Золото Затеи

1

 

Охранные псы государевы — опричники, грозной черной тучей носились по царству Москов­скому на конях, с притороченными метлами и собачьими головами, для устрашения и выметания измены с земли русской. Казнили изменников-бояр и на Москве, и в их дальних отчинах и дединах…

…Затея, вошел в царскую палату, низко склонился:

— Слушаю, великий государь…

— Подойди, — велел Иоанн Васильевич. — Запоминай. Поедешь наместником в Заволжск, найдешь там два, нет, три надежных места, когда будут готовы — дашь знать, сам приеду. Нужны нам такие потайные места для хранения тех богатств, что у изменников изъяли. Особое же место подготовь для хранения либерии…

— Слушаюсь, великий государь…»

Костя Маров, молодой журналист городской газеты, пролистал только что взятую в библиотеке книгу Игоря Покровского. Местами она напоминала ему фильм о царе Иване Васильевиче Грозном и его двойнике из нашего времени.

Книжка, конечно, самодеятельная (историки и литературные критики, если таковые до книги доберутся, разнесут ее вдребезги), но увлекательная. Особенно же интересна она должна быть для жителей Заволжска — здесь происходят основные события повести. А еще есть и загадочная фигура автора книги, о котором разные слухи ходят… В общем, отличный материал для газеты можно сделать.

В городском телефонном справочнике Костя нашел домашний номер Покровского, позвонил, представился, попросил о встрече.

— Как фамилия? — переспросил Покровский.

— Маров.

— Дед не в милиции служил?

— В милиции.

— Ну, приходи завтра к двум…

 

* * *

 

Покровский сразу понял, что кто-то незваный побывал в его доме…

Дом старый, деревянный, двухэтажный, когда-то богатый и красивый, ныне покосившийся, одряхлелый, сохранившийся и от реставрации, и от сноса благодаря тому, что стоит чуть в стороне от центра этого старинного северного города.

Впрочем, в последнее время эти старые дома не сносили (почти все они были памятниками культуры), а просто сжигали. Пройдет время, глядишь, появляется на месте старого деревянного дома, придававшего Заволжску свое оригинальное лицо, безликая стеклянно-металлическая забегаловка с иностранным названием, или многоквартирный небоскреб в десять этажей… Покровский опасался такой же судьбы и для своего дома, и нет-нет, а выглянет ночью в окно или рано утром обойдет вокруг дома…

Когда-то весь этот дом и принадлежал Покровским, но в восемнадцатом году прошлого века вселили еще три семьи, оставив за бывшими хозяевами одну комнату с кухонькой и прихожей на втором этаже.

В дом два входа с одного крыльца. Каждый вход на две квартиры — одна на первом, вторая на втором этаже. Ныне в первой двери на первом этаже живет одна старуха, ровесница Покровского, к которой иногда заходит то ли внучка, то ли правнучка, квартира на втором этаже уже давно пустует, люди из нее переехали в новое, современное жилье. В том входе, которым пользуется Покровский — наоборот: пустует первый этаж. А на втором и живет он — Игорь Петрович Покровский, пенсионер восьмидесяти трех лет, сухой, невысокий, весьма для своих лет подвижный, в далеком уже прошлом «вор в законе», потомок известной когда-то священнической семьи, ближайший родственник известной в городе семьи Затеиных…

Увидев мокрые следы на крыльце (что не удивительно в ноябре), он сначала подумал, что кто-то приходил к Ольге Степановне, смутило лишь то, что следы-то мужские… Ну, мало ли… Но потом понял, что топтались-то у его двери. Вспомнил про вчерашний разговор и подумал на журналиста. Но наследили на крыльце явно двое мужчин.

Кодовый замок на двери простейший, так что не удивился, увидев след и на лестнице, хотя лестница была уже протерта тряпкой, которая сразу за дверью и лежала. Протирали, особо не стараясь… Дверь в квартиру на втором этаже запиралась на ключ. Впрочем, Покровскому ли было не понимать, что и тот замок не станет преградой для того, кто всерьез захочет попасть в его жилище.

Теперь его интересовало одно — вышли они или ждут в квартире…

Впрочем, топтаться на пороге собственного дома было глупо, да и не из трусливых Игорь Петрович. Одернул куртяжку болоньевую и пиджачок под ней, взял посноровистее свою палку-трость (как ни молодись, а годы отнюдь не спокойной жизни свое берут) и зашагал по лестнице, каждую ступень которой мог узнать хоть по трещинам на досках, хоть по скрипу. Шел так, чтобы слышали, что он идет.

В квартире никого не было.

Обыскивали аккуратно, почти все лежало на своих местах…

Интересовали гостей в основном бумаги. А «бумаг» у Покровского много — две стены комнаты заняты стеллажами, на которых лежат папки, с его неопубликованными рукописями. Впрочем, есть и скромная полочка, на которой стоят его книжки, изданные за свой счет, и лежат газеты и журналы, в которых публиковались его рассказы. Последние тридцать с лишним лет своей жизни Игорь Петрович баловался литературой — писал рассказы, повести и даже романы…

Прикасались и к иконам в красном углу (иконки простые, бумажные), заглядывали за них. И семейная фотография в раме, где он, восьмилетний, родители, старшие брат и сестра — сдвинута, на стене приоткрылась полоска не выцветших, синих обоев.

Видно, что сдвигали с места и старый, с высокой прямой спинкой, диван (такие вышли из моды, кажется, еще в конце пятидесятых). Опять следы, у окна… Ага, понятно: они дождались, когда он выйдет из дома, вошли, и пока один что-то искал, второй смотрел в окно — улица, по которой он ходит в магазин, как на ладони. Завидев его издалека, они успели спокойно уйти…

Итак, интересовали их в первую очередь бумаги. Ну, не искали же они в доме бывшего (очень давно бывшего) вора мифический «общак». В том случае, наверное, вспороли бы старый диван, вскрыли бы пол — искали бы тайник.

А если искали бумаги, то, пожалуй, прав Борис, и он взбаламутил кладоискателей своей новой книжкой о легендарном Затее.

Он набрал на стационарном телефоне (мобильного не имел) номер двоюродного племянника Бориса Затеина. Тот не сразу взял трубку, но Игорь Петрович был упорен. Когда Борис ответил, он сразу сказал:

— Похоже, ты прав, и кто-то заинтересовался Затеей.

— Приходили? — осторожно спросил племянник.

— Да. Без меня. Интересовались моим творчеством. Надо бы нам, наверное, встретиться с тобой.

Борис помолчал и ответил:

— Завтра приду, будь дома. Осторожнее там.

Положив трубку, Игорь Петрович дважды стукнул по батарее (в дом уже лет двадцать, как провели паровое отопление, хотя и печи остались на месте). Услышав в ответ два удара, он вышел из квартиры, запер дверь и пошел к соседке. Это у них со Степановной договоренность: один «бряк» — просто сообщение, что жив, два «бряка» — «иду к тебе», три — «приходи ко мне». В их возрасте — нелишняя система общения.

 

— Привет, Степановна.

— Привет, привет… Проходи, Игорь, как раз чай поспел. — Ольга Степановна, аккуратно-округлая старушка, в повязанном белом платочке, кофте, длинной оборчатой юбке и в валяных чунях на ногах, пропустила соседа в квартиру.

Они уселись за столом в кухне:

— Степановна, скажи-ка, ты в ближайшую пару часов никого на крыльце не видела, не слышала?

— Сначала слышала, как ты уходил. Ну, и видела — выглянула в окно-то… Ты уж, Игорь, всегда дверью-то хлопнешь, с молодости еще…

Ольга Степановна, единственная уже на белом свете, жила, как и Игорь Петрович, всю жизнь в этом доме. Помнила Покровского с малолетства, она была младше его года на три… Что скрывать, когда-то и за­глядывалась на симпатичного парня из интеллигентной семьи. Потом парень стал отпетым хулиганом, в конце сороковых получил свой первый срок. И с тех пор появлялся в этом доме нечасто. Особо опасный рецидивист, «вор в законе» Покровский в общей сложности провел в лагерях и тюрьмах около тридцати лет. Ему уже за пятьдесят было, когда он снова и окончательно вернулся в свой дом, в свою квартиру, когда Ольга Степановна уже прожила свою жизнь — с работой на фабрике, замужеством, вдовством…

Теперь вот вдвоем доживают в этом доме. Впрочем, Покровский воспоминаний из детства и юности не любит, к соседке заходит нечасто. Однако же — перестукиваются…

— Ну, и чего, — нетерпеливо подгонял Игорь Петрович. — Ушел я, а дальше…

— Вот все-то ты куда-то спешишь, Игорь.

Она упорно называла его по имени, он ее — по отчеству. Так уж тоже у них почему-то сложилось.

— Дак слышала чего-то?

— Слышала, что кто-то вошел к тебе. Ну, а кто может к тебе кроме Бориса-то прийти, чтоб и код знал, и ключ был от двери… Чего-то он там громыхнул разок, вроде в комнате, потом тихо все было. А потом быстро так — дверь наверху захлопнулась и по лестнице шаги. И даже мне показалось, что не один… Я к окну-то сунулась, да тут моя Любушка зашла, я и отвернулась от окна… Да и забыла… А что случилось-то, Игорь?

— А и не знаю, что случилось… — раздумчиво ответил Покровский. И вскинул голову: — Так Любушка-то твоя их видела, наверное?

— Может, и видела, это я не знаю. Ушла-то она только-только перед тобой, на минутку и забежала-то сегодня. Вот чай принесла, — кивнула на чашки и заварочный чайник. — Ты пей, давай, Игорь…

— Чай без вина, пей без меня, — отшутился не пивший спиртного ни разу со времени последнего освобождения Покровский, подливая при этом в свою чашку заварки. Чай он, все-таки, любил крепкий, очень крепкий.

И тут оба услышали шаги на крыльце и посмотрели в окно. У двери в половину дома Покровского топтался молодой парень в кожаной рыжей куртке, с сумкой на плече.

— Ну, что-то зачастили сегодня, — пробормотал Игорь Петрович, вставая из-за стола.

— Дак это кто есть-то, Игорь?

— Это из газеты паренек, договаривались мы, что придет, — успокоил соседку Покровский. — Пойду, поговорю с ним. Про книжку…

— Ишь ты — из газеты… Ну, ты же у нас писатель. Ну, иди, иди. А я пока Любушке позвоню, узнаю, не видела ли твоих гостей.

Покровскому было интересно посмотреть на внука знаменитого когда-то оперативника Вени Марова. Он понимал, что Костя, якобы интересовавшийся его новой книгой (он в газете, действительно, писал о новостях культуры), хотел-то расспросить его о «той» жизни. Сам он не смотрел передач по телевизору, не читал бульварных газет, в которых расписывалась «воровская» жизнь и давали интервью даже «воры в законе». Было ему все это не интересно и противно. Да и не укладывалось в его голове — как это «вор» может интервью давать…

Покровский вышел на крыльцо. Костя вздрогнул — не ожидал, что хозяин выйдет из другой двери, улыбнулся белозубо:

— Здравствуйте, Игорь Петрович!

— Здорово, здорово, — перенимая палку из правой руки в левую и протягивая ладонь для пожатия, — откликнулся Покровский. — Ну, пошли, поговорим…

 

2

 

— Расскажите о своей семье, пожалуйста, — попросил Костя, сев на диван, достал и включил диктофон.

— Это ты записываешь, что ли?.. Ну, пиши, — сказал Покровский, садясь напротив журналиста на табуретку. Старые «венские» стулья давно сломались, новые он не покупал. — Ну, вот моя семья, — он кивнул на фотографию, висевшую на стене напротив окна. Отец — финансовый работник был… в каком-то тресте. Мама — музыкант, преподавала, говорят, но она потом уже все дома сидела… Старший брат Владимир. Сестра Анна. Брат закончил Ленинградский университет, филолог, жил в Ленинграде, преподавал где-то… Сестра консерваторию окончила, скрипачка была… Умерли все давно… Подожди-ка…

Он встал, прошел в кухню, вернулся с чайником.

— Будешь чай? — спросил.

Костя отрицательно покачал головой.

— А я заварю, по-своему… — Покровский взял с прикроватной тумбочки большую керамическую кружку, сыпанул в сито чуть не полпачки цейлонского чая, утвердил сито на кружке, залил кипятком, накрыл крышкой. — В общем, семья у нас интеллигентная. Ну, что брат отца, священник, был арестован и расстрелян в тридцать восьмом ты, наверное, и так знаешь. Еще был двоюродный брат, из Затеиных, тоже священник, служил в селе Ларионове и тоже в тридцать восьмом взяли, но в сорок четвертом, кажется, он вернулся, я его видел еще в пятидесятых, на похоронах матери… Ну, он тоже где-то в пятидесятых умер. Я освободился тогда… Подожди… В пятьдесят восьмом — его уж не было… Ну-ка, — снял с кружки крышку, отложил на блюдце сито, отхлебнул. Увидел, как внимательно смотрит на него молодой журналист, усмехнулся, покачал головой: — Не-ет, это не чифир, это просто крепкий чай… — Отхлебнул снова. — Вот так… Ну, а про меня, что сказать — в семье не без урода. Я и сам теперь вот думаю — как? Почему? И вот уже нынешним-то умом понимаю, что свободы хотелось, воли — времена-то больно уж не вольные были. Ну и хотелось — чтоб никто не указ. Но разве же тогда я мог знать, что это не воля, а своеволие… В общем, годкам к четырнадцати-то я уже был готовый бандит. Как писал великий французский поэт и висельник Франсуа Вийон:

Со школьных лет я воровал,

Мне домом стал притон.

Стихов никто так не писал,

Как Франсуа Вийон…

— Я, правда, стихи писал плохие, а вот насчет воровства и притонов — это точно про меня. Я про него, про Франсуа, даже повесть написал, только не издал еще…

— А за что вас?.. — задал Костя вопрос, который, он и сам знал, задавать не принято. Но интересно же!

Покровский усмехнулся. Костя подумал, что он не будет отвечать, но Игорь Петрович решил сегодня быть по возможности откровенным, подталкивал его к этому и непонятный пока и потому особенно тревожный визит неизвестных гостей…

…«Живи вором, Игоряха», — сказал ему Коля Золотой. Так он и стал жить, с четырнадцати лет. Вскоре и первый срок получил… И понеслось…

Как это рассказать, объяснить?.. Он и не будет объяснять, но, пожалуй, кое-что расскажет.

— Первый раз сел по хулиганке, а потом только за кражи. Карманник я. Ну, в картишки фраера протянуть — тоже мог…

— А стихи где же выучили?

— Вийона-то? Ну, это там я и выучил, подсказал мне тоже один книгочей, мол, наш поэт. Вот и читал. Я же не работал там, нельзя мне было работать. Строго по понятиям жил… — Усмехнулся, отпил чая, снова продекламировал:

Что делать мне? Куда пойти?

Я на земле — в аду,

Писать стихи и воровать

Нет блага никому.

Покровский замолчал. Костя Маров замешкался с вопросом. И пауза у них затянулась… Игорь Петрович сам прервал ее.

— Как я завязал-то? Стесняешься спросить? А я сам не знаю. В одну ночь переворот произошел. Может, все мои родичи, все поколения священников молились за меня в ту ночь. И родители. Они ж из-за меня сгорели-то, укоротил я им жизнь… А в ту ночь вот чего случилось… Шуру Перова менты ломали, видно, а он духовитый пацан был… С допроса пришел… Вижу — сам не свой он… Нет, говорит, не будет по-вашему. Откуда-то кусок стекла достал и давай себе вены резать, брюхо резать. Кровища. Я в дверь стучу. Прибежали, унесли его… А меня как затрясло. Хотя я ведь повидал уже всего вроде. А тут что-то прошибло… И думаю — все, не могу. Не хочу. И сказал: Бог, если есть Ты — помоги мне завязать. И в одну эту ночь порядочным человеком стал…

— Недавно фильм повторяли. С Шукшиным…

— «Калина красная».

— Да. Там вот героя, который завязал — убили…

Покровский усмехнулся:

— Фильм великий, Шукшин великий. Но в жизни все не так. Если кто-то решил завязать — никто его держать не будет. Как говорится — Бог навстречу. Другое дело, что девяносто девять процентов из тех, кто решают завязать — не могут этого сделать. Не могут. И как я смог, повторяю — я не знаю, не понимаю. Я ведь и пить бросил, и на работу, как вышел, устроился. Духовное училище окончил…

— А вот, говорят, что вор в законе бывшим не бывает, если его не «остановили».

— Вот начитаетесь вы всякой ерунды, да фильмов насмотритесь… Лучше меня все знаешь… Я так скажу — я от дел отошел, все это знают. Вором я перестал быть по факту… — Но… — он опять усмехнулся, глянул с прищуром: — По ушам-то мне тоже никто не давал. Так что, по понятиям — я вор. Другое дело, что я по тем понятиям уже давно не живу… Ну, чего еще тебе рассказать? Как твой дед меня брал? Да, было дело. Было да прошло.

— Мой дед? Вас? Я знал, что он в милиции работал, но вот этого не знал… А как он вас брал?

Но тут Покровский не поддержал тему, махнул рукой:

— Да как, обыкновенно. Он хороший был человек, справедливый.

— Да… А как вы писать начали?

— Ну, как… Я читать-то всегда любил. И сочинять пробовал. А когда завязал, потянуло меня к писанию. О тюрьме мало писал — пару рассказов. А вот история меня всегда интересовала. Вон сколько бумаги попортил, — он кивнул на стеллажи с папками. — Помру — куда все это?.. Потому и книги стал издавать. Поднакоплю с пенсии — и издаю… Вот и о Затее написал и издал книгу.

— А кстати, почему вы Покровские, а не Затеины? — спросил журналист.

— Ну, это обычная истории — семинаристы часто брали себе фамилии по храму, в который служить их направляли… Вот какой-то из прадедов и взял эту фамилию, так наша ветвь пошла. Это у Бориса надо спросить, он с родословной разбирается. Мой двоюродный племянник, я тебе дам телефон, если интересно.

Костя кивнул и спросил:

— Затея — фигура, с одной стороны реальная, историческая, а с другой — настолько мало о нем известно, что почти и легендарная фигура… Наверное, трудно было писать о нем?

— Ну, кое-что о нем известно… Да ты книгу-то читал?

— Нет еще… В библиотеке я видел только, взять не успел, — соврал Костя, а иначе пришлось бы говорить свое мнение о книге, в общем, конечно, слабой.

Книга вышла из типографии две недели назад и, действительно, Игорь Петрович Покровский лишь успел подарить в некоторые город­ские библиотеки по паре экземпляров, да тоже несколько экземпляров взял у него магазин, продающий книги местных авторов. Мог бы, конечно, журналист и найти все же, почитать книгу перед разговором с ее автором. Так, примерно, подумал Покровский. Но… Такие уж времена — хорошо, что хоть заинтересовался, в газете напишет, глядишь, и больше людей о книге узнают. Впрочем, вспоминая сегодняшних незваных гостей, можно сделать вывод, что кое-кто книгу уже прочитал и оценил.

— Ну, если коротко, книга о моем предке, городском посаднике, который, как я предполагаю, мог выполнять некоторые специальные задания царя Ивана Грозного. Ну, не просто ведь так отправил его сюда царь. Затея наш не один такой был: в Вологде в то же время появляется некто Непея, в других местах царства тоже были царские ставленники… Государь-то Иван Грозный — не одним днем жил и не для себя, а для Богом данного ему государства — вот и делал… стратегические запасы…

— А для кого запасы-то? И зачем они, если о них никто не знает?

— А может, кому надо — те знают? Сколько раз до Ивана Грозного и после него Русь-Россия на грани стояла. Казалось бы, все — ни ресурсов, ни сил не осталось. И ведь откуда-то все бралось. А? В тысяча шестьсот двенадцатом году, помнишь, враг уже в Кремле сидел. Все царство Русское разорено было. Откуда же взялись средства на то, чтобы вооружить ополчение Пожарского и Минина?

— Ну, известно, Минин обратился к нижегородцам: «Жен и дочерей продадим, а денег на оружие соберем», — вспомнил Костя что-то из школьной или институтской программы.

— А кто-нибудь считал, сколько надо было денег, чтобы вооружить то ополчение? И зачем так долго Пожарский стоял в Ярославле? Да, ждал подкрепление из Вологды, и может, не только людей, а и что-то еще, что тот же Непея припрятал в каком-нибудь Вологодском монастырьке. А?

Костя пожал плечами.

— А в восемнадцатом году уже двадцатого века? Вспомни — полстраны оттяпали у нас, англичане, американцы, французы, япошки всякие — все поживиться хотели растерзанной Россией, и опять мы выстояли.

Костя уже удивленно смотрел на этого странного дедка с горящими глазами.

— А в сорок первом, когда немцы стояли под Москвой? А когда они уже к Волге вышли в сорок втором?.. И ведь не только материальные средства откуда-то появлялись вдруг, но и знания, превращавшиеся в невиданную до той поры технику, решавшую исход сражений, как, например, «катюши».

— И вы думаете, что и Затея и его предки тоже хранили или до сих пор хранят что-то? — наконец спросил Костя. — Так и вы ведь его предок…

— Ну, я не по прямой уже линии, есть и попрямее. Двое нас осталось — я да Боря.

— Я с ним свяжусь.

— Свяжись. Вот телефон. Только он вряд ли чего расскажет… Он и мне-то не больно рассказывает… А за книгу дак и выругал меня. Если только через мед к нему подъехать.

— Это как?

— Он пчеловод страстный. И вот если к нему обратишься, мол, хочу научиться и все такое, он, может, и поговорит, ну, а там уж, может, и еще что расскажет.

— Да, это интересно…

— Вот тебе книга, — старик достал из надорванной пачки, лежащей на полу, свою книгу, раскрыл ее, вынул из кармана пиджачка простую ручку и что-то написал там.

Костя книгу взял, посмотрел автограф: «Константину Марову, внуку Вениамина Марова, от Игоря Покровского — пра-пра-пра-правнука Затеи Ивановича, с пожеланием счастья и веры в сказку и в Бога».

— Спасибо, Игорь Петрович.

— Да, пожалуйста, Костя.

— А я еще вопрос задам, можно? Традиционный. Для статьи…

— Ну, задавай, работа у тебя такая.

— Ваши творческие планы…

— Да какие планы в моем возрасте, Костя! А написать хотел бы я о Ниле Сорском. Но о нем я тебе расскажу в другой раз. А может, еще и напишу…

Тут послышался стук в трубу — три раза. Степановна звала его к себе.

 

3

 

— Это меня зовут. Ну, что, Константин, если не сильно занят и есть желание — пошли со мной, думаю, что тебе будет интересно.

Косте пора уже было поторапливаться домой, брать сумку со спортивной формой и дуть на тренировку, но Покровский заинтересовал его.

— Хоть намекните, о чем речь, Игорь Петрович.

— Речь о том, что кто-то уже интересовался моими бумагами, приходили в мое отсутствие, рылись. Сейчас, может, и узнаем, кто же это был.

— Я с вами! — откликнулся Костя.

Он уже почувствовал, что тут может получиться не просто статья об авторе, как говорится, «с трудной судьбой». Тут уже какая-то тайна обозначилась. А как учил заведующий отделением журналистики местного университета Василий Александрович Копосов: «Главное в журналистике — тайна. Не информация, как считает большинство газетных и прочих редакторов и руководителей пресс-служб. Информация — это дело вторичное и даже третичное. Тайна, загадка и ее разгадывание — вот что всегда интересно читателю. А тайна как раз и может скрываться за самой простенькой информацией. Вот умение угадать тайну, а потом еще и разгадать ее и написать о ней — это, друзья мои, и есть журналистика, а не пересказ фактов, которым занимаются расплодившиеся пресс-секретари бесконечных пресс-служб…» Костя слова учителя накрепко запомнил и пошел не в пресс-службу, а в газетные репортеры. Но, пожалуй, впервые за год работы в газете его действительно опахнуло тайной.

Они спустились на крыльцо. Покровский захлопнул дверь, щелкнул цифровой замок.

Ольга Степановна уже поджидала его у приоткрытой двери к себе, но, увидев молодого человека, распахивать дверь не спешила.

— Запускай, Степановна. Это Константин Маров, свой человек.

— Ну, проходите.

В ее квартире мебель тоже была старая, но не пятидесятых годов, как у Покровского, а может, семидесятых прошлого века. Было, конечно, чище и аккуратнее, чем в квартире старика. С кухни ароматно пахло свежей выпечкой. А в комнате за круглым столом, застеленным скатертью, сидела девушка с точеным лицом, короткой стрижкой, в свитере с высоким воротом.

— Знакомьтесь, это моя Любаша.

Девушка чуть приподнялась:

— Здравствуйте.

— Здравствуй, Люба… Я-то ведь с ней знаком, Степановна, — проворчал Покровский.

— Дак не тебе и сказано! — грубовато ответила хозяйка. — Проходите да за стол садитесь. Люба, помоги мне.

Костя кивнул девушке:

— Здрасьте, — и сел.

Ольга Степановна и Люба быстро расставили чашки и блюдца, принесли из кухни чайники с кипятком и заваркой, блюдо со свежевыпеченными пирожками.

— Когда ты и успела-то, Степановна…

— Ешь давай, Игорь. Люба, ему покрепче налей.

— Ну, какой я пью, у вас все равно нет…

Наконец, все уселись за столом. Принялись за чай и пирожки.

Ольга Степановна снова рассказала о том, как слышала чей-то приход в квартиру соседа.

— Я Любаше-то и позвонила, мол, может, она кого видела, она и вернулась. Дак сама вам расскажет теперь.

Девушка пожала плечами.

— Да я не очень и видела… Я подходила к крыльцу, а они как раз выходили: один высокий, метра под два, в черной кожаной куртке и с бородой окладистой, второй — чуть не по пояс ему, но тоже коренастый, крепкий и абсолютно лысый. Лысая такая голова, бугристая… И этот, который низкий сказал: «Завтра за медом съездим, сегодня уже не успеть». Большой ответил: «Конечно». И тут они меня увидели, дверь за­хлопнули, развернулись и ушли. Вот и все.

— Они на машине были? — первым спросил Костя.

— Я не видела, может, они и к машине пошли, я не смотрела, я сразу в нашу дверь вошла.

— Подождите-ка, — Покровский встрепенулся. — За медом, он сказал, поедут?

— Да. Завтра сказал, — это я точно слышала.

— Не к Борису ли они собрались? — Покровский посмотрел на Костю.

— Надо срочно позвонить ему и предупредить, — сказал Костя. — Называйте номер.

Покровский продиктовал номер, Костя набрал и подал свой мобильный Игорю Петровичу:

— Говорите…

В трубке уже звучал недовольный голос Бориса Затеина:

— Алло, говорите, алло…

— Борис, это я.

— А чего молчишь?

— Не молчу. Слушай-ка, у тебя там все спокойно?

— Все, а что?

— Да вот тут, оказывается, видели моих непрошенных гостей. И они собираются за медом…

— А-а, ну пусть приходят. Ружье заряжу солью…

— Они завтра собираются.

— Чего же ты сегодня звонишь?

— Ну, чтобы ты знал…

Со стороны казалось, что дядя ругается с племянником (голос Бориса тоже был хорошо слышен в комнате), но это они так разговаривали.

— Так слушай-ка, Игорь, надо бы с ними встретиться и потолковать, узнать, чего им надо… Только надо бы еще кого-то покрепче.

Покровский глянул на Костю и уверенно ответил:

— Есть тут крепкий парень. Мы к тебе завтра с утречка приедем и потолкуем с этими гавриками.

— Приезжайте.

— Добро.

Разговор закончился. Покровский отдал телефон Косте. Спросил:

— Слышал, о чем говорили?

Костя кивнул и ответил:

— Вообще-то, Игорь Петрович, я работаю.

— Да уж ты, Игорь, думаешь — сам не работаешь, дак и другие, как ты, — проворчала Ольга Степановна.

Покровский явно растерялся. Любаша улыбалась и ела пирожок. Ольга Степановна, подливала чай в чашку журналиста, а он сам, на мгновение задумавшись, сказал:

— Ладно, Игорь Петрович, с редактором я договорюсь — пара отгулов у меня есть. Так с утра и поедем к вашему племяннику. Надо бы тогда уж сегодня и ехать — мало ли чего.

— Сегодня не надо, — остановил его Покровский. — Боря предупрежден и в обиду себя не даст, а завтра мы к нему подтянемся.

— А где живет-то он?

— В Ларионове, — ответил Покровский.

— А-а, знаю, а как туда добраться?

— Ко мне приходи, да пораньше, часам к восьми. На такси поедем. Тут езды-то — пятнадцать минут. До этого-то времени Боря продержится… — с усмешкой, сказал Покровский.

— Ну, я пойду тогда, — сказал, поднимаясь, Костя.

— И я пойду, — сказала Люба.

— Ну, идите, — ответила хозяйка. — А мы с Игорем чайку еще попьем. Нате-ка пирожков. — И как ни отнекивались, засунула пакет с пирожками в сумку правнучке, подала другой пакет и журналисту.

Костя и Люба вышли на крыльцо и без слов пошли вместе по тротуару в сторону центра. Накрапывал дождь, Костя достал из сумки зонт, расправил, поднял над головами, девушка взяла его под руку.

Проходили мимо кафе. Костя, быстро прикинув в голове наличность, сказал:

— Зайдем?

Люба снова пожала плечами, улыбнулась и кивнула.

Они вошли в кафе, присели за столик…

Кофе был крепким, пирожные вкусными. Негромкая музыка, приглушенный свет — все как должно быть в хорошем кафе.

— Слушай, Костя, я так толком ничего и не поняла. Что за книга? Кто такой Затея? Почему что-то ищут в квартире этого Игоря Петровича? Бабушка Оля говорила мне, что он вообще много лет в тюрьме сидел, какие же он книги пишет…

— Да вот его книга, — Костя достал из сумки книгу, подписанную Покровским.

Он коротко рассказал Любе о семье Затеиных-Покровских, о легендарном Затее.

— А мысль Игоря Петровича такова: Иван Грозный, предвидя государственные и прочие потрясения, делал тайники для своих сокровищ, которые и по сей день, возможно, хранятся в разных городах и местах нашей страны. И над каждым таким кладом были поставлены хранители, которые передавали свою тайну по наследству своим детям и внукам. Среди этих сокровищ самое известное — либерия Палеологов, она же библиотека Ивана Грозного, в которой могут находиться редчайшие книги и документы, даже древнегреческих и древнеримских авторов. То, что Затея — это заволжский посадник, посаженный, простите за тавтологию, на наш городок Иваном Грозным — факт исторический и бесспорный, все остальное — тайна, как говорится, покрытая мраком. Но искатели библиотеки Грозного городок наш обходили своим вниманием, по причине того, что Иван Васильевич так в нашем городе и не побывал. Ищут в Москве, в Александрове, в Вологде… А ведь вполне может быть, что часть сокровищ, а это не только библиотека, а и различные драгоценности, изъятые у бояр-изменников, против которых царь боролся с помощью своих опричников, сюда привез Затея и надежно спрятал.

— А Иван Васильевич не ездил сюда, чтобы не привлекать внимание к этому месту… — высказала мысль и девушка.

— Вот и тебя заинтересовало! А ведь царь мог и приезжать сюда тайно, или поддерживать связь с Затеей через посланников…

— Да, все это очень интересно, — сказала Люба, листая книгу.

 

…«В Заволжск Затея прибыл нешумно, с небольшим отрядом опричников. Посланные заранее людишки из тех, что потолковее, подготовили палату для него на архиерейском подворье. Знал, конечно, о приезде царского посадника и местный воевода, но тоже был упрежден, чтобы лишнюю шумиху не поднимал…

…Власть в свой кулак Затея собрал накрепко. Наладил догляд за сбором податей, назначил своих людей на соляные и рыбные промыслы. Тем временем прибыли в город, тоже нешумно и незаметно, зодчие со своими помощниками, набирались для строительства и местные людишки. А строительство затевалось большое: стена вкруг города, а в самом городе — посадничий двор, приказы — строилось все и из дерева, и из камня. Заложен был и новый собор. А неподалеку от города началось строительство монастыря, настоятелем которого был московский монах и давний знакомец Затеи — Илларион.

Тянулись в город обозы с камнем, сплавлялся лес по реке… В этакой суматохе немудрено было и нечто тайное в город привезти и спрятать надежно…

Затея часто бывал в монастыре, самолично наблюдая за строительством главного храма, стен, келий.

— Отче Илларион, Господь управит — пойду к тебе чернецом. Буду книги большие и умные переписывать, если благословишь…

— Затея Иванович, с молодой-то женой в иноки собрался? Рановато, сперва сынка на ноги подними, да дело царское устрой, — отшучивался настоятель.

Затея и впрямь в Заволжске женился на воеводской внучке, и в положенное время жена принесла ему сына…

…Спасо-Илларионов монастырь стал с годами крепким военным оплотом. Только эту обитель да еще Кирилло-Белозерский монастырь так и не смогли взять и разграбить польско-литовские интервенты, опустошавшие в начале семнадцатого века русский Север. Конечно же, был этот монастырь и оплотом духовным. А еще и рассадником знаний и грамоты. Почти сразу по строительстве была открыта в монастыре школа, в которой бесплатно могли учиться и крестьянские дети, и ребятишки городского люда…»

 

— Ну, мне пора домой. Спасибо, Костя.

— Будем на ты?

— Хорошо.

— Ты еще ничего не рассказала мне о себе. Я тебя провожу, а ты расскажешь, хорошо?

— А если не расскажу, бросишь девушку и уйдешь? — смеясь глазами, спросила Люба. — Да ведь, между прочим, и я о тебе ничего практически не знаю. Так что идем. И, пожалуйста, рассказывай первый.

Дождь кончился. Они шли по вечернему осеннему городу, переступая лужи с расплавленным золотом отраженных огней, говорили и говорили…

— Вот мой дом.

— Телефон… Телефонами забыли обменяться.

— Да, конечно… И знаешь, у меня к тебе просьба…

— Что?

— Я завтра хочу с вами.

— Куда, с кем? — не понял Костя.

— С тобой и Игорем Петровичем ехать к этому Борису…

— Ну, я не знаю… Ты не боишься?

— С тобой, мастером спорта по самбо?! Нет, не боюсь. Хочу с вами. Или ты приврал про «мастера», — лукаво улыбнулась она.

— Нет, почему, — смутился Костя, — я не приврал. Скоро у нас, между прочим, соревнования, приходи… А у Покровского я спрошу…

— Просто скажи ему и все. Я уверена, он согласится.

— Хорошо. Завтра в восемь будь готова. Как только я позвоню — выходи на крыльцо, — уже уверенно сказал Костя.

— Хорошо.

Они обменялись номерами телефонов.

— Ну, пока…

— Пока, до свидания.

Костя пришел на ближайшую остановку, с которой ходили автобусы в его район, посмотрел расписание, время и, поняв, что опоздал, двинул пешком. Ремень сумки он перекинул накрест, так, чтобы руки были свободны, так он привык…

И в этот раз привычка его выручила…

— Мужчина, добрый вечер, — человек, невысокий, но очень широкий в плечах, в накинутом на голову капюшоне темной «толстовки», вышагнул откуда-то сбоку. Сразу так встал, что не обойдешь. А справа и слева еще двое в капюшонах встали, и оба многозначительно разминали кисти и пальцы.

— Здравствуйте, — ответил Костя, понимая, что без драки не обойдется, по поведению и некоторым характерным движениям, угадывая, что парни, скорее всего, боксеры. — Ребята, я, наверное, знаком с вашими товарищами, так что лучше не надо, — начал заговаривать им зубы, внимательно ожидая, от кого из них полетит первый удар.

— С кем ты знаком, урод… — оборвал его тот, что справа.

— Чо ты гонишь, мужик… — проговорил левый.

А ударил тот, что стоял перед ним, коренастый. Коротко. Под дых.

Костя движение его уловил, но из-за близкого расстояния блокировать удар не мог. Он резко согнулся, будто от боли. Но этим движением он компенсировал удар. Тут же, не разгибаясь, он резко «прошел в ноги» левому, резко рванув их на себя, тот от неожиданности упал на всю спину и крепко приложился затылком об асфальт. Выпрямляясь, Костя с разворота, наотмашь хлестнул ребром ладони в лицо коренастому и толк­нул его на правого, сейчас самого дальнего. У него было четыре-пять секунд, пока они поднимались и приходили в себя. Костя, понимая, что рядом может стоять их машина, через кусты ломанулся во двор. Он хорошо знал свой город и уверенно бежал через дворы, прикрываясь гаражами и заборами. Он даже не понял, побежали за ним или нет. Но бежал долго, не сбавляя скорости, ведь и нападавшие тоже, скорее всего, были местные.

Наконец, остановился в черноте сквера, прислушался. Было тихо, мирно горел в окнах домов свет, изредка проезжали по улице машины…

Еще полчаса он шел до своего дома. Уже несколько раз ему на мобильный звонила мама, но он даже не сразу сообразил ответить ей. Вот снова звонок…

— Да, мама, я иду, иду…

«Кто это мог быть? Просто гопники? Какой-то бывший ухажер Любы с дружками? А может, и не бывший… Если боксеры — я бы мог их узнать, но лиц не было видно». В спорткомплексе, где он занимался самбо, тренировались и боксеры, и за годы тренировок в соседних залах, конечно, все перезнакомились. Но были еще два или три боксерских клуба в городе… «Да может, это и не боксеры вовсе…»

 

4

 

Игорю Петровичу Покровскому не спалось… И дело было не в крепчайшем чае, который он снова заварил, вернувшись к себе. Организм его давно уже привык к этому. Не спалось (и не читалось, не писалось) потому, что ярко, зримо вставали перед глазами картины детства, юности…

…Теплые огоньки, сладкий запах, мягкие руки мамы. Голос и борода священника. Перехват дыхания и радость непостижимая…

Его крестили во младенчестве, и сейчас ему показалось, что он вспомнил себя — младенца.

В миг пролетели годы…

— Игорек, посмотри, не идет ли папа, — слышит он мамин голос из кухни, а от запаха горячей выпечки кружится голова.

Он подставляет стул с высокой гнутой спинкой («венский») к окну, сдвигает занавеску и прилипает к стеклу… И видит папу! Отец идет: в шляпе, светлом костюме, из его портфеля торчит батон белого хлеба и еще что-то. Он идет, издалека смотрит на окно и машет ему, Юре…

— Мама, папа идет, идет! — радостно кричит он и бежит к входной двери, по пути чуть не сбивая с ног старшую сестру…

… — Сергея забрали, — негромко говорит отец.

Мать вскрикивает. Но почти сразу начинает что-то собирать:

— Надо передать ему. Где его держат?

— Я не знаю, где держат, и думаю, что не надо торопиться, — раздраженно и почти в полный голос говорит отец.

— Что ты говоришь, Петя, — восклицает мама и видит в приоткрытую дверь его, Игоря. — Игорек, не стой тут, иди погуляй.

Отец боялся, отец очень боялся, хотя внешне не показывал страха. Он добросовестно служил в своем тресте, жил, как ни в чем не бывало, но он страшно боялся ареста, был уверен, что, после ареста брата-священника, придут и за ним…

…— Игорь, на тебя жалуются учителя, — строго говорит отец.

— Наплевать мне.

— Я тебя накажу.

— А я убегу из дома.

— Тебя посадят в тюрьму для малолетних преступников.

— А я не боюсь. Там тоже люди живут…

Это так уже лет в тринадцать-четырнадцать отцу отвечал…

Ну, а потом пошло — как в том анекдоте: «все по тюрьмам да по тюрьмам»… А в тюрьмах и лагерях — отказ от работы, отказ от сотрудничества с администрацией. БУРы, одиночки… Он быстро стал «авторитетным человеком», а потом и «короновали» его. И жил он, как было положено вору: не имел семьи, не имел постоянного дома («мой дом тюрьма»). Деньги, что бывали у него после краж, не задерживались в карманах — пропивались, конечно.

… — Гражданин Покровский… Игорь, мать у тебя умерла, — сказал оперативник Маров, когда взяли их всех, тепленьких на «блатхате».

— Начальник, гад буду, если не приду. Отпусти на похороны, а потом я твой…

Маров, посмотрел ему в глаза.

— Иди домой. Похороны завтра с утра. После обеда придешь ко мне. Знаешь куда…

Он пришел.

А отец умер, когда он был в очередной раз в лагере…

Менялась жизнь, менялись люди, менялись и «воры», уже не так строго соблюдались «понятия», и многое решали деньги… А Покровский так и оставался по сути нищим. Нищим вором.

Однажды он сидел в камере с осужденным священником (уже в шестидесятые годы); за что тот сидел, он не знал, а спрашивать было нельзя. Именно тот священник, отец Вениамин, впервые сказал: вы, воры, как бы сродни нестяжателям: ничего не имеете и поэтому везде свободны.

— Это точно, батюшка. Ничего не имеем. А что это за нестяжатели?

Вот тогда-то он впервые услышал это имя — Нил Сорский.

А еще спустя годы — он все-таки сумел завязать, вырваться из отвратительной воровской среды. Тот случай, когда сокамерник вскрыл себе вены и брюхо — стал последней точкой. Покровский взмолился, умолял Бога дать ему возможность начать новую жизнь.

Освободился в последний раз и, приехав в Заволжск, сразу в церковь пошел.

— Ишь, как душа-то у тебя истомилась, — выслушав его, сказал старенький отец Илия. — Телом ты домой вернулся. Теперь тебе и душой надо вернуться домой, к Богу…

И он стал возвращаться…

В новой жизни любовь к чтению и размышлениям естественно привели к желанию и самому начать писать. И он писал ночи напролет, писал и днем, каждую свободную минуту. Работал же, так как не приобрел специальность, то дворником, то сторожем. Попробовал грузчиком, но там была бригада, и надо было пить. А пить он бросил накрепко… Вон сколько написал — Покровский обводил взглядом полки с бумагами (в основном это были приключенческие и исторические произведения). Будто и не было той, бывшей, жизни…

И лишь уже в конце восьмидесятых вспомнили о нем. Пришли молодые «отморозки», о воровских понятиях — без понятия. Но понаслушались про воров. Узнали от кого-то про Покровского и заявились вот сюда, в эту квартиру…

— Дед, мы знаем, что ты в авторитете был…

— Внучки, когда это было, все давно сплыло…

— Короче, дед, не гони. Говори, где общак прячешь.

Он рассмеялся и этим сбил их решительный настрой, они тоже за­смеялись.

— Ребята, никогда я и не держал общака, а уж теперь-то… Что вы… Вот вам книжка, читайте. — И подарил им сборник своих рассказов, в которых было кое-что и о прошлой его жизни… Ушли.

«Кто же — эти, что приходили вчера?» — думал уже под утро. И не надумав ничего, встал на молитву перед иконой…

Помолившись, он поднялся… Что-то весь вечер и ночь не давало покоя, что-то еще не так было в квартире. Он обвел комнату глазами (горела лишь небольшая настольная лампа на тумбочке), и наконец увидел — на спинке кресла лежала давно потерянная им книга — сборник стихо­творений Франсуа Вийона.

«Надо же!.. Это они специально оставили или забыли? Ну, спасибо вам, тимуровцы!» Он взял книгу, раскрыл и нашел то стихотворение, которое тогда, десятилетия назад, поразило его…

От жажды умираю над ручьем,

Смеюсь сквозь слезы и тружусь играя.

Куда бы ни пошел, везде мой дом,

Чужбина мне — страна моя родная.

Я знаю все, я ничего не знаю.

Мне из людей всего понятней тот,

Кто лебедицу вороном зовет.

Я сомневаюсь в явном, верю чуду.

Нагой, как червь, пышнее всех господ,

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

 

Я скуп и расточителен во всем.

Я жду и ничего не ожидаю.

Я нищ и я кичусь своим добром.

Трещит мороз — я вижу розы мая.

Долина слез мне радостнее рая.

Зажгут костер — и дрожь меня берет,

Мне сердце отогреет только лед.

Запомню шутку я и вдруг забуду,

И для меня презрение — почет.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

 

Не вижу я, кто бродит под окном,

Но звезды в небе ясно различаю.

Я ночью бодр и засыпаю днем.

Я по земле с опаскою ступаю,

Не вехам, а туману доверяю.

Глухой меня услышит и поймет,

И для меня полыни горше мед.

Но как понять, где правда, где причуда?

И сколько истин? Потерял им счет.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

 

Не знаю, что длиннее — час иль год,

Ручей иль море переходят вброд?

Из рая я уйду, в аду побуду.

Отчаянье мне веру придает.

Я всеми принят, изгнан отовсюду.

В то время ему казалось, что это вот прямо о нем написано… Но сейчас для него было гораздо важнее быть принятым не всеми и не быть изгнанным оттуда, где, верит он, ждут его родные души…

 

* * *

 

…Косте тоже не спалось. Если коротко — он влюбился.

Он пришел домой около полуночи.

— Сам не звонишь, твой телефон недоступен — ну разве можно так, Костя? Где-то испачкался…

— Прости, мама. Заряд кончился… Я задержался. По работе…

— Задержался — так позвони, — по второму кругу начала мама.

— Да, мама, конечно. Ты не беспокойся уже, ложись…

— Суп на плите.

— Спасибо…

Он увидел, что действительно где-то шаркнулся рукавом куртки, низ джинсов тоже в грязи. Но зато выпутался из заварушки без единой ссадины.

Он разогрел и торопливо поел суп. Полазал в интернете… Понял, что не знает фамилию Любы и не может найти ее в соцсетях… А до утра, когда они снова увидятся… Еще шесть часов до восьми утра…

«А интересное дело завязывается с этим Покровским. Вдруг и правда кто-то решил, что он или его племянник, как «наследники Затеи», знают секрет сокровищ Ивана Грозного? Книга издана в местном издательстве совсем недавно. В интернете старик вряд ли что-то выставлял — компьютер у него есть, старенький, в качестве печатной машинки, но с интернетом он не дружит. Значит, это какие-то местные искатели сокровищ… Впрочем, утечка за пределы региона не исключена. Текстом мог заинтересоваться кто-то из работников издательства и поделиться им уже с кем угодно. Далее — обязательные экземпляры отправляются издательством в Книжную палату. Так что — откуда угодно могут быть эти кладоискатели. Но адрес Покровского нашли быстро и уже знают, где живет Борис Затеин и что он занимается пчеловодством… Ладно, скоро мы все это узнаем… На тренировку не сходил сегодня, Субботин бурчать будет, мол, не готовишься, это отбор на Россию, упустишь шанс… Завтра надо бы на тренировку. Надо форму с утра с собой взять…» Об этом думал, уже усыпая, видя ее лицо, слыша ее голос…

 

* * *

 

…Любе Костя понравился… «Хороший парень…» — большего она не позволяла себе думать. «Дедушка этот тоже интересный. Очень интересный. Надо будет попросить у Кости и прочитать его книгу… Да, Костя… Он позвонит утром. Надо не проспать… Надо, чтобы родители не поняли, что я завтра утром иду не в институт… Так, а почему это я не иду в институт? Да я же сама с ними напросилась… Уже через шесть часов он позвонит… Целых шесть…»

 

* * *

 

…Ольга Степановна была уверена, что приходили к Игоряше (так она когда-то звала его в разговорах с другими жильцами дома, но в глаза называла только Игорем) его бывшие дружки. Ни в какие сокровища она не верила, а книжек его, журналов и газет с его публикациями никогда не читала. «Да что он может там написать? Наверное, все о своих дружках! А ведь такой парень был — из интеллигентной семьи: отец — финансист, мать — музыкант, все родственники — или священники, или преподаватели, музыканты… И вот угораздило же связаться со шпаной». Она и в десять-одиннадцать лет — точно так же говорила и думала (повторяя рассуждения своей матери и соседок)…

— Держи, малявочка, — сказал однажды Игоряша, проходя мимо (она сидела на ступеньке крыльца), и подал ей какое-то красивое колечко. И ушел сразу в свою дверь, даже не взглянул. А она уже и не «малявочка» была — четырнадцать лет. А ему лет восемнадцать, он уже первый раз отсидел. Она взяла колечко, надела на пальчик…

Мать сразу увидела, спросила:

— Это откуда?

Пришлось сказать.

— Снимай, а то с пальцем отпазгну! Не хватало еще ворованное носить! — Забрала и пошла в квартиру Покровских. Вернулась и рассказывала:

— Мне еще и говорил: да ты чего, теть Зина, я ж купил. Ты че… Тюремщик!

— Вообще-то, мама, тюремщики — это надзиратели, — сказала она в ответ матери. До сих пор в точности эту фразу помнит — откуда что и взялось.

— Чего? Ты-то мне еще…

Годы прошли, жизнь целая — она вышла замуж, жили в этой же квартире. Двоих детей родила, воспитала. Мужа-железнодорожника похоронила… И все эти годы параллельно жил Игорек своей странной жизнью — пропадал на годы, снова появлялся. Пока не вернулся в этот дом насовсем… «А как был шпаной, так и остался!», — почему-то обиженно думала Ольга Степановна. Еще она подумала о том, что правнучке Любаше явно понравился этот мальчик. Вот только связался он с Игорьком, и как бы тот не испортил ему жизнь…

 

* * *

 

Борис Васильевич Затеин, крепкий шестидесятилетний мужчина с курчавой седой бородой, обошел свой двор в селе Ларионово: прижался ухом, (ничего не было слышно) к двери омшаника, в котором стояли ульи, зимовали его пчелы. Прошел вдоль высокого сплошного забора. Потрепал загривок «кавказца»-охранника, сидящего в конуре и периодически пробегавшего по двору вдоль натянутого каната, к которому привязана цепь. Пошел в дом, в котором уже вечный и незамечаемый запах меда и воска, а возможно и ладана. Этот дом остался еще от прадеда, а у Затеиных в каждом поколении были священники и пчеловоды.

Борис сел за свой стол — рядом металлический шкаф, в котором хранятся ружье-тулка и охотничий карабин. Пусть кто без спроса сунется — усмехнулся. Он раскрыл и стал читать книгу Игоря Покровского, пытаясь понять, что в ней выдумано, а что от знания…

 

«Царский наместник, боярый муж Затея Иванович, спустился в тайный погреб под своими хоромами, его сопровождал архитектор — чернявый и востроносый, говорил он на ломаном русском языке. В руках немого, невысокого, но очень широкого в плечах, стража, сопровождавшего их, полыхал факел, и зловещие тени шевелились на стенах и сводах, как посланцы незримого мира…

— Сие лишь первый, начальный зал, — самодовольно сказал италиец.

Он подошел к стене, толкнул каменную плиту, и открылся еще один ход, узкие ступени уводили вниз.

— Сей ход ведет к реке, и есть спасение на случай опасности, — говорил архитектор, идя впереди. Вдруг он остановился, замер и факелоносец, и Затея. Архитектор, снова что-то сдвинул в стене, и открылась еще одна боковая дверь. Там был еще один тайный схрон.

Затея осмотрелся, кивнул.

— А теперь поедем к Иллариону.

Он вернулся в свои покои, а вскоре к крыльцу был подан возок, правил которым все тот же немой страж. Затея и архитектор сели в него и поехали в монастырь, в котором тоже велось большое строительство. Стены по всему периметру еще были деревянные — временные, но прочные. Велось строительство и каменных стен с угловыми и воротными башнями. А внутри уже был освящен собор. Вдоль стен стояли частью каменные, частью деревянные кельи… Они въехали через центральные ворота с надвратной церковью. Настоятель сам встречал их в этот поздний час…

И там осмотрел Затея тайные подземелья…

А уже утром все тот же неутомимый и особо доверенный, немой или умевший всегда молчать человек выехал из города, один, на неприметном, но быстром жеребчике. Он выехал через западные ворота, но через десяток верст свернул на лесную дорогу и стал забирать все южнее; переночевав в лесу, он вышел к московской дороге и еще долго ехал не по большаку, а лесными дорогами вдоль него.

Тайный гонец вез послание грозному царю Иоанну Васильевичу о том, что все готово к принятию сокровищ…»

 

Так ли было на самом деле, как писал в своей книге Игорь Петрович Покровский, иначе ли — нам, людям двадцать первого века, не ведомо…

 

5

 

Марат Олегович Чертов одним из первых прочитал книгу Игоря Покровского (она недавно поступила в университетскую библиотеку). Профессор Чертов, подумав, решил, что автор знает что-то большее, чем то, что выдает в книге. Возможно, у него, как наследника Затеи, есть какие-то документы, или, например, он знает какое-то семейное предание…

Что именно в Заволжске хранится как минимум немалая часть сокровищ Ивана Грозного, Марат Олегович вычислил давно. Еще лет двадцать назад, когда пришел на истфак молодым преподавателем. Он сблизился с музейщиками, особо его интересовал отдел музея, расположенный в Спасском-Илларионовом монастыре… За эти годы были интересные находки, но он рассчитывал на большее.

Профессор Чертов не верил в то, что библиотека Ивана Грозного, если она была, сохранилась до наших дней. Да и, как говорил академик Лихачев, вряд ли, доживи она до нашего времени, либерия Палеологов имела бы большое культурное значение — основу ее составляли византийские церковные книги, всего лишь… Впрочем, если Иван Васильевич сумел присоединить к своей библиотеке собрание книг Ярослава Мудрого, если, опять же, такое собрание существовало, то теоретически там могли бы быть самые неожиданные и очень древние манускрипты… Все это догадки, все это почти фантастика. А надо всего лишь проверить, не припрятал ли Иван Васильевич при помощи этого Затеи что-то из тех запасов, что создавал он на черный день из конфискованного у опальных бояр имущества.

 

* * *

 

Среди выпускников истфака кого только нет — учителя, работники милиции, чиновники самого разного уровня… Марат Чертов обратился к сотруднику городского УВД.

— Пробей мне, пожалуйста, этого Покровского. Все по нему и по родственникам хотелось бы знать, — говорил майору (впрочем, тот, как и обычно, в штатском), сидя за чашкой чая в ближнем к институту кафе.

— Сделаем, Марат Олегович.

— Ну, и я в долгу не останусь.

Пожали руки и разошлись.

Этот же майор подсказал потом тех, кто бы мог обыскать квартиру Покровского.

Чертов сам с ними встретился. Попросил не только порыться в бумагах, но и понаблюдать за квартирой и ее жильцом, отследить контакты.

Мужики, с которыми свел его майор, были, что называется, «мутные», да для такого дела другие-то и не подходят.

 

Это было частное охранное предприятие — ЧОП — под названием «Защита». Руководил этим предприятием бывший гаишник. После увольнения из ГАИ чем только он ни занимался: и челночил, и предприятие по производству валенок открывал, и фермерское хозяйство создавал. Саня Байкин — так зовут его старые друзья, а за глаза и все остальные. При своем почти двухметровом росте и приличной ширине, да еще и бороде в прибавок, он почему-то никак не тянул на Александра Сергеевича.

Впрочем, ЧОП, в отличие от всех остальных начинаний Байкина, был достаточно успешен. Его «бойцы» официально охраняли государственные и частные объекты: стройки, магазины и тому подобное, а неофициально: выколачивали долги с кредиторов, отслеживали неверных жен и мужей, поджигали машины конкурентов по бизнесу… Но, как говорили они сами и другие о них — «не беспредельничали».

Саня Байкин, выслушав Марата Чертова, решил за это дело взяться лично. В помощники привлек лишь своего зама Сергея Крюкова, носившего незамысловатую кличку Лысый. Он и был лысый, невысокий, очень коренастый, когда-то неплохой боксер, и до сих пор имевший обширные связи среди спортсменов, из которых и набирались бойцы для ЧОПа.

Очень быстро они нашли, где живет Покровский, вычислили и Бориса Затеина.

Проникнув в квартиру Покровского, Байкин и Крюков сразу поняли, что найти здесь, среди этих папок с бумагами, именно то, что интересует заказчика — какие-либо документы, касающиеся Затеи, невозможно. Все-таки посмотрели то, что было на виду. Серега Лысый зачем-то и диван сдвинул, при этом, опуская его, громыхнул об пол.

— Да тихо ты, Лысый!

— Ты смотри, Саня, чего-то есть там…

Байкин помог ему, сдвинули диван и достали давно уже, видимо, завалившуюся за него книгу.

— Франсуа Вийон. Стихи, — прочитал Саня Байкин. — Перевод Э-рен-бур-га…

Он пролистнул книгу, и вдруг выпал из нее листок в клетку. Лысый поднял его:

— Ого, схема какая-то или карта.

— Дай сюда, — Саня Байкин взял листок. Стал рассматривать уже местами стершийся план, нарисованный карандашом. — Главный вход, квадрат четыре… — прочитал Байкин. — Тут непонятно… Ладно, потом. — Он сунул листок во внутренний карман куртки. — Ты в окно гляди, а я еще тут проверю…

Он перебрал одну стопку папок — обычных канцелярских, с завязками… И махнул рукой.

— Ничего тут не найти… А дед небогато живет. Но говорят, что был в авторитете. Чего-то не накопил ничего…

— Он по старым понятиям живет, — откликнулся от окна Лысый. — Слушай, пошли-ка, не он ли там вон с палкой ковыляет.

Они поспешно вышли из квартиры.

— Натоптали, — недовольно пробормотал Байкин, увидев следы на лестнице.

Лысый, молча взял тряпку, лежавшую у входной двери, наспех протер ступени.

— Ну, чего, к пчеловоду сегодня поедем? — спросил он у своего начальника, когда уже вышли на крыльцо.

— Завтра съездим за медом, — ответил Саня Байкин.

Они увидели подходившую к крыльцу девушку и, развернувшись, пошли в сторону своей стоявшей неподалеку машины, серой «Киа».

Лысый обернулся и сказал:

— Девчонка-то в этот же дом пошла, в другой подъезд.

— А-а, там какая-то бабка живет… Давай-ка еще тут посидим, посмотрим, кто еще придет. — Они сели в машину. Из нее хорошо было видно дом, крыльцо, окна…

Девушка вышла из дома минут через пять и легко пошла в сторону центра города — стройная, на каблучках, в джинсах и куртке, с короткой стрижкой темных волос…

— Красивая… — Лысый сказал.

— Ниче, — согласился Саня Байкин.

А вскоре действительно пришел Игорь Петрович Покровский. Чуть задержавшись на крыльце, он прошел в дом.

— Бодрый еще дедок, — сказал Серега Лысый.

— Да-а… Ну, еще подождем немного и поедем.

— Чего ждать-то?

— Подождем.

Байкин получил за работу неплохой аванс, а он привык отрабатывать авансы. Да и сумма по выполнении работы была предложена солидная…

Впрочем, долго им ждать не пришлось. Вдруг распахнулась дверь, и на крыльцо вышел Покровский, но сразу же и вошел в открывшуюся для него вторую дверь.

— Что-то тут очень интенсивное движение, — проговорил Байкин. — Ну, подождем еще.

Лысый вышел из машины и закурил.

— Ты бы не светил фонарем-то, — сказал ему Саня, приоткрыв дверь машины.

Серега молча натянул на голову капюшон черной «толстовки», надетой под кожаную куртку.

Тут и появился у крыльца еще один человек: парень в коричневой кожаной куртке, с сумкой через плечо.

— Это еще кто? — удивился Байкин.

Лысый молча курил, уйдя подальше под деревья.

Они видели, как вышел на крыльцо Покровский, и оба — старик и парень — ушли в его квартиру.

— Я знаю его, — сказал, садясь в машину Лысый. — Это Костя Маров, самбист. Работает он в городской газете.

— В «Вестнике»?

— Ну, вроде… Да, точно, пацаны говорили. В «Заволжском вестнике»

— Это ведь не очень хорошо, что уже журналисты тут закрутились, а? — обеспокоено сказал Саня Байкин.

— Да, пожалуй, — согласился Лысый.

— Вот что, ты созвонись, предупреди ребят, только лишнего им ничего не говори. И надо сегодня этим журналистом заняться. Неплохо бы обеспечить ему больничный на пару недель…

— Ну, добро. Сейчас созвонюсь…

Лысый снова вышел из машины и ушел за угол ближайшего дома, с телефоном у уха.

Байкин продолжал наблюдать за домом.

Потом стало еще интереснее. В квартиру старухи вернулась девушка, с которой они едва не столкнулись на крыльце. А затем и Покров­ский с журналистом-самбистом перешли в квартиру во втором подъезде.

— Это уже на военный совет похоже. Кто там живет?.. Старуха какая-то, — раздраженно говорил Саня Байкин. — А почему мы ничего о ней не знаем?..

Вскоре подъехали двое бойцов, вызванных Лысым.

Заморосил дождь, и Байкину, не евшему с утра, стало совсем тоскливо…

Тут и вышли журналист и девушка. Как договаривались, Серега Лысый с бойцами потихоньку двинул за ними.

А Байкин позвонил Чертову и сказал, что готов передать результат обыска квартиры.

Чертов сразу же назвал кафе в центре города и назначил время: через пятнадцать минут.

Байкин удовлетворенно хмыкнул — скоро он, ну, если не нормально поест, то хоть перекусит. Проверил во внутреннем кармане бумажку с планом из квартиры Покровского и поехал на место встречи.

 

6

 

Утром Костя вскочил, как подпружиненный. Зарядка и обтирание холодной водой давно стали для него радостной необходимостью. Если почему-то он не мог сделать зарядку — ему было плохо и многое не получалось в такой день. Косте приятно было разгонять забитость мышц, тянуть связки, сбрасывать с себя, как лягушачью кожу, сонную вялость. «Сегодня обязательно на тренировку!» — дал сам себе приказ и в сумку положил самбистку, борцовки, спортивные штаны. Чемпионат федерального округа через неделю, а это отбор на чемпионат России. И у него серьезные спортивные планы…

Мама уже готовит на кухне завтрак. Пахнет кофе, поджаренным хлебом и, конечно, сварено яйцо всмятку. «Надо уже придерживать вес. Два килограмма — не много, но лучше скинуть их постепенно…» Думает Костя и ловит себя на том, что о весе, о тренировке, о будущих соревнованиях он думает, чтобы не думать о Любе. Ну, действительно, нельзя же все время думать о ней, нельзя же… Скоро он ее увидит…

— Мама, я сразу с работы — на тренировку.

— Пообедай в столовой.

— Обязательно.

Живут они вдвоем с мамой. Отца он почти не помнит. Фотографии мать долго прятала от него, но Костя нашел. Отец и мама развелись, когда ему было четыре года…

Решил не ждать автобус, а опять же быстрым шагом, переходя иногда и на бег, отправился к Покровскому — будто и не было ночной пробежки. Город маленький и, в общем-то, в течение часа можно легко дойти из любой его точки в любую другую.

У Покровского он был через полчаса.

Тот уже ждал его на крыльце. Стоял в своей обычной куртяжке, с палкой в руке. Уснул он лишь под утро, но двух часов сна ему давно хватало. Он успел и помолиться, и выпить своего крепчайшего чая.

— Здравствуйте, Игорь Петрович.

— Здравствуй, здравствуй, — подал сухую и цепкую еще руку Покровский. — Я такси вызвал, сейчас приедет.

— Игорь Петрович, только мы заедем еще по одному адресу.

— По какому, зачем?

— К Любе. Она с нами попросилась, я обещал.

— Вот это бы не надо, — сказал, качая головой, Покровский, но махнул рукой: — А ладно! Раз уж пообещал…

Дверь на крыльцо приоткрылась, и выглянула Ольга Степановна:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте. Вы там поосторожнее. Слышишь, Игорь?

— Слышу, Степановна, слышу.

И тут она не выдержала вдруг:

— Да что ты все меня Степановной зовешь. Я ведь моложе тебя!..

Но Покровский ничего не ответил ей, потому что в это же время к крыльцу подъехала белая «девятка» — такси.

— Вызывали?

— Вызывали, вызывали…

— В Ларионово? — еще переспросил шофер, круглолицый мужик лет сорока с остатками волос над ушами и на затылке, когда они сели в машину: Покровский справа от водителя, а Костя сзади.

— Да, но сначала нам надо заехать… — Костя сообразил, что не знает и номер дома. Но объяснил шоферу, на какую улицу и к какой остановке автобуса править — дом рядом.

Тот недовольно поморщился, но поехал.

Когда подъезжали, Костя позвонил, и Люба уже выходила из подъезда, когда машина въехала во двор.

— Доброе утро! — улыбнувшись, сказала девушка, усаживаясь на заднее сиденье.

— Доброе, доброе… — ответил Игорь Петрович.

— Привет, — просто сказал Костя Маров.

— Привет, — сказала Люба и опять улыбнулась.

— Итак, молодые люди, едем в село Ларионово, возникшее как монастырский посад. Монастырь же строен Затеей Ивановичем и его сподвижником монахом Илларионом по прямому указанию царя Ивана Васильевича, — рассказывал Покровский. Но, похоже, слушал его один лишь таксист. Костя и Люба, как сели рядом — оба в какое-то странное состояние впали: они поворачивались друг к другу и глупо улыбались, и снова смотрели вперед невидящими глазами, и снова поворачивались и улыбались…

— Итак, отряд под предводительством пана Пушковского разорил Заволжск, но так и не смог взять Спасо-Илларионов монастырь, ставший защитой для многих горожан и сельчан. Понеся тяжелые потери, отряд отошел, но при этом сжег посад, ограбил и разорил окрестные деревни. Кончилось все это плачевно для поляков, литовцев и гулевых казаков, составлявших отряд. Под стенами монастыря они задержались до поздней осени. Снег выпал рано и очень обильный, потом ударили жестокие холода. Грабители замерзали на дорогах и в лесах, их убивали обозленные местные крестьяне. Наконец, из-за стен монастыря вдогонку врагу вышел отряд под водительством Степана Затеи — заволжского воеводы, сына Затеи Ивановича… Так зимой тысяча шестьсот девятнадцатого-двадцатого годов в заволжских лесах был полностью истреблен полуторатысячный отряд пана Пушковского… Таких отрядов тогда много шаталось по северу России… А через год под стенами монастыря в честь победы над врагом была заложена Казанская церковь. Первым настоятелем ее стал один из внуков Затеи Ивановича, так началась церковная ветвь Затеиных… А вот мы уже и подъезжаем…

Таксист покачал головой и уважительно сказал:

— Всю жизнь тут живу, а такого не знал. Вы, наверное, профессор?..

— Профессор, профессор. Сколько с меня? — ответил Покровский и отвел руку журналиста, подающего деньги. — Молодой человек, приберегите ваши финансы на скорое счастливое будущее.

Они вышли из машины. Покровский махнул на прощание водителю, а тот мигнул задними фарами и уехал.

Они стояли перед высоким забором с накрепко закрытыми воротами для въезда машины и тоже глухо закрытой калиткой с глазком, как в квартирной двери. Осмотрелись, не увидели ничего подозрительного. Игорь Петрович нажал кнопку звонка на косяке калитки.

Пару раз негромко тявкнула собака — известила хозяина и предупредила гостей: мол, я здесь. Через пару минут послышались шаги. Щелк­нул замок, бесшумно открылась тяжелая дверь.

— Проходите.

В овчинной, мехом внутрь, безрукавке, с копной кучерявых седеющих волос, бородатый, с лукавым блеском в глазах — он производил впечатления спокойствия, силы и легкой усмешки.

Пожимая руку двоюродному племяннику, Покровский спросил:

— Чего ж, Боря, открываешь, а в глазок не смотришь?

— Да я вас уж давно в окно выцелил, — ответил Затеин. — Карай, место! — строго скомандовал, и здоровенный «кавказец» покорно сел возле своей конуры.

По дорожке из бетонных плит шли к дому. По обеим сторонам дома был сад: голые в это время яблони с корявыми ветками, какие-то кусты. Был сарай во дворе и металлический гараж.

— Ого, какой у вас дом! — с восхищением сказала девушка.

— Дом прадедовский еще, поставлен же, видимо, на месте еще более старого дома. Мы здесь давно сидим, — ответил Затеин, поднимаясь по высокому крыльцу.

Дом, и правда, явно старинный, но крепкий, высокий, не осевший ни одним углом, ухоженный.

— Какой сладкий запах, — опять сказала Люба уже в доме.

— Мед, медок… — ответил хозяин. — Сладкая жизнь — сиди да смотри в окно, как муха тебе деньги носит…

— Это сейчас у тебя спокойно, а в сезон работы хватает. Я бы не смог, — сказал Игорь Петрович.

— Ну, Игорь… — Затеин не договорил, завел в комнату: — Вот здесь и сядем. Рассказывайте.

На столе стоял настоящий самовар, вызвавший у Любы новый прилив восторга, чашки с блюдцами и мед: сотовый на блюде и выкачанный в розетках. Хлеб, удивительно ароматный.

— Только что из печи хлебушек, — сказал пасечник, чем окончательно сразил Любу. — Разливайте чай, берите ложки, хлеб… И рассказывайте все по порядку. А ты чего хлеб-то не берешь? — обратился к Косте.

— Да мне… вес придерживать надо… — ответил парень, сглатывая слюну.

— А-а, спортсмен. Ну, от этого не растолстеешь, а энергии прибавится в тебе.

И Костя не заставил себя больше уговаривать взял кусок хлеба, намазал медом.

— Очень вкусный мед! — сказала Люба, облизывая ложку. — Спасибо вам!

— Спасибо пчелкам, — ответил весело пчеловод. — Я бы вам показал летом, как они работают. А сейчас кормилицы наши отдыхают… Я уверен, что вы, молодой человек, — обратился он к Косте, — проникнетесь уважением к пчелам, потому что вы человек думающий, и в свое время займетесь благородным делом пчеловождения. Как говорил великий пчеловод Петр Прокопович: «Пчеловодство представляет собою благороднейшее занятие для мыслящих людей. Благовидность существования пчел, любопытнейшие в них явления, отличная изящность их произведений, легкое и приятное малоделие при их содержании и управлении и значительный доход, ими доставляемый, без отягощения других, — все сие должно привлекать к пчеловодству и возбуждать желание завестись пчелами».

— Ну, Борис, ты сразу и свою шарманку завел, — оборвал его Игорь Петрович. — Давай потом о пчелах.

— Думаешь, Игорь, то, с чем вы пришли, интереснее, чем пчелы? Сомневаюсь…

Наконец, Игорь Петрович, Люба и Костя последовательно рассказали свои истории.

Затеин поглядывал в окно — подъезд к дому, ворота и калитка были как на ладони, при этом самого хозяина с улицы не увидишь.

Когда они закончили, сказал и он:

— Ну, а я вас обрадую — вчера, уже после твоего, Игорь, звонка, пришел ко мне еще один кладоискатель. Да-да… Я сначала подумал, что эти гаврики, что у тебя рылись. Нет, один. Из Франции приехал. Наш родственник.

— Да ты что?

— Да, Николая Ивановича правнук.

— А кто это — Николай Иванович? — спросил Костя.

— Николай Иванович Затеин — родной брат моего деда Вениамина Ивановича.

— Ну, так он чего приехал-то? — Покровский спросил.

— Родину предков повидать, чего… По-русски говорит неплохо, фамилия, правда, уже не наша и имя: Роже Буа, что ли… Как-то так.

— Не прихватил ли его дед, Николай Иванович, что-то, когда уезжал отсюда во Францию? — спросил, будто бы сам себя, Покровский.

— Что-то мог прихватить, и даже наверняка прихватил, — ответил ему племянник.

— Но мог и здесь оставить весьма многое, — продолжил Игорь Петрович. — И передал по наследству какую-то наводочку, — добавил.

— А зачем тогда ко мне приходил? Если наводка есть? — Затеин вопросом ответил.

— Извините, но нам с Костей тоже хотелось бы знать, о ком и о чем идет речь, — прервала их диалог Люба. — Да, Костя?

— Ага, — буркнул журналист-самбист, доедая второй кусок хлеба с медом.

— Ну, был у нашего деда — настоятеля храма в честь Казанской иконы Божьей Матери села Ларионово — родной брат, богатый помещик, имение его в десяти верстах отсюда, — стал рассказывать Затеин. — Конезаводчик был, обширные сельхозугодья имел. Усадьба по сохранившимся фотографиям и описаниям была очень красивая…

— Она не сохранилась? — спросила разочарованно Люба.

— Увы… в усадьбе разместили колонию для беспризорников. Вскоре усадьба сгорела, а беспризорники разбежались. Кое-что из усадьбы еще до них попало в музей, библиотека вместе с другими дворянскими книжными собраниями стала основой губернской советской библиотеки — нынешней областной. А на месте усадьбы остался лишь запущенный парк, и заросший пруд… Барин был добрый, и, говорят, что его крестьяне предупредили, что его придут завтра арестовывать. Семья его уже была в Париже. Он быстро собрался и в ту же ночь уехал, — рассказал Борис Затеин. И добавил, видимо, для Покровского: — Так что вряд ли он многое успел прихватить.

— Самое интересное, что этот Роже Буа ищет и куда направился… — задумчиво проговорил Костя.

А Затеин ответил просто и исчерпывающе:

— Ищет библиотеку царя Ивана Грозного, а направился в Ярославль.

— Вот как? — Люба первой спросила, но вопросительно уставились на Бориса все.

— Да. Мы долго разговаривали — о нашей родословной, об Иване Грозном, об опричнине… О «Слове о полку Игореве»…

— А «Слово»-то здесь при чем? — Костя спросил.

— Я вот из какой мысли исхожу, — не торопясь, начал пчеловод, подливая из самовара кипяток в заварочный чайник. Самовар фыркал, из крана с брызгами лилась вода, но будто и не обжигали горячие брызги руки Бориса Затеина. — Если библиотека существовала, а она, безусловно, существовала, — ведь то, что Софья Палеолог привезла на Русь книжное собрание — исторический факт. Так вот — Иван Грозный, великий книжник-книгочей и писатель, конечно, продолжал пополнять ее. Собирал все самое лучшее, интересное. Могло ли «Слово…» мимо него пройти? Вряд ли… Думаю, что было оно в этой библиотеке. А где было найдено Мусиным-Пушкиным?

— В Ярославле, — одновременно сказали Покровский, Костя и Люба.

— Верно! Ярославль, между прочим, не входил в опричные земли и поэтому меньше привлекал искателей сокровищ Грозного, не то, что Вологда и Александров, например. И, между прочим, еще с середины семнадцатого века одна из ветвей Затеиных — в Ярославле. Тоже священники в основном… Вот это я и рассказал французскому родственнику и пожелал удачи в поисках.

— Думаешь, он поверил? — Покровский спросил.

— Надеюсь.

Костя задумался на мгновение и вдруг вскинулся:

— А если книги и золото Затеи действительно там?

Затеин ухмыльнулся, но ничего не ответил.

Раздался мелодичный звонок. Все посмотрели в окно, ожидая увидеть вчерашнюю парочку искателей сокровищ. Но у калитки стоял высокий, в длинном кожаном пальто, с залысинами на голове, человек. Неподалеку стояла и его машина. «Мерседес», между прочим…

— Это же Чертов, — удивленно сказала Люба.

— Кто такой? — Затеин спросил.

— Мой институтский преподаватель, историк.

— Неплохо живут институтские преподаватели, — хмыкнул Костя.

— Так он еще в университете госслужбы преподает и чего-то консультирует в правительстве области, — объяснила Люба.

— Так, друзья, давайте-ка быстро со стола уберем, и вот сюда сядете, — Борис открыл неприметную дверь в соседнее помещение. Я думаю, надо поговорить мне с ним один на один. А вы послушаете.

Затеин сам убрал чашки со стола, оставив лишь свою. Покровский, Костя и Люба вошли в соседнюю комнату. Кажется, это был кабинет хозяина. Тут стояло несколько шкафов с книгами, на одной стене было изображено древо рода Затеиных, у задернутого окна стоял большой, на точеных толстых ногах старинный письменный стол…

Пчеловод неторопливо пошел открывать калитку. Внизу прикрикнул на пса, подошел шаркающей походкой, еще и держась за поясницу, к калитке. Покровский наблюдал за ним в щель между шторой и окном. Покачал головой: «Артист, Боря, артист».

Вскоре хозяин и гость вернулись в гостиную, уселись за стол.

— Чайку, — предложил Борис Затеин.

— С медом не откажусь, — добродушно, хотя и с явной наигранностью, ответил гость.

Начался разговор…

 

7

 

— Борис Васильевич, вы принадлежите к старинному роду Затеиных, — начал Чертов. — Меня, как историка, это очень интересует.

— Чай-то пей, медок вот…

Сидевшие в соседней комнате, слышали весь разговор. А Покровский, лучше других знавший своего родственника, представлял и его усмешечку, запутавшуюся в бороде, чувствовал и издевочку в голосе…

— Знаю, что вы занимаетесь своей родословной, доподлинно установили родство с легендарным Затеей…

— Да это и так все знали, — перебил Борис. — Ты чего, библиотеку Ивана Грозного ищешь?

— Ну-у, библиотека-то вряд ли сохранилась, а что Иван Васильевич тайники закладывал на будущее — уверен. И, конечно же, назначал хранителей этих тайников.

— Думаешь, Затея такой хранитель был? Может, и был…

— Борис Васильевич, я предлагаю вот что: если что-то вам известно о сокровищах Затеи Ивановича — поделитесь. Времена изменились, и хранить эту вековую тайну уже ни к чему. Да и, думаю, изрядно поис­трясся запасец-то, прикладывались ведь к нему, и не раз. Если вам известен тайник — я могу помочь с реализацией того, что в нем хранится. Если же место тайника утеряно, я готов помочь с поиском…

Борис с радостью ухватился за предложенную Чертовым подсказку:

— Утеряно, утеряно…

Так намеренно театрально он это сказал, что Люба не выдержала и фыркнула в кулак. На несколько мгновений за дверью установилась тишина. Видимо, гость прислушивался…

— Все давно утеряно, — заговорил снова Борис, прерывая паузу и отвлекая Чертова. — Все забыто. Да Затеиных-то знаешь сколько — ой… Тут вон неподалеку жил барин Затеин. Между прочим, в семнадцатом году убежал в Париж. А богат был так, рассказывают, что он, еще до революции-то, все по загранице ездил, деньги в рулетку спускал, в Париже мадаму содержал, в Петербурге у него квартира была на Невском… Уж так был богат… А здесь у него, говорят, была еще зазноба из крестьянок, и у ней сын от него был, так выучил его и устроил учиться тоже в Петербурге… А еще… Да ты пей чай-то, мед-то бери…

— Да, я знаю про Николая Ивановича Затеина, — уже с нервозностью в голосе отвечал Чертов.

— Так вот, не он ли и прогулял-то все эти тайные богатства? Ну, а что осталось — с собой в Париж и увез.

— То есть, вы ничего не знаете? А книгу родственника вашего Игоря Петровича Покровского читали?

— Игоря-то? Читать? Да ты что, смеешься, что ли… Чего он может знать и написать — полжизни по тюрьмам… А вот знаешь ли ты, что в Ярославле тоже Затеины жили, и тоже — все священники в основном-то. Вот там бы покопать-то…

— А что? Вы что-то знаете про Ярославль? — сразу навострился Чертов.

— Предполагаю, — преувеличенно значительно проговорил Борис Затеин.

— А вот, говорят, что вы родословное древо создали. Нельзя ли глянуть?

— Вот это нет.

— Почему?

— Не люблю незаконченную работу показывать. И откуда все узнали-то — не доделал я древо наше семейное, только до восемнадцатого века дошел да и далеко не всех раскопал… А род наш, надо сказать, со многими знаменитейшими семействами в родстве. Даже с Кутузовыми и Тургеневыми…

— Так нельзя ли мне увидеть то, что уже сделано? Я бы приобрел.

— Нет. А вот медку приобрести не желаешь ли?

— Спасибо, но у меня на мед аллергия, — ответил Марат Олегович Чертов, хотя только что пил чай с медом.

— Ну, тогда, мил человек, ничем тебе и помочь-то больше не смогу.

Послышался звук сдвигаемого стула, скрип двери, шаги на лестнице.

— Ну, Борис, ну, артист, — теперь уже вслух и качая головой, произнес Покровский.

— Что он их всех в Ярославль толкает? А вдруг и правда — в Ярославле что-то есть? — Костя сказал.

— Это как раз понятно, — ответила ему Люба. — Он этих искателей, француза и нашего историка, столкнуть хочет. И ничего там нет.

— Верно говоришь, — кивнул Покровский.

В окно они видели, как Борис Васильевич шел по дорожке к калитке впереди гостя. Шел он медленно, заложив руку за спину. А за ним прямой, как палка, мельча шаги, двигался Чертов, опасливо косясь на пса, который сидел у конуры и тихонько рычал, провожая незнакомого ему человека глазами.

Обратно Борис Затеин возвращался гораздо быстрее, по-молодому на второй этаж взлетел:

— Как я его разделал, а! — довольно воскликнул он, обращаясь к родственнику и его спутникам, которые вышли из комнаты в зал.

— И чего ты их всех в Ярославль-то отправляешь, а? — опять начал Покровский.

— А потому что думаю, что совсем в другой стороне надо искать!

— Да у тебя, поди-ка, и припрятано золотишко-то Затеино, — Игорь Петрович с усмешкой сказал.

— Если бы!.. Я-то наоборот, книгу твою прочитав, думаю что, ты, Игорь, и знаешь, где сокровища хранятся.

— Нет, — серьезно ответил Покровский. — Но, как и ты, Борис, предполагаю, что часть их могла уйти еще при Грозном на восток, к Строгановым. Точнее на организацию похода Ермака Тимофеевича. Но, наверняка, не все, что-то и здесь оставалось — на какие-то средства ведь закупалось оружие и для ополчения князя Дмитрия Пожарского…

— Ну, что же, думаю, что атаку кладоискателей мы временно отбили, и предлагаю, раз уж мы здесь, посетить монастырь, — сказала вдруг Люба. — Да, Костя? — обратилась она к молодому человеку, и тот поспешно кивнул.

— Ну, сходите, — согласился Затеин. — Да, пожалуй, и я с вами прогуляюсь. Давно не был… Только Карая покормлю и пойдем.

— Ну, и я с вами, — сказал Игорь Петрович.

Хозяин накормил своего сторожевого пса — вынес кастрюлю варева, превшего в теплой печке, и они пошли к воротной башне древнего Спасо-Ларионовского монастыря, ныне — музея.

Перед входом в монастырь — церковь, о которой Покровский уже рассказывал Косте и Любе. И сейчас он вдруг сказал:

— Вы идите пока в музей, а я сюда зайду. Потом догоню вас. — Он свернул к Казанскому храму. На паперти остановился, перекрестился с поклоном и, открыв тяжелую дверь, шагнул в храм.

Костя и Люба растерянно смотрели ему в след, а Борис Васильевич сказал:

— Игорь Петрович у нас такой и есть — непредсказуемый. Ну, а мы — как решили, да? Бывали здесь?

— Я была давно, в детстве — по стенам ходила, помню, с родителями, — первой откликнулась Люба.

— Я тоже был с родителями и потом с классом, и еще… — Костя не договорил, что бывал здесь года два назад с другой девушкой…

 

Могучие стены вздымались на пятиметровую высоту, над воротной башней летел в посиневшем небе трубящий ангел…

Небо очистилось от туч, выглянуло солнце. Внутри монастыря было сказочно красиво: от желто-красной листвы вековых лип и еще нестарых кленов, от чешуйчато сверкающей глади пруда, от золотых крестов, плывущих в голубом небе.

— На территории монастыря три церкви. Самая старая — Христа Спасителя, еще при Илларионе была построена. Посмотрите какая красота… И первое, между прочим, каменное, а точнее кирпичное здание в наших местах, — рассказывал Затеин.

— Так сокровища-то, скорее всего, здесь где-то и спрятаны! — воскликнул Костя.

— Представь себе, юноша, такая мысль приходила во многие головы.

Люба фыркнула в кулак, а Костя обиженно замолчал.

— Ну, сразу-то и обижаться… Искали, еще в девятнадцатом веке искали и раньше искали. Да ведь и поляки с казачками в Смутное время трижды пытались монастырь взять. Зачем спрашивается? Людей чтобы положить за тысячу верст от дома? Нет. Знали что-то… И потом искали. Особенно когда монастырь закрыли. А это в восемнадцатом году было, двадцатого века… Эх, храмы-то наши и монастыри тоже ведь мученики…

— Расскажите, — просто попросила Люба.

Они стояли на берегу монастырского пруда, на воде недвижно лежали последние листья этого года. У самого берега, отражаясь в пруду, высилось старое сухое дерево, безжизненно растопырив корявые ветви…

— В тысяча девятьсот восемнадцатом году настоятелем здесь был владыка Макарий, к тому времени уже лет двадцать он был игуменом, вон там его келья была, — Борис Васильевич указал на двухэтажное здание с балконом. — С балкончика этого еще сам Иоанн Кронштадтский к народу обращался. Он бывал здесь не раз, дружил с Макарием… Вот… И революция случилась… В начале восемнадцатого года провели новые власти опись всего церковного имущества. А в мае опять едет комиссия — мол, будем описывать имущество и излишки изымать. Ну, Макарий им говорит — опись была, и никаких излишков у нас нет. А тем, большевикам-то, только ведь повод был нужен. Макария якобы за агитацию арестовали. С ним еще пятерых монахов, остальные разбежались… Все лето их, бедных, в темнице держали, а как был объявлен по стране красный террор, это после покушения на Ленина и убийства Урицкого, вывели их за город, вон туда за монастырь, — снова рукой махнул Затеин, — да всех в одну ямку и положили, расстреляли… Там теперь часовня стоит, не бывали? Все они причислены к лику святых новомучеников… Монастырь поначалу пустовал — вот тогда тут, видимо, и порылись, все кому не лень было…

Они прошли берегом пруда свернули на боковую дорожку у храма, за алтарем которого стояли старинные, в трещинах, с полустершимися надписями могильные памятники и камни. Выделялся большой деревянный крест, поставленный, видимо, не так давно.

— А это что? Кому? — спросила Люба.

— Это братская могила… В двадцать девятом-тридцатом годах в этих стенах был пересыльный лагерь раскулаченных, сколько их тут прошло — тысячи и тысячи, а сколько тут и осталось — умирали от болезней, от голода… Потом воинская часть была тут какая-то, могилы и старые, и новые прировняли, растолкали. Потом музей и по нынешний день — внешний-то порядок они более-менее навели. Когда в девяносто первом году сюда монахи пришли, стали все останки, которые находили то тут, то там, в одно место собирать — потом захоронили…

— А что, тут и монахи живут? — удивилась девушка.

— Живут. Вместе и музей, и монахи уживаются…

По противоположной стороне пруда как раз прошел бородатый человек в темной длинной одежде…

 

* * *

 

Игорь Петрович вошел в Казанский собор. Службы не было, За свечным ящиком стояла женщина в белом платочке. Кивнули друг другу.

Из алтаря вышел священник — молодой, плотный, розовощекий. Покровский подошел к нему, попросил благословения. Потом сказал, доставая из наплечной сумки книгу:

— Вот, отец Владимир, хочу подарить тебе. Ты ведь тоже наш — из Затеиных…

— О-о, Игорь Петрович, спасибо. Подпишите, пожалуйста.

Покровский подписал книгу родственнику-священнику (был он какой-то совсем дальней родней, и фамилия у него была уже другая, но знали, что и он из их рода).

— Что-то вы давно у нас не бывали, Игорь Петрович.

— Да ведь я, отец Владимир, в Лазаревской прихожанин…

— Я знаю, но и нас не забывайте.

— Спасибо. Благослови, батюшка.

И, благословившись, написав записки о поминовении родных и поставив свечу у распятия, Игорь Петрович Покровский вышел из Казан­ской церкви и пошел в монастырь, искать своих спутников.

 

8

 

Роже Буа и не думал уезжать в Ярославль. Во всяком случае, пока не проверит все в Заволжске.

И проверку он решил начать с дома Затеина. Что хозяин водит его за нос, он сразу понял.

Квартиру, а точнее комнату, он снял через интернет поблизости от дома Затеина: нашел карту с указанием всех домов на этой улице, нашел телефон хозяина. И дальше ему повезло: единственным хозяином дома оказался одинокий и весьма сильно выпивающий субъект по имени Леха.

— Выбирай любую комнату и живи, — сказал Леха, пропуская Роже в дом. И француз выбрал ту комнату, из которой даже калитку со двора пчеловода видно. Лехе он дал хороший задаток и попросил особо не распространяться о том, что у него поселился жилец.

— Понял, без базара… А ты чего-то с акцентом говоришь… Не русский, что ли?

— Я из Прибалтики, турист.

— А-а, бывший наш, значит…

— Да-да.

— Ну, вот тебе ключ от дома, и живи, а я пойду прогуляюсь…

В тот же день Леха изрядно затарился и засел в другой половине дома, через коридор, в комнате, и, кажется, с подружкой.

Роже установил наблюдение за домом пчеловода. Он видел, как приехала к нему группа людей, как потом приехал еще один — высокий, сутулый, в кожаном пальто… Вот хозяин выпустил за калитку сутулого гостя, тот сел в стоявший неподалеку автомобиль «Мерседес». Роже сфотографировал и гостя, и автомобиль, и номер автомобиля.

И вот со двора вышла вся компания: все четверо. Один из них, конечно, и есть автор книжки о Затее и тоже его родственник Юрий Покров­ский.

Роже Буа, выждав некоторое время, надел неприметную серую куртку, кепку-бейсболку, обулся в кроссовки и вышел из своей комнаты. В коридоре слышалось какое-то пьяное бормотание хозяина дома Лехи. Француз вышел на улицу, огляделся. И не пошел сразу к дому пчеловода, а двинул в обход, так, чтобы подойти ко двору, обнесенному забором, с тыла.

В его сумке был фотоаппарат, электрошокер, травматический пистолет и еще кое-что по мелочи…

Человек Роже Буа весьма подготовленный и физически, и технически, и еще всяко, потому что еще не так давно он служил в разведке французского «иностранного легиона».

Через забор он перемахнул легко, помня о сторожевом псе, приготовил электрошокер: кто знает, может, этот ненормальный пасечник, уходя, спускает своего зверя с цепи…

Прижимаясь к стене дома, он вышел к фасаду, пес сидел на цепи, но, учуяв его, яростно залаял. Роже снова ушел за дом, обошел его с другой стороны и вышел к задней стене сарая. Он знал, где пасечник может хранить самое ценное.

Пес не видел его, но слышал и чуял, поэтому угрожающе рычал… Ничего, пусть рычит. Одним ударом ноги спецназовец выбил доску и протиснулся в темное, сладко пахнущее пространство. Света из щели не хватало, и он достал из сумки и включил фонарик. Домики-ульи стояли рядами. Около полусотни, как прикинул Роже. Он прислушался, и кроме собачьего рыка, различил равномерный гул, исходящий от домиков.

Но Роже знал, что пчелы уже спят и не опасны… Долго не раздумывая, он и сковырнул крышку с первого улья, посветил внутрь. Живой гудящий ком едино шевелился внутри. Следующий улей, еще один…

Когда первая пчела впилась в шею, он лишь поморщился. Но потом ударила в ухо вторая, третья… Он увидел, как из раскрытых ульев поднимаются темные гудящие облака, и, получая все новые обжигающие удары, кинулся к щели в стене.

Ломанулся на улицу, но его будто отбросило назад — это он зацепился ремнем сумки за гвоздь. Мешая французскую ругань с русской, он отцепил сумку в три прыжка добежал до забора и перемахнул его…

…Когда он входил в дом, из своей комнаты, покачиваясь, вышел Леха, удивленно посмотрел на жильца. Роже, взглянув в висевшее на стене мутное зеркало, тоже удивился…

— Э-э, слышь, латыш или кто ты, эстонец… Это чего с тобой?

Француз едва сдержался, чтобы не влепить оплеуху этому Лехе.

— Пчела… — ответил он, сдерживая стон.

— Да-а, большая же была пчела…

— У вас не будет обезболивающего? — спросил Роже.

— Конечно, будет, заходи! — Леха раскрыл дверь в комнату. Там на столе стояла початая бутылка водки, какая-то закуска и сидела довольно симпатичная особа: девица с осветленными волосами и, именно это сразу бросилось в глаза французу — с квадратными зелеными ногтями. Потом он посмотрел в ее глаза…

— Это самое лучшее обезболивающее, — подавая стакан, сказал Леха.

Роже Буа как-то покорно и обреченно принял посуду.

— Ну, за здоровье! — провозгласил Леха.

 

9

 

Они часа полтора ходили по монастырю-музею. Прошлись по стене, осмотрели башни. Постояли у действующего монастырского храма и не вошли в него…

— Я не готова, — сказала Люба, которая была в джинсах и без платка.

— Я в другой раз, — сказал и Костя.

Бродили снова между могильных камней…

— Затея Иванович и первые Затеины, наверняка, где-то здесь похоронены, а вот с начала девятнадцатого века уже на Покровском кладбище в основном хоронили и Затеиных, и Покровских, в усадьбе тоже свое было кладбище. Ну, а потом — уже на новом… — говорил Игорь Петрович…

— Ну что, пойдем ко мне, пообедаем, — позвал Борис Затеин.

— Нет, спасибо…

— Спасибо…

— Нет, Борис, я уж дома…

— А пойдемте в кафе зайдем, — позвала Люба. Они стояли у входа в полуподвальное помещение, оформленное под средневековый кабак.

— Ну, это уж совсем баловство, — Борис возмутился. — Идемте ко мне!

— Нет.

— Ну, как хотите. Я тогда, с вашего позволения, откланиваюсь, — сказал он, подавая руку Косте. — На связи, если что, — добавил.

— Ну пока, — сказал ему Покровский, подавая руку. — Пусть ребята кофейком балуются, а я и тут в церковку зайду, давно не был…

Затеин пошел домой. Костя и Люба в кафе. Игорь Петрович в монастырскую церковь…

 

* * *

 

В город из Ларионова их вез тот же таксист. Он уже с уважением посматривал на «профессора» Покровского, который на этот раз лишь сказал задумчиво: «Может, и зря я все это написал…», — и замолчал.

— Нет-нет, что вы, не зря, — с заднего сиденья сказала Люба.

Костя ничего не сказал. Ему не хотелось расставаться с девушкой, но надо было идти на тренировку.

Костя и Люба вышли у ее дома. Игорь Петрович поехал дальше, к себе. Там уже давно ждала его Ольга Степановна с тем, чтобы расспросить о событиях дня.

Костя, простившись с Любой, бегом бежал до спортзала.

Юрий Михайлович Субботин — тренер, увидев его, входящего в зал, покачал головой. На ковре уже шла разминка. Костя опаздывал.

— Опаздываем, господин Маров, — с ехидцей и обидой проговорил Субботин — невысокий, с туго обтянутым спортивным костюмом брюшком и с обширной лысиной. — Давай-ка на весы, — кивнул в угол, где стояли напольные электронные весы.

— Сколько? — спросил тренер, когда Костя, завязывая пояс самбист­ки, вернулся к ковру.

— Семьдесят шесть.

Субботин опять покачал головой.

— Да нормально все будет, — заверил его Костя, шаркнув подошвами борцовок по покрышке, побежал по краю ковра, пожимая при этом руки парням — товарищам по команде.

Зал большой, разделен на две половины огромным тяжелым занавесом. Занавес приоткрыт и видно, как в другой половине зала тренируются боксеры. Кто-то в парах передвигается на ринге, резко, на выдохе, нанося удары, кто-то внизу — вокруг ринга. Слышны удары по мешкам и грушам… Тренер боксеров — высокий, длиннорукий, работает с кем-то «на лапах»…

Впрочем, особо по сторонам некогда смотреть, разминаться надо. И Костя вместе со всеми разминался: «плечевой пояс», кисти, стопы, колени… В этой многолетней последовательности и отработанности движений ему хорошо думалось…

Думалось о том, что завтра надо идти на работу и полдня сидеть на скучном официальном мероприятии… Думалось и о том, как дальше будет развиваться вся эта история с Затеей, удастся ли написать интересный материал о ней… Думалось и о том, что соревнования — чемпионат федерального округа, уже совсем скоро, и что это отбор на чемпионат страны и его шанс, который надо бы не упустить…

А когда он подумал о Любе, тренер Юрий Михайлович Субботин скомандовал:

— Разбиваемся на пары, борьба в партере.

И уже некогда было думать о чем-то кроме борьбы, потому что в пару с ним встал Сашка Смирнов, очень сильный партевик — только зевни, мигом руку или ногу отломает…

Потом в стойке отрабатывали броски и боролись… И через полтора часа Костя Маров с наслаждением стоял под тугими теплыми душевыми струями, упруго хлеставшими по голове и спине…

— Костян, тебя подкинуть? — спросил-предложил Сашка Смирнов.

— Давай…

На выходе через стеклянную дверь Костя увидел фигуру, показавшуюся знакомой. Невысокий, очень широкоплечий человек в кожаной куртке и накинутом на голову капюшоне толстовки стоял у машины — серой «Киа».

— Подожди, — остановил Костя Сашку.

Еще один высокий и бородатый разговаривал с кем-то из боксеров. Потом боксер отошел в сторону, а эти двое сели в машину…

— Ты их не знаешь? — спросил Костя у приятеля.

— Нет, а чего?..

— Да надо бы…

— Сейчас у боксеров спросим…

Как раз выходил знакомый парень-боксер, он-то и сказал сразу, что в машине этой приезжают некие Саня Байкин и Серега Крюков…

— А чего они ездят-то?

— Да наших в свою охранную фирму зазывают, — ответил боксер.

Так Костя Маров узнал о ЧОПе «Защита».

Серая машина ЧОПовцев вскоре уехала. Сашка Смирнов и Костя сели в Сашкину «Ладу-калину».

— Что-то новенькое у тебя, — сказал Костя.

— Старую продал, доплатил, взял эту, — пояснил Сашка. — А кто это такие-то, чего ты от них прячешься?

— Да я не прячусь… Кажется с этим Крюковым я вчера и перемахнулся… — и Костя рассказал о недавней стычке.

— А этот — высокий, тоже там был?

— Нет, этого не было. Другие бойцы ЧОП… чоп, чоп, чоп…

Парни рассмеялись.

— Так они тебя, что ли, искали здесь? — спросил опять Сашка.

— Нет, думаю, что случайно. Я ведь их раньше не знал, и они меня… И тут не скрывались… Ну, ладно, спасибо, до завтра.

Машина встала у его дома, и Костя вышел.

— До завтра. Ты звони, если что… — ответил Сашка и тронул машину.

Костя глянул вверх, где на пятом этаже горел свет, ждала его мама…

 

10

 

На следующее утро Игорь Петрович Покровский вышел на конечной остановке автобуса, у входа на кладбище сидели в рядок женщины, торговавшие искусственными цветами, и хотя Игорь Петрович такие цветы не любил — купил две красные розы и две белые…

Вспомнилось, как после последней отсидки искал могилы родителей и еле нашел, тогда и нарисовал для себя планчик… С тех пор, конечно, дорогу к могилам запомнил и без плана, хотя бывал не очень часто, может, раз в полгода… А тут что-то так потянуло…

Кладбище уже старое. «Заселять» его начали еще до войны. Целый большой район его — захоронения умерших в госпиталях Заволжска раненых солдат. Теперь тут и обелиск стоит, к которому каждую весну возлагают венки и цветы…

Мимо обелиска, мимо грустных оград, голых деревьев, засыпанных листвой могил…

Марат Олегович Чертов поджидал его у могил отца и матери… Или не поджидал? Потому что и он явно удивился, увидев Покровского…

…Рассматривая переданный ему план, Чертов не сразу, но понял, что это старое кладбище. Ну, это в народе так называют — «старое», а на самом деле, кладбище появилось в тридцатых годах прошлого века. И если, например, искать действительно старинные захоронения Затеиных, то это следует делать как раз на монастырском кладбище или на других старых кладбищах, а они были раньше почти у каждой церкви…

И все же решил, что надо и сюда съездить, посмотреть, убедиться, что не ошибся…

Доехал до кладбища, припарковал машину чуть в стороне от входа, развернул план и почти без заминок дошел вот досюда (значит, не ошибся, что это план прохода к могилам). Только уже в конце заплутал. Дорожка, указанная в плане, обрывалась у высокого памятника — вот он, и фамилия на нем Гусев — все верно, а дальше, ограды поставлены тесно. Во многие уже вросли кусты и деревья… В общем, и ботинки испачкал, и низ плаща… Нашел — вот они, в единой ограде два старых металлических, крашенных серебрянкой надгробия без фотографий: Мария Семеновна, Петр Григорьевич… А рядом, тут же в ограде, достаточное место и для еще одной могилы…

Конечно, искать тут было нечего. Но увидев приближающегося Покровского, понял, что интуиция его не подвела, и приехал он сюда не случайно и не напрасно… Он дождался, когда Игорь Петрович приблизится, и первым поздоровался.

— Здрасьте, здрасьте. И что же вы тут ищете? — грубовато ответил Покровский.

— Ищу, могилу родственника да вот заплутал, давно не был, — ответил Чертов, законно предполагая, что старик не знает, кто он такой. — Фамилию увидел вот знакомую. Я по роду деятельности занимаюсь историей заволжских родов…

Покровский, не отвечая ему и будто бы даже не слушая, прислонил к ограде свою палку, достал из пакета тряпку, протер надгробия, таблички с надписями, смахнул увядшие листья…

— Вот здесь и меня положат, — сказал, встав на свободном месте, выпрямившись…

— А есть кому положить-то? — спросил Чертов.

— Так уж незарытым-то всяко не оставят, — усмехнулся старик и добавил: — Вот Борис, у которого вы вчера были, и положит.

— А-а-а, — скривил губы в усмешке Чертов и сел на мокрую скамейку. — Ну, тогда напрямую и поговорим. Меня интересуют все сведения о Затее…

— Дак я в книжке все написал, купите и читайте.

— Это все беллетристика, а вы ведь знаете что-то большее…

— Если бы что-то знал, зачем бы стал писать книгу, привлекать внимание?

— Это да… Ну, видимо, тщеславие…

Чертов, достал из кармана плаща сигареты, прикурил от зажигалки. Протянул раскрытую пачку Покровскому.

— Нет, — старик мотнул головой. — Ничего я не знаю. Если что-то и спрятал Затея Иванович если и передал свой секрет потомкам, до нас с Борисом это не дошло. Не достойны мы…

— Ну, за Бориса вы не спешите говорить. Очень не прост этот ваш пасечник.

— Боря, да, не прост, — усмехнулся Игорь Петрович, вспомнив, как вчера племянник разыгрывал этого профессора.

— Так где же, по-вашему, мог Затея припрятать сокровища, в том числе либерию Палеологов?

— А вы с какой целью интересуетесь? — изменившимся голосом, будто помолодев лет на сорок спросил Покровский.

— С научной, Игорь Петрович, с научной…

— Так вот здесь и копай, — топнул Покровский ногой.

— Торопишься, — поднялся Чертов со скамейки. — Будешь там. А где он все припрятал, я и так знаю.

— Где же? Даже интересно.

— Так ты ж сам написал. Ясно же — в монастыре. И Боря там рядом живет — присматривает. И поп этот в церкви рядом с монастырем… Все я понял, и ты мне, старик, не мешай. — Чертов бросил окурок под ноги, вдавил каблуком в землю, поднялся и вышел за ограду. — Не мешай…

Он был недоволен тем, что сорвался и рассказал этому бывшему вору о своих догадках.

Игорь Петрович вздохнул, как-то сразу сгорбился, поковылял к скамейке, склонившись, выколупал из земли окурок, выкинул в мокрую траву за ограду, вытер тряпкой скамейку, тяжело сел…

— Простите меня, родные, — прошептал, склонив голову на грудь…

 

11

 

Близился день соревнований. Костя упорно тренировался, готовился, не хотел упустить свой шанс.

Для газеты он написал небольшую информацию про книгу о Затее и пока этим и ограничился. Завяз в теме вывоза коммунальных отходов… «Черт ногу сломит в этом мусоре!» — сказал в сердцах и понял, что, наверное, это и будет заголовок статьи…

— Приду болеть за тебя, — сказала Люба накануне соревнований.

— После института?

— Нет уж, с самого утра пойду, прогуляю день!

— Боишься, что я вылечу после первой же схватки? — усмехнулся Костя.

— Ничего я не боюсь… Хочу и все… — сказала Люба.

Они зашли в то самое кафе, в которое заходили в первый день знакомства.

— Странно, кажется, что это было очень давно, — сказала она, садясь за столик.

— Что?

— Наше знакомство…

— Мне кажется, что я тебя всю жизнь знал, — сказал Костя.

 

… — Ребята, каждый из вас имеет шанс, я вам дал все, что мог — теперь сами постарайтесь. Не каждый год такие соревнования дома проходят, где и стены помогают. И даже потолок!..

— Михалыч у нас — златоуст, — посмеивался Саня Смирнов, когда подвозил Костю после тренировки. — Даже потолок, говорит, помогает…

— Ну, завтра поборемся, — отвечал Костя.

Они да и многие другие ребята занимались у Юрия Михайловича Субботина с детства и, хоть посмеивались, но любили его. А уж он — жил работой и своими парнями…

На взвешивании Костя Маров был «тютелька в тютельку». Тренер одобрительно кивнул.

Костя вышел в зал, на разминку… Знакомая и всегда волнующая атмосфера соревнований захлестнула его. В толпе таких же крепких ребят в спортивных костюмах, надетых поверх самбистских курток, бежал он по краю ковра, мягко пружинившего под борцовками. Заученно, как ритуал, помогающий и разогреть мышцы, и сосредоточиться, выполнял упражнения разминки: рывки и вращения руками, наклоны туловища, растяжки. Разминал стопы и пальцы рук, и даже уши и брови. Так же разминался рядом Сашка и другие ребята из его группы, и еще десятки парней из десятка городов.

Это был чемпионат федерального округа, победитель попадал на чемпионат России. Есть за что побиться…

За годы занятий самбо Костя участвовал во многих соревнованиях, много раз он выигрывал, много и проигрывал…

Два года назад он выиграл «мастерский» турнир и выполнил норматив мастера спорта. Потом ушел на год в армию, это было и неплохо, с одной стороны — отдохнул от самбо, которым занимался к тому времени уже лет десять, но пропустил год — не участвовал в чемпионате федерального округа. В прошлом году он занял на таких соревнованиях лишь третье место и не попал на финальную часть чемпионата страны. И вот — реальный шанс…

Первая схватка с парнем из соседней области, которого он знал, не раз встречался с ним на соревнованиях. Это вроде бы хорошо, что знаешь его слабые и сильные стороны, но он тоже о тебе многое знает. Правда, Костя приготовил для таких, знающих его соперников, пару сюрпризов, но ведь не исключено, что сюрпризы приготовили и они…

Костя хорошо размялся, он всегда чувствовал это состояние — разо­гретых мышц, легкости и внутренней собранности и старался удержать его в себе весь соревновательный день.

Он болел за ребят из своей команды, что-то кричал вместе со всеми, подсказывал, но все это было поверхностно, он умел сохранить энергию для собственной схватки. И только когда назвали его фамилию и надо было выходить на ковер, он с удивлением понял, что он не увидел Любу, более того, он и не ждал и не искал ее, он забыл, что она должна прийти… Ему стало жарко от мысли, что она стоит сейчас где-то на балконе спортзала и обиженно ждет, когда он посмотрит на нее… А может, и вообще ушла! Но ведь могла бы позвонить… Могла бы, но телефон убран глубоко в сумку, как и все отвлекающее от борьбы. И он, сняв спортивный костюм, перевязав узел на поясе самбистки, уже выходит в красный угол ковра. И все же глаза скользят по балкону, и тут он видит и слышит Любу:

— Костя, — она помахала рукой. — Давай!

И Костя успокоился, по жесту арбитра прошел на середину, пожал руку соперника. После короткой борьбы за захват, Костя сумел взять отворот и рукав и сразу же провел атаку… Никаких сюрпризов не понадобилось. Или такая быстрая атака сама по себе оказалась сюрпризом для противника. Но схватка тут же и закончилась.

— В этой встрече за восемь секунд чистым броском победил Константин Маров, Заволжск, — объявил судья-информатор.

— Ура! — Это крикнула с балкона Люба.

Костя хотел сразу побежать к ней, но его задержал Субботин.

Пожал руку, сказал спокойно:

— Молодец, Костик. Но не расслабляйся. Следующий Лейкин у тебя — повнимательнее, в партер не залезай с ним.

— Да-да, — не слыша тренера и не сводя глаз с Любы, отвечал Костя Маров.

— Не расслабляйся, — уже жестко сказал тренер. — Девочка никуда не денется, а шанса на Россию попасть может больше и не быть. — И отвернулся, уже Сашке Смирнову говорил: — Давай готовься, повнимательнее, завяжись в партере… И побежал к другому ковру, где боролся парень из их группы: — Балл! Судья, балл! — кричал он на бегу, увидев судейскую ошибку (как ему казалось).

— Балл! — закричал Костя и все его товарищи по команде…

— Балл! — раздался девичий голос сверху, и Костя опомнился, быстро надел поверх самбистки спортивный костюм и, наконец, пошел на балкон.

— Молодец! Здорово! — девушка на мгновение прижалась к нему, коснулась щекой его щеки, обожгла.

— Ты давно пришла?

— Нет, только что, хорошо, что успела увидеть твою борьбу. Как ты здорово его бросил! Такого здоровяка…

— Мы в одной весовой категории…

— Не может быть…

…Вторая схватка действительно оказалась гораздо более серьезной, чем первая.

Все знали, что ярославец Илья Лейкин великолепно борется в партере, и почти все попадались ему на болевые приемы — на ногу или на руку.

Костя Маров попал на болевой на руку. Еще несколько секунд и Лейкин неизбежно разорвет его защитный захват и начнет перегибать руку против локтевого сгиба.

…Люба не совсем понимала, что происходит там, на борцовском ковре (очень красивом — ярко-желтом, обведенном красной полосой, на голубом фоне, и хочется потрогать — насколько он мягкий, так падают на него борцы, что страшно).

Видит она только, что Костя лежит на спине, сбоку сидит, заворотив на него ноги здоровенный мужик и явно собирается ломать Косте руку…

— Уходи! Мости! Уходи! — кричат ребята из его команды.

— Уходи, Костя, уходи! — вслед за ними закричала и Люба, пристукивая кулаками по перилам балкона.

…Это легко сказать: уходи… Каким-то неимоверным усилием, с рычанием даже, Костя Маров, встав на мост, выкрутился на колени и сумел подняться и приподнять противника над ковром. Раздался свисток арбитра…

Люба поняла, что Костя ушел из опасного положения и закричала:

— Костя, Костя, брось его! Брось!

И вдруг поняла, что если не весь зал, то почти весь, все мужские глаза в нем, обращены на нее… И… встряхнув своей мальчишеской прической она снова крикнула:

— Костя! Давай!

И Костя дал. Провел молниеносную атаку — проход в ноги. Получил всего лишь балл, но и до конца встречи оставалось несколько секунд…

 

…Костя выиграл еще две встречи и вышел в финал.

— С такой поддержкой чего и не выигрывать…

— Попроси, чтобы и за нас так же болела…

— О, счастливчик!

Так посмеивались друзья по команде.

А Сашка Смирнов сказал сурово и весомо:

— Попробуй только не женись. Обязан!

— Разберусь! — ответил Костя и не сдержал улыбку от уха до уха.

Конечно, он не мог в тот день проиграть, просто не мог…

— Вот что значит мотивация, — сказал тренер Субботин. — Ну, теперь готовиться надо серьезно, Константин. На Россию поедем через месяц. Форму держать!..

Сашка Смирнов подвез их к дому Любиной прабабушки.

— Счастливо вам!

— И тебе. Завтра отдохнем, а послезавтра в зале встретимся.

— Да!

Сашка занял второе место в своей весовой категории и тоже отобрался на чемпионат России.

 

12

 

Игорь Петрович Покровский сидел в комнате квартиры Ольги Степановны за круглым столом и пил чай.

— О, молодежь! Ну, как успехи? Садись, — он протянул Косте сухую цепкую руку.

— Он у нас чемпион! — ответила за Костю Люба.

— Ну-у… — Покровский покачал головой.

— Вот что, давайте-ка нормально поешьте, — сказала Ольга Степановна и принесла с кухни кастрюлю с супом, налила Косте и Любе, они не отказывались.

— Домой позвонила? — спросила она у Любы.

— Позвонила, сказала, что у тебя останусь.

— И я позвонил маме, — сказал Костя и посмотрел на часы. Было еще не поздно — около семи вечера.

Когда с супом и жареной картошкой было покончено и уже все вместе взялись за чай, Покровский сказал, прихлопнув ладонью по пачке бумаги, которая лежала рядом с ним на столе, и на которую давно уже посматривали Люба и Костя:

— Ну, а я тоже не похвастаюсь, но поделюсь — закончил роман.

— Ого! — промычал Костя, дожевывая пирожок.

— Как называется? — спросила Люба.

— «Великий нестяжатель» называется. О святом Ниле Сорском.

Костя вспомнил, что Игорь Петрович уже что-то говорил ему об этом святом. Но спросил сейчас о другом:

— А наши общие знакомые больше не беспокоили вас или Бориса?

— Нет. Как-то успокоились они. Да и ладно, и добро… Поняли, что у нас искать нечего…

— Странный все-таки подбор героев в ваших книгах, Игорь Петрович: Франсуа Вийон, Затея и Нил Сорский, — подал голос Костя.

— Да, интересно, — прибавила Люба.

— Нет, ребята, тут все логично для меня… Все одно из другого и одно к одному… Затея — мой предок, Франсуа — это я, а Нил — это то, к чему я стремлюсь… Да вы, почитайте, что я тут говорю… Цветы добродетели расцветают от безмолвия, — сказал он непонятно.

— Да уж, помолчать бы нам иногда не мешает, — вставила слово Ольга Степановна.

 

…Именно так и видел для себя Покровский: поэт-уголовник Франсуа Вийон — это он Игоряха Покровский по кличке Поп. Затея — предок, которого он уважал и пытался понять. Нил Сорский — святой, известный своим нестяжательством, и к тому же великий книжник — и переписчик, и писатель… Путь от вора к святому — вот как виделась ему своя собственная жизнь теперь. Не к святости, конечно, а хотя бы к подражанию Нилу.

Он снова вспомнил того священника, отца Вениамина, с которым пришлось быть в одной камере.

— Ты, Георгий, прям книгочей, — видя, что Покровский читает книги из тюремной библиотеки. — А по тому, как не имеешь ничего — нестяжатель. Нил Сорский.

— Это кто такой? Расскажи…

Священник обладал и хорошей памятью, и даром слова. И перед тюремными сидельцами разворачивались картины из давнего пятнадцатого века… Дороги русского Севера и православного Афона, Святая земля и скит в лесных дебрях… И человек, поставивший внутреннее делание, служение Богу выше всех благ земных…

Уже позже, освободившись, отойдя от дел, прочитал Игорь Покров­ский житие Нила и жития многих святых… Услышал, что пустынь Нила Сорского, в которой долгие годы был интернат для душевнобольных, возвращена церкви, и в ней возрождается монашеская жизнь. Нет, о монашестве, об уходе в пустынь он уже не думал — какой из него монах; а вот хоть побывать, помолиться в месте духовных подвигов Нила… Эта мечта в душе теплилась, и он собирался съездить туда при первой же возможности…

 

Косте позвонила на мобильный телефон мама, и он почему-то постеснялся отвечать ей за столом, поднялся, вышел из комнаты в коридор.

— Да, мама, да… Я уже выхожу, скоро буду, не беспокойся…

В окне кухни он увидел огненные всполохи, выглянул на улицу и тут же бросился в комнату:

— Пожар! Берите документы и одежду, и на улицу. Люба, вызывай пожарных! — крикнул он и бросился снова в кухню, схватил ведро, открыл кран водопровода, через окно стал плескать воду на горящую заднюю стену дома…

Что-то кричали Люба и Ольга Степановна, подбежали какие-то люди с улицы, вскоре завыла пожарная сирена…

— Быстро на улицу! — крикнул и толкнул Костю к выходу пожарный. Лишь тогда он выбежал на улицу…

— Костя! — бросилась к нему Люба, вцепилась в рукав куртки, потащила от дома уже полностью охваченного пламенем по задней стене и на первом этаже…

— А где Покровский? — спросил Костя. Старика нигде не было видно.

Вдруг с треском распахнулось окно на втором этаже, в квартире Покровского. И сам он встал на подоконник и стал, одну за одной, бросать на улицу папки со своими рукописями.

Фигура его металась в огненном проеме, папки летели вниз, одна вдруг развязалась, и листки, подхваченные потоками горячего воздуха, летали, кружились и вспыхивали.

Игорь Петрович Покровский стоял в окне, а вокруг него горели написанные им слова и строчки…

Люди заворожено глядели на его огненную фигуру…

— Игорь, уходи! Игорь!.. — закричала тут Ольга Степановна.

Пожарные ударили струей воды в окно, сбивая огонь вокруг старика. Появился пожарный в каске и брезентовой одежде, он подхватил Покровского и потащил к выходу. Костя, прикрыв голову и лицо полой куртки, кинулся в дверной проем.

— Костя, стой! Костя! — закричала Люба.

Пожарный и Костя вскоре выбежали, неся подхваченного с двух сторон под руки старика Покровского. Едва успели до обрушения лестницы.

 

13

 

Француз узнал у Лехи, мужика, у которого снял комнату, где находится место бывшей усадьбы Затеиных.

— Дак там уже нет ничего. Дачи только…

— Что-то осталось от усадьбы?…

— Ну, есть там развалины фундамента, пруд есть, деревья старые…

— Где?

— Да вот по этой дороге, километров пять… Затеино и называется…

На следующее утро, очень рано, вооружившись металлоискателем, Роже Буа отправился в бывшую усадьбу своего прадеда. Он не стал искать машину, вызывать такси. Просто встал и пошел быстрым шагом, временами переходя на бег — так совершал он во время службы марш-броски…

Но постепенно, все медленнее шел и уже совсем не бежал. Не потому, что устал… Он шел по разбитой, когда-то, видимо, уже очень давно, асфальтированной дороге. Под ногами похрустывал ледок, сквозь голые кусты вдоль дороги видны заборы и крыши маленьких домиков (в России их называют «дачи»). Затем потянулись луга с сизоватой, подернутой инеем жухлой травой. По левую руку за луговиной начинался смешанный лес: ели в темных платьях и пронзительно белые тела берез. По правую же руку за лугом угадывалась река в оторочке кустов. А за рекой, на холме стояли три бревенчатых дома, опустившихся передними окнами почти до земли, с крышами, крытыми серым толем… И надо всем — серое преддождевое (или уже предснеговое) небо… Вдруг на крыльцо одного из заречных домов вышла женщина, старуха, хоть было далековато, но видно, какая она согнутая, маленькая, в какой-то темной кофте и в неожиданно красном платке. И Роже Буа понял, что старуха тоже видит его, провожает взглядом.

И вдруг он отчетливо представил, как в такую же пору сто лет назад его прадед ехал на коляске со всего лишь одним, поспешно собранным чемоданом. Только ехал он в другую сторону — из своего имения в город. Накануне вечером местные крестьяне предупредили его, что завтра за ним придут… Семью он уже отправил во Францию. Теперь уезжал и сам. И видел эти же луга и реку, и деревню… И какая-нибудь старуха глядела ему вслед…

Роже Буа даже на мгновение остановился… Но встряхнулся, будто скинул с себя морок, и пошел дальше по дороге, которая здесь стала превращаться в аллею…

Липы толстые — в два, а то и в три обхвата, росли вдоль дороги, местами их кроны смыкались над дорогой, а кое-где уже остались лишь трухлявые пни, где-то выросли более молодые деревья… Самым старшим из этих деревьев было более двухсот лет. И откуда-то Роже Буа знал (кажется, ему что-то говорил об этом отец), что сажали их в 1814 году пленные французы…

Аллея вывела в дачный поселок. Но слева от дач был старый запущенный парк, чуть дальше, на краю парка — заросли кустов и кипрея… Роже понял, что там и есть фундамент бывшей усадьбы.

Но он не сразу пошел туда, свернул сначала по натоптанной тропе в парк (тропа была проложена по бывшей аллее) и вышел на берег затянутого ряской круглого пруда, посреди которого был тоже круглый островок. Наверняка, раньше на нем стояла беседка… Чувство «дежавю» не оставляло француза. Он будто бы знал, что этот пруд соединен с другим таким же. И верно — пройдя по берегу пруда, он увидел протоку в следующий пруд и тоже с островком… Еще Роже знал, что где-то тут же рядом есть и остатки церкви, их семейной церкви, и усыпальницы-склепа…

И действительно, нашел. Храм стоял по другую сторону парка, когда-то к нему вела центральная аллея от усадебного дома. Остались от церкви четыре стены с обрушившимся куполом, по верхам стен росли осинки и березки. Роже осторожно вошел внутрь, и его поразили сохранившиеся на стенах величественные фигуры святых со взыскующими взглядами. И было абсолютно непонятно, как сохранились они…

Он вышел из развалин церкви. Нашел и могилы — вернее, несколько могильных камней и обломков плит с неразличимыми надписями…

Подумал еще о том, как разбросаны даже здесь, в этих местах, могилы предков Затеи — и в монастыре, и на городском кладбище, и в этой усадьбе, а ведь еще и во Франции, и в гулаговском Заполярье, и… Бог знает, где еще…

Уже рассвело совсем, но день начинался серый, дул холодный пронизывающий ветер. Роже быстро вернулся к месту, где стоял дом. Начать поиски решил именно там. Фундамент местами хорошо сохранился, все пространство бывшего дома завалено было землей, битым кирпичом, полусгнившими обломками досок и бревен, все это спрессовалось, заросло кустами и травой.

Он собрал металлоискатель, надел наушники и пошел по периметру дома.

Звенело часто, и все пока не по делу. Кладоискатель был готов к этому, терпеливо откапывал: современную консервную банку, ночной горшок, лейку…

Зазвенело в очередной раз. Роже начал копать… Это была непонятного назначения квадратная металлическая пластина, тяжелая, с запорным устройством, напоминала она дверцу сейфа. Француз стал очищать ее от земли и различил изображение лошадей на одной стороне пластины, вернее — трех лошадей, запряженных в сани. Видимо, это была так называемая «русская тройка», нигде в мире более не было такой запряжки (готовясь к поездке, Роже много прочитал книг по истории и культуре России). Он отложил находку и увидел там, где только что копал, кирпичную кладку, он чуть расширил неглубокую яму и понял, что это сводчатый вход, вероятно, в какой-то подвал. Стал копать еще — нашел и первую ступень, тоже кирпичную, ведущей вниз лестницы…

— Бог помощь, — раздался голос за спиной.

Француз обернулся. Перед ним стоял высокий худощавый человек в длинном кожаном плаще. Рядом еще двое: ростом такой же, как первый, но широкий в плечах, с лопатистой бородой, и невысокий, коренастый, лобастый…

— Здравствуйте, — ответил Роже Буа, уже понимая, что ничего хорошего эта встреча ему не сулит.

— Незаконной деятельностью занимаетесь, черным кладокопательством, господин Буа, — длинный притворно-грустно улыбнулся и осуждающе покачал головой. Поднял тот самый чугунный квадрат, осмотрел, держа на вытянутых руках: — Печная дверца, литье, середина девятнадцатого, коллекционная вещь, между прочим…

— Что вы хотите? — спросил, наконец, француз.

— Я хочу, чтобы вы прекратили ваши поиски… И ехали туда, откуда приехали…

— Я сам решу…

— Ну, как хочешь, — жестко оборвал его длинный и отвернулся.

Лопату Роже Буа аккуратно отложил в сторону. И первым же ударом вырубил большого — Саню Байкина.

При этом пропустил удар в голову от коренастого. Но устоял и еще покрепче встал, пригнулся, понял, что драка предстоит серьезная, тем более что на помощь коренастому бежали еще трое. Сейчас он увидел — за кустами стояли две машины «Мерседес» и «Киа».

Так что лопату ему пришлось снова взять в руки. Махнул он ею все-таки так, чтобы никого не задеть.

— Ну все, француз, ты достал нас… — Это поднялся, но все еще покачивался Саня Байкин, он сунул руку под куртку и достал пистолет, похожий на «макарова» — то ли боевой, то ли «травматику».

— В колено, Саша, — крикнул коренастый.

И раздался выстрел. А сразу за ним второй. И Роже, и Чертов, который уже стоял у своей машины, и все работники ЧОПа «Защита», обернулись на выстрелы.

Борис Затеин деловито перезаряжал двустволку. Рядом стояли друзья-самбисты Костя Маров и Сашка Смирнов. И Люба стояла позади них. На Костю куртка накинута так, чтобы непонятно было, что левая рука на перевязи.

— Поехали! — скомандовал Чертов, садясь за руль. Байкин, засовывая пистолет под куртку, подбежал и сел в машину Чертова. Остальные ЧОПовцы убрались в «Киа», и обе машины быстро уехали…

А Роже Буа стоял, не выпуская из рук лопату, не зная, что ждать от Бориса, так настойчиво отправлявшего его в Ярославль, и приехавших с ним людей.

— Бросай лопату, родственник! — добродушно сказал Затеин, разряжая ружье. Он улыбнулся, огладил бороду, закинул ружье за спину, подошел к французу, подал руку.

— Поехали ко мне, медком угощу, — добродушно сказал. И добавил: — Посмотрел, как предки жили? Нет тут сокровищ никаких, поехали…

— Поехали, — сказал француз и тоже улыбнулся.

Затеин пригласил француза в свой скромный «джип-чероки», а остальные сели в «Ладу-Калину» Сашки Смирнова…

 

15

 

По пути ему позвонили на мобильный телефон. Затеин тут же и сам стал перезванивать…

— Плохи дела, Роже… Поедем сразу к нашему писателю.

Француз не совсем понял, о чем речь, но согласно кивнул.

Минуя свой дом, Борис Затеин сразу подъехал к храму рядом с монастырем, отец Владимир уже ждал его на высоком крыльце, быстро спустился и сел в машину позади француза. Поехали в город.

Самбисты и Люба ехали за ними…

В городской больнице у палаты уже сидела Ольга Степановна. Люба подошла к ней, и прабабушка молча прижалась к правнучке седой головой…

Вышел врач — похожий на грузина, со щеткой седых усов, кивнул и сразу пропустил в палату священника, а сам, отойдя в сторону, как со старым знакомым стал разговаривать с Затеиным.

— Спасибо, Серго, спасибо… — громко говорил Борис Затеин.

Потом врач подошел и к Косте Марову:

— Ну, как рука, боец? — сказал с едва заметным акцентом.

Костя улыбнулся и пошевелил пальцами больной руки.

— Только не тревожить, осторожнее… А ты вон куда-то уже все ездишь, — покачал врач головой, улыбнулся вдруг девушке и пошел по коридору в своем белоснежном халате…

— Умирает Игоряша, — прошептала Ольга Степановна.

— Бабушка, не надо раньше времени, — ответила Люба и присела рядом с ней, обняла за плечи.

Священник вышел минут через пятнадцать. Кивнул, молча отошел к окну и стоял, смотрел в окно, не поворачиваясь…

Все вошли в одиночную палату, в которой лежал на кровати Игорь Петрович Покровский, только Сашка Смирнов не пошел. Он догнал врача и о чем-то разговаривал с ним в конце коридора…

Покровский неожиданно улыбнулся, увидев большую компанию, и сказал довольно громко и бодро:

— Всем привет! Вот так, по-царски лежу, спасибо, Боря…

— Да чего уж, — махнул Борис.

— Вот какую суматоху я поднял со своей книгой-то… Вы успокойтесь все — нет никаких сокровищ… Отец Владимир все вам расскажет… Да ты, Борис, ведь сам знаешь…

— Знаю, знаю… Да вот не верят. Подавай им золото и либерию Грозного, — попытался шутить пчеловод.

Но Покровский уже не слушал его, теперь смотрел на француза.

— Ты француз-то? Хорошо, что приехал. Все-таки ты русский француз… Кровь и память…

Речь его становилась невнятная, торопливая…

— Ты, Костя, в бумагах моих поройся… Может, что интересное найдешь, пользуйся… — На Любу перевел глаза, улыбнулся уголками губ: — Любушка… — И больше ничего ей не сказал. — Степановна, не держи обиду…

И уже для всех проговорил:

— Рядом с родителями положите… К Нилу кто поедет, помяните и там… Там служить скоро будут…

— Заканчиваем, посетители, — строго сказала пожилая медсестра…

Ольга Степановна осталась в палате, а остальные вышли.

 

* * *

 

…И снова собрались все в доме у пчеловода Бориса Затеина.

Уселись в столовой за большим столом…

— Ну, праздновать особо нечего, — сказал хозяин, — а медку и чаю моего целебного отведайте.

— Помолимся, — сказал отец Владимир, и все обернулись к висевшей на стене иконе…

На столе помимо меда и чая нашлись из каких-то запасников затеинских — и колбаса, и сыр, и какая-то рыба.

Когда перекусили, Затеин попросил:

— Ну, расскажи, отец Владимир.

Все обратили взгляды на священника.

И тот просто рассказал.

— Действительно был клад — от Затеи Ивановича он остался или от кого-то другого, не знаю. Нашел его мой прадед. Его в сорок четвертом из лагеря выпустили, он вернулся сюда, храм снова открыли… А там уже мастерские какие-то были, вот когда стали мастерские убирать, что-то переделывать… прадед и нашел вход в подвал, а из него в монастырь подземный ход. Там и сундук нашли с золотом и серебром. Тогда же по решению совета депутатов трудящихся на деньги от этих сокровищ были построены для Красной Армии танк и самолет. Вот и все, наверное, на этом и закончились сокровища Затеи Ивановича…

— А библиотека Ивана Грозного? — спросила Люба…

— А вот где эта библиотека — я не знаю. Известно, что в усадьбе Затеиных было очень богатое книжное собрание, в том числе и весьма редкие первопечатные и даже рукописные книги. В восемнадцатом году именно эта библиотека, как самая большая, ну и другие дворянские книжные собрания составили фонд нынешней нашей областной библиотеки. Но не исключено, что последний владелец усадьбы, ваш прадед, — кивнул он французу, — что-то и прихватил с собой из книг.

Француз пожал плечами и покачал головой…

 

…Вечером Сашка Смирнов вез Костю Марова и Любу в город, к ее дому.

— Я с врачом поговорил, — сказал он. — На год, говорит, точно вылетаешь ты, нельзя бороться, жаль, только на Россию отобрался.

— Ну, жениться-то можно, — ответил Костя с заднего сиденья, прижимая к себе Любу.

— Жениться можно…

 

И кто-то готовился в тот вечер к новой счастливой жизни, а кто-то к жизни вечной…

 

---

Дмитрий Анатольевич Ермаков родился в 1969 го­ду в городе Вологде. Журналист, прозаик. Его художественная и документальная проза публиковалась в журналах «Наш современник», «Москва», «Подъём», «Сибир­ские огни», «Алтай», «Север», «Российская Федерация сегодня» и других. Лауреат литературных премий журнала «Наш современник», им. В.М. Шук­­шина «Светлые души», «Югра» за 2012 год. Член Союза писателей России. Живет в Вологде.