Всё будет жить

Александра Веретина

 

ВОЗДУХ

 

Если нас называют и видят калеками —

Обязательно — боль? Обязательно — груз?

Я как пыльная ведьма с зашитыми веками.

Я пытаюсь распробовать воздух на вкус.

 

Не сочувствуй мне!

Сердце откликнуться ленится,

И душа — раз глаза есть ее зеркала.

Если я их открою, хоть что-то изменится?

Я не знаю, но я бы сейчас не смогла.

 

Если я их открою, то что-то убавится! —

От инстинктов качнет в направленьи ума…

Забери свою мелочь. Я не христарадница.

Меня кто-то слепил, ослепила — сама.

 

Воздух нервный, сухой,

перепачкан дыханием…

Страх. Восторг. Вожделение.

Ненависть. Страх.

Воздух плотный и сытный.

Чреват привыканием.

Он совсем не опасный на первых порах.

 

Кто придумал его, это странное варево?

Не подумай плохого — я все-таки им

Не питаюсь. Пытаюсь я им разговаривать.

Что ты чувствуешь в воздухе —

влажность и дым?

 

Как ничтожно! У нас, из пещерности вышедших,

Где-то память хранится, как воздух читать.

Он густой. Он настоян на чувствах всех дышащих.

Вот оттуда берется желанье летать.

 

Мы забыли… Оттуда — ушибы и вывихи,

Неумение и нежеланье вернуть.

Я катаю во рту твои вдохи и выдохи,

Языком разминая их терпкую суть.

 

Я травлюсь. Я пьянею. А раньше хотела лишь,

Чтоб в глазах отражался герой, а не трус…

Утопи меня в зеркале. Стой, что ты делаешь!

Я пытаюсь распробовать воздух на вкус.

 

* * *

 

Танцевать бы под ласковым теплым дождем,

Или с кем-то разгуливать в ногу!

А мы с мира по нитке, по нитке идем…

Нитка — тонкая. Нас — слишком много.

 

И зимой, как в берлогу зарывшись в постель,

Свои сны ворошим и напасти,

Мы глядим, как в агонии бьется апрель —

И считаем, что бьется он к счастью.

 

И подернулись дымкой подснежники глаз,

Руки грустно упали вдоль тела…

Кукла сломана, тупо глядит из угла…

Это значит — она надоела.

 

Дождь — холодный, как кованое серебро —

Осыпается выцветшей фреской,

И повесив на радуге веру в добро,

Мы на цыпочках выйдем из детской.

 

Екатерина Макушина

 

Чекист

 

У него было в жизни все:

                                              добра — вагонами,

Новый китель

                          с подполковничьими погонами.

Дача под Москвой,

Домик над Невой…

 

Словом, жил себе — не тужил.

И в свободное время

                                    Родине служил.

Не гулял, не пил,

                              форму держал спартанскую.

А женился давно,

                               говорят, еще в Гражданскую.

И текла бы жизнь,

                                 вилась по своей канве…

Но увидел ее —

                       как обухом по голове.

Поначалу маялся,

Ночами

           в подушку каялся.

Потом плюнул:

                          семь бед — один ответ.

Подошел без страха

                                     и тихо шагнул на свет.

Полегчало. Бывало, ночью, после допроса

Приходил и знал: никто не посмотрит косо.

Что он делал, с кем и за что? Словами не била.

Обнимала его. Она ведь его любила.

А во вторник кончилась сага,

Принесли от начальства бумагу.

Указанье обычного рода —

Новый список врагов народа.

 

Он вовек не вздыхал в тоске,

Он не звал к себе забытье.

Да только пятым

                              в седьмой строке

Стояло имя ее.

 

Не прольются слезы из глаз,

А приказ всегда есть приказ.

 

В пустоте площадных огней

Сел в машину, поехал к ней.

 

Та — навстречу. Кто бы сказал,

Что сейчас ворвется гроза!

Обмерла: пронзили навылет

Злые, льдисто-волчьи глаза.

 

— Отвечай сейчас же, как было:

Что у Фединых ты говорила?

 

Ты, к Минаевым приходя,

Строила планы убить вождя?

 

Надломились худые плечи.

Прошептала:

                — Дурные речи.

Про убийство — злобный навет.

В остальном не раскаюсь, нет.

— Собирайтесь. Восемь минут.

Вас давно на Лубянке ждут.

Заметалась она по комнате.

Восемь минут — да и те расколоты.

То оставить, а то схватить…

Обвинить? Зачеркнуть? Простить?

Едут, едут…

                 Ветер за ворот.

Вроде в центр —

                         а свернули за город.

Гуще глушь. Вдоль дороги — лес.

За рекой не один исчез.

Он тихонько достал пакет:

— Шансов мало, почти что нет.

Но попробуй выжить, пролезть.

Документы и деньги — здесь.

 

— Ты-то как же?

Он улыбается:

                   — Это, друг, лишь меня касается.

— Не оставлю! Бежим со мной!

— Нет уж. Лучше — тебе одной.

Воротясь домой, как во сне,

Пару строчек черкнул жене.

Чуть дыша, отворил окно.

За стеклом свежо и темно.

Гроздья неба, луны излом…

Он не видел: жил за стеклом.

У него было в жизни все:

                                              добра — вагонами,

Новый китель

                          с подполковничьими погонами.

Право миловать и казнить,

                                                   разлучать на годы…

Не хватило глотка любви

                                                да клочка свободы.

 

Вера Часовских

 

ПРЕДНОВОГОДНЕЕ

 

Чуть скрипит далекая околица,

Легким шагом ходят холода…

Что друзья знакомыми становятся —

Это, между прочим, не беда.

Это для меня напоминание

О непостоянстве наших дней

И о том, что будет расставание

С плотью драгоценною моей.

Лишь бы без упреков даже мысленных

Разойтись, без всяческих обид,

Без измены неизменной Истине,

Что и незнакомых нас роднит.

От того не станет меньше радости,

Что декабрьский луч в окне погас.

Нет, не досижу я до двенадцати,

Лягу раньше, может быть, на час.

А моя сосенка невеликая

Будет красоваться, как в бору,

Дивными ажурными снежинками,

Связанными в летнюю жару.

 

* * *

 

Разнообразить жизнь мою хотят,

А ведь она насыщена до края,

И замечает мой спокойный взгляд

Не только на цветах оттенки рая.

 

Река, румяный лес, фасад резной —

Все дорого, но есть мечты другие:

Ты лишь бы до конца была со мной,

Моя любовь, святая Литургия!

 

Мне точно воздух — пение твое…

Вот так же птица солнечного лета

Одно и то же каждый день поет,

Но сердцу надоесть не может это.

 

Василий Нацентов

 

* * *

 

А спички — вот, и это — чудо…

Юрий Казарин

 

сидит кукушка на суку

ку-ку ку-ку

и произносит не строку

но смерть и воздух

и во саду ли во саду

скрипит под вечное дуду

в две тысячи каком году

калитка ветка кот кукушка

я буду вечен и велик

седой и праведный старик

листва и плечи долгий крик

я буду буду

не чудом но отсылкой к чуду

вернее сноской в две строки

весне и смерти вопреки

 

* * *

 

Где молоко рекой не расплескается,

дожди грибные слепо не пройдут.

Я девочке отчаянной понравиться

хотел и выветрил уют.

О лес и степь, о нежность и притворство,

усы, усы — портретам и вралям.

Жить оказалось холодно и поздно,

как в одиночку чтенье по ролям,

как на полях тетрадных голос птичий

не услыхать, не перейдя черту,

и наломать дрова сожженных спичек,

не прикурив. Так звуки в немоту

уходят прочь. Карандашом чирикать,

раскачивать надмирную печаль.

И замолчать и к тишине привыкнуть,

но продолжать качаться и качать.

 

Ирина Глушкова

 

* * *

 

Все будет жить: и я, и ты.

И так же будет небо свято.

Багрянец пламенный заката

Окрасит бирюзу воды.

Все будет жить: и голоса,

И шепот кленов у дороги,

И память светлая о Боге,

И вера в мир и чудеса.

Не может по-иному быть.

Как наше не замрет дыханье,

В прозрачном этом мирозданье

Продолжит все любить и жить.

 

* * *

 

                                         Бабушке

 

А я готова все сейчас отдать

За тусклый свет родимого окошка,

Где в чугунке горячая картошка,

За синей прялкой старенькая мать.

И легкое дыхание лампад

В углу святом

У радостных иконок.

И голос камыша,

Совсем незвонок,

Баюкает над речкой

Старый сад.

И босиком бессловно,

Наугад,

Глотая ветра встречную

Прохладу,

Сквозь золотые струны листопадов

По розовым лугам бежать назад.

Не веря ни разлуке,

Ни беде,

Уткнуться в мамин

Красочный передник

И с месяцем живым

Служить обедню

Задумчивой, растерянной

Звезде.