Высота 177

За плечами у полковника Лебедева были две войны и полтора года третьей. А в скольких боях ему довелось участвовать, он к тому времени и со счету сбился. Но одно помнил совершенно точно: каждому бою предшествовала разведка.

И вдруг непривычное: категорический запрет на все активные формы разведки, и когда! Перед началом наступления фронта. Но приказ есть приказ. А он разрешал вести лишь наблюдение за противником, при строжайшем соблюдении мер маскировки.

К исходу 1942 года в верховье Дона обе воюющие стороны простояли друг перед другом в относительном спокойствии месяцев пять-шесть, ожидая решительного перелома в битве под Сталинградом. Так что здесь, в полосе Воронежского фронта, было достаточно времени, чтобы изучить противника, как говорится, вдоль и поперек. И только что влившиеся в этот фронт свежие войсковые части могли воспользоваться уже имеющимися данными, уточнив их собственными наблюдениями.

Конечно, и временный запрет на активные виды разведки таил в себе определенный риск. Но зато выигрыш, который он сулил, был несравненно большим. Решающие бои на Волге и высокая активность наших войск здесь, на верхнем Дону, могли усыпить и, как подтвердилось потом, действительно усыпили бдительность командования гитлеровской группировки «Б» в самый роковой для нее момент — в канун нашего наступления на Острогожско-Россошанском направлении.

Было это ночью под Новый 1943 год. К холодному мерцанию луны едва примешивались теплые краски рассвета. Но, рождая тень, они делали траншею как бы еще темней и глубже. И, очевидно, поэтому Лебедев, пройдя по ней километра полтора, не сразу отыскал нужный ему ход сообщения со второй траншеей. А когда он повернул обратно, позади что-то звякнуло. Он обернулся и увидел поднимавшегося на ноги невысокого и уже далеко не молодого солдата.

Что-то ворча про себя, солдат начал не спеша пристегивать к ремню поднятую со дна траншеи шанцевую лопату, отряхивать свою поношенную шинель. Приведя себя в порядок, солдат взял в руки винтовку, которую, оказывается, он и при падении успел аккуратно поставить к стенке траншеи. «Молодец, умеет беречь оружие», — подумал полковник. А в глаза ему блеснул острый лучик. «Да у него же винтовка с оптическим прицелом… Значит, снайпер!.. И в траншею он свалился с внешнего бруствера, со стороны противника… Как же я сразу не обратил на это внимания? Значит, он возвращается со своей позиции. Нельзя ли мне воспользоваться ею?»

Все это промелькнуло в голове командира 96-й танковой бригады полковника Лебедева мгновенно и решительно изменило его дальнейший путь. Он взобрался на бруствер в том месте, где только что стоял снайпер. При свете луны тайная тропа снайпера (стертый почти до самой земли и отполированный до стеклянного блеска снег) была видна хорошо. Она вела к какому-то непонятному сооруженьицу, возвышавшемуся справа на скате высоты 177, примерно в ста метрах от нашего переднего края.

Строеньице это и при ближайшем рассмотрении оказалось очень любопытным. Его соорудила разорвавшаяся тут мина. Над своей неглубокой воронкой она поставила замысловатое подобие шатра из находившихся здесь бревен, досок. И даже для устойчивости обложила их комьями мерзлой земли. Вторая примечательность этого сооружения заключалась в том, что из него отлично просматривался вражеский стан на многие километры вглубь и вширь.

Оставалось неясным только то, почему не немцы, до которых отсюда было рукой подать, всего каких-нибудь пятьдесят метров, а наш солдат пользовался приютом такого укрытия?

Очевидно, снайпер наш не только безошибочно стрелял, но и умело маскировал выстрелы какими-то другими, «забивавшими» их вспышками и звуками. Иначе трудно объяснить, как это удалось ему уберечь от подозрений гитлеровцев такую огневую позицию, которая вроде бы должна была быть у них бельмом на глазу.

И вот теперь она сделалась превосходным наблюдательным пунктом. Виктор Григорьевич Лебедев увидел отсюда многое. В первую очередь ему бросилась в глаза будничность поведения гитлеровцев в такой праздник, как новогодняя ночь. Предчувствие краха под Сталинградом уже начинало сказываться на настроении врага. Тоскливо встречали они Новый год и здесь, в верховье Дона. Шел всего пятый час утра, а фашисты уже были заняты работами на артиллерийских позициях, что находились позади их переднего края, над оврагом. Стояли орудия на прямой наводке, ближе к нам, между первой и второй траншеями. Особенно хорошо обозначали себя в эту утреннюю пору блиндажи и дзоты. При безветренном морозце над ними вздымались синие печные дымки. Обратил внимание Лебедев и на два различных участка большого поля подсолнуха. На одной его половине почти все стебли были срублены на топливо, а на другой — не тронут ни один стебель. «Почему? — задумался Лебедев. — Наверное, ходить туда опасно. Заминировано», — решил он и, развернув карту, сделал на ней пометки. Заодно уточнил и свое местонахождение. Да, несомненно, он был на восточном скате высоты 177, рядом с отметкой +1,3.

На следующий день с той же осторожностью и в тот же тихий предутренний час Лебедев привел к отметке +1,3 всех командиров батальонов. А утром пятого января полковник Лебедев и начальник политотдела бригады подполковник Захаренко в приподнятом настроении выехали по вызову в штаб фронта.

Прибыв в поселок Анна, они узнали, что докладывать о готовности бригады к боевым действиям надо не только командующему фронтом, но и представителям Ставки — заместителю Верховного Главнокомандующего генералу армии Г. Жукову и генерал-полковнику А. Василевскому. Жуков сидел у стола посреди просторной комнаты. Вокруг стола — генералы и офицеры.

Все, кто находился в этой комнате, знали, что Жуков не любит многословия, поэтому в своих докладах старались быть предельно собранными.

Полковник Лебедев впервые видел обоих военачальников и с волнением ждал своей очереди для доклада. Первыми докладывали командиры общевойсковых соединений. Слушая их, генерал армии раза два требовал: «Говорите определенней, что перед вами — передний край противника или его боевое охранение?» Но в ответах некоторых командиров чувствовалась неуверенность.

Лебедев докладывал последним. Учтя интерес генерала армии к характеру сил противника, расположенных непосредственно за нейтральной полосой, командир 96-й танковой бригады, между прочим, сказал:

— Мои личные наблюдения с высоты 177 дают основание утверждать, что на участке Щучьего у противника насыщенная артиллерией оборона с противопехотным минным полем перед колхозом «Восьмое марта».

Этими словами Лебедев закончил доклад и ждал команды «Садитесь!» Но Жуков, в упор глядя ему в глаза, резко повернулся всем корпусом к столу, взял с него карту, посмотрел на нее и, заняв на стуле прежнее положение, снова взглянул на полковника. Прозвучали слова:

— Так ли, полковник? По данным штаба фронта, высота 177 находится в расположении противника. Как вы могли там быть?! Завтра утром нас поведете туда. В четыре тридцать быть на северной окраине Николаевки. Все!

С тем и разъехались командиры соединений из штаба фронта. Вернулся Лебедев в бригаду уже в другом настроении, чем уезжал из нее. Тревожно было на душе. Не потому, что боялся за какие-то перемены на переднем крае противника. Нет, за два-три дня там ничего существенного произойти не могло. Комбрига беспокоило чувство вдруг свалившейся на него огромной ответственности.

Очень занимала Виктора Григорьевича и другая мысль: «Неужели для Жукова и Василевского бывает оправданным любой риск, чтобы после ста выслушанных докладов о противнике взглянуть на него еще один раз, но уже собственными глазами?..»

Разумеется, полковник догадывался, как далеко увидят эти глаза и за один только раз. Но риск…

На северную окраину Николаевки Лебедев приехал затемно вместе с начальником штаба бригады подполковником Зыряновым и двумя санитарами, которым приказал держаться пока в стороне от генеральских глаз. Вскоре сюда прибыли Жуков и Василевский. Лебедев поспешил к ним с докладом.

— Ну, пошли, — проговорил Жуков, указав Лебедеву рукой, чтобы тот шел впереди.

Еще не рассвело. Ночная тьма была жиденько разбавлена боковым лунным светом, сочившимся через тонкий слой волокнистых, как лен, облаков. На этом участке в этот предутренний час война не обнаруживала себя ни одним световым сигналом, даже редкие одиночные выстрелы казались случайными.

Так вчетвером они вышли у Переезжего к Дону, пересекли его по скрытому под водой мосту. Затем миновали пахнущие печным дымком блиндажи штаба 219-й дивизии; дальше начались полковые землянки, а за ними они спустились в траншею.

— Вот здесь, товарищ генерал, я выбирался из траншеи и полз к высоте, — доложил Лебедев, остановившись на том месте, где неделю назад он повстречался со снайпером. «И дай бог, чтобы эта встреча была к добру», — успел подумать Виктор Григорьевич, прежде чем распорядился Жуков:

— Лебедев, ползите первым. Я за вами. За мной Василевский. Замыкает начальник штаба бригады.

Лебедев вылез на бруствер траншеи. Дождавшись, когда то же самое сделал Жуков, пополз вперед. Здесь он ни разу не оглянулся назад, поскольку все время чувствовал за собой людей, от которых так много зависело на этом фронте. Стометровая тропка к чудо-шатру, сооруженному взрывной волной, на этот раз показалась еще длиннее, чем в новогоднюю ночь.

А когда он, наконец, вполз в воронку, то почувствовал угрожающую близость противника. Сперва именно только почувствовал, так как увиденное им что-то подозрительное не сразу было осознано. Просто в расположении врага кто-то вроде всполошился. И пока Лебедев соображал, что же происходит в действительности, Жуков оказался впереди него. Для обзора противника в их укрытии имелись многочисленные щели различных форм. Жуков и Василевский выбрали самые широкие и спокойно переводили взгляд слева направо. Потом Жуков, высвобождая из-под себя планшет с картой, словно бы между прочим сказал:

— Нас обнаружили.

А когда он положил планшет перед собой, послышался посвист мины. Взрыв! Другой! Третий! К счастью, с перелетом. «Но нам-то туда же сейчас…», — подумал Лебедев. А Жуков резким движением передернул на своем плече ремешок планшета, еще раз посмотрел в сторону противника и сказал:

— Обратно ползти некогда. Побежим в том же порядке. Лебедев, вперед!

Комбриг выскочил наружу и побежал. Начинало рассветать, и разрывы мин там и тут ложились на снег черными пятнами. Хлопки мин были не частыми, но в их промежутках слышался и сухой треск автоматов. Вдруг Лебедев, будто натолкнувшись на невидимую стену, остановился. Позади кто-то вскрикнул. Он оглянулся и увидел в неестественной для бега позе своего начальника штаба. Он с трудом переставлял ноги.

— Подобрать раненого! — приказал Жуков.

Но, прежде чем успел бы это сделать комбриг, к Зырянову уже бежали с нашей стороны два санитара.

— Санитары, товарищ генерал, стояли здесь наготове.

Жуков дождался Василевского. И когда они оба оказались в траншее, генералы направились к ближайшему ходу сообщения уже вдвоем.

Полководцы на войне… Когда мы произносим эти слова, перед мысленным взором возникают две картины, так хорошо знакомые нам по фильмам, батальной живописи и литературе. На первой из них расстилается по столу широкая, словно скатерть, оперативная карта. И над ней — склонившийся в глубокой задумчивости генерал или маршал.

Вторая картина — тот же полководец перед стереотрубой или с биноклем в руках на наблюдательном пункте. Такая обязательность продиктована самой жизнью, характером деятельности больших военачальников во фронтовой обстановке.

Однако бывали случаи, когда полководцы самого высокого ранга оказывались на таких позициях, которые им вроде бы совершенно противопоказаны. И только при ближайшем рассмотрении этих «исключительных» случаев становится ясно, что они тоже были обусловлены жизнью: или конкретным ходом боевых действий, или характером самих полководцев.

Но, как и все, что причислено к нетипичному, неожиданные появления крупных военачальников на самых опасных участках фронта нередко бывают обойденными и пером историка, и кистью живописца.

Отчасти это обстоятельство и побудило нас рассказать о посещении двумя военачальниками высоты 177. Тем более что оно, это посещение, сыграло очень важную роль в успехе Острогожско-Россошанской операции. Она началась 12 января 1943 года и застала противника врасплох. Удар с плацдарма у Щучьего сразу прорубил вражескую оборону на шесть километров по фронту и на три-четыре километра в глубину. Затем без всякой паузы наши танкисты начали «свертывать» передний край противника вдоль Дона, и к 20 января 96-я танковая бригада вышла к селу Татарино. Здесь, в разгар выполнения боевой наступательной операции, из правительственного сообщения по радио полковник Лебедев узнал, что ему присвоено звание генерал-майора танковых войск…

Газета «Красная звезда» от 30 ноября 1971 года