ВРЕМЕННОЕ ЖИЛИЩЕ

В ходе многочисленных культурных преобразований, особо настойчиво проводимых в нашей стране в последние десятилетия, не раз поднимался вопрос о степени полезности для современного человека чтения художественных произведений. Уже теряет актуальность распространенное и приевшееся утверждение о том, что основная задача учителя-словесника помочь каждому из учащихся найти свой собственный ответ на задаваемые писателями «вечные» вопросы, измыслить свою собственную «третью» правду.

Талантливый писатель и яркий публицист Вера Галактионова весьма успешно и своевременно разоблачает подобный подход к художественному слову в очерке о Ясной Поляне «Русский ответ» (1999). «У нас писатель, — напоминает Вера Григорьевна в дистанционном споре с заезжим английским пропагандистом, — в той или иной мере, всегда — учитель, хочет ли он этого или противится тому. Либо плохой учитель — либо хороший. <…> Можно легко догадаться, — справедливо утверждает она, — что учитель, не знающий ответов на вопросы, вряд ли кому интересен, кроме безмятежных двоечников»1.

В своих произведениях Галактионова мастерски изображает художественные конфликты, побуждающие читателя не к восторженному и безучастному наблюдению за происходящим, но к живому и деятельному участию в судьбах героев, а также к совместному с автором поиску наиболее прямых и верных путей своего собственного самосовершенствования.

С одной стороны, традиционное толкование конфликта учит нас «различать жизненные и художественные конфликты». С другой же, оно отрицает распространенное среди сторонников «чистого искусства» безмятежно-высокомерное отношение к тому или иному художественному явлению. Ведь именно «от того, — уточняет автор указанной словарной статьи А.А. Сулейманов, — насколько убедителен и содержателен художественный конфликт, будет зависеть общественная значимость произведения»2.

Об убедительности и содержательности художественных произведений Галактионовой свидетельствуют, в частности, живые печатные отклики на ее творчество: предисловия и послесловия, рецензии, научные статьи и диссертационные исследования. Авторы этих откликов, представители разных поколений, направлений и взглядов по-разному погружаются в художественные конфликты большой и малой прозы писательницы. Они рассуждают о скрытых смыслах времени и пространства, о глубоком знании и понимании автором жизни изображаемых им людей, о развитии в его творчестве классических традиций отечественной литературы и ниспровержении ложных идолов современности, о Евангельском значении отдельных художественных деталей и целых ассоциативно-символических рядах, а также о многом другом и значимом.

На наш взгляд, назрел момент обратиться к разбору некоторых нетипичных конфликтных ситуаций в тех произведениях Галактионовой, которые мы для простоты и удобства объединим под общим названием «семейная проза». В обозначенном художественном пространстве сплетаются, казалось бы, все виды противоречий, составляющие предмет изучения сравнительно молодой, но перспективной науки конфликтологии — от несогласованности внутриличностной до космического дисбаланса. В нем также раскрываются многие закономерности возникновения, развития и завершения этих противоречий.

Ни один галактионовский персонаж не является личностью независимой, автономной. Вспомним хотя бы высказывание героя-мыслителя ее первого романа «Зеленое солнце» (1989) Аркадия Ильича Тарутина: «Мир-то из людей соткан, из движения множества душ, наших душ…»3. Эпизодический, но важный персонаж романа «На острове Буяне» (2003) молодой монах Андроник уже твердо знает, что любые проявления отрицания добра, независимо от их масштаба, «производятся <…> душами, поврежденными грехом»4. Отсюда совсем неслучайно в начале самого неожиданного произведения Веры Григорьевны, романе «5/4 накануне тишины» (2004), именно из уст человека с поврежденной душой и смазанным прошлым Андрея Цахилганова вырывается важная, возникшая в тупиковой ситуации догадка о том, «что душа и мир — это все-таки зеркала, которые отражают друг друга»5.

Рассказ «Зеркало» (1985) кажется совершенно бесконфликтным, исключительно созерцательным. Однако за этой созерцательностью не просто открывается изображенный «во всех подробностях мир, в который хочется войти», но и разворачивается удивительно красивая из-за своей сплоченности и своевременности борьба за будущее совсем еще крошечного человечка, чей путь взросления был запутан и искривлен еще задолго до рождения.

Трагедия маленькой Нюты, вопреки утверждению рецензента первого галактионовского авторского сборника, писателя-фронтовика Василия Петровича Рослякова (1921—1991), вовсе не в том, что «эта тихая, прекрасная и счастливая девочка …некрасива. Растет некрасивой»6. И отнюдь не «невольная жестокость взрослых» (Зинаида Поляк)7 руководит бабушкой Нюты и ее соседками, которые в нужное время собрались и завели разговор о том, что девочка не похожа ни на ушедшую из жизни красавицу мать, ни на отца, который либо прямо отказался признавать дочь своей, либо находит очередную «вескую» причину не быть с ней рядом.

Еще не запятнанное до конца сознание, безусловно, помогло девочке накануне прихода соседок разглядеть в местной блаженной дурочке-рукодельнице Лизе ту неземную «красоту, которая не описывается, а лишь ощущается высказанным словом» (Владимир Педченко)8. Однако, как следует из логики рассказа, уразумение Нютой того, что ее собственная неприглядность вовсе не знак особой исключительности, а первое препятствие на пути самопознания, придет к маленькой героине хоть и непременно, но не сразу, постепенно.

Отталкиваясь от экспериментальной работы Маргариты Ботте, впервые обратившей внимание на иносказательные, «пушкинские» значения образов птиц в творчестве Галактионовой, обязательно связанные «с проблемой выбора <…> между кажущимся легким приспособленчеством к окружающим обстоятельствам и полнокровной <…> жизнью»9, мы уже без труда поймем, что воспоминания и полунапутствия ничуть не жалеющих Нюту соседок изначально препятствовали уподоблению ее будущей жизни бесплодному, ничем, по сути, от других не выделяющемуся существованию белой курицы, которая недаром показывается в начале рассказа.

Не менее познавательны в рассказе «Зеркало» и говорящие образы насекомых, составляющие начало и конец спирально-кольцевой (назовем ее так) композиции произведения. Подползающий к девочкиной ноге и отодвигаемый палкой «черный тусклый жук» открывает последовательную цепочку живых звеньев, побуждающих Нюту к первым серьезным осмыслениям окружающего мира и своего места в нем. Торжественно замыкает эту зримую закрученную вверх цепочку севшая маленькой героине на плечо и отраженная в тяжелом бабушкином зеркале божья коровка. Появление данного образа-символа свидетельствует о первой важной победе мира светлых людей над проявлением мелкого, «легкомысленно допущенного когда-то»10 человеческого проступка.

Интересно отметить, что схожий прием, облаченный уже в доступную форму сравнения, Галактионова использует в гораздо более позднем и крупном произведении — романе «Спящие от печали» (2010). В очень кратком, но весьма сильном эпизоде романа изображен мелкий, постыдный и яростно-бессильный бунт маленькой Нюрочки (неслучайной тезки Нюты из «Зеркала») против дедушки-ученого, приучающего капризную внучку к необходимым для ее будущего выживания воздержанию и скромности: «Ей хотелось плакать и топать ногами от обиды — такой жгущей, словно ее укусила в детское сердце невидимая взрослая оса»11. Значение этого эпизода многократно усиливается тем, что он становится своевременным воспоминанием юной героини, которой необходимо было одолеть фальшивые стереотипные мечты о заезжем принце и его «всепонимающей вечной» ласке и разглядеть в поначалу неприятном ей подростке Иване Бирюкове будущего мужа и наилучшего отца для их ребенка.

Нетипична постановка конфликтной ситуации и осмысления проблемы при живом отце безотцовщины и в рассказе «Телеграмма», произведении явно раннем, но на сегодняшний день опубликованном лишь в сборнике «Крылатый дом» (2003), ставшем частью уникальной серии художественной патриотики, выходившей в приостановившем нынче собственное существование издательстве «Андреевский флаг».

Для героини-рассказчицы Алевтины, взрослеющей папиной дочки-восьмиклассницы и достойной внучки добродетельной бабушки, неполная семья ее одноклассника Котьки поначалу служит лишь источником легкого презрения и не до конца понятного ей самой раздражения. Раздражает сам «узкоплечий, длиннорукий и испуганный» Котька, мечтающий встретиться с давно живущим с новой семьей в другом городе отцом, но неспособный воплотить свою маленькую мечту в жизнь. Раздражает и его мать, крикливая и живущая старыми обидами школьная уборщица тетя Нюра, которая хоть «из упрямства не хотела делиться Котькой ни с кем», но не смогла и не захотела научить ничему путному сына, названного по имени бывшего ненавистного мужа. О никчемности такого воспитания красноречиво говорят и «диковинные разводы» на полу, вымываемом сыном к приходу матери, и поломанная Котькина раскладушка, перетянутая «для надежности веревками крест-накрест».

Привыкшая считать себя взрослой и самостоятельной, Алевтина не до конца справляется с первой, еще во многом учебной, но уже по-настоящему серьезной ситуацией личной ответственности за жизнь ближнего, за небрежно высказанное один раз слово, держать ответ за которое оказалось не так-то и просто.

Но благодатным для Алевтины становится лицезрение безмерно скучной, пусть и достаточно обеспеченной жизни предателей, в которой затерявшийся в пучине собственных заблуждений отец-ренегат, живущий на говорящем историческом месте — набережной Космонавтов, напоминает затерявшегося в пучине «водолаза в скафандре», в которой «супруги-сожители сами уподобились потребляемым им предметам», а их воображающий «себя гением среди простолюдинов» раскормленный сын вызывает стойкое чувство омерзения у сверстников и растет не меньшим горьким безотцовщиной, нежели его оставленный в Сызрани старший сводный брат.

«Лишь через пять с половиной лет» героиня смогла перековать себя настолько, чтобы быть честной перед самой собой и окружающими. Но уже почти сразу она стала ощущать благодатное чувство жгучего стыда за собственную мелкую ложь саратовцам о мнимом благополучии Котьки. Вскоре Алевтина научилась узнавать в поступках окружающих свое прежнее несовершенство, а также необходимость исправления проступков: «Две саратовские ровесницы казались мне болтливыми и кривлястыми, неотвязный соседский мальчик — справедливым, как наказанье, и занудным, как зубная боль…».

Закономерное и типичное развитие споров и примирений во многих «семейных» произведениях писательницы очень часто укладывается в следующую поэтапную схему: внутриличностный конфликт — появление в жизни героя/героини «чужих людей» — крах или преображение героев.

Наглядно и последовательно эти этапы прописаны в рассказе «Приезд» (1985), который можно смело рассматривать как наиболее типичную учебную ситуацию, а также уверенно использовать в качестве ключа, отворяющего многие, на первый взгляд, непонятные конфликтные обстоятельства в «семейной прозе» Галактионовой. Каждому названному выше этапу присущи весьма интересные закономерности, которые мы поначалу и рассмотрим на данном рассказе.

С первых же строк рассказа мы наблюдаем, что внутриличностный конфликт приехавшей из дома отдыха Софьи Семеновны проявляется в подчеркнуто несвое­временных и бесцельных поступках, которыми и выдает себя ее поврежденная очередным и старым грехом душа. О нравственном и умственном затмении Софьи нам сообщает «ее новый светлый плащ, какие носили девушки на весенних улицах», словно бы нарочно ею повешенный «рядом с умывальником и помойным ведром».

Из контекста рассказа мы узнаем, что вернулась она домой в самом конце мая, о чем нам говорят строки о ее старшем сыне Коле, который «уже закончил отлично третий класс». О том же, что Софья Семеновна, вопреки ее самоуверениям, уже далеко не девушка сообщает упоминание о самой старшей дочери от первого неудачного брака, рано вышедшей замуж и «давным-давно» не живущей с матерью и отчимом.

Брак Софьи Семеновны и Петра Ивановича, казалось, можно было бы назвать удачным, а их семью, в которой появился очередной ребенок, мальчик Саня, — во многих отношениях успешной. Ведь в ней даже при периодическом отсутствии легкомысленной матери, часто в одиночку возвращающейся «откуда-нибудь из гостей или с работы» дети «живы-здоровы и одеты в чистое», старший неродной сын Коля привык называть отчима и бывшего кассира папой и уже по отлично окончании третьего класса «умеет решать все задачи из учебника для четвертого», а рабочий инструмент и находящиеся во дворе старого дома предметы быта часто сияют поутру «проснувшимся собственным светом».

Однако все члены этой семьи, подобно Чичкиным и саратовским лжегероям из рассказа «Телеграмма», — предатели самих себя и своих близких.

Нежелающая с самого начала приобщиться к спокойной и честной жизни, Софья Семеновна выражает свой очередной позорный бунт (З.Н. Поляк) в затратном и бесполезном перекрашивании домашних предметов и отхожего места в новые крикливые цвета, а также в уходе за скапливаемой прохудившейся, кривой и ненужной посудой, чем до боли напоминает жадную и горделивую старуху с разбитым корытом в «Сказке о рыбаке и рыбке» (1833) А.С. Пушкина. Частично обабившийся Петр Иванович проявлял свою фальшивую заботу о золотушном пасынке типично бабьими жестами, когда «все подкладывал ему за столом что-нибудь некартофельное со своей тарелки». Сам Коля становится молчаливым пособником матери в ее глупой и смешной попытке сбежать к последнему курортному любовнику, давно забывшему о ее существовании. Даже шестилетний Саня, поддавшись общему умопомрачению, не сразу ощущает произошедших опасных изменений в поведении матери, едва его не задушившей во время полуденной дремы, сопровождающейся чувственными помыслами о минувшем грехе.

Активное или молчаливое допущение в свою жизнь чужого человека неминуемо приводит к утере персонажами человеческого облика и обретенных, казалось бы, на всю жизнь способностей. Ренегат Коля, «мальчик девяти с половиной лет» и недавний круглый отличник, во время молчаливого пособничества матери-предательнице и словно бы оглохшему и ослепшему отчиму-подкаблучнику превращается в замкнутого и беспомощного младенца, мигом разучившемуся застегивать штаны и завязывать шнурки. Будучи еще до поездки в дом отдыха «хорошей больничной поварихой», Софья Семеновна теряет разум настолько, что уже становится не в состоянии отличить плавающий в щах кусочек капусты от деревянной щепочки. Бестолковое и фальшивое раскаяние Софьи, выраженное в нелепом предложении потратиться на костюм для постоянно работающего с землей пенсионера Петра Ивановича, не менее поддельное «спокойное, несуетливое достоинство ее старого мужа» З.Н. Поляк), а также целый ряд последующих и молчаливых взаимных предательств неминуемо ведут к неизбежному, выходящему за рамки произведения взрыву керогаза, молчаливо допущенного Колей и способного привести к разным исходам. Либо члены этого «случайного семейства» (Ф.М. Достоевский) одумаются и окончательно сплотятся, либо маленькая катастрофа ускорит получение упомянутой мельком квартиры, бесполезного «временного жилища», которое станет могилой для этих живых мертвецов.

Думается, что предложенная нами схема развития художественной концепции личности и конфликтных ситуаций будет весьма способствовать также успешному и полезному прочтению многих других произведений В.Г. Галактионовой, в том числе непривычной для современного анализа полуавтобиографичной прозы и сказов, а также романов «На острове Буяне», «5/4 накануне тишины» и «Спящие от печали». Однако это уже тема отдельного, еще более увлекательного исследования.

Сноски и примечания:

1 Галактионова В.Г. Слова на ветру опустевшего века: повести, рассказы, сказы, очерки. — М.: Московский писатель, 2000. — 516 с.

2 Литература: Справочные материалы: Кн. для учащихся / С.В. Тураев, Л.И. Тимофеев, К.Д. Вишневский и др. — М.: Просвещение, 1988. — 335 с.

3 Галактионова В.Г. Зелёное солнце: роман. — Алма-Ата: Жазушы, 1989. — 304 с.

4 Галактионова В.Г. Крылатый дом: роман, повести, рассказы, сказы. — М.: Андреевский флаг, 2003. — 576 с.

5 Галактионова В.Г. 5/4 накануне тишины. Ч. 1 // Москва. — 2004. — № 11. — С. 12-117.

6 Росляков В.П. Предисловие к сборнику: Галактионова В.Г. Шаги: Повести и рассказы. — Алма-Ата: Жалын, 1985. — С. 3-6.

7 Поляк З.Н. «…Огонь, мерцающий в сосуде» // Простор. — 1986. — № 10. — С. 198-203.

8 Педченко В.А. Сверхреализм В.Г. Галактионовой. Первое творение и последующие остановки // Кожиновские чтения: Материалы X Международной научно-практической конференции (8-9 октября 2013 г.). — Армавир: РИО АГПА, 2013. — С. 133-136.

9 Ботте М.Э. Узники и воля // День литературы. — 2012. — № 6. — С. 8.

10 Педченко В.А. Образ-символ пищи в концепции личности русской литературы конца XX — начала XXI веков // Кожиновские чтения: Материалы IX Международной научно-практической конференции (27-28 сентября 2012 г.). — Армавир: РИО АГПА, 2012. — С. 95-98.

11 Галактионова В.Г. Спящие от печали: роман, повести. — М.: АСТ, Астрель, 2011. — 607 с.

г. Кропоткин

Краснодарского края