Нелюдь

Костер встрепенулся от подброшенной внушительной охапки сухостоя и, жадно захрустев ветками, загудел, весело салютуя искрами заходящему солнцу. Наступало его законное, костровое время и, чувствуя это, он теплом приманивал к себе людей, пока еще занятых своими суетными делами, наперед обещая, что стоит им сесть рядом, вглядеться в его трепещущие сполохи, и он тут же переключит их настроение на особый лирический лад, уводя от дневных забот к неспешным разговорам в сумерках.

И люди торопились, предвкушая отдых.

Коренастый, с седой, косматой шевелюрой мужик, похожий то ли на деревенского деда, то ли на медведя, глянув, как за горизонт скользнул последний луч солнца, сноровисто перехватил топор и ловко разрубил последнюю чурку. Осмотрел наколотые дрова и остался доволен.

«Хорош. Хватит», — пробормотал он, отерев пот.

А молодой парень с улыбчиво-веснушчатым рязанским лицом, взглянув на темнеющее небо, где местами стали уже стали поблескивать звезды, проверил на прочность только что сколоченные стол и скамейки. Затем снял с поперечины, прихватив перчаткой, закоптелые котлы. В один, с кипятком, сыпанул добрую горсть чая. Из другого, с картошкой в мундире, слил воду.

По крутоватой тропке от небольшой речушки поднялась женщина. В одной руке она несла ведро, в другой — полотенце. Наконец-то после долгого дня ей удалось ополоснуться, и на миловидном, уставшем лице играл румянец от холодной воды. Она не торопясь оглядела поставленный палаточный лагерь, погружающийся в сумерки лес, дорогу и направилась к костру.

— Матвеич, судя по дровам, ты здесь на зимовку наметил оставаться, — улыбнулась женщина.

— Елена Васильевна, ты и без меня знаешь — запас карман не тянет. Да и осенние ночи зябкие. Денис, ну что, ужинаем?

— Так готово все! Но чай надо будет немного подождать, — Денис гостеприимно пригласил всех к самодельному столу, где горкой лежал нарезанный хлеб и дымилась остывающая картошка.

— Добре. Нам торопиться некуда. Вся ночь впереди, — скамья под Матвеичем жалобно скрипнула, но выдержала.

Расселись. Каждый взял по картофелине и, перекатывая в ладонях горячие клубни, начал чистить. Матвеич густо присыпал белую мякоть солью и, откусив, довольно крякнул:

— Хороша!

— Да уж! — всем своим видом поддержал утверждение Денис.

Дальше ужинали в тишине. Каждый думал о чем-то своем. Елена, судя по залегшим глубоким морщинам, которые к ее сорока пяти годам добавили еще пяток, — видимо, о заботах.

Денис подолгу вглядывался в языки пламени, беззвучно шевелил губами, наверно, складывая новые стихотворные строчки, и отвлеченно жевал картошку, не желая прерывать творческий процесс.

Матвеич же, удобно расположившись, ел не спеша, то и дело хозяйственно поглядывая по сторонам, очевидно, размышляя, все ли за этот день сделано как надо.

Сумерки сгустились, оставив светлый круг только у костра. Денис разлил чай и только хотел передать кружки, как из темноты леса послышался равномерный, размеренный стук. Словно кто-то палкой о ствол дерева ударяет, но без азарта, а так, с расстановкой: тюк… тишина… тюк… снова тихо… и опять… тюк. И вроде рядом совсем, а в тоже время из зачерненной чащи.

Денис чуть кипятком не облился, вздрогнув от неожиданности.

— Что это? Ветер?

Однако вокруг было так тихо, что ни одна ветка не шелохнется. Костер стал угасать. И хотя тепло дневное еще задержалось, всех пробил колкий озноб. Матвеич поежился:

— Плохо дело…

Денис аж на шепот перешел:

— Матвеич, это что? Зверь, да?

Но тот вдруг резко одернул:

— Тихо. В костер смотри! Не оборачивайся! — и сам взгляд в землю потупил.

Денис чуть не взвыл от его слов и непонятной навалившейся жути. Заерзал, но перечить поостерегся, да и Елена Васильевна на него шикнула, а сама так же, как велел Матвеич, в костер уставилась. Денису показалось, что у него волосы на голове дыбом встали, когда почувствовал, что словно стоит кто за спиной. Стоит, смотрит, но не дышит! И это «не-дыхание» было настолько ужасным, что по телу волной холод прокатил да в ноги опустился, и они словно заледенели, отяжелев и обездвижев.

А Матвеич, по-прежнему не отрывая взгляд от костра, что-то бормоча, взял ломоть хлеба, разломил пополам, одну часть кинул через левое плечо, а другую — в костер. Затем по доброй щепотке соли сыпанул — одну за спину, другую в костер. После чего вытянул из кармана платок и, быстрым движением разорвав его посередине, повторил то, что сделал с хлебом и солью. Костер жадно подхватил подношение, встрепенувшись пламенем. А вокруг все будто отмерло, зашевелилось. Ветерок легкий проскользнул. Деревья зашумели, зашелестели листвой. Птица запоздало где-то вскрикнула. И навалившаяся оторопь вмиг прошла, словно и не было ничего. Как не стало и пугающего стука. Денис, почувствовав всеобщее облегчение, вопросительно глянул на женщину, которая быстро, украдкой перекрестилась, затем — на мужчину:

— Матвеич, это что? У меня чуть мотор не встал!

Тот подумал минуту, словно взвешивая, рассказывать или нет, и, решившись, начал:

— Бабка моя, Клавдия, давно покойница, рассказывала, что иногда в лесу, между вечером и ночью, к костру может выйти… некое существо, имя которому — Палсмурт. Хоть и относится он к низшим духам, но выглядит как человек. А вернее, как полчеловека. С одной ногой, с одной рукой и одним глазом. Предвестник его появления — вот такой размеренный стук. А потом раз — и уже за спиной стоит. Ждет. И, как бабка говорила, кто в этот момент обернется, со взглядом его рыбьим встретится, тот против воли вопрос ему задаст: «К добру или к худу?» И Палсмурт, словно в насмешку, смрадно прошелестит: «К худу!» Потому как злой он и добра по определению никому не делает. Ну, а несчастливец, кому худого пожелает, у того либо из домашних кто в ближайшее время помрет, либо сам преставится. Поэтому предки мои вокруг костра каленым ножом большой круг очерчивали и подношение духам у опушки леса оставляли. Вот такая нежить…

— А ты что пришептывал? Заговор какой-то специальный знаешь против… этого… как ты его назвал?

— Палсмурт… Нет, заговора не знаю. Бабка что-то говорила мне, мальку, да только давно это было. Запамятовал. А тут такая оторопь на меня напала, что кроме как «Господи помилуй!» вообще ничего выговорить не смог, хотя верующим себя особо никогда не считал.

— Да уж, на тебя оторопь напала, а я вот чуть сознание от страха не потеряла! — попыталась улыбнуться женщина. — Прям ведь натуральное такое ощущение возникло, что стоит нечто у меня за спиной и затылок взглядом жгет. Если бы ты шаманить не стал, я бы не выдержала и, честное слово, обернулась! А сейчас-то можно оглядеться?

Мужчина кивнул. Все трое осторожно посмотрели по сторонам, не увидели ничего ужасного или подозрительного и облегченно вздохнули. Денис передал соседям чай. Елена, обхватив закоченевшими пальцами горячую кружку, вдруг вспомнила:

— А моя бабуля, царствие ей небесное, когда мы у нее в деревне летом гостили, остерегала нас, детей, чтобы по одному в лес за кладбищем не ходили. А он там действительно какой-то странный был, темный. Сосновый. Но деревья все кривые, низкорослые, разлапистые. Правда, грибов белых там, на удивление, много росло. Так вот бабуля нам, внукам, говаривала: «В лес за погостом не шастайте, а если уж понесет вас лешак туда за грибами, то друг к другу чтоб близко шли, и старшие за младшими — впригляд!» Мы ей: «А почему, баба?» А она нам тогда про белую женщину без ног напоминала. Вроде как парит она в воздухе, платье болтается, а под ним ничего, пустота, но зато руки длинные, пальцы крючковатые, ногти желтые. Зовут ее вроде… Зайан. И вся жуть в том, что пойдет так человек по какой надобности в лес один. Идет себе, грибы-ягоды собирает или веники режет, вяжет. Вокруг ни души. Обернется, а перед ним уже Зайан. Висит безмолвно, лицо-то сплошь белыми длинными волосами завешено, и если ей человек этот приглянется, то цап его ногтями за лицо — и утащит. И нет никакой возможности у человека ее силе противиться. Потом, правда, таких потеряшек находили повешенными в гуще леса. Ноги над землей болтаются, а рядом ни пенька, ни уступочка… Вот такая история. Одно слово — нечисть.

Денис поежился. Встал, подкинул в костер дров и долил себе в кружку чая.

— У меня бабушек не было. Умерли еще до моего рождения. Но однажды отправили меня родители в лагерь, на летний отдых. Компания у нас, подростков, подобралась что надо. Сдружились с Васькой, Егором и Серегой накрепко. За нами, двенадцатилетками, поставили воспиталкой деваху молодую. У нее там своя любовь-морковь случилась с физруком, поэтому она особо за нами не шпионила. Лагерь наш, «Мечта», в лесочке находился, недалеко речка была. Ну, мы потихоньку то на рыбалку смоемся, то по леску шаримся, в войнушку играем. А однажды Васька, весь такой деловой, прибегает и говорит, что воспитательница ночью, после отбоя, на свиданку с хахалем своим сговорилась. Ну и предложил нам вроде как спать лечь, а потом по-тихому, чтобы девчонки не сдали, на речку смыться, костер развести, хлеба пожарить, рыбу половить. Так сказать, посидеть по-мужски. Мы от такого предложения в восторг пришли. Днем сходили, место присмотрели, дров, валежника натаскали. За ужином полные карманы хлеба насовали. В общем, подготовились. Ну, и все у нас как по маслу прошло. Воспиталка только за двери, мы со своей комнаты в окно. Пробрались до места, как спецназовцы, кустами да оврагами. Костер развели. Сидим, треплемся. О девках, конечно, разговоры все: кто дура, кто красотка, но тоже дура. Кто кого на дискотеке пригласить хочет, чтоб, значит, между нами какой неудобняк не вышел. Друзья же все-таки. Мужики… Прилично посидели. Хлеб уже почти весь съели. А ночь теплющая, июльская. Кто-то предложил искупаться. Подорвались, шорты, футболки скинули и вроде как рванули уже заныривать, смотрим — а Васька даже не шелохнулся, за коленки себя обхватил и сидит. Мы ему — погнали! А он вначале вроде ссылался на фигню какую-то, а потом говорит, мол, пацаны, не ходите купаться. Нехорошо это. После двенадцати.

А ведь трусом он уж точно не был. Ну, после расспросов рассказал нам чудное. Что, мол, в речках иногда прячется Анчутка. Бес такой, беспалый и беспятый, но быстрый. Так вот, если после полуночи в речную воду нырнуть и под водой глаза открыть, то Анчутку и увидишь. А как его многоглазую ухмыляющуюся морду узришь, то тут же потеряешь, где низ, где верх. Куда всплывать? Ну и, ясно дело, потонешь. Тут тебя Анчутка и приберет. Под корягу зацепит и, когда тело раздует, вместе с рыбами до костей обглодает. Очень любит глаза да язык выедать у утопленников.

Мне тогда вроде и жутковато сделалось, но захотелось себя совсем по-взрослому поставить. Фыркнул, что, мол, детские страшилки, и в речку полез. А там, скорей всего, рыба крупная на приманку приплыла и меня своим холодным хвостом по ногам погладила. Так я, чего таить, как ошпаренный с криком выскочил. Ну и после этого костер мы потушили — и по-быстрому обратно в лагерь. И такой чудесной, уютной кровать в ту ночь показалась, что описать сложно. А купаться я в то лето даже днем больше не лазил. Потом, конечно, забылось, отпустило. А вот сейчас вспомнилось…

Вдалеке коротко просигналила машина, и тут же затрещала рация, предупреждая, что едут свои. Но Денис все равно притянул к себе автомат и поднялся навстречу выехавшим по ухабистой лесной дороге двум автомобилям — «Ниве» и «батону». Матвеич и Елена тоже встали, поприветствовав водителей и вышедшего из «Нивы» мужчину в полевой форме. Даже в темноте наступающей ночи в прибывшем чувствовался странный замес из внутренней напряженности и многодневной усталости. Он подошел, пожал всем руки, быстро, деловито окинул взглядом палатки и сел к костру, протянув к огню ладони.

— Хорошо здесь… Елена Васильевна, солнце наше, все у вас готово? Завтра-послезавтра ждите, раненых к вам повезут. «Батон» с Петровичем в подмогу оставлю. На днях эвакопоезд подойдет. Дальше — сами знаете, что делать, не мне вас учить. Матвеич, операционная готова?

— Так точно, товарищ полковник! — отчеканил тот.

— Ну, а ты, боец, как себя чувствуешь? Зажила нога? — обратился он к Денису.

— Затягивается. Осколок вынули, зашили. Думаю, через неделю буду как новенький.

— Вот и славно. Приглядывай здесь. Чтоб ни одна чертова холера наших докторов не огорчила!

Елена протянула полковнику кружку с чаем, но тот отрицательно качнул головой, вытянул из кармана свою фляжку, открутил крышку и, сделав несколько внушительных глотков, предложил присутствующим, но все отказались.

— Тимофей Павлович, что случилось? — спросила женщина. Она впервые видела этого всегда собранного, сильного, спокойного офицера в таких растрепанных чувствах.

И он, посмотрев ей прямо в глаза, помолчал, подыскивая слова, и кивнул в сторону машин.

— Там ребятишек мы вам привезли. Девочку пяти лет и мальчонку, четыре годика. Проверяли сейчас машины со знаком «беженцы». В «реношке» — мужчина за рулем, с ним жена, ну и детишки эти на заднем сиденье сидят, глаза по полтиннику. Мужчина вышел, документы на проверку подал, вежливый такой. Жена в машине осталась, внимательно за всем наблюдает. А у сержанта нашего, который машину осматривал, дома такие же по возрасту ребятишки. Ну он возьми, спроси их: «Куда с родителями едете?» И девочка ему в ответ прошептала: «А это не наши родители…» — Полковник еще отхлебнул из фляжки. — Представляете, они, бандеровские шкуры, и впрямь мужем с женой оказались. На глазах у малышей родителей убили и в канаву сбросили. А детишкам сказали, что если вякнут, то там же окажутся. В общем, решили под прикрытием детей из окружения выскочить.

Помолчал и добавил, словно выдохнул:

— Нелюди!

Пояснения

Палэсмурт (букв. «половинный человек») — персонаж удмуртского фольклора. Это антропоморфное существо-половинка, рассеченное вдоль по позвоночнику, у него одна нога и рука, один глаз, половина головы, его внутренности вываливаются наружу. В отличие от лешего — хозяина леса — Палэсмурт всегда представлен как враждебное людям существо: он может напугать человека, защекотать его до смерти, встреча с ним рассматривается как предвестник несчастий. Он обладает всеми основными характерными чертами, свойственными демоническим существам: встреча с ним происходит на неосвоенной человеком территории в пограничное время суток.

Зайан — персонаж фольклора северных народов, живет в лесу или около гор. Не имеет ног, лицо закрыто волосами, когда она показывает свое лицо, человек безвольно совершает самоубийство.

Анчутка — в восточнославянской мифологии злой дух. В отличие от духов природы или дома, которые обычно могут не только вредить, но и помогать, Анчутки исключительно злы, коварны, вредят живым существам. По своему образу Анчутка максимально схож с бесами и чертями христиан.

Екатерина Семеновна Наговицына родилась в городе Свердловске. Юрист по образованию. Участник боевых действий. Майор спецподразделения МВД России. Награждена орденом Мужества. Автор книг «Энгенойская ведьма», «Снайпер в Чечне. Война глазами офицера СОБРа» и многих публикаций во всероссийских и региональных журналах. Победитель всероссийских литературных конкурсов «Доброе слово», «Русский Гофман» и международного конкурса «Славянские традиции». Ведет большую военно-патриотическую работу с молодежью. Живет в Екатеринбурге.