Писательская рота
- 06.03.2024
Продолжение. Начало в №№ 6, 2023 г.;, 7, 2023 г.; 10, 2023 г.; 11, 2023 г.; 12, 2023 г.
Глава шестнадцатая
ФЁДОР СУХОВ
ВЗВОДНЫЙ ИЗ БРИГАДЫ «ЧЁРНЫХ РОМБОВ»
1
Фёдор Григорьевич Сухов родился в селе Красный Осёлок Лысковского района Нижегородской области 14 марта 1922 года в крестьянской старообрядческой кержацкой семье.
В родном селе окончил начальную школу, а затем неполную среднюю школу в селе Просек. Поступил на рабфак в Лыскове. Рабфак был с сельскохозяйственным уклоном. Получил первую профессию и среднее образование.
В своих стихах и прозе Сухов часто возвращался к детству и отрочеству как к самой счастливой и беззаботной поре своей жизни. Красный Осёлок лежит на высоком берегу Волги. Места красивые, сказочные. Они и влились в душу Сухова и сделали его поэтом. Спустя годы он, отнюдь не красного словца ради, признавался: «…в сущности всё, что мной написано, это из Красного Осёлка, с его полей и лугов, с его лесных опушек». Но были в его судьбе и другие поля – сталинградские, курские, воронежские, другие, протянувшиеся через всю войну до самого Ростока…
Началась война, и Сухов был тут же мобилизован, направлен сначала в Казань, а потом в Ташкент, в пехотное училище. С началом войны Ташкентское пехотное училище перешло на сокращённый, ускоренный курс обучения. Фронту не хватало командиров взводов и рот. Младшие офицеры, лейтенанты – самый быстро тающий расходный материал войны. В этот-то недолго живущий корпус и влился уже в начале 1942 года младший лейтенант Сухов. И надо было такому случиться, что попал он не в пехоту, где, как известно, взводные долго не живут, а в чистые смертники – в противотанковую артиллерию. Вначале в роту противотанковых ружей, а потом командовал огневым взводом противотанковых орудий. Войну начал в районе Воронежа. Первый бой – у станции Узень.
Под Воронежем весь 1942 год и в начале 1943-го шли тяжелейшие бои, которые, надо сказать, в истории Великой Отечественной войны ещё не нашли достойного места, да и вообще мало изучены даже историками-энтузиастами, то есть краеведами.
Обычно танковой атаке немцев предшествовали мощная и основательная артподготовка, потом налетала авиация, добивала то, что уцелело, и только после этого шли танки и мотопехота под прикрытием и в сопровождении самоходной артиллерии. Самоходки двигались позади танкового клина и мгновенного реагировали на любое проявление огня в полуразрушенной обороне противника, тут же гасили пулемётные гнёзда и артиллерийские орудия прямой наводки.
Вот как описывал спустя годы один из пережитых артиллерийско-авиационных ударов немцев Фёдор Сухов: «Рыгали шестиствольные немецкие миномёты – ишаки, они давились, рыгали и в самом деле как ишаки… Началась миномётно-артиллерийская подготовка. Длилась она… Я не могу точно сказать, сколько времени она длилась. Я не видел, когда взошло солнце, да и ничего не видел, кроме спины Симонова да стоящего на козлиных ножках ружья.
Сейчас, по прошествии многих лет, вопреки общераспространённому мнению, что с годами забываются, стираются в памяти те или иные события, я, оставаясь наедине с самим собой, всё острее ощущаю пережитое, зримо живущее во мне, не дающее ни на минуту забыть – ах, какая малость! – ну хотя бы склонённый над окопом подсолнечник. Я хотел увидеть солнце, но увидел этот подсолнечник, он показался мне чёрно и страшно взглянувшим на меня затемнённым солнцем.
— Симонов, ты живой?
— Живой, товарищ лейтенант!
Я поднял голову, на этот раз подсолнечник показался подсолнечником, но над его жилистым упрямым затылком в водянистой голубизне неба разворачивались – сколько их?! – по-верблюжьи горбатые пикирующие бомбардировщики – “Юнкерсы-87”.
— Воздух!
Кто это крикнул? Тютюнник? Нет, не Тютюнник, Загоруйко крикнул своим тоненьким мальчишеским голоском.
Симонов схватил ружьё, но не знал, что с ним делать.
— Пригнись!
Симонов пригнулся, подставил под перехваченное мною ружьё свою широкую, изъезженную вещмешком солончаково белеющую от пролитого пота спину.
“Юнкерсы” стали снижаться, входить в пике. Одного из них, ведущего, я поймал на мушку и, взяв упреждение, выстрелил. Симонов зажал уши, но не надолго, он опять опустил руки, упёрся ими в стенки окопа. Стоял непоколебимо.
— Подбили! Одного подбили!
Знать, и вправду подбили. Я видел, как стремительно падал, ястребино раскогтясь, с плоскими, ровно отрубленными крыльями, самолёт. Падал он прямо на нас, выпустив из своих когтей пять бутылочно блеснувших на солнце непонятных штуковин, напоминающих широко растопыренные пальцы. Мелькнула давно затаённая соблазнительно-обльщающая мысль: наконец-то капитан Банюк скажет и обо мне, и о моём взводе доброе слово, а старший политрук Салахутдинов непременно, ссылаясь на конкретный пример, будет говорить о том, что вверенное нам оружие способно вести борьбу не только с танками, оно способно уничтожить и любой вражеский самолёт…
Недолго подпрыгивало, недолго тешилось нежданной радостью моё сердечишко. “Подбитый” “юнкерс”, как пловец с вышки плавательного бассейна, нырнул, утробно взвыв, и невредимо вынырнул, пройдясь по нашим спинам крестообразно раскинутой тенью. А то, что казалось растопыренными пальцами, как цепами, пошло молотить утыканное подсолнечниками поле. Я снова глянул на небо, неба не увидел, увидел летящие прямо на меня чёрные кресты. Опять было припал к прикладу ружья, но выстрелить не выстрелил, меня придавило истошно воющим, падающим на землю небом.
Я чувствую, что я живой, но не могу подняться. Напрягаюсь, стряхиваю упавшее на мои плечи небо и, не зная, что сталось после только что оттопавшей бомбёжки с вверенным мне взводом, не своим голосом, давясь застревающими в горле словами, кричу:
— Взвод, к бою!»
Это – фрагмент из повести «Ивница», одной из лучших в библиотеке «лейтенантской прозы» — уникальнейшего явления в русской литературе советского периода. К этой повести мы не раз ещё вернёмся.
2
Стоит вкратце рассказать о «чёрных ромбах».
Истребители танков на войне – профессия особая. Стрелять прямой наводкой по наступающим немецким танкам – дело непростое. Остановить их. Выбить как можно больше. Известно, как порой заканчивались дуэли танка и пушки: вмятые в землю ствол и щит вместе с расчётом…
«Двойной оклад – тройная смерть!»… «Ствол длинный, жизнь короткая»… «Прощай, Родина!»… Всё это – о них, о солдатах и офицерах истребительно-противотанковой артиллерии.
Именно они уничтожили 70 танков из 100, брошенных в атаку на позиции наших войск на Курской дуге. В те июльские дни 1943 года лейтенант Сухов командовал огневым взводом противотанковой артиллерии.
С появлением на поле боя танков стали разрабатываться и противотанковые средства, в том числе специальные боеприпасы, способные пробивать броню, а затем и специальные орудия.
Самым массовым орудием, предназначенным для борьбы с танками и бронетехникой противника в начальный период войны, была знаменитая «сорокапятка» — 53-К образца 1937 года. Она стояла на вооружении стрелковых дивизий. Но вскоре стало очевидным, что противотанковая артиллерия на дивизионном уровне недостаточна, слаба. Армии потенциальных противников принимали на вооружение всё более совершенные образцы боевой техники, которые применялись массированно. Борьба с бронетехникой противника чаще всего принимала характер интенсивного, скоротечного боя. И тогда начали формировать противотанковые артиллерийские бригады. То есть создавать специальные части, способные противостоять массированным атакам бронетехники противника посредством мощных противотанковых средств – орудий.
Война показала, что армии нужны мобильные противотанковые части и формирования, которые, в зависимости от обстоятельств и задач, можно было бы оперативно перебрасывать на любые участки фронта, на танкоопасные направления.
В апреле 1942 года вышло постановление Государственного комитета обороны, которым определялось понятие истребительной бригады и её главные задачи – борьба с немецкими танками. Штат ИПТАБР: 1795 солдат и офицеров, 16 пушек калибра 76-мм, четыре 37-мм зенитки. В процессе формирования штат дополнился 12 пушками калибра 45-мм и 144 противотанковыми ружьями. ПТРами были вооружены два пехотных батальона, которые входили в состав бригады. Для укомплектования новых формирований приказано было «изъять весь младший офицерский и рядовой состав, ранее служивший в артиллерийских частях».
К лету 1942 года на фронтах действовало 12 ИПТАБРов. Тогда же вышло постановление ГКО, согласно которому эти двенадцать бригад сводились в четыре истребительно-противотанковые дивизии прорыва. И приказ № 0528 «О переименовании противотанковых артиллерийских частей и подразделений в истребительно-противотанковые артиллерийские части и установлении преимуществ начальствующему и рядовому составу этих частей».
Командованию было понятно: бойцам и командирам этих подразделений и частей в условиях боевых действий придётся ежедневно и ежечасно рисковать жизнью на самых опасных участках обороны и наступления, поэтому необходим соответственный моральный и материальный стимул.
Истребительно-противотанковым бригадам и полкам, побывавшим в боях и хорошо зарекомендовавшим себя, присваивались звания гвардейских. А это – особое довольствие, выслуга и прочее. Вводилась нарукавная нашивка – чёрный ромб с перекрещенными золотистыми стволами стилизованных шуваловских «единорогов». Плюс к тому – особые финансовые условия, нормы довольствия и прочее. Начальствующему составу положили полуторный, а младшему и рядовому – двойной оклад денежного содержания. За каждый уничтоженный танк расчёту также полагалось денежное вознаграждение: командиру орудия и наводчику – по 500 рублей, остальным номерам – по 200 рублей.
И солдаты, и офицеры включительно до командира дивизиона находились на особом учёте и после излечения в госпитале должны были возвращаться только в войска, носившие на рукаве чёрный ромб.
Смертность в истребительно-противотанковой артиллерии была значительно выше, чем в других артиллерийских частях. Не случайно вскоре в штат расчёта «чёрного ромба» ввели должность заместителя наводчика. На прямой наводке чаще всего гибли те, кто стоял непосредственно за орудийным щитом. Орудие не должно было умолкать, когда погибал наводчик. К панораме становился его заместитель.
В начало 1943 года на фронте действовали две истребительных дивизии, 15 истребительно-противотанковых бригад, два тяжёлых истребительно-противотанковых полка, 168 истребительно-противотанковых полков и один истребительно-противотанковый дивизион.
К началу Курской битвы противотанковая артиллерия Красной Армии была структурно перестроена. В каждой общевойсковой армии Воронежского, Центрального, Западного, Брянского, Юго-Западного и Южного фронтов ввели в свой штат как минимум один истребительно-противотанковый полк. В таком полку было шесть батарей 76-мм пушек ЗиС-3. В армиях этих фронтов формировалось также по одной истребительно-противотанковой артиллерийской бригаде. ИПТАБР: 1215 человек; истребительно-противотанковый полк 76-мм пушек – 10 батарей; полк 45-мм пушек – 20 единиц.
К счастью, к лету 1943 года командование Красной Армии успело сформировать положенное количество полков и бригад. Успели и обучить противотанкистов. Освоили новые модели орудий и новые боеприпасы.
После Курской битвы потихоньку стали убирать из частей «чёрного ромба» «сорокапятки» и заменять их более надёжными и мощными ЗиС-3, а также новыми 57-мм ЗиС-2, которые брали броню тяжёлых немецких танков и самоходок.
В ходе боёв порой прямо на поле боя совершенствовалась тактика применения истребительно-противотанковых частей и соединений. Система противотанковых районов и противотанковых опорных пунктов, хорошо зарекомендовавшая себя на Курской дуге, постепенно эволюционировала в принцип «огневого мешка», устраиваемого на основных путях танковых атак и контратак. Противотанковые орудия размещались побатарейно (иногда группами по две батареи) на дистанции в 50 метров, т.е. достаточно плотно – комар не пролетит, не то что танк, — маскировались с особой тщательностью, с соблюдением других мер секретности. Огонь они открывали не тогда, когда бронетехника противника появлялась в зоне уверенного поражения, а только тогда, когда в этой зоне оказывался замыкающий танк или самоходка.
Артиллеристы, воевавшие в истребительно-противотанковых частях, и после войны были особо почитаемой частью ветеранов. Они и сами удивлялись, что выжили.
Архивные документы свидетельствуют, что 14-я ИПТАБР, в которой воевал лейтенант Сухов, в ходе Курской битвы держала оборону на танкоопасном направлении в районе Обоянского шоссе на высоте 254,5.
Командовал бригадой полковник В.И. Заботин.
Лейтенант Сухов командовал огневым взводом «сорокапяток».
Стихи появятся потом:
Три кромешных, сумасшедших года
Убивали голову мою.
Залегла поблизости пехота,
Я у пушечки своей стою.
У своей стою «сорокапятки»
В кирзовых тяжёлых сапогах,
С огневой не ухожу площадки,
В отдалённый не бегу овраг.
А они всё ближе, ближе, ближе,
А они вошли на высоту…
Устоять бы только, только б выжить…
В предисловии к книге «Землянка на снегу» Сухов напишет: «Зимой 1943 года наш противотанковый батальон пробивался к курскому селу Волконску. Противник принудил нас залечь, всё время бил термитными снарядами, я видел, как заживо горели мои товарищи. И тогда я читал, как молитву, магические слова:
Милые берёзовые чащи,
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть моей тоски.
Слова эти успокаивали меня, и я готов был воспринять смерть, хоть тайно думал, что меня не убьют, и только потому, что я пишу стихи».
Стихи, к счастью, он уже писал. А на фронт из Ташкента прибыл с чемоданом книг. Когда начались бои, и чемодан, и книги потерялись сами собой, как предметы неуместные на войне.
В том же предисловии: «Четырнадцатого апреля 1944 года я увидел первое своё напечатанное стихотворение. Мы стояли в обороне под Жлобином, невдалеке от Язвина, небольшого полесского хуторка. Принесли газеты. В газете “Красная Армия” красовалось моё имя и фамилия под двумя столбиками стихотворных строк. Я уже научился курить и выкуривал за одни сутки пачку “Золотого руна”. Теперь я ещё больше уверовал, что меня не убьют, — порукой тому только что напечатанные стихотворные столбики».
В мае 1943 года бригада была пополнена после потерь, понесённых в зимних боях. Артиллеристы получили новые орудия – пушки ЗИС-3 и тягачи.
Высота 254,5 в системе обороны Обоянского направления играла важнейшую роль. Если бы немцы захватили эту высоту и смяли оборону бригады полковника Заботина, дорога на Курск для танков генерала Гота оказалась бы открытой.
Бригада выстояла. Перед её позициями противник оставил более ста единиц подбитой и сожжённой бронетехники. Лейтенант Сухов был награждён медалью «За отвагу».
Всю жизнь потом он вспоминал бои под Обоянью. Своих боевых товарищей, которых оставил здесь навечно. Вспоминались и бои под Воронежом.
«Задонское шоссе… Где-то неподалёку убило моего первого окопного друга. Мы схоронили его в том самом окопчике, который он сам себе вырыл. Потом нашли фанерную дощечку, написали на ней слова и цифры: мл. л-т Ваняхин. 12.08.42. Дощечку прикрепили к дубовому столбику, столбик врыли в могильный холмик. И всё».
Из «Ивницы».
Какое-то время, в 1942 году, когда Сухов командовал взводом противотанковых ружей, бригада дралась как пехота. И это продолжалось до лета 1943 года, до Курской дуги.
3
Тогда же, под Воронежем, Сухов едва не загремел в штрафной батальон. За что? За потерю бдительности, за командирскую беспечность.
Дело в том, что из его взвода дезертировали к немцам вначале сержант, потом ещё два бойца. За этих двоих и отправили его, лейтенанта, под конвоем в штаб дивизии, за новым, так сказать, «назначением». Но Сухову повезло. Когда он прибыл туда и доложил о прибытии, о своём проступке, его выслушал молодой бравый генерал-майор. Выслушал и сказал:
— Проступок ваш серьёзный, вполне подходящий для штрафбата. А сейчас, младший лейтенант, кру-гом! Ступайте в свою бригаду и командуйте взводом. Доложите полковнику Заботину, что выполняете приказ генерала Черняховского.
В бригаду младший лейтенант летел как на крыльях — так, что боец с винтовкой СВТ, конвоировавший его, остался со своими стёртыми ногами далеко позади, в лесу…
Обо всём этом, как и о других своих злоключениях, Сухов напишет в книге «Ивница».
«Ивница» — книга удивительная. Не роман и не повесть. Сам автор её жанр определил как «хронику». Так оно и есть. Но главное и самое ценное – другое.
Ивницей называется деревня под Воронежем. Её освобождала рота, в которой взводом командовал младший лейтенант Сухов. В деревне произошёл жестокий бой. Ближний бой. С рукопашной. Стреляли друг в друга в упор. Кололи штыками и кинжалами. Забрасывали гранатами. Ночью две передовых группы, в том числе и из взвода Сухова, вошли в спящую деревню, сняли часовых. А в домах не только немцы, но и жители Ивницы, женщины, дети.
Жестокая работа – война.
Через двадцать лет после Победы Фёдор Григорьевич Сухов побывал и в Ивнице, и в Медвенке, и в Большом Солдатском, и в Сторожевом, и в Левой Россоши, и в других населённых пунктах, которые когда-то проходил со своим взводом. Разыскал тех, с кем когда-то свела в мимолётной, на краю гибели, встрече война, в том числе и ту семью, которую спас во время боя, приказав им бежать в овраг и уходить подальше от Ивницы.
«Ивница» чем-то напоминает повесть «Донник» Ольги Кожуховой. То же предельное откровение. Та же печать Победы. Да, да, печать. Те, кто к ней так долго шёл, как Ольга Кожухова и Фёдор Сухов, слишком дорого за неё, за свою Победу, заплатили.
В «Ивнице» по этому поводу есть потрясающая фраза: «Я на какое-то время забылся, увидел мир без пролитой крови…» Герой хроники стоял на опушке леса и созерцал окрестность, похожую на тот ландшафт, которым когда-то проходил, нет, не просто проходил, а наступал его взвод и где потерял многих своих товарищей. Он узнавал и не узнавал знакомый пейзаж. Кругом сияла жизнь, пахло скошенной травой, пела в тенистых ветвях берёзы свои заливистые песни загадочная иволга. «Я на какое-то время забылся…»
Нет, им невозможно было освободиться от той памяти, на которую они были осуждены пожизненно. Так же, как и «Донник» Ольги Кожуховой, «Ивница» сшита из отдельных лоскутков. Лоскутки разноцветные и не одинаковые по размеру. Есть яркие и нарядные, а есть чёрные, от которых веет ужасом. Все они ладно и органично подогнаны друг к другу, затканы в общее поле хроники, будто выросли так – все вместе, без всяких швов и соединений.
И та же, как и в «Доннике», исповедальность, то же глубокое дыхание и острое зрение, опрокинутое в прошлое и одновременно внутрь себя – солдата, случайно выжившего в минувшей бойне.
Снова «Ивница»: «Вышел на дорогу, на её обочину, всё так же опасаясь уйти куда-то в сторону. Опасения мои оказались напрасными, через некоторое время с довольно возвышенного увала я увидел впадину, ту низину, которая показалась особо памятной, знакомой.
Схожу с обочины, окунаю свои скороходы в пыль просёлочной дороги, и дорога спускается к моим давним следам. Нет, нет, они не растаяли, не испарились, мои давние следы. Я вижу их всем существом, всеми прожитыми годами…
Опять защипало глаза, закрываю их, и какими-то иными глазами, глазами обострённой памяти озираю самого себя, своих окопных товарищей.
Глаза памяти, они видят брезжущее утро, заваленный снегом проулок, пристально оглядывают вышедшего до ветра рыжебородого старика.
— Мил человек, куды энто ты лапотишь?
Я вздрагиваю. Глаза памяти на какое-то время прикрывают веки. Открываются другие веки, очнулись от минутного забытья другие вежды, я приподнимаю их, ощупываю ими длинную хворостину непроглядно-чёрной, обугленной старухи.
— Лапотишь-то куды? – повторяет старуха обращённые к моему посоху, сбережённые со времён Мономаха слова.
Отвечаю:
— В Ивницу».
Это своё молитвенное хождение по давним следам Фёдор Сухов предпринял, как уже было сказано, спустя двадцать лет после войны.
4
Победу Сухов встретил в Германии в звании старшего лейтенанта. Три ранения. Два ордена и медаль «За отвагу». На рукаве – всё та же нашивка, как особая метка, как проклятие: чёрный ромб со скрещенными единорогами. Эта нашивка стоила всех остальных, в том числе орденов и медалей.
В родной Красный Осёлок на Волгу вернулся в 1946 году. Он был третьим вернувшимся живым и относительно здоровым. Все остальные земляки, а их было больше ста, так и остались на войне в своих братских окопах.
Вскоре перебрался в Горький, устроился библиотекарем в передвижной библиотеке. В горьковских областных газетах, в литературных альманахах появились его стихи. Они-то и помогли ему преодолеть творческий конкурс и в 1949 году по направлению Горьковской писательской организации поступить в Литературный институт им. А.М. Горького. В Москве быстро сошёлся с поэтами-фронтовиками Сергеем Орловым, Владимиром Семакиным, Николаем Красновым.
Здесь же познакомился с Клавдией Ермолаевной Сусловой и вскоре женился. Родились дети – сын Алексей, дочь Елена.
По окончании Литинститута в 1954 году получил приглашение из газеты «Сталинградская правда» и вместе с семьёй уехал в Сталинград. Работал в областной газете литературным сотрудником. Газетной работе Сухов отдал двадцать лет. В Сталинграде-Волгограде вышли четыре его стихотворных сборника. В основном, лирика. Первая же книга вышла на родине, в г. Горьком, в 1954 году. Называлась она «Родные просторы».
В 1957 году Сухова приняли в Союз писателей СССР.
Через в год в Москве вышла книга «Половодье». Областным писателям и поэтам в те годы в столичном издательстве напечататься было непросто. Лимит на бумагу. Московские кланы.
В том же 1958 году по всей стране шла проработка Бориса Пастернака по поводу его скандального романа «Доктор Живаго». Прошло собрание и в Волгоградской писательской организации. Сухов не поддержал общий осуждающий тон волгоградских писателей и высказался откровенно и просто: Пастернак – большой поэт, и не нам его осуждать… Партийное руководство области всколыхнулось. Своевольство Сухову не простили. «Их трое пришло, — рассказывал Сухов своему литинститутскому другу Евгению Карпову. – Я сразу сообразил – из дурдома. Сообразил и говорю: товарищ доктор, нормальный я. В том-то и дело, говорит он, слишком нормальный… Читал я ваши стихи, коллеги мои тоже читали… Одним словом, мы не застали вас дома. Приедем завтра. Вы поняли меня?»
Сухов понял. Понял, что генерала Черняховского в Волгограде нет и не предвидится. Ладно хоть добрый доктор подвернулся.
Купил билет на ночной поезд до Горького. В поезде на клочке бумаге записал стихотворение «Я покидаю Волгоград…»
Я покидаю двадцать лет
Не очень-то весёлой жизни…
В Горьком братья-писатели помогли с обустройством. Выхлопотали квартиру. Родина приветила тепло. Когда в Горький перебралась семья, душа поэта успокоилась.
Постепенно Пастернака ему забыли. И партийные чиновники, стерегущие незыблемость идеологических норм, и те, кто надо, видимо, всё же поняли, что Пастернак – это Пастернак, а Сухов – это Сухов, и с Суховым смирились. Тем более что он не особо-то и беспокоил власть.
Станислав Куняев писал: «Власть тогдашнюю он не любил, да и она его не жаловала, в круг официально признанных поэтов, в привилегированную фронтовую обойму попасть не стремился, потому и жил замкнуто…»
В 1977 году в деревне Очаиха, что рядом с родным Красным Осёлком, поэт купил дом и до 1989 года жил и работал там, на воле, на родном просторе.
В 1988 году вышел из рядов членов КПСС.
5
Здесь, на родине, начинается новый период творчества Фёдора Сухова. В местных хрониках читаем: «Свои самые заветные строки поэт посвятил нижегородской земле. В его стихах остались купола Макарьева, пристани Васильсурска, яблочные сады Красного Осёлка, святые места Дивеева и аввакумовское Григорово Б.-Мурашкинского района».
В эти годы появились многие стихи, которые впоследствии вошли в поэтические сборники.
В шестидесятые годы Фёдора Сухова вновь окликнула тема войны. Она, правду сказать, и не отпускала. Но теперь он задумал пройти пешком по тем дорогам, которыми протащила его война. От Воронежа до Бобруйска. Годы клонили к суровой и большой прозе. «…окунаю свои скороходы в пыль просёлочной дороги, и дорога спускается к моим давним следам». Не так-то просто старому солдату ходить по своим фронтовым дорогам и тропам. Поэтому первоначальная редакция того, что написалось в прозе после этого хожения, называлась «Хождение по своим ранам». Потом он понял, что это слишком газетно.
Рукопись получилась большая – семьсот страниц. Журналы её не брали уже только поэтому. Но потом журнал «Аврора» напечатал значительно сокращённый вариант. Публикация появилась в 1990 году. Тут же пошли восторженные отзывы. Отозвались и фронтовики. Михаил Дудин: «Я радовался, когда читал повесть. Я дышал, читая её, воздухом юности нашего поколения, которое ушло из жизни, спасая эту жизнь, незаметно утекло в вечность, освещая будущее костром своего Подвига. Подвиг этот жив теперь на века в благодарном слове Поэта».
«Ивница» написана поэтом. Это несомненно. Автор и сам её определял как «лирическая хроника».
«Ивница» написана с глубокой внутренней болью. Потому что в основе её не просто правда, а – страшная правда.
В Рамонском районе Воронежской области находится эта деревня. Именно сюда в один из дней вошла советская разведка и застала там большие силы немцев. Завязался бой. Потери понесли обе стороны. Разведчики не выполнили поставленную перед ними задачу. В ходе боя, когда немцы, оправившись от неожиданного удара, начали теснить разведку, лейтенант Сухов и его товарищи вынуждены были отойти из деревни. Во время боя откуда-то появились партизаны, но быстро исчезли. Немцы отбили ночную атаку советской разведки и принялись за местных жителей. В бойне, которую они устроили в Ивнице, погибли почти все – и женщины, и дети, и старики. Эта чудовищная расправа легла тяжёлым камнем на уцелевших разведчиков. В том числе и на память лейтенанта Сухова.
При жизни Фёдора Сухова «Ивница», над которой он работал почти двадцать лет, целиком не печаталась. Отрывками, главами публиковалась в журналах «Аврора», «Волга», «Огонёк».
В 2006-м и в 2008-м годах в Волгограде отдельными книгами вышли вторая часть «Ивницы», а потом и первая. Именно в такой последовательности.
В 1987 году Фёдора Сухова выдвигают на соискание Государственной премии РСФСР им. М. Горького. Но тут происходит невероятное. Поэт снимает свою кандидатуру. Он направляет в комитете по госпремиям заявление с просьбой опубликовать его: просит исключить его имя из списка соискателей, так как считает: «Премией обойдены многие достойные литераторы». В тех же местных хрониках читаем: «Письмо не напечатали, как просил поэт, положили под сукно, а премию получил один из “генералов от литературы”». Чудак-человек этот Фёдор Сухов…
В тот год Государственную премию РСФСР им. М. Горького по литературе получили Аяз Гилязов за книгу «При свете зарниц», Владимир Костров за книгу стихотворений и поэм «Открылось взору», Станислав Куняев за книгу критических и публицистических статей «Огонь, мерцающий в сосуде», Семён Шуртаков за роман «Одолень-трава».
Началась перестройка. Фёдор Сухов очень много работал. Стихи, проза, эссе выходят в журналах «Наш современник», «Новый мир», «Знамя», «Молодая гвардия», «Москва, «Нева», «Волга», «Дон»…
В 1990 году подписал «Письмо 74-х». Это было обращение писателей России патриотического крыла к Верховному Совету СССР, Верховному совету РСФСР, делегатам XXVIII съезда КПСС, к правителям, проводившим губительные для страны реформы: «Под знамёнами объявленной “демократизации”, строительства “правового государства”, под лозунгами борьбы с “фашизмом и расизмом” в нашей стране разнуздались силы общественной дестабилизации, на передний край идеологической перестройки выдвинулись преемники откровенного расизма. Их прибежище – многомиллионные по тиражам центральные периодические издания, теле- и радиоканалы, вещающие на всю страну. Происходит беспримерная во всей истории человечества массированная травля, шельмование и преследование представителей коренного населения страны <…> Тенденциозные, полные национальной нетерпимости, высокомерия и ненависти публикации “Огонька”, “Советской культуры”, “Комсомольской правды”, “Книжного обозрения”, “Московских новостей”, “Известий”, журналов “Октябрь”, “Юность”, “Знамя” и др. вынуждают заключить, что пасынком нынешней “революционной перестройки” является в первую очередь русский народ <…> Люди русского происхождения – ежедневно, без каких-либо объективных оснований именуются в прессе “фашистами” и “расистами”…
<…>
Всегда помните о национальном достоинстве великороссов, завещанном нам нашими славными предками, тысячелетней историей России; ежедневно помните, что мы, русские, — высокоталантливый, геройски отважный, знающий радость осмысленного, созидательного труда, могучий духом народ. Что “русский характер”, “русское сердце”, бескорыстная преданность истине, русское чувство справедливости, сострадания, правды, наконец – неистребимый, беззаветный русский патриотизм – всё это никогда и никем не может быть изъято из сокровищницы человеческого духа».
Здесь прочитываются заветы верности православию. Но об этом тогда говорить было ещё рано. Тем не менее, «Письмо» в своих заповедях и предостережениях властям не потускнело и до сей поры. Подписавшим его стыдиться нечему. Читателям и поклонникам – есть чем гордиться за них и перечитывать их книги. К сожалению, многих из 74-х уже нет в живых. Ушли Леонид Леонов, Валентин Распутин, Юрий Кузнецов, Пётр Проскурин, Татьяна Глушкова, Вильям Козлов…
Порой говорят, что именно оно, «Письмо 74-х», раскололо некогда мощный Союз писателей СССР, разделив на Союз писателей России и на Союз российских писателей. Скорее всего, это не так. Раскол к тому времени уже произошёл. Патриоты и либералы резко начали размежёвываться ещё до XXVIII съезда КПСС. «Письмо 74-х» окончательно сожгло последние мосты. Они, те мосты, до сих пор не восстановлены. И теперь уже вряд ли это произойдёт. Правда, многие из поддержавших тогда, в 90-х, либеральные настроения, увидев плоды своих неистовых войн, в результате которых был разрушен СССР, спохватились и прокляли и перестройку, и её лидеров, и свои заблуждения.
Фёдор Сухов подписал это письмо как поэт, старый солдат и патриот своего Отечества.
В последние годы работал над прозой. На столе лежала рукопись книги о детстве – «Буреполом».
Умер Фёдор Григорьевич Сухов 5 января 1992 года. Похоронен на старообрядческом кладбище в могиле деда и бабки – Суховых Петра Матвеевича и Анисьи Максимовны. На могиле Суховых дочь Елена установила старообрядческий крест.
Его именем решением Земского собрания названа Центральная библиотека Лысковской межпоселенческой Централизованной библиотечной системы. Здесь, на родине Фёдора Сухова, ежегодно проводятся праздники поэзии. Собираются нижегородские писатели, краеведы, учащиеся школ, местная интеллигенция. Работники библиотеки собрали все прижизненные издания произведений своего земляка и постоянно пополняют библиографический отдел новыми публикациями. Составлен уникальный альбом «Кудесник слова русского».
Дети Фёдора Сухова, Елена и Владимир, племянник Григорий и вдова Клавдия Ермолаевна многое сделали для того, чтобы слово поэта и память о нём как о человеке не исчезали. Изданы книги, проводятся праздники, установлена мемориальная доска на доме, где родился «кудесник слова русского».
* * *
Эти горести и эти беды,
Этот голубеющий причал…
Радость завоёванной Победы
И её великая печаль.
Возложу печаль свою на камень,
На безмолвно стынущий гранит,
Снова повстречаюсь с земляками
Возле наших сельских пирамид.
Что скажу я? Что я проглаголю?
Бедная, не шевелись, трава, —
Неубитому, живому горю
Не нужны убитые слова.
* * *
Провожали меня на войну,
До дороги большой провожали.
На село я прощально взглянул,
И вдруг губы мои задрожали.
Ничего б не случилось со мной,
Если б я невзначай разрыдался, —
Я прощался с родной стороной,
Сам с собою, быть может, прощался.
А какая стояла пора!
Лето в полном цвету медовело.
Собирались косить клевера,
Рожь от жаркого солнышка млела.
Поспевала высокая рожь,
Наливалась густая пшеница,
И овёс, что так быстро подрос,
Прямо в ноги спешил поклониться.
Заиграла, запела гармонь,
Всё сказала своими ладами,
И платок с голубою каймой
Мне уже на прощанье подарен.
В отдалении гром громыхнул,
Был закат весь в зловещем пожаре…
Провожали меня на войну,
До дороги большой провожали.
* * *
В дыму всемирного пожара,
Когда могло всё пеплом стать,
Когда сама земля дрожала,
А я старался не дрожать.
А я сидел в своём окопе
С противотанковым ружьём,
И багрянел в великой скорби
Раздвинувшийся окоём.
А эти люди, люди, люди,
Враждой всемирной воскипя,
Они из всех своих орудий
Увечили самих себя.
Б И Б Л И О Г Р А Ф И Я
Былина о неизвестном солдате. Стихи. – М.: Мол. гвардия, 1972.
Земляника на снегу. Стихотворения и поэмы. – М.: Современник, 1979.
Ивница. Повесть. – Нижний Новгород, 1997, № 5.
Ивница. Хроника. – Волгоград: 2008.
Плачь Ярославны. Стихи. – Горький. Волго-Вятское книжное издательство, 1982.
Подзимь. Избранное. – М.: Мол. гвардия, 1989.
Сладкая полынь. Лирика. – Горький: Волго-Вятское книжное издательство, 1978.
Ивница. – М.: Роман-газета, 2020, № 1.
Н А Г Р А Д Ы И П Р Е М И И
Три ранения.
Орден Красной Звезды.
Орден Отечественной войны 2-й степени.
Медаль «За отвагу».
Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»
Литературная премия им. А. Фадеева 1971 года за лучшее произведение о Великой Отечественной войне.
Глава семнадцатая
НИКОЛАЙ ПОЛУНИН
«Я СГОРЕЛ НЕ ДОТЛА…»
1
Николай Фёдорович Полунин родился 15 декабря 1920 года. Его родина – деревня Лоторево Детчинского района Калужской области. Места сказочно-красивые, типично средне-русские. Деревня стоит у истока реки Суходрев. Той самой, которая, уже наполнившись притоками, протекает по усадьбе Полотняный Завод, куда перед свадьбой ездил к своей невесте Наталье Гончаровой влюблённый Пушкин.
Окончил среднюю школу и поступил в Гурьевский техникум молочной промышленности. Работал техником-технологом в Ивановской области.
В Красную Армию ушёл по призыву в ноябре 1941 года, когда враг уже стоял под стенами Москвы. Призван Сталинским райвоенкоматом Ивановской области. Сразу же направлен на учёбу в Сормовскую военную школу радистов-операторов. Фронту требовались специалисты радиодела. В июне 1942 года направлен на фронт. Участвовал в боях на Западном и Юго-Западном фронтах. Был связистом 727-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка 10-го танкового корпуса.
«Чёрные ромбы» дрались всегда не просто в первом эшелоне, а – против танков. Фронтовики знают, как атаковали немецкие танки. На пехотные траншеи они накатывались осторожно. На дистанции обрабатывали окопы осколочно-фугасными снарядами и пулемётным огнём, а подкатив к траншеям, останавливались в десяти шагах и будто принюхивались – не ждут ли их со связками гранат и бутылками с зажигательной смесью бойцы-гранатомётчики. Прорвавшись на артиллерийские позиции, немецкие танкисты вели себя иначе. На всей скорости они гнали боевые машины на огневые противотанкистов. В этих кромешных обстоятельствах часто возникали дуэли: танк – противотанковое орудие, танковый экипаж против орудийного расчёта. Обычно исход решал точный выстрел. Кто кого. Быстрота и смелость механика-водителя? Или точный расчёт и хладнокровие наводчика-артиллериста?
Старшина Полунин обеспечивал связь расчётов с командно-наблюдательным пунктом.
Десятый танковый корпус в 1942 году дрался в Подмосковье недалеко от родных мест Николая Полунина. Весной 1943 года корпус перебросили на участок Ливны – Старый Оскол. Ставка Верховного Главнокомандования готовилась к отражению летнего наступления немецких войск. Формировался Степной военный округ (генерал И.С. Конев), который располагался за спиной Воронежского фронта (Н.Ф. Ватутин). В него и вошёл 10-й танковый корпус.
Уже на следующий день Курской битвы, когда возникла угроза прорыва обороны Воронежского фронта и выхода танков генерала Гота к Курску с юга, часть соединений Степного фронта по приказу Ставки была передана в распоряжение генерала Ватутина. В первую очередь в район Обояни были переброшены артполки. А 7 июля в районе Прохоровки сосредоточились основные силы корпуса. Задачей было во что бы то ни стало удержать вторую полосу обороны Воронежского фронта.
Уже на второй день битвы 727-й ИПТАП вступил в бой с немецкими танками.
Маршал К.А. Москаленко, в 1943 году генерал, командующий 40-й армией, вспоминал: «Несмотря на яростные атаки, противнику в течение четырёх дней не удалось прорваться на Обоянь. Командующий, умело маневрируя силами фронта, постоянно усиливал войска 6-й гвардейской армии и 1-й танковой армии. Только из состава 40-й армии на направление главного удара противника были переброшены четыре стрелковые дивизии, две танковые бригады, два танковых полка, две артиллерийские бригады, четыре истребительных противотанковых полка, гаубичный артиллерийский полк, два гвардейских миномётных полка и один самоходно-артиллерийский полк».
Артиллерия в нашей армии ещё со времён Ивана Грозного традиционно была сильна. Именно артиллерию всегда бросали на самые трудные и ответственные участки. На Курской дуге таких участков, намеченных немцами для прорыва, было два: на севере с орловского плацдарма ударные силы группы армий «Центр» били на юго-восток с поворотом на юг направлением в район Курска, на юге группа армий «Юг» била на северо-восток с поворотом на север в район Курска. Так, по замыслу немецких штабов, в случае удачи отсекался огромный Курский выступ со всеми войсками, расположенными на гигантской дуге. Неудачи, как приказал своим генералам Гитлер, быть не должно.
Десятый танковый корпус генерала В.Г. Буркова закрывал Обоянское шоссе. Когда 4-я танковая армия генерала Гота таранным ударом пробила первую линию обороны наших гвардейских армий, создалась угроза выхода немецких моторизованных соединений на главную коммуникацию – Обоянское шоссе, по которому до Курска оставалось рукой подать. Все танкоопасные направления на второй линии тут же были заняты нашими артиллеристами. В том числе и батареями 727-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка.
Как известно, Воронежский фронт, постоянно подпитываясь пополнениями, поступающими из тылового Степного фронта и не атакованных участков собственных армий, выстоял. После того как противник, не добившись успеха, начал отход, вперёд пошли войска обоих советских фронтов – Степного и Воронежского. Началась наступательная операция «Полководец Румянцев». Были освобождены Белгород и Харьков.
В боях по освобождению Белгорода храбро дрался и 727-й ИПТАП. «Чёрные ромбы» выкуривали немцев из дерево-земляных и бетонных сооружений, которые те успели построить по периметру города, точным огнём гасили танковые контратаки. При этом, конечно же, и расчёты несли большие потери.
В одном из таких боёв был тяжело ранен старшина Полунин. Его эвакуировали в тыл, в госпиталь № 5359.
Из наградного листа на старшину Полунина Н.Ф.: «При освобождении г. Белгорода получил тяж. ранение левого плеча с повреждением лучевого и локтевого нерва. В данное время работает военруком Муратовской неполно-средней школы, к работе относится добросовестно. Повседневно повышает свои военно-политические знания. Предан делу Ленина-Сталина и Социалистической родине».
За освобождение Белгорода старшина Полунин был награждён орденом Славы III-й степени.
2
Инвалид в двадцать три года – это нелегко.
В 1950 году Полунин окончил заочное отделение Московского педагогического института, факультет географии. Родину свою – Детчинский район – больше не покидал. Работал учителем, преподавал детям географию, директорствовал. Деревни и сёла родного края распахивали перед ним свои школы, где он руководил педагогическими коллективами, вёл уроки, воспитывал сельских детей, учил добру, справедливости, умению видеть прекрасное в окружающей природе и жизни.
Писались стихи.
Вдали – Новосёлки.
Навстречу – Прудки.
Просёлки, просёлки,
Берёзки, дубки.
От лямок и плечи
В кровавых рубцах…
Ходил я до Детчина
В оба конца.
Во ржи перепёлки,
А сзади – рюкзак.
Я знаю: просёлки
Ведут на большак.
Просёлки, просёлки… (1960-е гг.)
Даже от названий сёл и деревень, где учительствовал Николай Полунин, веет поэзией серединной, исконной России: Муратово, Сугоново, Николо-Дол, Прудки, Дубровка, Победа.
Он, учитель, сельский интеллигент, прекрасно понимал главное назначение и социальную миссию советской колхозной деревни – растить хлеба, кормить Россию.
Февраль устал кривить дороги,
А март расслабил снежный наст…
Сегодня в полдень у порога
Воды хохлатка напилась.
Весна людей заторопила…
Она, как будто невзначай,
Проталок в поле обронила,
Пустила на него грача,
Засуетилась у причала,
Шумит, нет удержу воде!
Мы ждём…
Сейчас бы не мешало
У тракторных плугов отвалы
Почистить в первой борозде.
Весна (1967)
Стихи охотно печатали местные газеты.
Калужское книжное издательство в 1960 году выпустит первую книгу поэта – «Тропинка полевая». С первой книжкой Николаю Полунину повезло – успела выйти. Потому как в следующем 1961 году Калужское издательство запустило в производство альманах «Тарусские страницы», собранный тарусскими москвичами. Альманах по несчастливой случайности попал под руку партийным чиновникам, и они его распушили в хвост и в гриву. Альманах был изъят из книжной торговли, издательство спустя некоторое время на всякий случай прикрыли.
Третий поэтический сборник вышел уже после смерти поэта.
Писал Николай Полунин и басни, и стихи для детей, и поэмы. В конце жизни принялся за прозу. «Повесть о войне» закончить не успел. К сожалению, Николай Фёдорович не оставил воспоминаний о войне и военной поре. А ведь именно это могло стать его главной книгой. О непридуманном. О том, как учился на курсах связистов, как зачислили в истребительно-противотанковый полк, как стояли во время Курской битвы под Обоянью, а потом наступали на Белгород. И не подсказал никто. Общался Николай Полунин в основном с журналистами. А журналисты – народ поневоле поверхностный. Да и от поэта требовали в основном – «стишок в номер» и «по случаю, к дате».
На долгие годы местом работы Николая Полунина стал Детчинский совхоз-техникум. Преподавал географию и историю. До сих пор многие выпускники техникума с благодарностью вспоминают своего учителя. Занятия в историческом кружке, который учитель организовал и увлечённо вёл многие годы. Кружковцы под руководством своего наставника создали музей боевой славы, занимались розыском имён солдат и командиров, захороненных в братской могиле в селе Детчине.
В 1972 году принят в Союз писателей СССР.
23 августа 1972 года умер. В некрологе, опубликованном в «Литературной России», говорилось: «…И писал стихи. Он их не придумывал, не сочинял. Они рождались в его душе, когда он шёл по родным полям и перелескам, разговаривал с хлеборобами, думал о судьбах тех, кто пашет землю, кормит и одевает страну… Строки его стихов согревают душу, помогают в труде».
Я СГОРЕЛ НЕ ДОТЛА…
Я сгорел не дотла
Под Смоленском в бою.
Семь атак, два «котла»
В день на роту мою…
А теперь, видишь сам:
Я иду по овсам,
По пшенице и льну,
Там, где встретил войну.
Я безруким иду.
Я у всех на виду.
И не спрячешь беду
Каждый день под ремень…
(1968)
ДЕРЕВЕНСКАЯ ПРОСТОТА
Мы обходимся без милиции.
Тут порядок давным-давно.
Только девушки яснолицые
Любят семечки брать в кино.
Что ж, что семечки девки лузгают?
Деревенская простота.
А под ситцевой белой блузкою
Нерасплесканная чистота.
Не зовут их здесь «вертихвостками»,
Ходят в девках – до сорока;
Ни с женатыми, ни с подростками
Не «махают на левака».
Если май придёт – все с веснушками,
Дело ясное тут – весна!
Если в клуб идут, то с частушками,
Им, как водится, не до сна.
Рассыпается дробь каблучная
Под трёхрядную под гармонь…
Если парочка неразлучная
К свадьбе вызрела – уж не тронь!
(1960-е гг.)
ДЕНЬ ПОБЕДЫ
Не мог я вмиг осмыслить сводку,
Но понимал одно: конец!
Я видел, как своей пилоткой
Ударил о ладонь боец;
Затем присел на край лафета,
Надел пилотку набекрень
И развязал шнурок кисета…
Нам не забыть тот майский день.
А жёны пашнями бежали,
Оставив в упряжи быков;
А матери, поправив шали,
Тревожно всматривались в дали,
За повороты большаков.
У сельсовета — слёзы, речи…
Мы верили в страданья женщин –
Они измучились без нас,
Взвалив все горечи на плечи.
Нам не забыть тот день и час:
Солдат цветами осыпали,
Солдат до хруста обнимали,
Смеялись жёны
И рыдали…
(1971)
Б И Б Л И О Г Р А Ф И Я
Тропинка полевая. Стихи. – Калуга: Калужское книжное издательство, 1960.
На большаке. – Тула: Приокское книжное издательство, 1968.
Когда не спят перепела. – Тула: Приокское книжное издательство, 1973.
Н А Г Р А Д Ы И П О Ч Ё Т Н Ы Е З В А Н И Я
Орден Славы III-й степени.
Медаль «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.»
Звание «Отличник народного просвещения».
Глава восемнадцатая
МУСА ДЖАЛИЛЬ
«БАЛЛАДА О ПОСЛЕДНЕМ ПАТРОНЕ»
В прежние годы имя поэта Мусы Джалиля знали все школьники. Учили наизусть стихи из его «Моабитской тетради», лучшие чтецы декламировали их на школьных праздниках, районных смотрах и в памятные дни. В сознании советского человека генерал Дмитрий Михайлович Карбышев и поэт Муса Джалиль стояли рядом.
1
Муса Мустафович Залилов родился 2 февраля 1906 года в деревне Мустафино под Оренбургом. В семье Мустафы и Рахимы Залиловых он был шестым ребёнком. Семья жила трудно.
Учёбу Муса начал в деревенской школе – мектеб. И учителя, и родители сразу заметили, что мальчик проявляет удивительные способности. Любит литературу, чтение, в особенности стихи. Мысли выражает точно и красиво.
Когда семья перебралась в Оренбург, Мусу отдали в медресе – «Хусаинию». В медресе преподавали и духовные дисциплины, и светские. Муса особенные знания показывал на уроках литературы, пения и рисования.
После революции «Хусаинию» реорганизовали в Татарский институт народного образования.
В тринадцать лет Муса вступил в комсомол. Новую жизнь он, как и большинство его сверстников, принял восторженно, с юным энтузиазмом. Комсомольское поручение – организацию пионерских дружин – выполнял добросовестно. Писал стихи для детей.
Много читал. Любимые поэты – Омар Хаям, Хафиз, Саади, Дердмэнд. В ранних стихах, что вполне естественно, явно ощущалось их влияние.
Дальнейшую судьбу Муса выстраивал, как бы сейчас сказали, по комсомольской линии. Товарищи избрали его членом Центрального Комитета ВЛКСМ Татаро-Башкирского бюро. Для энергичного, жаждущего знаний и в меру честолюбивого юноши из национальной республики тут же открылась дорога в Москву – в 1927 году ЦК Татаро-Башкирского бюро выдало комсомольскую путёвку для поступления в Московский государственный университет на литературное отделение, этнологический факультет.
Стихи писал на родном татарском языке. Их переводили, читали на студенческих вечерах. Сверстникам особенно нравилась его лирика.
В 1931 году Муса получил диплом об окончании писательского факультета МГУ. В Казани его уже ждали. При ЦК комсомола были учреждены детские журналы на татарском языке, и Мусу назначили их редактором. Через год неожиданно уехал в город Надеждинск[1]. Живя там, много работал. В это время пробовал себя в различных жанрах. Именно в это время появляются оперы композитора Назиба Жиганова «Ильдар» и «Алтын Чэн». В основу либретто положены поэмы Мусы Джалиля.
Вскоре возвратился в Казань и возглавил отдел литературы и искусства республиканской газеты «Коммунист» на татарском языке.
Всё это время поддерживал дружеские отношения с поэтами Михаилом Светловым, Александром Безыменским, Александром Жаровым. Дружба завязалась ещё в Москве, во время учёбы.
В 1934 году вышли сразу две книги Мусы Джалиля – «Стихи и поэмы» и «Орденоносные миллионы».
С 1939 года – ответственный секретарь Союза писателей республики. Одновременно работал завлитом в Татарском оперном театре.
2
Война разрушила все планы. Круто изменилась и жизнь поэта.
Двадцать второго июня, как пишут биографы Мусы Джалиля, он с семьёй поехал за город на дачу, чтобы провести там выходные дни. Когда стояли на платформе в ожидании загородного поезда, по репродуктору сообщили о начале войны.
По воспоминаниям друзей, в те дни в разговоре поэт вдруг сказал им: «После войны кого-то из нас уже не будет…»
В военкомате, куда Муса Джалиль пришёл в первые же дни войны, ему сперва отказали. Повестка пришла в июле, тринадцатого числа. Его зачислили в артиллерийский полк, который в те дни формировался под Казанью. Но потом направили в Мензелинск, на курсы политруков. В местных хрониках читаем: «Когда командованию стало известно, что Муса Джалиль – известный поэт, депутат городского совета, бывший председатель Союза писателей, его хотели демобилизовать, отправить в тыл. Но он решительно ответил: “Вы поймите меня, ведь я поэт! Я не могу сидеть в тылу и оттуда звать людей защищать Родину. Я обязан быть на фронте, среди бойцов, и вместе с ними бить фашистскую нечисть”».
Шестимесячные курсы остались позади, поэт получил звание старшего политрука и был направлен на фронт в район Ленинграда в распоряжение штаба 2-й ударной армии. Армия действовала на Любанском направлении. Работал литсотрудником в редакции армейской газеты «Отвага».
В это время появилось несколько стихотворений, и среди них – «Слеза»:
Покидая город в тихий час,
Долго я глядел в твои глаза.
Помню, как из этих чёрных глаз
Покатилась светлая слеза.
И любви и ненависти в ней
Был неиссякаемый родник.
Но к щеке зардевшейся твоей
Я губами жаркими приник.
Я приник к святому роднику,
Чтобы грусть слезы твоей испить
И за всё жестокому врагу
Полной мерой гнева отомстить.
И отныне светлая слеза
Стала для врага страшнее гроз.
Чтобы никогда твои глаза
Больше не туманились от слёз.
На северную столицу наступала мощная немецкая группировка ГА «Север» — танковые, моторизованные и пехотные дивизии. С севера Ленинград и окрестности блокировали финские войска. Войска Ленинградского и Волховского фронтов проводили операцию за операцией с целью разорвать кольцо блокады. Немецкие и финские войска пытались задушить, истребить голодом непокорных ленинградцев и открыть путь на Вологду, Архангельск, Кострому и дальше к Уралу.
Седьмого января 1942 года началась Любанская наступательная операция Волховского и Ленинградского фронтов. Цель операции – прорыв блокады с юга в районе железнодорожной станции Любань. Главной пробивной силой Волховского фронта в те дни была 2-я ударная армия генерал-лейтенанта Н.К. Клыкова. Дивизии первого эшелона прорвали немецкую оборону, продвинулись глубоко вперёд, но вскоре были отсечены фланговыми ударами под основание прорыва и окружены в районе станции Мясной Бор в сорока шести километрах от Великого Новгорода. Эти места стали «долиной смерти» для многих тысяч бойцов и командиров 2-й ударной армии. К тому моменту раненого генерала Н.К. Клыкова на посту командующего заменил генерал А.А. Власов. Трудно сражаться, когда армия находится в окружении, когда нет подвоза, нет продуктов, медикаментов, когда обозы переполнены ранеными и больными, а помочь им нечем.
В 1996 году в Казани были опубликованы мемуары политрука В.А Кузнецова, бывшего ответственного секретаря газеты «Отвага». В мемуарах (военных дневниках) и в интервью Виктор Александрович рассказал о своём фронтовом друге старшем политруке Мусе Джалиле:
«“19 апреля. Наши части теряют свою ударность… Но как же тяжело оставлять мысль о наступлении. Мы были так близки к цели. Остался ещё один стремительный бросок вперёд на крупный узел сопротивления немцев, и выстрелы наших орудий, пулемётов, винтовок сольются в единый победный хор с героическими залпами бойцов города Ленина. В нашей воле, в наших силах ускорить соединение с героями-ленинградцами”. Так писала наша армейская газета несколько дней назад. И это не были простые слова. Артиллеристы подполковника М.Б. Фридланда (18-й артполк РГК) уже обстреливали Любань из своих восьмитонных 152-мм гаубиц. Наши разведчики разглядывали в стереотрубу окраины Любани. До нас доносились звуки артиллерийской стрельбы федюнинцев, атакующих Любань с северо-востока, увы, тоже безуспешно…[2]
После падения Красной Горки наша редакция, оказавшись в с. Озерье слишком близко к передовой, вернулась на прежнее место в район Огорели».
«19 апреля 1942 года. (Совещание в политотделе армии, на котором выступал только что прибывший новый командующий генерал А.А. Власов. На совещании присутствовала и редакция газеты “Отвага”). Удивляла его осведомлённость. Он всё хорошо знал. Дислокация не только армий, но и дивизий ему хорошо известна. Знает на память множество имён командиров и т.д. Было сказано ещё немало прекрасных слов: “Командир должен быть отцом родным для бойцов… Человека любить надо… Мы должны помочь Ленинграду» и т.п. А в конце опять о Сталине: «Надо учиться у товарища Сталина спокойствию и выдержке даже в самые тяжёлые времена”».
Через несколько месяцев этот «отец родной» бросил армию, солдат на произвол судьбы и сдался немцам, выложил им на первом же допросе всю дислокацию своих войск и соседей.
Из дневника политрука В.А. Кузнецова: «На днях Перельмуттер и Муса Джалиль присутствовали на допросе пленных. Лазарь Борисович, знающий немецкий, спросил пленного лётчика, каких классиков немецкой литературы тот больше всего любит. Словно не поняв вопроса, лётчик недоумённо пожал плечами. “Гёте? Гейне? Шиллер?” — подсказывает Джалиль. Пустое дело! Взгляд гитлеровца совершенно равнодушен. Лётчик только что переброшен на Волховский фронт из Франции и знает только одно: убивать. Некоторые из пленных также новички на нашем фронте, прибыли сюда из Европы и составляют весенние резервы Гитлера.
Муса Джалиль, словно огорчившийся за духовное убожество гитлеровцев, написал злую сатиру, которую мы даём в сегодняшнем номере. Стихи так и названы – “Весенние резервы Гитлера”. Вот несколько строк из них:
Не резервы это – мразь.
Мокрый снег, отбросы, грязь.
Ведь весной всё утекает,
Что земле дышать мешает…
Это, конечно, не высокая поэзия. Но газетный формат требует именно таких строк – фельетонных (когда дело касается врага), прямолинейных, простых, как удар штыка. В окопах это читали с удовольствием, и это вдохновляло бойцов».
«8 июля. По дороге к Мясному Бору миновали могилу Всеволода Багрицкого[3]. На дереве сохранилась фанерка: “Я вечности не приемлю…” Холмика уже нет. Могила уже обвалилась и заполнена чёрной водой. В воде плавает хвойный, тоже почерневший венок. Мы подошли, обнажили головы. К нам приблизился Муса Джалиль.
— Когда-то его отец помог мне поверить в себя.
И Муса тихо прочёл стихи, прозвучавшие неожиданным диссонансом в эту невесёлую минуту:
Ну как мне не радоваться и не петь,
Как можно грустить, когда день – как звон,
Как песня, как музыка и как мёд!
— Это мои давнишние стихи, — говорит Джалиль, заметив наше недоумение, — их перевёл на русский Эдуард Багрицкий. В 1929 году…»[4]
3
На фронте самое страшное слово – «окружение». Потому что за ним следует либо «смерть», либо «плен». Редко – «выход», «прорыв». Кому как повезёт. Везение, как известно, — дело случая.
Начались тяжкие дни и недели окружения.
Там же, в окружении, оказалась и 92-я стрелковая дивизия. В ней артиллеристом воевал двадцатилетний лейтенант Сергей Крутилин. Его дивизия в один из дней пойдёт на прорыв. Тысячи погибнут, сотни выйдут. Лейтенант Крутилин выйдет с перебитой рукой. В дивизионном госпитале руку ему ампутируют – началась гангрена. После войны он напишет трилогию повестей – «Лейтенант Артюхов», «Кресты», «Окружение». Фронтовые пути лейтенанта Сергея Крутилина и старшего политрука Мусы Джалиля не пересеклись. Но свою трилогию бывший артиллерист 92-й стрелковой дивизии 2-й ударной армии посвятил и ему тоже.
Немного севернее, в районе Мги, в это время в первый раз горел в танке лейтенант Сергей Орлов.
В рядах Красной Армии за родную землю и за свои семьи дрались любители поэзии. На той стороне, в рядах вермахта, воевали любители пива, в большинстве своём не имевшие и малейшего представления ни о Гёте, ни о Шиллере.
В июне 1942 года армия, брошенная своим командармом, начала бои на прорыв, на выход.
В такие дни и часы каждый солдат и командир думал о своей судьбе. Думал и поэт. Из письма к другу известно, что в эти дни перед прорывом он писал «Балладу о последнем патроне». Текст «Баллады…» до нас не дошёл. Что за стихи это были, что за патрон, теперь уже мы вряд ли узнаем. Но, видимо, каждый из идущих на прорыв не только думал об этом патроне, но и имел его. Для чего этот, последний, вынимали из обоймы, из подсумка, и откладывали отдельно, вряд ли стоит уточнять.
Историей 2-й ударной армии периода Любанской операции и последующего окружения я не занимался. Но знаю историю окружения 33-й армии зимой – весной 1942 года. В лесах под Вязьмой стрелялись десятками. Особенно офицеры и политработники. Они-то знали, что в плену им не выжить: действовал приказ о комиссарах и евреях.
В биографической справке на одном из интернет-ресурсов Казани говорится буквально следующее: «В июне 1942 года, пробиваясь из окружения с другими офицерами и солдатами, Муса <…> получил тяжёлое ранение в грудь. Он находился без сознания и попал в немецкий плен. В советской армии Джалиль с этого момента считался пропавшим без вести, а на самом деле начались его длинные скитания по немецким тюрьмам и лагерям».
Никаких подробностей об обстоятельствах, при которых поэт оказался в немецком плену, нет. Это объяснимо. Выходили по узкому коридору в урочище Мясной Бор. Сергей Крутилин подробно описал, как это было. Ломили прямо на пулемёты. Кровь, крики ужаса, неразбериха. Раненых подбирать было некогда. Живые бежали по лежнёвке, пока несли ноги…
Известно лишь, что в первые дни плена Джалиль выдавал себя за Мусу Гумерова. Значит, появилась такая возможность – скрыть своё настоящее имя, звание, должность. Это сохранило жизнь.
Татар среди пленных, взятых при ликвидации «котла» в любанских болотах и лесах, было много. Бойцы поисковых отрядов Татарстана, которые каждый год поднимают останки погибших воинов 2-й ударной армии, только среди павших разыскали сотни своих земляков. А сколько безвестных…
Татары воевали хорошо – природные воины.
Когда открылось настоящее имя Мусы Джалиля, неизвестно.
Биографы пишут, что, «поправившись от ранения, Муса оказывал всяческую помощь и поддержку своим товарищам по лагерям, последний кусочек хлеба делил с нуждающимися. Но самое главное – огрызком карандаша на клочках бумаги Джалиль писал стихи и вечером читал их пленным, патриотическая поэзия о Родине помогала заключённым пережить все унижения и трудности». Лагерей было несколько – Шпандау, Моабит, Плётцензее.
4
До войны и до плена Муса Джалиль был поэт, а на войне стал политруком. Политруком и поэтом. Потому что обстоятельства потребовали от него именно этого.
В плену Джалилю суждено было пройти через большие испытания. Вначале хотелось просто выжить. И он выжил, уступая многим обстоятельствам. Но слова присяги и верность Родине оказались сильнее.
После поражения под Москвой, после неудач в районе Ленинграда и на Валдае немцы начали формировать коллаборационистские части. Это были в основном батальоны. В первое время они использовались в качестве вспомогательных войск в тыловой местности. Впоследствии некоторые подразделения были направлены на передовую и приняли участие в боевых действиях в составе вермахта.
Когда Джалиль оказался в плену, немцы формировали легионы военнопленных из числа тюркских мусульманских народов – Туркестанский, Кавказско-мусульманский, Грузинский и Армянский. Волго-татарский легион «Идель-Урал» состоял из татар, башкир, марийцев, удмуртов, пермяков, чувашей, представителей других народов Поволжья и Приуралья. В сентябре 1942 года легион был полностью сформирован. В него входило восемь батальонов численностью 900-950 человек, из которых 50-80 были немцы. Легион насчитывал около 25 000 человек. По немецким стандартам – почти корпус. По советским – почти армия.
Название легиона – «Идель-Урал» — взято из истории: в 1918 году, в эпоху парада суверенитетов, когда каждая губерния, даже в Центральной России, провозглашала себя республикой, в Казани на 2-м Всероссийском мусульманском военном съезде была принята резолюция о создании в составе России штата Идель-Урал, включавшего в себя Уфимскую губернию, часть Казанской, Симбирской, Самарской, Оренбургской, Пермской и Вятской губерний. Немцы, формируя «Идель-Урал», обещали легионерам завершить начатое в 1918 году дело – автономию, самостоятельность на освобождённых от большевиков землях Поволжья. Это было игрой, рассчитанной на лояльность поволжских мусульман и их рвение в выполнении приказов германского командования.
После бесчеловечных издевательств, унижений, голода вступление в легион многим виделось избавлением от страданий. Вновь забрезжила надежда выжить, получить в руки оружие, а потом… Потом – по обстоятельствам. Но не всё так просто. Вначале пришлось принять присягу на верность германской армии и лично Гитлеру. А это означало – изменить присяге, данной при вступлении в Красную Армию. Не все этот непростой шаг делали легко и без последствий.
Среди вступивших в легион «Идель-Урал» оказался и Муса Джалиль.
Батальоны легиона дислоцировались в основном на территории оккупированной Польши.
После сталинградского потрясения немцы, испытывая острую нехватку солдат, начали принимать в Ваффен-СС представителей других народов, близких к арийской расе. В первую очередь — скандинавов, французов, бельгийцев. Известно, что в 1945 году, в период массовой капитуляции, среди пленных солдат германской армии оказались тысячи поляков, чехов, словаков, словенцев, болгар, шведов, норвежцев, голландцев и даже евреев. Не говоря уже о румынах, венграх и итальянцах, чьи армии участвовали в походе Гитлера на Восток, разрушали наши города, жгли деревни и участвовали в расправах над жителями оккупированных областей России, Белоруссии и Украины. Сберечь драгоценную немецкую кровь! Поэтому в карательных акциях, в антипартизанских операциях немцы старались использовать союзников или коллаборантов. Мусульманские легионы, как казалось немцам, были для этой грязной работы идеальным инструментом.
Но первый же батальон, а именно — 825-й из легиона «Идель-Урал», брошенный против партизан в витебские леса в Белоруссии, неожиданно перешёл на сторону одного из отрядов 1-й Витебской партизанской бригады. Вслед за 825-м батальоном на сторону партизан и формирований бойцов Сопротивления во Франции, антифашистских сил в Польше, Голландии, а также регулярных войск союзников на побережье Ла-Манша перешли роты, взводы и отдельные группы легионеров-мусульман.
Немцы начали расследование, подключили к делу всех своих осведомителей и вскоре получили неожиданную информацию: в легионе действует группа, которую организовал и которой руководит политрук и поэт Муса Джалиль. Нашёлся провокатор и в группе, подготовленной к переходу к партизанам.
Муса Джалиль был арестован. Арестовали и всю его группу, с которой он вёл подпольную работу среди легионеров.
По приговору суда «за распространение советской идеологии, разложение батальона» 25 августа 1944 года Джалиля и всю его группу казнили. Как пишут биографы, «в берлинской тюрьме Плётцензее подпольщик был гильотинирован». Говорят, что вместе с Джалилем в тот роковой день немцы казнили ещё одного татарского поэта – Абдуллу Алишева. Он был из подпольной группы Мусы Джалиля и тоже являлся бывшим легионером. Все одиннадцать приговорённых смерть приняли мужественно.
Когда окончилась война, судьбу легионеров решали офицеры СМЕРШа, которые разбирали дело каждого из них.
5
Муса Джалиль был женат трижды.
Первая жена, Рауза, родила ему сына Альберта. Альберт стал офицером ВВС. Служил на Кавказе и в Группе советских войск в Германии. У него двое сыновей.
Вторая жена, Закия, родила дочь Люцию. Люция окончила Московский государственный институт кинематографии. В качестве ассистента режиссёра участвовала в съёмках фильма об отце «Моабитская тетрадь».
Третья жена, Амина, родила Мусе Джалилю дочь Чулпан. Получив хорошее образование, Чулпан работала в издательстве «Художественная литература» в редакции русской классики. Каждый год в день рождения Мусы Джалиля Чулпан с дочерью Татьяной, внуками Михаилом Митрофановым-Джалилем и Елизаветой Малышевой приезжает в Казань на родину поэта, отца, деда и прадеда.
Но сразу после войны, когда в руки СМЕРШа попали списки легиона «Идель-Урал», вдове и детям поэта некоторое время жилось нелегко. Легионер! Предатель Родины!
Однако чем глубже офицеры СМЕРШа погружались в исследование жизни Мусы Джалиля в концлагерях и в батальоне легиона «Идель-Урал», тем больше убеждались в том, что старший политрук Джалиль так и остался политруком РККА и до конца исполнял свой офицерский долг перед Родиной. Как это ни парадоксально, в немыслимых, кромешных обстоятельствах раскрылся и его поэтический дар. Но это смогли оценить уже другие люди.
«В 1946 году, — свидетельствуют казанские хроники, — в Союз писателей Татарстана пришёл бывший военнопленный Трегулов Нигмат и передал тетрадку со стихами Мусы Джалиля, которую доверил ему поэт, а он, в свою очередь, смог вынести её из немецкого лагеря. Спустя год в Брюсселе в советское консульство передали второй блокнот со стихами Джалиля. Андре Тиммерманс, участник Сопротивления из Бельгии, тайно вынес бесценный блокнот из Моабитской тюрьмы. Он виделся с поэтом перед казнью, тот попросил его передать на Родину стихи.
За годы тюремных заключений Мусою было написано 115 стихов. Эти тетрадки, которые сумели вынести его товарищи, были переданы на Родину и хранятся в государственном музее республики Татарстан.
Стихи из Моабита попали в руки Константина Симонова. Симонов организовал их перевод на русский язык и доказал всему миру патриотизм политической группировки под руководством Мусы Джалиля, организованной прямо под носом у фашистов, в лагерях и тюрьмах. Симонов написал о Мусе статью, которую напечатали в 1953 году в одной из советских газет. С клеветою на Джалиля было покончено, и по стране началось триумфальное осознание подвига поэта».
Первое издание книги стихов «Моабитская тетрадь» было осуществлено в 1953 году на родном для поэта татарском языке. В 1955 году стихи вышли на русском языке. В родном Татарстане об этом писали: «Это было похоже на возвращение с того света».
В 1956 году Мусе Джалилю присвоили звание Героя Советского Союза (посмертно).
В 1957 году ему присуждена Ленинская премия по литературе за сборник стихов «Моабитская тетрадь».
ВАРВАРСТВО
Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.
У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришёл хмельной майор и медными глазами
Окинул обречённых… Мутный дождь
Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землёю,
Друг друга с бешенством гоня…
Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.
Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,
В последний раз…
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.
Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжёлый,
Детей внезапно охватил испуг —
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.
И выстрела раздался резкий звук,
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной.
Ребёнок, мальчуган больной,
Головку спрятал в складках платья
Ещё не старой женщины. Она
Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!
Всё понял, понял всё малютка.
— Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать!
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,
Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо…
— Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
Пусти меня, пусти! Чего ты ждёшь? –
И хочет вырваться из рук ребёнок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается, как нож.
— Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнёшь ты вольно.
Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно. –
И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее лентой красной извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!
Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой,
О, сколько слёз, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой?
Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?
Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,
Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей…
(1943)
Есть стихотворение, которое приписывают Мусе Джалилю. Написано ли оно действительно Джалилем, доподлинно неизвестно. Одни исследователи утверждают, что это не его стихотворение, что ни в одном сборнике среди написанного в Шпандау, Моабите и Плётцензее этого стихотворения нет и что принадлежит оно Эдуарду Асадову. Сюжет его схож. Называется оно «Чулочки».
ЧУЛОЧКИ
Их расстреляли на рассвете,
Когда ещё белела мгла,
Там были женщины и дети
И эта девочка была.
Сперва велели им раздеться,
Затем к обрыву стать спиной,
И вдруг раздался голос детский
Наивный, чистый и живой:
— Чулочки тоже снять мне, дядя? –
Не упрекая, не браня,
Смотрели, прямо в душу глядя,
Трёхлетней девочки глаза.
«Чулочки тоже?..»
И смятеньем эсэсовец объят.
Рука сама собой в волнении
Вдруг опускает автомат.
И снова скован взглядом детским,
И кажется, что в землю врос.
«Глаза, как у моей Утины», —
В смятенье смутном произнёс,
Охваченный невольной дрожью.
Нет! Он убить её не сможет,
Но дал он очередь спеша…
Упала девочка в чулочках.
Снять не успела, не смогла.
Солдат, солдат, а если б дочка
Твоя вот здесь бы так легла,
И это маленькое сердце
Пробито пулею твоей.
Ты человек – не просто немец,
Ты – страшный зверь среди людей.
Шагал эсэсовец упрямо,
Шагал, не поднимая глаз.
Впервые, может, эта дума
В душе отравленной зажглась.
И снова взгляд светился детский,
И слышится опять, опять!
И не забудется вовеки:
«Чулочки, дядя, тоже снять?»
Б И Б Л И О Г Р А Ф И Я
Сочинения в трёх томах. – Казань, 1955-1956.
Сочинения. – Казань, 1962.
Избранное. – М.: Художественная литература, 1966.
Костёр над обрывом. – М.: Правда, 1987.
Моабитские тетради. – Казань: Таглиман, 2006.
Н А Г Р А Д Ы И П Р Е М И И
«Золотая Звезда» Героя Советского Союза. (1956 г. Посмертно).
Ленинская премия по литературе. За книгу стихотворений «Моабитская тетрадь. (1957 г. Посмертно).
[1] Ныне г. Серов.
[2] 54-я армия генерала И.И. Федюнинского наступала с северо-востока, но более собранно и осмотрительно, не теряя флангов. К Любани она тоже прорваться не смогла.
[3] Всеволод Эдуардович Багрицкой (1922 – 1942) – поэт, сценарист, журналист. Сын поэта Эдуарда Багрицкого и Лидии Суок. До войны работал в «Литературной газете». В начале войны эвакуирован в Чистополь. Затем добился отправки на фронт: был назначен в газету 2-й ударной армии «Отвага». Погиб 26 февраля 1942 года во время выполнения редакционного задания в деревне Дубовик Ленинградской области. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
[4] Подлинник дневника политрука В.А. Кузнецова хранится в Музее-мемориале Великой Отечественной войны в Казанском кремле.
Окончание в № 3, 2024 г.
Сергей Егорович Михеенков родился в деревне Воронцово Куйбышевского района Калужской области. Окончил Калужский государственный педагогический институт, Высшие литературные курсы. Служил в рядах Советской Армии. Публиковался в журналах «Подъём», «Москва», «Наш современник», «Юность», «Сура», «Аргамак». Автор многих книг прозы и исторической документалистики, вышедших в издательствах «Вече», «ЭКСМО», «Молодая гвардия», «Центрполиграф». Биограф маршалов Г.К. Жукова, И.С. Конева, К.К. Рокоссовского, певицы Лидии Руслановой. Живет в Тарусе.
