Всё впереди, и день так долог…

* * *

Весенний дождь, весенний шум,

блестит асфальт, смеются люди…

Смеялась молодость — и ум,

и память это не забудет.

Беспечный май, беспечный ты:

все впереди, и день так долог,

и радостно от колготы,

от песенки «Крепись, геолог!»

Но век упруго проскакал,

лишь облако оставив пыли, —

и вот уже ты аксакал,

и многих нет, что рядом были…

 

ГРАЧИ ПРИЛЕТЯТ

 

Великий художник Саврасов,

могучий сварливый старик

с утра поправлялся не квасом —

он к водочке русской привык…

Стоит на известной картине

замерзший ничтожнейший бомж —

который в нижайшей низине,

с которого что уж возьмешь…

Но дали б ему вы палитру,

холста, колонковую кисть —

быть может, забыл о поллитре,

глаза б его, может, зажглись…

А вывели б старого в поле

и дали б вдохнуть от души,

забыть о поденной неволе —

увидели б, как хороши

и как экономны движенья

умелых мозолистых рук!

Ведь с ветром пришло б вдохновенье

и все изменилось бы вдруг:

смотри, как художник Саврасов,

презрев полотна белизну,

путем нанесения красок

творит и торопит Весну!

 

«Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЖИЗНЬ!..»

 

Военный госпиталь под Рузой:

фойе, паркет, аккордеон,

шары гоняют парни в лузы,

поют девицы в унисон…

И эту песню — хором, дружно

(в секунды спелся коллектив) —

вели душевно, ненатужно:

слова знакомы и мотив…

Никто из тех, кто пел у стенки,

не знал, что в этот самый миг

в столице умирал Ваншенкин —

той песни автор, фронтовик…

 

* * *

Я полз по папиной груди,

увенчанной татуировкой,

и он смущенно говорил:

«Все это глупость, глупость, Вовка…»

Веранда, лето, мне шесть лет,

а папе только тридцать девять,

и лучше папы в мире нет,

и трудно было бы поверить,

что очень скоро он уйдет,

и прозвучит, как гром: сиротка…

И лист осенний упадет

у памятника в загородке.

 

* * *

Наш зимний парк,

наш старый зимний парк…

Веранда вся в снегу…

Пропархивает птица…

Примчались мы сюда,

дыханье — белый пар…

И иней на ветвях,

и иней на ресницах…

Молчание небес,

молчание дерев,

и только шорох шин

машины запоздалой…

И молча мы стоим,

дыханьем обогрев

друг друга, —

два в одном…

А времени так мало…

 

* * *

Я родом из детства, я родом из детства —

От этого мне никуда ведь не деться…

А мне и не надо, я там поселен,

В том времени милом, когда был рожден,

В том городе старом, на улице бедной,

Где люди дышали тем духом победным,

Где каждый мужчина носил галифе…

Там папа с роднею сидит подшофе,

Там мама идет в крепдешиновом платье,

Там счастлив я, к ней попадая в объятья…

 

* * *

По заснеженному полю —

впереди и сзади даль,

ветер вырвался на волю —

путник движется… Ох, жаль,

что не видит серой своры:

хищно клацают клыки,

мелкие забыты ссоры:

«На добычу! Напрямки!»

Звери ринулись, клубится

пылью снежной торный шлях:

«Есть чем нынче поживиться,

будет сшибка в ковылях!»

Шерсть топорщится в загривке

и сверкает желтый глаз:

«Не уйти без Бурки-сивки,

будешь взят на этот раз!»

Вмиг распяли, растерзали —

как в ухмылке волчья пасть,

все, что нужно, облизали,

и в леса — на срок пропасть…

 

* * *

Мне вчера приснился первый снег,

белый-белый, нежный и летучий —

видимо, приятным был ночлег,

нас согревший, спрятавший от тучи.

Тот, во сне, был мягкий, шерстяной,

а наутро: что там у порога?..

Нет, не тот, не изо сна, не мой —

слякотный, испортивший дорогу…

 

* * *

Подними, обрати очи к небу —

ты давно уже так не смотрел

и давно уже в поле том не был,

а ведь так побывать там хотел,

где все так же ковыль серебрится

и свистят ранним утром сурки…

Оттого ль тебе ночью не спится,

что вернуться туда не с руки?..

Что бежишь в суете и загоне,

затерявшись меж серых домов…

Знай, что ждут земляки на перроне,

и вагон в твое детство готов…

 

* * *

Этой ночью выпал белый снег,

белый-белый, мягкий и пушистый —

даже птицы легкий робкий след

виден на нетронутом и чистом

новом снеге в новом январе…

Все сначала, все иначе будет:

свежий ветер дует на дворе —

как свидетель и вершитель судеб.

 

* * *

Мне этот мир так хочется запомнить,

запечатлеть и в красках, и в стихах:

и пятистенок деревянный скромный,

и палисадник дедушкин в цветах,

и конный двор, стоящий на пригорке,

и кручу-берег в ивах у реки,

отца в армейской старой гимнастерке,

и дальнего селенья огоньки…

 

* * *

Все дело в деталях, в мельчайших деталях,

в подробностях частных, в подробностях будней,

какими мы были, какими мы стали,

что было легко и что стало так трудно…

Вся эта нелепость, ничтожная малость,

все-все, что прошло, что на донце осталось —

так дорого сердцу, так близко, так мило…

Все то, что, как в паводок, в Лету уплыло.

 

* * *

Он мокрыми пахнет осенними листьями,

он помнится крепкой отцовской рукой,

огнями заводов и детскими мыслями —

мой город, готовый уйти на покой.

Еще запоздалый трамвай затрезвонит

и хмурый кондуктор билет оторвет,

а ветер ночной пассажира погонит,

что в жизни всегда и сейчас отстает…

 

---

Владимир Васильевич Тулупов родился в 1954 году в Уфе. Окончил филологический факультет Башкирского государственного университета. Сотрудничал с рядом уфимских и воронежских газет. Доктор филологических наук, профессор. Декан факультета журналистики Воронежского государственного университета. Автор около трехсот научных и научно-методических работ, нескольких книг стихов и публицистики. Член Союза писателей России. Живет в Воронеже.