У кого сегодня прыть?

После дьявольских объятий

Мне и дьявола не надо.

В прошлом было столько весен,

столько было ясных дней.

А теперь горбато солнце, лишь лучом грозя коряво,

Все равно в минуты эти стало ясного ясней,

Как в конвульсиях и стонах

задыхается держава.

Я виной своею мучусь, хоть и нет моей вины,

В том, что подрубают корни,

укрепить желая крону…

У тебя сегодня руки до безумья холодны…

Можно, я своей ладонью осторожно веки трону?

Можно — продышу в оконце для тебя кружочек дня,

Чтобы лучик заоконный

совместился с чутким глазом?

Для тебя вот этот полдень,

я же — с полночью родня,

К угасающим светилам всем дыханием привязан.

Ты кивнешь мне головою, я же к небу обращусь,

Чтобы голос мне явился…

Чтобы не было другого…

Пальцы пальцам дарят холод…

Нынче зябко… Ну и пусть…

Ожиданье ожиданья…

Ветер… Вьюга… Полвторого…

 

* * *

До конца и сам не понимаю

То, о чем с рыданием пою.

То ли хата все-таки не с краю,

То ли вся Отчизна на краю?

Почему один и тот же почерк,

А строка изменчиво-черна?

Или суть не в строчках… Между строчек,

И чужому глазу не видна?

Заколдуют звезды, заколышат…

Только мне, родная, объясни,

Почему твой тихий голос слышу,

А крикливых умников — ни-ни…

Почему под стоны непогоды,

Презирая ласку и уют,

Незаметно пролетают годы,

А мгновенья нехотя ползут?

Мы скорей всего повинны сами,

Только признаваться не с руки,

В том, что не в свои садимся сани,

Где запутал кучер постромки.

 

* * *

Всегда мне казалось, что мука похожа на звук,

Всего и отличий — страдания жалкая малость.

Гораздо больнее потеря ревнующих рук,

Несказанность слова… Всегда мне такое казалось.

 

А нынче за ворот холодная мгла потекла,

Промозглая полночь все шарит озябшее горло.

И сам я — бесплотен, и сам я — холодная мгла,

Мне мука навстречу шершавые руки простерла.

 

И чувствуя время лишь этой шершавостью рук,

К щеке прикасаюсь, а кожа все так же шершава.

Шершавая птица шершаво присела на сук,

И в душу втекает шершавая эта отрава.

 

Какое прозренье?.. Что мудрые молвят мужи?

Зачем это все, если канули женские руки?

И черные мысли мне в горло вонзают ножи —

На лезвиях вязью: «Забудь о любви и разлуке!»

 

И что остается? Бесплотною мглою бредешь,

Безмолвно крича, сам себя понимая едва ли…

И вырвать не в силах из горла тот призрачный нож,

И в венах не кровь, а лишь сгустки тоски и печали.

 

МОТЫЛЕК

         Не дано тебе знать человеческой думы…

Иван Бунин

 

Да, пока еще день… Ты пока еще весел.

И беспечно летишь на свечу.

И не знаешь, что вечер окно занавесил,

Что я выпить и плакать хочу.

 

Ты ведь лишь мотылек… И тебе непонятно,

Что в природе и людях не так.

И откуда взялись эти черные пятна

Там, где ночь протекла на чердак.

 

Почему это грязь растеклась у забора,

Почему тянет стужей с реки…

Просто осень пришла. И зима уже скоро.

А зимой не живут мотыльки.

 

---

Анатолий Юрьевич Аврутин родился в 1948 году в Минске. Окончил Белорусский государственный университет. Главный редактор журнала «Новая Немига литературная». В 2005–2008 годах — первый секретарь правления Союза писателей Беларуси. Лауреат международных премий им. С. Полоцкого, Э. Хемингуэя (Канада), «Литературный европеец» (Германия), многих российских и белорусских литературных премий. Автор более двадцати поэтических книг. Живет в Минске.