Звезда Альтаир

Да, Саша, смайлики твои просто очарование. Где только ты откапываешь такие? А стих, ой, вообще! «Роняя желтый отблеск штор, осенний луч за Вами бродит»… Ну, Бальмонт! Или Максимиллиан Волошин? Кто тебе больше нравится? Я и того, и другого люблю, курсовые писала по их творчеству. Сашенька, а я и самое первое твое стихотворение помню, которое ты мне в меню подложил, когда познакомились. «Добрый вечер, Анастасия, с полной радостью, с ясным днем, пусть баюкает Вас рокот моря в Вашем номере сто вось­мом…» Мы с Валей опешили вначале, думали, в этом пансионате всем насельцам такие послания пишут. Потом поняли, отсмеяться не могли. Эх, Пушкин, и зачем только ты пошел в этот политехнический? Надо было к нам в литературу, филологию двигать, ты же поэт!

А я? Дочь кадрового военного. Да, с будущим дипломом учительницы. Санчик, я ведь пять школ сменила за время папиных странствий. А Валюшка целых восемь, пока их семью судьба в Бельцы не забросила, а потом в Кишинев. Отец ее был какой-то жуткий секретчик по ракетам, настройке программ. Вот они и путешествовали из гарнизона в гарнизон. Подруга моя порой не успевала и полгода в одном классе проучиться. Господи, что хорошего, реально?

Санечка, стоп! На горизонте Альтаир, наша звездочка! Побежала на лоджию. И ты? До встречи!

 

* * *

 

Ну, как? Слетали, увиделись? Скажи, здорово я придумала? Цените, Александр, я еще и не то могу. А в какой классной компании мы летим, прикинул? Рядом Вольф, Змееносец, Лебедь. Я — Лебедь, это не обсуждается. А ты? Ладно, ты Змееносец, тоже неплохо — мудрый Змий! А Вольф — волк-одиночка этот дружочек твой, Борька! Нет, не чересчур. Поделом! А зачем он тогда над Валентиной так насмехался? Ой, они не помнят… Можно подумать…

Когда мы с ней в Сочи на барахолку ездили. А вы за нами увязались. Знали ведь, как Валюшка переживает из-за своей полноты, а Борька еще масла в огонь подлил. Когда Валя маечку три икс эль мерила. Его же «перевод» был: «Хватит Хомячить Харя Лопнет»… Ну, это что? Это нормально, девушке такое ляпнуть? Она при вас сдержалась, только пятнами пошла. А вернулись в наш сто восьмой, весь вечер ни с кем не разговаривала, ни на обед, ни на ужин не пошла. И то, что я из столовой принесла, есть не стала… Я уж думала: все, утром будет Валя паковать свой чемодан… Хорошо, тетя Люба, горничная, ее успокоила (помнишь, тоже такая… сдобная женщина). Рукой махнула: «Валечка, та тю на них! Пока толстый сохнет, худой сдохнет!» У Валюшки и слезы вмиг прошли. Заулыбалась, стали они изображать с тетей Любой, какой становится у Борьки носик клювиком, как у попугая или горного орла, когда он под твою гитару Окуджаву поет. Ладно, проехали…

Саш, а что собой представляет твоя Охта? Я ведь вовсе без понятия. Расскажешь? Ох-та, ох-ты… Это папа у нас под настроение поет: «Ох ты, ах ты, все мы космонавты…»

О моих школах? Саш, вот всем всегда интересно про школу рассказывать, заметил? В первый класс пошла в Золотоноше, слышал о таком городе? А знаешь, як там балакають… «Гэ» фрикативное: хаз, Халя, хруша… Еще? Понравилось? Я там училась читать по вывескам: «Взуття», «Друкарня», «Перукарня»… Мама (в девичестве Лебеденко!), как толмач, переводила. Нет уж, Александр, сами помучайтесь на досуге, найдите ответы, может, это вас от дурного влияния Бореньки отвлечет… А как тебе такие перлы: крамныця, зализныця, дрибныця? Дытына, драбына, годына… Ищи, милый, в Гугле, найдешь — расскажешь!

Ой, Сашенька, пардон, беру тайм-аут! Сегодня моя вахта, мне обед готовить. До вечера! Чмок!!! Сто разиков! Не-е-е, только в носик. У тебя бородища жгучая-колючая, как у дяди Маквалы. Кто? Потом расскажу. Чао, Санечка! Заканчивай свои чертежи. Господи, политехнический! Потоп!!!

 

* * *

 

Спасибо, Сашунь, за такое поэтичное описание Охты. Мне так хочется теперь посмотреть на нее своими глазами. А у нас после Украины была Белоруссия. Квартировали в Гродно, сказочный, просто музейный город. Хочешь съездим, там мамина сестра живет, моя тетка «Халя»…

Потом очутились на какое-то время в Грузии, папа военным советником в консульстве работал — до тех, до тех еще событий… Адрес запомнился: Тбилиси-3, улица Бидаури, дом Маквалы Айвазова. Саш, ты бы видел этого гиганта: метр девяносто шесть, Шрек отдыхает! Бородища густая, смолянистая, как у морского пирата, ни губ, ни носа не видно. Голос громовой, как у палубной артиллерии, и ручищи до колен. Как мы его поначалу боялись… А потом оказалось, нет на свете добрее человека! Всю окрестную детвору угощал своими булочками горячими, слоечками, крендельками — у него маленькая частная пекарня была, где он, жена, сын и невестка трудились — город в очередь у окна стоял. Мы когда уезжали, «Бармалей» даже слезу уронил, целую корзину выпечки своей к машине притарабанил, еще папе бутыль вина из подвала достал, а нам с мамой лимонад и «Воды Логидзе»…

Эх, Сашка, что же натворили наши политики! И когда теперь те шрамы зарастут? Да? И я хочу верить…

Слушай, кацо, а какие хинкали мы там ели, какие хачапури, вах, мама моя! Санечка, это был Эдем, райская жизнь, соплис цховребо, клянусь! Все, что нам с тобой в Адлере и в Сочи в ресторанах подавали — саперави, сулугуни как якобы грузинское, все, что я вижу здесь у нас, в Москве, даже на Фрунзенке, ну, на Фрунзенской набережной, где у причала грузинские рестораны на понтонах по Москве-реке качаются, — все не то. Ни в какое сравнение не идет. Поверь. Здешние хинкали — это просто большие пельмени, не более того. А там… Песня! Ой, Санечка, «Скажи на мого коня тпрру, бо в мене губы змерзлы!» Кажется, генерал наш приехал! «Ordnung muss sein!», — иначе хана. Бегу накрывать стол. Папа, знаешь, как говорит: «Сказал командир «кролик» — все! Никаких сусликов…» Санечка, чмок 101 разик. В но-сик!

 

* * *

 

Да нет, Саша, не трапеза наша затянулась, разговор с Валей затянулся. Ну да, по скайпу. Грусть-тоска… Мама у нее после похорон Валиного отца все в себя не придет, то давление, то сердце. И с женихом у Вали не ладится, он, оказывается, еще к одной местной девице где-то на родине, в Дондюшанах, сватался; тот еще оказался ловелас… Прохвост! Кстати, Валюшка на следующей неделе едет со своими виноделами в Питер на трехдневный семинар, спрашивала твой телефон: вдруг там по лекарствам что-то надо будет ей помочь, подсказать… Не обременительно, нет? Спасибо, я ей тогда мобильный твой напишу.

Как познакомились с ней? Так их же семья, Руссу, соседями нашими оказалась в Кишиневе, буквально дверь в дверь, на одной площадке жили. Улица Пирогова, рядом с университетом. Валечка на два года старше. Мамы наши стали нас знакомить, она смотрит на меня такими кукольными глазами зелеными: «Кум те клямэ не тинне?» Сразу дала понять, как здорово молдавский язык знает. А я по интонации вопрос уловила, в ответ руку ей протягиваю: «Настя!» Она опять по-своему: «Кыць ань ай ту?» («Сколько тебе лет?») Я плечами пожимаю, ни бум-бум, мол… А она лукаво так глазенками постреливает: «Мержем астэзь ла картинэ?» Ах, картина, кино, ну, это ежу понятно. Киваю: конечно, пойдем. Вот так и осваивались потихоньку друг с другом.

Комплекция? Ой, Саш, если по-честному, Валька с детства отсутствием аппетита не страдала. У мамули нашей и борщ, и второе всегда стоят наготове, вдруг гости пожалуют? Вот и Валечка сразу после школы бежала к нам звонить в дверь: «Еу вреу сэмэнынк!» Понял, да? «Я есть хочу.» Врушка она немножко, начинала жаловаться, что за целый день, дескать, только «треи мере» — три яблочка — съела. Кто поверит при таких щечках упитанных? Ну, все равно, садись, Валечка, садись, с тобой и наша худышка в охотку пообедает…

Са-а-шка! Я заболталась по твоей милости. Но ты-то на часы посматриваешь, нет? Сколько-сколько. 22.00 скоро! Марш на планету. И я — к телескопу!

 

* * *

 

Нет, Саш, такие передачи не смотрю. Это утеха глупых и сварливых старушек, которые наутро будут обсуждать на лавочках тысячу и одну ночь, то бишь тыщу первую серию… Что смотрю? Где люди умные. А, апропо! Ты читал «Телохранителя» Кристофера Грима? Ой, Саш, возьми в библиотеке, не пожалеешь. Там же о нас. Нет, не в буквальном смысле, конечно. Но зато о нашей планете Альтаир — самой загадочной, самой красивой в Северном полушарии (недалеко ведь от твоего Питера, между прочим, всего сто пятьдесят триллионов километров!) «Вреден Север для меня»? Точно! Ах, наш граф фантастику не читает… А Вы все же, вопреки устоявшемуся убеждению, прочтите, Ваше высочество! Там, среди клубящихся туманов, в сплошном зазеркалье живут некие винды, которым и две тысячи лет не возраст. Есть среди них дельцы нехорошие, жулики, норовящие при дикой скорости вращения планеты обмануть ближних, играя в честность… Ладно, не хочешь, не буду пересказывать, но сам прочти.

Саш, а Валя не звонила? Еще не приехала? Ой, да как мы с ней вместе оказались в Адлере? Запросто! Наверное, как и ты с Бобом. Созвонились в августе, списались, обговорили… Она мне: «Настя, еу деграбэ мэдук ын отпуск». Господи! И у меня еще целые три недели свободные! «Еу вреу сэ мэдук деграбэ ла Адлер?» Так точно, сеньорита, благословенный Адлер! И никаких сусликов! Если лучшая моя подруга едет в кавказский край магнолий, пальм и кипарисов, то нужен ли мне берег турецкий? И Африка мне не нужна! Боб уже звонит? В бассейн? Счастливые! Я все никак не начну… Пока-пока, Ихтиандр! Не забудь там плавки свои и тапочки… Не чмок! На бегу не целуюсь!

 

* * *

 

Саш, прикинь! Наш генерал с легкой простудой остался дома. Раньше бы и речи не было о каком-то насморке, «Хрусталев, машину!», а теперь все чаще хандрит. Маме жаловался на днях, мол, служить бы рад — прислуживаться тошно. Что там у них творится наверху, не знаю, он разве что расскажет… Но брату своему, моему дяде Гере, сказал по телефону, я слышала, хочу, мол, в третье тысячелетие, как узник на свободу, с чистой совестью… Не знаем мы теперь с мамой, что и ждать…

Александр Сергеевич! Был у нас вчера долгожданный разговор. Да, состоялся. Не торопите меня, пожалуйста. Сейчас все расскажу. Вам как, в мельчайших подробностях и в лицах? Извольте.

Сентябрьский вечер. Несколько не типичная московская квартира на улице Профсоюзной, где на седьмом этаже в окнах невеличкой девичьей светелки догорает закат… Величественная, еще более дородная в своем любимом синем халате с золотыми позументами, властная, как императрица, Екатерина Максимовна, урожденная Лебеденко, входя:

— Чую, донечка, чую, материнским своим сердцем вещуньим чую, о чем у нас с тобой пойдет речь… Я не ошиблась?

— Мамочка, он очень хороший!

— А то! Стала бы за плохого моя мамзель просить? Не так воспитана!

— Мамуля, обратно мы с ним вместе сюда приедем, сама посмотришь!

— Посмотрим… Гроши тебе на дорогу надо?

Мать и дочь до-о-лго стоят посреди комнаты, замерев, обнявшись, только учащенным перестуком сердечек прислушиваясь к мыслям и словам друг друга.

Мама (негромко, спустя паузу): Ты уже у нас, дочка, человек взрослый, без пяти минут с дипломом. Что тебе мама может посоветовать? Ты же знаешь, я не из тех мам-злыдней, которые своим дочерям жизнь рушат, а на смертном одре спохватываются: «Ой, прости, доченька, что я натворила». Только, скажи (отстранив от себя за плечи и пристально всматриваясь мне в глаза): ты разум свой хорошенько обо всем спросила? Ну, тогда… перед необходимостью пасуют даже боги…

Саш! Я где стояла, там и села. Это говорит моя мама? Вот урок, как нужно готовиться всем матерям к неизбежному разговору со взрослыми «доньками»…

Потом, деликатно постучав, явился папа. На плечах генеральский мундир, но без погон, зато в трениках и все в тех же тапочках на босу ногу. Руки в брюки (шаровары). Хмуроватый взгляд из-под лохматых бровей (екнуло у меня под ложечкой). А ведь это я в детстве его косматые бровки и стригла, и причесывала, и никогда клиент не брыкался.

Взял он нашу фотографию, где мы с тобой на пляже (хорошо, Борька заснял еще одетыми). Дотошно крутил снимок и так, и этак. Потом хмыкнул: «Думаешь, Анастас, я не догадывался?» (Мама за его спиной, как бы между прочим, на очень низких регистрах, нараспев: «Но разведка доложила точно, и пошел, атакою взметен, по родной земле дальневосточной…») Еще раз вздохнул, расставаясь с карточкой, пожал плечами: «Глаза вроде честные. Хотя…»

Мама (не дав продолжить): Алексей! Вот это свое «хотя» ты оставь, пожалуйста, для Генштаба. У вас же там тесная и сплоченная атмосфэра боевого братства (настоящее ее слово видоизменяю), где все друг друга с полувзгляда-полунамека понимают…

Папа (никак не реагируя на мамин петушиный наскок): Ладно, Анастас. Поезжай. Остановишься у дяди Геры, я ему позвоню. Заодно и записки мои этому писателю передашь, он давно просил. А бородач твой, что же? Приедете сюда — познакомимся поближе. А то заочно, как?

Мама: Ага! Заочно у нас только Академию Генштаба некоторые герои за боевые заслуги кончают…

Вечная их пикировка. До самой серебряной свадьбы, что не за горами. А там еще же и золотая… Вот так со стороны кто посмотрит, то ли, скажет, вправду они ругаются, то ли прикалываются… А друг без друга жить не могут. Папа только в дом: «Анастас, а где мама?». Максимовна чуть шаг на порог: «Настя, генерал не звонил?»

Сашк… Я сейчас тихонько заглянула к маме в спальню. Саш… Она сидит одна у окна, сгорбилась, понурилась. Ладошкой дым разгоняет. Значит, опять из заначки сигаретку достала… А то мне ли не знать, о чем думает…

Вот уже и донька выросла как. Невеста. А давно ли я ее за ручку в Темрюке в детский садик водила… Годы… И вся молодость моя вместе с Лешкой прошла то в его степях башкирских, то в улусах бурятских, то за горами грузинскими, то за долами молдавскими; ясен пень, на брусчатке против Кремля боевые ракеты не ставят… Хорошо хоть ЗАГС нашли тогда приличный в каком-то Усть-Катаве, а то до сих пор так и жили бы не расписанными… Платья свадебного не было, где его могла пошить? В норках у сусликов? Зато отгуляли как в офицерской столовой! Хай там тазы с салатами стояли на подносах вперемежку с винегретом и селедка под шубой лежала в кастрюлях, как и холодец, зато молодые же, веселились до упаду. Гера, бедный, перепил малость… Ничего! Зато у Настюшки все теперь будет! Все свое ателье ей наряды шить посажу!!!

Сашуль. Я такую фату у мамы в ателье присмотрела. Это просто мечта стюардессы «Эйр лайнз»! Гости наши в обморок упадут, увидишь!

А! А!! А!!! Альтаир, Саньчик! Давай бегом на балкон! На вокзал принеси мне астры, понял? Не надо роз, и хризантем не надо. Сиреневые и белые астры. Обожаю!!!

 

* * *

 

Саш! Ты точно был сейчас на Альтаире? Поймал мой привет? Я тоже тебя люблю. Саш… А почему сейчас привет твой прилетел такой… прохладный? Осень виновата? Ну-ну…

Сашенька, я, знаешь, что тебя хотела спросить? У твоей мамы какой размер ноги? Я тут поблизости в бутике туфельки женские присмотрела — прелесть: средний каблучок, носок мысиком, пряжечка такая изящная, цвет капучино, совместное производство. Но — залюбуешься! Ей понравится. А Сергею Дмитриевичу твоему что подарить? Он не рыбак, случайно? А то я ему из папиной коллекции спиннинг классный привезу, генерал разрешит. Саш, для меня наша Максимовна это все — и вяцэ, и луминэ, и соаре (вот тебе еще молдавские словечки!) — и жизнь, и свет, и солнце. Ты тоже свою маму крепко любишь?

Знаешь, мне от мамули передалось все, что тебе так нравится (если только ты не напридумывал, сказочник!) — бузэ, динць, урень — носик, губы, зубы, ушки… И точно такой же у меня, как у мамы, характер — покладистый, ровный, к людям с добром, доверчивостью… А то не обжигались… Еще как! Генерал наш на нас, знаешь, как рычит? То вещи раздарили, то долги простили, то в какой-то фонд вложились… Он нас так и зовет: благотворительницы. Грозится посадить только на свою пенсию — да, ему уже по выслуге лет положена…

Саш! А я тебе, правда, нужна? Успокойся, шторм ненастный! Спрашивала и еще буду спрашивать! А как ты думал? Может, кружил нам тогда хмельные головы «морской прибой, морской прибой», помнишь, как на пляже каждый день эта песня всем мозги выносила… А мы такие молодые, такие красивые и бесшабашные, пьем то сухое вино, то полусладкое, лопаем то хурму, то виноград, в ресторанах музыку заказываем… Сашечка! И все заботы наши были — тебе с Борькой к вечеру брючки нагладить, туфельки надраить. А нам с Валюшкой — макияжик поярче навести… А теперь будет брак. Семья, понял?

Ты готов? Александр свет Невский… Слово мужика? Железобетон? Саш, а знаешь, как по-молдавски «невеста»? Ни за что не догадаешься! Невастэ!!! Девушка — фатэ. Ой, как же я хочу ту фату в мамином ателье примерить!!! Жених? Бэрбат. Красивый? Фрумос. «Давай поженимся?» «Айде сэ ме ын сурем!» Понял?

«Те ю беск, Сашенька!» Очень-очень!!! Тоже скучаю. Ну, еще недельку… И жду… твоих астр на перроне!

 

* * *

 

Приглушенный свет гостиничного торшера усмешливо бликовал на мутной амальгаме пыльного трюмо и экране мерцающего телевизора, на заставленном бутылками и закусками полированном столике с винными подтеками, прикроватной тумбочке, пластиковом подоконнике, отражаясь затем под косым углом и на прочей скудной мебели одноместного номера: расшатанном стуле, обтянутом дрянным велюром некогда бежевого цвета, такого же окраса продавленном кресле с отломанной ножкой, наконец, скрипучей односпальной кровати, где, однако, под проштемпелеванными фиолетовыми казенными печатями хрусткими простынями уместились двое. Он — поджарый, чуть ли не дочерна загорелый, с густой каштановой бородкой, удобно примостивший, как она сказала, свою «капул» (голову) меж двух ее пышных, высоко взбитых булок с тугими вишенками на закруглениях. Она — от природы смуглая, широкобедрая, зеленоглазая. Еще до конца не отдышавшаяся после страстных объятий и бурной борцовской схватки, без трико, полюбовно закончившейся вничью…

— Когда, ты говоришь, Настя приезжает? — старалась плавно, без рывков высвободить примятое колючей мужской бородой плечо и щеку полнотелая смуглянка.

— Сказал же, в эту субботу, утром, — тянулся к джинсам за сигаретой обладатель жесткой «капул».

— Ох, ты ж и альфонсик, Шура! — прикрывая грудь взбитой подушкой, пыталась окончательно высвободиться из-под навалившегося груза и плотнее привалиться к спинке кровати смуглянка.

— Че это ты вдруг, как прокурор? — чиркал зажигалкой Шура. — Тебе что?

Словно и не слыша его слов, «прокурор» задумчиво покусывала губы:

— Да… однако! Интеллигентные мальчики… На хлеб — «мандро», на козу — «падло»…

— Э, э, барышня, как там у вас, фрумоасэ фатэ, ты, может, еще выпьешь?

— Да нет, куда уж больше, — отрицательно покачала волнистыми кудрями барышня. — Нет, но надо же! Три недели они с дружком за Настин счет по кабакам, по кафешкам, по магазинам… Наплел девке, что папа фирмач, мама, кто? Политолог! Застрелиться. А сам… Щелкунчик… Лимитчик… Босота… Не стыдно?

Удачно, наконец, чиркнув зажигалкой, обвиняемый низко-низко склонился к полным губам смуглянки, обдавая их сигаретным дымом и винным перегаром:

Если старец игрив чрезвычайно,

Если юноша вешает нос,

То обоих терзает их тайно,-

Где бы денег достать, вот вопрос!

Продекламировав хорошо заученное, Шура удовлетворенно хмыкнул, восприняв, как комплимент, отчетливо произнесенное обладательницей полных форм: «Гузган»! (Крыса!) И дальше: «Кучине ту фриешт, пула!»

— Слушай, Некрасов, — подняла после некоторого колебания мрачные глаза на беспечно покуривающего Шурика закутавшаяся в простынь постоялица номера. — Забирай-ка сейчас же свои шмотки и катись отсюда на все четыре стороны…

— Ох… Охренела ты, что ли? — возмущенно задрал кудлатую бородку к потолку изгой. — Я куда тебе в час ночи потащусь? Это же общага, другой конец города! И мосты уже все разведены…

— Да мне по барабану! — наслаждалась жаждой мести смуглянка. — Катись хоть в Неву башкой, мешать не буду. Пигор в мыне — ноги в руки — и давай, жок, жок, веселее отсюда!

— Чума! Крокодил! Чесотка! — не попадая в узкие штанины брюк или попадая обеими ногами в одну штанину, вытанцовывал в темноте «жок» зло шипящий недавний кавалер безжалостной барышни. — Чтоб тебя на том свете черти жарили! — уже с вывернутой наоборот футболкой на голове и в скатку скрученным свитером под мышкой заканчивал пожелания за дверью Шура.

«Красавчик. Фрумос флекэу», — бездумно всматривалась в полумрак с невозмутимым трюмо и абсолютно безразличным к окружающему миру обветшалым мебельным гарнитуром временная хозяйка номера. Та, которую уже отчаялись безуспешно звать бушующие где-то в комнате невдалеке загулявшие виноделы — участники международного семинара.

И надрывно доносился из плохо показывающего телевизора концерт французской эстрады — звучала песня чудесной маленькой фетицэ, маленькой птички, точнее, маленького врабие, воробышка, Эдит Пиаф — знаменитая ее баллада «Милорд», потаенный смысл которой: как же правильнее жить на свете — с мягким сердцем или стальными локтями?

«Милорд, милорд, милорд, говорят, иногда достаточно одного только корабля, чтобы все рушилось, когда корабль уплывает. Он увез с собой девушку с нежным взглядом, которая не могла понять, что разобьет вашу жизнь… Милорд, милорд, милорд…»

 

————————————————-

Валерий Семенович Аршанский родился в 1945 го­­ду в городе Магнитогорске Че­ля­бинской области. Окончил строительный техникум, отделение журналистики Воронежского государственного университета. Служил в ВВС, работал инженером на строительстве магистральных газо- и нефтепроводов, журналистом в региональной прессе, главным редактором, генеральным директором издательских домов в Мичуринске и Тамбове. Автор 12 книг прозы и документалистики. Заслуженный работник культуры РФ, лауреат различных литературных премий. Член Союза писателей России. Живет в Мичуринске.