* * *

Весна. Поминки по морозу.

Сосульки – в киноварь сосны,

и ветра тёплые угрозы,

и озеро – светлей блесны…

И сыплет дождевой метелью,

и флюгер машет, как весло.

И, зацеловано метелью,

звенит оконное стекло.

 

ПОБЕГ

 

Средь бела дня цыганит мне сорока,

и опрометью мчатся поезда.

Стрясётся вдруг: всё брошу я до срока,

уеду вдаль, уеду навсегда!

На кой мне ляд простор России нашей,

и грубость нежная хмельных моих друзей,

собак голодных стаи, и шабашки,

и мавзолей, и Ленина музей…

 

Люфтганза, Боинг, Шонефельд… таможня.

Потом – иноязычья маета.

У немцев всё изысканно, но сложно:
кладбищенская душит чистота.

И за неделю – вдруг предельно ясно:

в чужом дому и брага не сытна.

И от себя не убежишь, напрасно!..

Калина горькая – чужая сторона!

 

Проснусь в ночи – помятый, некрасивый,

такой, как есть, каким останусь впредь…

И вновь пойму, что я люблю Россию,

в которой счастье – жить и умереть.

 

* * *

Хоровод дождевой облаков,

и стоят тополя, как колонны.

Из безвременья – в омут веков

поднимают свой гомон вороны…

 

Всё спешишь от забот до забот,

как прожить каждый день – не чаешь.

Мчится молодость – поезд тот,

на который всегда опоздаешь.

 

За заботами сердце червит…

Но удержит меня, бедолагу,

коренная система любви

да к земле крестьянская тяга.

 

* * *

Край корявый мой, край мой древний,

где в дождях – паутины грибниц…

Я хотел бы уехать в деревню,

я устал от людей и больниц.

 

Чтоб опять мне по горло – туманы,

чтобы небо – лазурь со стекла,

чтобы бойкий петух горланил

и заря на ладонь легла.

 

Чтобы в лодке рыбачьей – течи,

чтобы реку туман ласкал…

Что ж ещё в этой жизни беречь нам,

как не запах ржаного куска?

 

Налетай, огольцы и плотвицы!..

Мякиш я разомну-раскрошу,

родниковой святой водицы

вместе с солнцем черпнуть поспешу.

 

* * *

Вновь сирень плеснула в подоконник,

вновь я жить хочу!

Под луной широк и светел коник[1]

хоть на нём ночуй.

Хоть ложись к окну – мечтай на звёзды

по-мальчишьи, в дым…

Ветер пьёт сиреневые гроздья,

трогает гряды.

 

Тихо входит в душу ужас бездны:

«Беспределен мир?!»

Небо надо мною – омут звездный

с чернотою дыр!..

Крест иконным ликам – от порога!

Дома — как в гостях:

чувство одиночества и Бога…

И вселенский страх!

 

ТЁЗКЕ-ВАСИЛЬКУ

 

Цвет милый, синий, васильковый,

скажи, откуда ты?

Какого отчества и крова

твоя родня – цветы?

 

И вновь иду привычной ранью

во ржах тебя сорвать.

Как это радостно и странно:

цвести, существовать…

 

А человек – он схож с тобою:

любовью к белу дню,

любовью к солнцу, к непокою,

ко влаге на корню…

 

Зачем рождён я человеком,

не знаю я и сам.

Как ты, я в землю врос навеки –

а тянет к Небесам…

 

* * *

Случайно, всё случайно на земле.

Случайны эти сборища правительств,

Сервантеса случаен добрый витязь.

Случаен свет, и урожай, и хлеб.

 

Случайна осень с желтыми холмами,

паденье оземь переспелых груш…

Лишь не случайны звёзды, что над нами,

и неслучайна тайна наших душ.

 


[1] Коник, койник – лавка в виде ларя (сундука) в крестьянской избе.

 


Василий Васильевич Киляков родился в 1960 году в Кирове. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького. Публиковался в журналах «Новый мир», «Наш современник», «Юность», «Октябрь», «Литературная учеба», «Подъём», в газете «Литературная Россия». Автор книги прозы и сборника стихотворений. Член Союза писателей России. Живет в городе Электросталь Московской области.