Вирусы
- 13.09.2020
Каждый год ранней весной на Камчатке, когда тундра начинала пробуждаться от зимней спячки, уходили молодые ительмены к горам, туда, где растут вековые леса и начинают свой бег бурные реки.
Они шли строить баты.
В тот роковой год отправились с ними вместе два брата-близнеца — оба красивые, стройные и сильные. Одного звали Сузвай, а другого — Миль.
Приехали братья на берег реки. Вокруг неописуемая красота: цветет, пахнет черемуха, деревья зеленеют на хребтах, гуси-лебеди плещутся в теплых, никогда не замерзающих вулканических озерах. Живи — радуйся!
Но мрачны и неразговорчивы Сузвай и Миль. А все дело в том, что оба они полюбили одну девушку Лач (солнышко — природа). Ее красота, умение готовить пищу и шить одежду завоевали их сердца. А совместные танцы на зеленых полянах будили их силу жизни.
Всегда веселой была Лач. И ее улыбка сводила братьев с ума. А все потому, что не могли они понять, кому улыбается Лач. И каждый считал, что только он достоин ее любви.
…Начали братья строить бат, чтобы рыбачить на нем вместе. Долго работали. Днем и ночью.
И наконец, бат готов. Осталось только проверить и спустить его на воду.
— Ну-ка, брат, ляг в бат. Проверь, достаточна ли ширина? — говорит Миль Сузваю.
Лег Сузвай. Тут выбил Миль распорки, и бат закрылся. Стал как деревянный гроб. Осталась только узкая щель.
Понял Сузвай, что попал он в ловушку и закричал:
— Не губи меня! Ведь ничего плохого я тебе не сделал! Мы единоутробные братья. И ты без меня жить не сможешь!.. Кутх определил нам жить и умереть вместе…
Но брат словно не слышал его. И бат, в котором он был заживо погребен, уже несся по быстрой реке.
Никто не мог помочь Сузваю. Только слышали люди его любимую песню, доносившуюся сквозь шум речной воды.
Миль безумно хохотал, катаясь по земле, рвал на себе волосы. Поняли люди, что сошел он с ума. Привели его домой. Но мало прожил он, одержимый безумием. Умер.
Долго плакала красавица Лач, сидя у реки. И казалось ей, что улыбаются из воды братья и зовут к себе.
Постепенно завяла ее красота. Ушло здоровье. Извел ревностью нелюбимый муж.
Целыми днями сидела Лач над рекою, названной в честь погибшего — Сузвай. И звала братьев:
— Вернитесь, я ваша! Я люблю вас обоих! Вернитесь! Мы можем жить вместе…
Но только эхо доносилось до несчастной. Да испуганные рыбы уплывали вглубь реки.
Так гласит старинная ительменская легенда.
* * *
Три дня мела пурга. Сумасшедший ветер бросал пригоршни снега в стены их жилища. Завывал на разные лады. Стучался в дверь. И рвался под крышу. Иногда в этом вое и свисте Володьке Озерову чудились человеческие голоса. Или лай собак, рык мотора. В такие минуты он вставал с меховой лежанки. Подходил к двери и принимался слушать метель. Но каждый раз тревога оказывалась напрасной. И он снова укладывался на лежанку, чтобы помечтать, подремать, поесть или «покувыркаться» со Светланой.
Иногда он выходил на улицу оглядеться, покормить собак, «промерзнуть до костей» и с новым ощущением жизни вернуться под темный кров.
На четвертый день он вылез из балагана на свет божий, чтобы привычно отбросить снег от двери, и ахнул. Ослепительное солнце отражалось на ослепительно белом снежном покрывале. Бездонная синь небес просматривалась насквозь на сотню километров вокруг. И в этой синеве, прямо на горизонте, висели белоснежные вершины вулканов. Они словно три брата-богатыря, собравшиеся в поход: Ключевской, Толбачик и Шивелуч. Каждый могуч. И каждый прекрасен по-своему.
Замерзшая река Камчатка превратилась в ровную, присыпанную пушистым сухим снежком-порошей дорогу.
После бури вокруг такая нереальная тишина. Только слышно, как в тайге потрескивают от мороза деревья в лесу.
«Ну, что ж, погода установилась! — покумекал Володька — Можно выходить на добычу!»
* * *
Он первым в здешних краях сообразил, что турист важнее юколы. И понял простую вещь — богатый гость с материка жаждет не рыбалки и охоты, а впечатлений и эмоций.
И результат не замедлил появиться. Его туристы стали ездить на зимний лов не на японском монстре-снегоходе, а на собачьей упряжке из красавцев маламутов. И слушать не рев двигателя, а шорох полозьев, лай собак и таинственные песни каюра.
Говорят же, чем дальше в лес, тем больше дров. В программу отдыха вошли ночевки в древнем жилище ительменов — полуземлянке-полуиглу. По-простому, в балагане. К этому добавилось участие в настоящем шаманском обряде на охотничью удачу…
Так Володька-ительмен стал кроме всего прочего еще и удачливым предпринимателем.
«Эксклюзив! Вот что важно для человека, — говорил он, объясняя свой успех. — Каждый должен чувствовать, что он единственный и неповторимый!» И следовал этому принципу неукоснительно. С момента выхода из самолета в Петропавловске-Камчатском до посадки обратно на рейс в Москву гость, попавший в «первобытный рай», понимал, что живет по принципу: за ваши деньги — любой каприз!
А деньги по местным меркам Озеров начал зарабатывать немалые. Многие ему завидовали. Думали, что он жаден. Нет! Он не был жаден. У него просто была мечта, в которую он и вкладывался: построить свой мир, этнодеревню, в которой было бы хорошо и людям, и «другим людям» — зверью, и где бы турист, приехавший к нему, целиком погружался бы в суровую и героическую эпоху юности человечества.
Первая в его жизни попытка на большой земле, в Торгово, закончилась провалом. Жадные компаньоны превратили благородное искусство охоты в кровавую бойню. Он сам едва не погиб от их рук. Но мечта осталась…
А когда гостей нет, как сейчас, Озеров охотится сам.
Когда-то его дед добыл за сезон сотню соболей. Слава о нем гремела по всей Камчатке.
Володька мечтает хотя бы повторить его результат. Ну, если не сам, то на пару со Светланой…
И в этом году, похоже, удача начала улыбаться ему. Соболь расплодился не на шутку.
У Озерова на вывеске висит около семидесяти шкурок.
А пока вот пурга, будь она неладна, разгулялась напоследок.
Володька нырнул обратно в балаган. Разбудил жену. Светлана — темноволосая, плосколицая, настоящая коренная камчадалка — протерла узкие черные глаза и «перышком» взлетела с лежанки. За эти годы она не сильно изменилась. Живая, веселая, задорная и заводная — она стала его настоящей половинкой. Жизнь на свежем воздухе, постоянный радостный труд на себя, чистая пища, лад и любовь способствовали женскому расцвету, подтверждая народную мудрость: «В сорок пять баба ягодка опять».
Светлана принялась незамедлительно хлопотать по хозяйству: варить собакам похлебку из рыбьих голов, готовить горячий завтрак для самих, собрать охотничий припас и рыбацкую снасть. И дать Володьке в дорогу «тормосок», ведь он поедет на целый день километров за двадцать пять-тридцать от стоянки. А она обязательно выйдет на реку. Порыбачит. Пополнит продовольственный запас, оскудевший за дни вынужденного безделья.
Володька дождался готовности собачьего провианта. Загрузился. И пошел проведать маламутов.
* * *
Как человек, навсегда связавший свою жизнь с природой, Озеров постоянно имеет дело с животными. Хорошо понимает и чувствует их мир и любит общаться с ними. Но только здесь, на Камчатке, загоревшись идеей возродить традиционный образ жизни камчадалов, он сообразил, что собаки — это «особая песня». До этих пор он, как и все в этих краях, уповал на технику. Мотался на японском снегоходе, как электрический веник. И на охоту, и на рыбалку. Но прошла эйфория. Пришли дурные вести. Сначала пропал знатный охотник Антоха Антипов. Уехал в тайгу и сгинул. Подождали. Собрали партию на поиски. Пошли где по следу, где по наитию. И нашли. Под сосной. Замерзшего.
Стали разбираться, что да как. Оказалось, сломался снегоход-то. И поломка пустяковая. В движке. Но в одно мгновение ревущего механического зверя превратила в груду металлолома. Антоха, видно, попрыгал, попрыгал — без связи, без продовольственного запаса. Раскладывал огонь, делал нодью. Ждал подмоги. Да не дождался. Замерз. Лежал припорошенный снежком, как живой. Только весь белый-белый.
Казалось бы, случай с Антохой должен насторожить народ, а тот и в ус не дует. А через год сразу два охотника потерялись в тайге. Одного, правда, спасли. Три дня шел пехом. И ухитрился-таки дозвониться до дома. А от другого нашли только кости обглоданные. Да и то весной.
Володька уже тогда начал смекать, что к чему. Человек он сообразительный, образованный, понял: самолет — хорошо, вертолет — хорошо, снегоход — хорошо, а… собаки — лучше! Они живые. Не ломаются. Если застанет пурга — можно обложить себя псами. Они не дадут замерзнуть. Умираешь от голода — можно освежевать самого слабого из упряжки…
Ну, а предпочтения богатых гостей он уже знал.
Первая проблема — чем кормить. Настоящая, мощная упряжка — это четырнадцать красавцев, и все просят еду каждый день.
В старые времена на Камчатке собак кормили юколой. Но то раньше было, когда народ жил сам по себе — натуральным хозяйством. Теперь все так же живут рыбалкой и охотой, но под строгим надзором государства.
Ему как представителю коренного народа дают квоту на вылов. В среднем килограммов шестьсот. Но разве этого хватит на столько ртов? И был бы в этих запретах какой-то смысл! А то до слез обидно, когда в иные годы вылавливают рыбу тысячами тонн, а потом выбрасывают на помойки: не могут переработать.
Государству так делать можно, а вот ему — ни-ни. Упаси бог переловить. Набегут проверяющие, замучают штрафами, затаскают.
Пришлось довольствоваться упряжкой из восьми отборных собак. В принципе, для поездок гостей на охоту достаточно, а вот для участия в соревнованиях маловато. Управлять таким коллективом, если нет навыка, непросто. Ох, как непросто! Пришлось Озерову обратиться к знающим людям. В то время на Камчатке начала греметь знаменитая гонка «Берингия». Володька-ительмен набирался опыта, общаясь с профессионалами.
* * *
Собаки встретили Володьку восторженным оглушительным лаем. Вся упряжка выскочила из своих будок и, напрягая струною поводки, пыталась приластиться к хозяину. Как всегда, первым подошел к вожаку. Здоровенный красавец пес вскинулся на задние лапы, положил передние на плечи присевшего хозяина и лизнул его в нос своим розовым языком. Зовут его Ван Гог. Прекрасная собачка. Крепко привязана к хозяину. Как говорят специалисты, ориентирована на сотрудничество.
Немало времени понадобилось Володьке-ительмену для того, чтобы понять — лидером упряжки может быть именно Ван Гог. Пускай не самый сильный. И даже не самый выносливый, даже слегка трусоватый. Зато самый умный. Все понимающий. У него ведь одна задача — выполнять приказы, вести упряжку за собой, а не кидаться в драку на чужих задиристых псов.
Володька съездил ладонью по густой серой шерсти Ван Гога. Потрепал по ушам: одно торчит, другое лежит. И прошел дальше.
Ревнивый Фокс, увидев, что хозяин ласкает соперника, залез обратно в будку и улегся там клубком, всем своим видом показывая жгучую обиду. Так что Володьке пришлось тащить его оттуда за поводок и силком заставлять собачью морду повернуться к его лицу:
«Ну, точно люди!» — думал Володька, осматривая недавно травмированную лапу Фокса с мягкими черными подушечками.
Звенящий собачий лай затих только тогда, когда он, обойдя всех псов, раздал им утреннюю порцайку.
Осмотрев и накормив собак, Озеров вернулся в балаган. Светлана приготовила простой, но сытный завтрак: макароны с тушенкой. Они показались ему невиданной вкусностью после долгой рыбно-икорной диеты.
— Ну, цто? — спросила его жена. — Я тебе кухлянку приготовила. Поедешь в тайгу цегодня?
Володька, освеженный с утра, привычно ответил:
— Да, собираюсь! Готовь припас. Только мороз там. Ты мне, пожалуй, не кухлянку, а парку дай. Да и конайты1 я новые одену..
— Ха-ха-ха! — весело запрокидывая голову, засмеялась Светлана. — Ты как штарик собираешься!
— А я и есть старик! — упрямо пробурчал Озеров. — Годков-то мне дай Кутх каждому.
— Ах, ты мой штаричок! — жена стала подступаться к нему.
Но Володьке уже не до того. Голова его занята совсем другим. Он сердито повторил:
— Парку и конайты найди!
— Ну, как знашь! — Светлана, сделав вид, что обиделась, принялась рыться в углу, где благополучно и обнаружила расшитые орнаментом из кусочков кожи теплые штаны. Дополняли их расшитые торбаса из темного камуса мехом наружу. Подошва у них из шкуры нерпы. А в отделке верха голенища использован мех калана.
На руки — кожаные перчатки. На голову — меховой малахай.
В таком наряде Володьке хоть на Марс высаживаться.
Собаки, почуявшие, что сегодня у них будет рабочий день, снова встретили его заливистым несмолкающим лаем. Пока хозяин доставал короткие ездовые ительменские нарты с сидушкой, пока расправлял собачью кожаную упряжь, чуть не оглох от их хорового исполнения ликующей песни жизни.
Конечно, для такой недалекой поездки ему хватило бы и шестерки. Но он запряг всех, даже Фокса с его больной лапой. Потому что после такого простоя надо дать возможность размяться всей упряжке.
Черный, беспородный — помесь лайки и бог знает кого — Джой, его помощник в охоте, тоже крутится здесь же. Ждет отправки, путается под ногами. У него тоже праздник.
Наконец, все готово. Упряжка выстроена. Могучие маламуты, нетерпеливо повизгивая, ждут команды. Джой запрыгнул на сиденье. А Володька, держа повод, уже хочет подать сигнал к началу движения, чтобы потом, с короткого разбега встать сзади.
В эти секунды распахивается дверь балагана. Выскакивает на мороз полуодетая жена:
— Оцки! Оцки забыл! — машет она рукою с зажатыми в ней черными очками.
Действительно, без очков сейчас никуда. Яркое солнце так отбеливает снежное полотно, что от этого сверкающего великолепия к вечеру человек может запросто потерять зрение.
— Стой! — рявкает он во весь голос на рвущихся вперед могучих маламутов. А сам в эту минуту с нежностью думает о жене: «Чувствует она меня! Вросла в меня. Правду гласит писание: сделана женщина из ребра Адама. Хорошая жена со временем снова врастает в своего мужчину!»
И уже в очках, разгоняясь на бегу, кричит радостно:
— О-кей! Пошли!
Тридцать две крепких собачьих лапы дружно гребут рыхлый пушистый снег. И упряжка бойко мчится вперед.
У каждого пса своя специализация. Красавцы маламуты тянут нарты по белому полотну. Неказистый Джой отдыхает рядом с ним. Потому что его трудная работа впереди. В тайге найти и загнать пушистую добычу.
Дорога льется белой лентой. Мерно бегут по руслу замерзшей реки нарты. Володькина задача вовремя корректировать курс, подавать нужную команду:
— Хо!2 — кричит Володька, заметив впереди вмерзшее в лед бревно.
И упряжка послушно жмется к берегу.
Мысли каюра все еще не в лесу на охоте, а дома: «Сейчас Светлана небось собирает свои орудия лова. Выходит на лед. Берет коловорот. И бурит, пробивая в твердом, как стекло, льду, глубокую лунку. Садится возле нее на стульчик. И опускает крючок с приманкой. Что она сегодня принесет? Может, гольца поймает. А может, и кунджу. Интересно, на что она решила сегодня ловить? На блесну? Или на мякиш? Удачливая она. Точно будет вечером свежая рыбка…»
Обнадеженный добрыми мыслями, Володька запевает ходилу — дорожную песню:
Едет на охоту сегодня великий охотник —
Живой человек.
Берегись, отец горностай!
Берегись, брат соболь!
Спи спокойно в берлоге, враг медведь Ямбуй…
Весело бегут мои собачки по великой реке Аякооль…
Прекрасна в любое время года Камчатка! Особенно зимой. Не устает радоваться этой красоте его ительменско-русская душа. Оттого и поет она…
Потом Володька достает из кармана парки деревянного идола — статуэтку пеликена. Ласкает его круглую головку и нашептывает ему нужные слова, призывая духов дать ему сегодня охотничью удачу…
* * *
Джой все-таки взял свежий соболиный след и пошел по нему. Периодически останавливался и, повизгивая от нетерпения, поджидал медлительного хозяина, укоряя разгоряченным взглядом: «Что ж ты, братец, не поспеваешь?»
Володьке понятны собачьи мысли. Но поделать он ничего не может. Снег после пурги глубок. А его года уже немаленькие. И силы не те, что в молодости, когда он мог скакать по сугробам и гнать зверя километрами. Теперь мало помогают даже подбитые лосиной шкурой широкие охотничьи лыжи, ворсинки на которых стелются по ходу движения и упираются в наст, когда он отталкивается.
Но и гонимому соболю, похоже, тоже несладко. Не было бы снега, бежал бы от собаки низом, по земле. И еще не ясно, чья бы взяла. Гнался бы Джой за ним километрами… А тут пес уже почти настиг. Видимо, почувствовав близость зверька, пустился во всю мочь.
Володька изрядно отстал, останавливался, чтобы прислушиваться, не лает ли пес жарким лаем, словно сигналит хозяину: соболь загнан на дерево.
Через пару минут слышит охотник чарующий душу звук. Теперь вперед! Надо успеть, пока глупый соболь смотрит за собакой сверху. Дразнит ее, прыскает и уркает на метающегося внизу пса.
Володька, напрягая силы, бесшумным шагом приближается к ним.
Джой по-прежнему беснуется под высокой, с иссохшими снизу ветвями сосной. Лает уже потолще. Иногда даже бросается на дерево, в азарте демонстративно грызет сучья и виснет на них.
Володька, погружаясь в снег почти по самые отвороты торбасов, подходит к сосне, выглядывает соболя в хвойной зелени. Крупный самец. Морда узкая, хищная. Туловище длинное, гибкое, покрыто темно-бурой шерстью, хвост темнее, чем остальная часть, а лапы красно-бурые. Зверек быстро и резко меняет свое положение на ветке, злобно прыская на беснующуюся внизу собаку.
Володька тихонько ставит «винтарь» на сошки и приникает к окуляру оптического прицела. В последние годы глаза у него стали не те. Пришлось осваивать оптику. Высматривает, выцеливает. Ага, вот в перекрестье прицела появился шерстяной бок.
Охотник, затаил дыхание, мягко-мягко кладет палец на спусковой крючок.
Раздается гром.
Эхо еще не успевает разлететься по окрестным таежным горам и лощинам, а уже медленно летит, считая сухие сучья и нагибая ветви, обмякшее тело…
Джой, злобно рыча, бросается к зверьку.
Володька степенно, не торопясь, подходит. Крови нет. Значит, как обычно, попал в голову, точнее прямо в глазную впадину.
Поднимает тушку за пышный хвост. Встряхивает. Густой мех волной играет и искрится на солнце.
Осматривает, удовлетворенно хмыкает. Сердце в груди бьется от безумного возбуждения и радости: «Добыл! День не прошел зря!»
В порыве обнимает Джоя и чмокает его в прохладный нос.
Они возвращаются обратно к оставленной у берега реки собачьей упряжке. Присаживаются на нарты. Отдохнуть. Пережить удачу.
Недлинный мартовский день катится к концу. Солнце, так и не поднявшееся слишком высоко, начинает осаживаться к вершинам деревьев.
Пора собираться обратно.
Володька перекусывает взятым из дома огромным бутербродом с красной, крепко посоленной икрой. Запивает чаем. И, наконец, снимается со стоянки.
На обратной дороге домой он опять затягивает старинную ительменскую песню — ходилу.
* * *
На их стоянке у балагана приткнулся новенький японский снегоход с вместительным, покрытым брезентом прицепом.
На собачий приветственный лай из балагана вышла Светлана.
— Что, гости у нас? — полувопросительно-полуутвердительно поинтересовался Володька.
— Приехали гости глодать кости! — как-то неопределенно, неодобрительно высказалась жена. И по ее тону Озеров понял, что гости ей не слишком нравятся. Но, как говорится, тут ничего не попишешь. В силу таежных обычаев она должна принять их и «обиходить».
— Шанел3 их к нам принес! — добавила она. — Толик привез.
Толик — главный, можно сказать, конкурент Володьки на поприще приема солидных гостей с материка. Начал он эту работу в стародавние времена. Построил в Ключах простенькую гостиничку для охотников и рыбаков, наезжающих на Камчатку в сезон. Купил микроавтобус, чтобы доставлять их из аэропорта. А когда дело пошло, то в расчете на прибыля и доходы пошел своим путем.
Если Володька, так сказать, двинулся в сторону истории, этнографии и построил свой бизнес на слиянии человека с природой, то Толик, нахватавшись в путешествиях по белу свету вершков, поставил дело, как ему казалось, на самый современный лад. Взялся строить у себя в тайге гостиницу из стекла и бетона. С бассейном, интерьером и со всеми новомодными выкрутасами.
Володька называл его концепцию пижонством. И с грустью наблюдал, как Толик доставленным на барже по реке бульдозером ровнял площадку, валил деревья.
Озеров понимал, что в этом месте «турысты» скоро загадят тайгу. Разгонят на своих ревущих четырехколесных «моторыльнях» зверье. А парапланами, дельтапланами, беспилотниками и прочей летающей нечистью распугают птиц…
Но, как говорится, своя рука владыка. Тем более что Толик хозяйствовал не сам по себе, а спелся с какими-то московскими банкирами. И те финансировали дело.
Ну, а то, что полуостров при таком подходе может потерять свою уникальную природу и превратиться в большой туристический шалман вроде Канкуна или Гавайских островов — это, похоже, никого не волнует.
Вот почему приезд Неклюева, с которым они раньше по-свойски общались, не обрадовал ни Светлану, ни его.
— Один? — спросил он Светлану.
— Нет! Ш ним гость! — ответила она. — Такой.. — и, сморщив в куриную гузку рот, подняв узкие черные глаза и руки к небу, этим жестом показала, какой важный приехал гость.
Володька распряг собак. Разместил по будкам. Дал им корм. И только закончив дела, шагнул в свой балаган. Не торопился, потому что чужие, чуждые ему люди вошли в его мир.
Но долг таежного гостеприимства — это святое.
Толик Неклюев маленького роста, живой, гибкий, подвижный, как ртуть. В первую очередь в глаза бросаются усы. Они топорщатся в разные стороны и создают слегка комическое впечатление. Сняв толстую куртку, Толик в вязаном разноцветном свитере вертится на кухне. Помогает Светлане накрывать на стол.
Московский гость моложав, неопределенного возраста, с правильным по современным меркам лицом, не то чтоб холеным, а каким-то, в котором глазу зацепиться не за что. Такие лица бывают у витринных манекенов и у актеров современных телесериалов. Аккуратные черные брови вразлет. Прямой нос. Настороженные глаза. Гладко выбрит. Ухоженные руки. Одет тоже дорого. Но не как охотник, а как горный лыжник. Алая с черным куртка. Под нею комбинезон. Рядом лежат толстые, с рубчиками горнолыжные рукавицы. И только шапка меховая. Видно, вязаные на Камчатке не в ходу.
Толик, увидев вошедшего в балаган хозяина, пошел навстречу. Но Володька с мороза поздоровался сдержанно, без объятий:
— Здравствуйте, гости дорогие! — сказал он, подразумевая под словом дорогие совсем другой смысл, нежели тот, что вкладывают в таких случаях радушные хозяева.
— Да вот, понимашь, заехали по дороге к тебе! — торопливо поясняет суть визита Неклюев. — А это наш инвестор Давид Абрамович. Московский банкир. Риэлтор… Хочет на месте посмотреть, куда будут вкладываться деньги…
— А что зимою-то? — спрашивает Володька-ительмен. — Осенью или весною надо приезжать. Тогда рыбалка. Охота. У нас климат суровенький. Вот только отмело. Три дня ни зги не было видно…
— Да так получилось! — продолжает диалог Толик вместо инвестора. — Давид Абрамович только из Италии прилетели. На лыжах там катался. На курорте в Кортина-д’Ампеццо. И, можно сказать, без пересадки к нам сюда…
Володька старается быть любезным. Поддерживать разговор. Хотя ему эта Италия нужна как собаке палка:
— И что слышно в Италии?
Гость отвечает любезностью на любезность:
— Там все прекрасно. Сервис. Ночные клубы. Рестораны. Жизнь кипит. — Но говорит он все это таким тоном, что Володька-ительмен понимает, что он как бы сравнивает жизнь. Там и здесь. И подспудно задает вопрос: «И куда это я попал? И где мои вещи?!»
Высказавшись в таком тоне, моложавый банкир делает уже запрос по существу:
— А как бы мне позвонить в столицу по ватс-апу? Или у вас только сотовая связь?
— К сожалению, — разводит руками Озеров, — у нас связи нет. Мы иногда звоним. Но для этого выезжаем за десять километров отсюда на точку. Поднимаемся на сопку. Туда сотовая связь достает.
— А-а, вот как! — разочарованно замечает московский гость.
Тут Светлана подает на стол камчатские разносолы: рыбу, икру, уху, грибочки и настойку на бруснике.
Свет горит. В балагане тепло. После пятидесяти граммов языки развязываются. И слегка примороженный от собственной важности и значительности московский гость чуть оттаивает и начинает потихоньку разговаривать:
— А что это у вас в центре избы столб, а на нем будто ступеньки вырублены в дереве?
— А это у нас все по-штаринному шделано, — поясняет Светлана, подвигая ближе к гостям блюдо с янтарной жгуче-краснеющей на белой тарелке икрой. — Вы ешьте, ешьте, не штесняйтесь! Ешьте ложкой!
Володька поясняет:
— Раньше ительмены делали выход из полуземлянок на крыше. И по этому столбу вылезали наверх. Это потому, что зимою в метель может намести снега по самую крышу. Так что с бокового выхода и не выйти. Но мы им не пользуемся. Старые уже. Трудно подниматься по столбу-то…
— А мы собрались строить самый современный комплекс. По западному проекту! Вот Давид Абрамович благословил, — встревает в разговор слегка захмелевший Неклюев. Его побитая оспинами, похожая на воробьиное яйцо, усато-птичья физиономия сияет от тепла и выпитой настойки на спирту.
— Стекло и бетон! — усмехнулся неодобрительно Володька. — Охотники на привале. Спа, бассейн, гостиница на сто мест. — Он вспомнил Торгово и его понесло:
— А потом девочки, звезды подиума, оргии…
— Ну, что вы! Мы же приличные люди, — удивленно вскинул на него глаза эффективный менеджер. — Будем доставлять гостей вертолетом. Будут экскурсии на квадроциклах. По тайге. К вулканам. Конечно, и спа… Здесь вон какие горячие источники. Полный комплекс услуг, — помолчал для важности. — На Камчатке все как-то подзадержалось. Но теперь московский капитал ищет себе применение. Я все посчитал!
Он достал из сумки лэптоп. Раскрыл его. Постучал по клавишам. И когда на экране высветился план постройки, заявил:
— Все на высшем уровне. Поставим вышку связи. Построим вертолетную площадку… Соберем зоопарк из местных животных, если надо — завезем для привлечения тигров из Амурской области…
Видно, что гостю хочется произвести впечатление на аборигенов. И он продолжает, слегка красуясь:
— Мы все посчитали. До копеечки. Быстро окупиться может только крупный комплекс, где будет мощное поточное обслуживание.
И гость принялся сыпать цифрами. Цена проекта… Себестоимость услуг… Стоимость рабочей силы…
— Наберем народ? — интересуется Давид Абрамович.
— Местные вряд ли пойдут. Избалованы, — заметил Неклюев.
— Завезем китайцев! — безапелляционно заявил банкир. — А то сидите тут… — с укоризной заметил он Неклюеву. Но Володька принял укор и на свой счет. — Связи, и той нет! А будете работать с нами, мы вложим большие деньги… — теперь банкир уже явно обратился к Озерову:
— Можете вести у нас какой-нибудь проект… Вы же образованный человек!
Володька, слушая, как приезжий так гладко охмуряет, расписывает, решает для себя, что ему лучше не спорить, а закосить под дурака. И как бы простодушно спрашивает:
— А зачем это все?
Успешный менеджер удивленно вскинул глаза, но снизошел до объяснений:
— Мы вложим, скажем, десять миллионов долларов. Завезем в год, предположим, тысячу гостей. Каждый из них выложит предположительно по десять тысяч долларов за полный пакет наших услуг.
— Дорого! — замечает Неклюев.
— С охотой на медведя не дорого. С таким сервисом, с доставкой. Вполне недорого. Особенно для иностранцев. Они экзотику любят.
— А нам-то это зачем? — продолжает гнуть свою линию Володька.
— Как зачем? Вот вы шаман. Занимаетесь нетрадиционной медициной. И вам найдется в нашей программе место…
— Развлекать иностранцев шаманскими обрядами. Бить в бубен, как эти… на Гавайских островах…
— Не просто бить в бубен, а за деньги. За большие деньги. Вы разбогатеете и сможете не работать. Представляете? Будете лежать у себя. В комфорте…
— А мы и сейчас лежим и можем ничего не делать, — неожиданно вступила в разговор Светлана.
— Да что они понимают в колбасных обрезках! — подвыпивший Неклюев отчаянно махнул рукой. — Нет у наших людей широты размаха. Все такие местечковые замашки…
Разговор после этой его реплики как-то притух.
Доедали ужин молча.
Володьке стал понятен этот новый человек. И его представления о жизни, бизнесе и счастье. Ну, что ж тут осуждать? Он и сам был когда-то таким. Хотя нет. Таким расчетливым, бойким он не был. Это уже новое поколение. Оно другое… Здесь все до копеечки считают. Каждый вздох, каждый чих надо оплатить.
Светлана мыла посуду. Он, стараясь не затрагивать острые темы, говорил о погоде. На завтрашний день.
Потом, сославшись на усталость, стал собираться ко сну.
Светлана повела гостей спать в отдельном, предназначенном для таких случаев, балагане.
Вернулась к мужу. Когда укладывалась рядом со спящим Озеровым, разбудила его. Он проснулся и спросонья пробормотал:
— Я сегодня взял соболька! Он там. На нартах. Надо завтра шкуру снять. А то пропадет…
И снова провалился в сон.
* * *
Утром Володька проснулся от недовольного бубнежа Светланы, возившейся у плиты:
— Надо же! Какое бештыдство… Предлагать такое…
Володька зашевелился под меховым одеялом:
— Ты чего, мать, ругаешься с утра?
— Представляшь, он меня шпросил утром: школько мы вам должны? Мы их приняли цо всей душой… А он так вот, как плюнул. Обидел…
— Да ты не переживай! Они все такие. Они жизни не понимают. У них вся жизнь — бизнес… Такое время…
И, уже думая совсем о другом, заметил:
— Уехали. И слава Кутху… Век бы их не видать. Давай что-нибудь пожевать… Да я пойду соболем займусь…
— Уехали ни цвет, ни заря. Чаю только выпили. И бегом… — продолжала ворчать жена. — Толком не попрощавшись.
* * *
В хлопотах и заботах прошло несколько дней.
В субботу утро началось как-то совсем нетипично. Обычно Светлана встает первой. Пораньше. И принимается хлопотать «у огонька». А вот сегодня она что-то не поднимается. И проснувшийся Озеров, в конце концов, встает первым.
Накинув тулупчик, выскакивает на улицу. А тут такой карнавал. Все деревья после вчерашней оттепели покрылись ледяным узором. Будто какая-то мастерица вышла на работу в ночь и сплела эти сверкающие кружева.
«Это оттого, что вчера ветер с океана принес теплый воздух, обратившийся во влажный туман, — подумал Володька. — Он ночью осел на деревьях, а к утру замерз. Надо позвать Светлану. Пусть посмотрит, пока не растаяло это чудо!»
Вернулся обратно в балаган. Светлана уже проснулась, но все еще лежит. И странно так смотрит. Только он хотел ей рассказать о чуде расчудесном, как она неожиданно сказала:
— Ты жнаешь, у меня здесь, — и она прикладывает ладонь к грудине, — вот здесь как будто что-то щекочет. Прямо как-то скрипит. — И она, словно проверяя свои ощущения, кашляет несколько раз. — И как-то мне леняво. Вялость такая. И не хочется вставать с лежанки…
Володька не отвечает на сетования жены. Все бывает. Люди, они ведь не железные. Он просто принимается готовить завтрак сам.
Утро как утро. И ему надо идти поднимать собак. Ехать в тайгу за зверем…
* * *
Удивился он, когда вернулся. Его никто не встретил. Светлана не вышла на лай собак и скрип снега под ногами.
Разобравшись с упряжкой и поставив нарты на место, он, уже слегка обеспокоенный, вошел в балаган.
У потухшего очага пластом лежала укутанная в меховое одеяло жена.
— Что это с тобой? — спросил испуганно Володька-ительмен.
— Жанемогла что-то. Кашель бьет. И температура поднялась! — ответила она.
— А ты парацетамол прими!
— Я уж две таблетки по два раза принимала. Чуть отпустит температура. Жначит, так. Часа на два. И опять… Дай мне градусник…
Володька разделся. Принялся возиться у очага.
— Ну, вот. Тридцать вошемь, — отозвалась с лежанки Светлана. — Тяжко мне!
— Давай я баню истоплю. Баня, она тебя поправит.
— Давай! А то я не жнаю, что и делать! — сказала жена. И закашляла сухим, лающим кашлем.
— Точно надо баню. Прогреться тебе надо. И потом закутать. Простуда и выйдет. Ты выпей еще парацетамола, чтобы температуру сбить. И айда в баню…
Баня у Володьки сделана по-черному. Знатная баня. Таких бань уже нигде нет давным-давно.
Он топит печь без трубы. И дым попадает прямо в баню. Все тепло, которое дают дрова, не улетает в трубу. А остается внутри. КПД стопроцентный. Огонь же нагревает и стоящий на плите огромный металлический решетчатый поддон, на котором лежат камни. Камни калятся докрасна.
Протопишь такую баню, потом возьмешь тряпку и помоешь ее внутренность от сажи. И смело заходи.
Камни и дым так ее нагревают, что тут себя чувствуешь, как внутри русской печи.
В детстве у них во дворе стояла огромная русская печь. В ней женщины пекли хлеба. И частенько практиковали такой метод лечения. Натопят печь. Простывшего ребенка положат в цинковую ванну. И суют на пару минут в печь… Там он, как говорится, прожарится.
Так лечили.
Дрова Озерова сухие, березовые. Горят с гулом и треском. Час-другой, и круглые камни на железе огненно-красные.
Рядом бак, в который он навалил снега.
Снег растаял и стал горячей водой.
Светлане, конечно, неможется. Но он все равно разложил ее смуглое тело на горячей полке. И прошелся можжевеловым, размоченным веничком и по спине, и по круглым выпуклым ягодицам.
Потом закутал ее в свою парку с головы до пят и отнес в жарко натопленный балаган. Напоил горячим чаем с малиной. И еще долго сидел у огонька, чувствуя, как сами собою закрываются глаза, смыкаются веки и беспокойный сон овладевает им.
* * *
Наутро легче не стало. Злая болесть не уходила. Светлана давилась сухим лающим кашлем. Свернувшись калачиком, никак не могла прокашляться. Проклятая шкала на градуснике показывала все те же тридцать восемь.
К вечеру после всех дневных мытарств Володька решает просить здоровья у духов.
Ритуал отработан до мелочей давным-давно.
Он вылез из своих конайтов и длинной ительменской рубахи. И сразу из старинного балагана исчез кандидат биологических наук, удачливый охотник и этнопредприниматель Володька Озеров, а объявился татуированный от подбородка до пяток ительменский шаман.
Перед началом обряда выпил, как всегда, настоянную на травах «огненную воду». Пожевал, закусывая, шляпку мухомора.
Надел на руку расшитую бисером шаманскую кожаную рукавицу.
Затем взял священную колотушку, сделанную из священного дерева — лиственницы. Поднял бубен — дом духов.
Все это время Светлана лежала рядом с огнем и, прикрыв глаза, тяжело дышала, словно ожидая чего-то.
Шаман пошел вокруг огня, ударяя в бубен колотушкой.
Огонь потрескивает. И шипит. Шаман подбрасывает в него особые травы, известные только ему.
А затем запевает под стук колотушки тянучий древний напев под названием «Эльвель», что в переводе с ительменского значит «Песня орла».
Напевая, он не забывает подражать движениям птицы. Машет руками-крыльями. Разворачивается телом в воздухе.
Этот мир плывет и качается перед глазами. Сознание шамана растворяется и отделяется. Внутри него он поднимается все выше и выше. Стремится из мира людей в верхний. Туда, где живут прародители живых людей, как называют себя ительмены.
Ритм танца все быстрее и быстрее. Его босые ноги стучат о землю…
И в какой-то миг он отделяется от тела. Улетает. Улетает. Улетает в небеса. К прародителю Кутху.
А вот и гигантский клюв, в котором заключен голос.
Ворон вещает: «Зачем ты позвал меня, великий охотник и сын великого охотника? Зачем прилетел твой дух сюда? Разве я не даю тебе удачу в охоте? Разве не ловится большая рыба? Зачем ты беспокоишь меня? Я вижу по жертвенному дыму, который идет от твоего костра, что дом твой полон и чавычи, и жереха, и нельмы. Что тебе еще нужно? Ты и так живешь в Раю!
Разве не даю я тебе вдоволь рыбы в месяц Джабу (месяц белой рыбы) или в Куйше (месяц красной рыбы)?»
И дух Володьки-ительмена вещает ему в ответ: «Все так, Великий Кутх! Обильны твои дары. Радуют они мой народ. Но пришла ко мне злая болесть. Слегла твоя дочь, а моя жена с непонятной болезнью. И не могут ей помочь ни жар, ни травы, ни лекарства… Одна надежда на твою помощь!»
Володька говорит эти заветные слова, а сам все ждет, ждет привычного за годы шаманства движения силы, энергии, которая сейчас должна закружиться вокруг него, сконцентрироваться во что-то и вылиться, вылиться в некий энергетический вихрь, который проникнет в него, а через него в ее больное тело и даст толчок к выздоровлению…
Но… но…
Он ждет долго.
На этот раз сила не сходит. Нет привычного всплеска, подъема.
И только через несколько бесконечных мгновений Дух Ворона прошелестел ему в ответ: «Недуг этот наслан на Землю Кана (дьяволом). И здесь он сильнее меня. Послан в наказание людям за их вторжение в мир духов. И я не в силах отменить эту кару…»
Закружилось небо перед внутренним взором. Верхний мир перевернулся. И стал средним.
* * *
Володька сидит на земле ошеломленный и потерянный после транса. Рядом догорает огонь.
Светлана, изнемогшая, лежит на шкурах. Глаза ее запали еще глубже. Черты плоского лица как-то заострились и две половинки его выровнялись.
— Ну, ты как? Ты что? — подползает к ней на четвереньках Озеров.
— Дышать тяжело! Как будто на грудь положили мешок с мукой.
— Кутх не принял мою жертву… Что же теперь делать?
— Жначит, такова его воля. Жначит, все, — прошептала жена и, закрыв глаза, повернулась к стене балагана.
— Нет! Нет! Нет! Так не должно быть! Этого не может быть никогда! — в отчаянии Володька вскочил на ноги и заметался по балагану голый и жалкий. — Это все ерунда. Есть же врачи! Они знают! Они вылечат! Надо связаться с городом. Я поеду, поднимусь на сопку. Поговорю с городом, поговорю со Славиным. Наверняка они знают, что это такое. Да это просто воспаление легких… Пришлют вертолет. Отвезу тебя в клинику. Они вылечат… Они знают, что делать!
Всю ночь он засыпал в полудреме, просыпался и лежал, прислушиваясь к тяжелому дыханию жены, которое периодически разрывалось приступом сухого, лающего кашля.
Рассвет застал его забирающимся на сопку. Он поднялся на такую высоту, с которой его старенький сотовый поймал сигнал.
Володька представил, как разбудит знакомого доктора ни свет ни заря и ошарашит ничего не понимающего врача своим рассказом.
Поэтому посидел на снегу. Подождал, собираясь с духом.
Но все равно не выдержал до приличного времени и позвонил.
Славин, как ни странно, ответил сразу. Сиплым, простуженным и каким-то упавшим голосом. Чем, конечно, еще больше удивил Володьку-ительмена.
Из короткого, но емкого разговора Володьке открылась, наконец, страшная тайна всего, что произошло:
— Да, у нас тут всемирная катастрофа. Пандемия. Из Китая вирус, называется Ковид-19. Да! И к нам в Россию… И на Камчатку тоже… Власти объявили самоизоляцию.
— Чего? Чего?
— Ну, такая форма карантина. То есть каждый прячется, как может. Люди стараются не выходить из дома. Он быстро распространяется. Непонятно только, как он мог добраться до вас. Вы ведь в тайге. За триста километров от жилья… Вы с кем-то контактировали? Вы контактировали с кем-то приехавшим из Китая? — повторил он вопрос.
— Нет! Ни с кем.
— Но так не может быть. У Светланы все признаки коронавирусной инфекции.
— Тут приезжал недавно Толик, а с ним человек из Москвы. Инвестор-банкир. Но он тоже не был в Китае.
Володька вспомнил разговор с инвестором, который говорил о том, что они тут создадут и горнолыжный курорт: «Спускаться на лыжах прямо со склонов вулканов будем».
— Он об Италии рассказывал. Он к нам прямо из Италии пожаловал. Пролетом. Через Москву.
— Так это еще хуже! В Россию нам из Италии эту заразу прямиком и доставили! Он должен был сидеть две недели в Москве в обсервации…
— Где? Где?
— На карантине. В самоизоляции.
— А-а. А то мне послышалось…
— Так я скажу, — сипел в трубке голос Славина, — это он вас и заразил!
— Так он сам вроде и не больной был! — с надеждой спросил Володька.
— Сейчас это сплошь и рядом случается. У некоторых людей все протекает в легкой форме. Он и сам ничего не замечает. А другой начинает загибаться…
— Ё-мое! Что делать-то? Чем лечиться? — в отчаянии Володька забормотал. — Подскажете?
— А лекарства от него никакого нет. Только карантин.
— И что, вы ничего не делаете?
— Почему ничего? — обиделся доктор. — Мы сейчас всем госпиталем вместе с больными закрылись. И лечим. В основном тяжелых. Кладем на вентиляцию легких. Спасаем, кого можем. Сами тут тоже перезаразились все…
— Так что мне делать? — в отчаянии закричал в трубку Володька так, что можно подумать: пытался без телефона прокричать эти сотни километров расстояния, что отделяли его от Петропавловска-Камчатского.
— Единственный шанс — как можно быстрее довезти ее к нам. Тут можно попытаться что-то сделать! Попробуй!
«Вертолет! Только вертолет! — бормотал Володька. — Заплачу, сколько попросят. Туда и назад два-три часа лету. Плевать на деньги. Господи! Какие на хрен деньги! Позвоню начальнику местного отряда, что у меня позапрошлой зимой был. Он даст вертолет. Даст! Не может не дать!»
Но у начальника, сколько он не набирал заветный номер, трубка не отвечала.
Холодное зимнее солнце уже поднялось над сопкой. Уже открылась глазу суровая величественная красота Камчатского края. Потянул утренний ветерок.
Наконец, он дозвонился:
— Иван Петрович! Это Озеров вас беспокоит.
— Какой Озеров?
— Владимир Озеров. Шаман-ительмен. Помните меня? Вы у нас гостили. Прилетали осенью на рыбалку?
— Помню! Помню, дорогой! Такая незабываемая рыбалка была. И охота. Когда ей охота и тебе охота… Вот это охота!
— Иван Петрович! У меня беда. Жена заболела. Сильно! Похоже, у нее коронавирус…
— Ой, эта зараза и до вас дошла!
— Дошла! Долетела, можно сказать. Нужен вертолет! — Володька заторопился с рассказом, потому что заметил, что в телефоне остался только один зубчик на аккумуляторе. И он понял, что тот может замолкнуть. — Я заплачу, сколько скажете! Заберите ее отсюда!
— Понимаю тебя. Но дело даже не в деньгах, Володя. Мы сейчас не летаем. Вулкан Ключевской дал жару. Вчера в три часа пополудни. Как лупанул! Земля затряслась. Столько пепла и песка дал, что при чистом небе и полном солнечном сиянии сделал нам, как говорится, тьму египетскую. Густую массу песка и пепла понесло сюда на юг. Присыпал все. У нас на два дня закрыли полеты. А так я бы тебе с радостью помог… Не летаем! Аэропорт тоже закрыли пока. Такое у нас бедствие… Надо подождать.
В эту секунду телефон отрубился. И огорошенный всеми свалившимися на его бедную головушку новостями Володька-ительмен начал спускаться с сопки.
Помощи ждать неоткуда. Он не может просто сидеть. Не такой он человек. Ему надо что-то делать: «Пока пепел развеется. Пока Ключевская успокоится. Дело может принять совсем дурной оборот».
Спускаясь с горушки вниз, он неожиданно услышал рокот двигателя на реке. А потом сверху увидел летящую по припорошенному льду точку.
Пригляделся: «Эх, жалко бинокль не взял! Старею. Глаза хуже стали видеть».
Володька снял с плеча карабин с оптическим прицелом. Нашел. Это несется окутанный снежным вихрем снегоход.
Мысль тоже промчалась вихрем: «А если снегоходом ее вывезти? Прицепить к нему грузовые нарты. И он потянет. Может, этот остановится, если я подам сигнал?»
И Озеров несколько раз выстрелил в воздух.
Эхо понеслось над сопками, побежало вдоль снежной дороги-реки.
Но снегоход продолжал лететь не останавливаясь.
«Движок небось ревет так, что водила ничего не слышит, кроме воя», — подумал он, глядя сверху на удаляющуюся машину.
— Черт с ним! Сейчас спущусь. Доберусь до стоянки. Там что-нибудь решим со Светланой.
* * *
Грузовые нарты у Озерова славные. Связал их известный на всю Камчатку умелец. На таких нартах можно перевезти хоть полтонны. Он и возит на них дрова из тайги. Припасы из поселка. Перемещает полевую ярангу. Одно сейчас плохо — для таких нарт нужен более мощный движок. К ним бы упряжку из четырнадцати собак. А у него только восемь.
Конечно, его восьмерка запросто возит его на охоту. Работает по хозяйству. А вот для такого быстрого и дальнего пробега их будет маловато.
До Ключей три дня пути на собаках с нормальной упряжкой. Но если сильно постараться, то можно и за два.
Володька загружает нарты необходимым в дороге. Кутает Светлану в медвежью шкуру. Укладывает на грузовые нарты.
Ну вот, кажется все готово. Пора уезжать! Он еще раз оглядывает стоянку, балаган. Несколько минут топчется у входа, понимая, что это не просто очередной отъезд в поселок, а прощание. Прощание с прежней счастливой жизнью.
Останавливается у тотемного столба и просит у Кутха благополучной дороги…
* * *
Упряжка дружно рванула с места и пошла, зашуршала полозьями по присыпанному снегом льду.
Морозец пощипывает щеки, пытается залезть во все щели. От долгого стояния «на облучке» «кучер» начинает остывать. И тогда он соскакивает с нарт. Бежит рядом, держа «поводья» в руках и поглядывая на трусящего за нартами Джоя.
Пробежав для сугрева метров триста-пятьсот, он снова присаживается.
Светлана лежит тихо. Лицо ее прикрыто пологом. Но Володька слышит ее хриплое, прерывистое дыхание, похожее на работу кузнечных мехов. А у самого от теплого дыхания после пробежки стекла темных очков запотевают. Протерев их меховой рукавицей, снова водружает их на лицо.
* * *
После смерти деда Светланы они приехали сюда, на берег реки, на его охотничий участок и прожили здесь свой медовый месяц.
Светлана уже тогда любила готовить разные снадобья. Вот и налила ему спиртовой настойки на пантах марала (молодых оленьих рогах).
От этого напитка взыграла в нем мужская сила. И пошла у них забава.
А еще Володька вспомнил, как однажды они впервые поехали на вулкан. Путь был долгий. Снегоход медленно-медленно тянул их вверх. Добирались до смотровой площадки — ровного выступа и были потрясены величием зрелища. Половина вершины Ключевской одета кольцами облаков. А верх ее блестит белизною снега, как большая сахарная гора. Потом она то покрывается густыми серыми парами и облаками, то обнажается. И кажется, будто это великан в старинной китайской шляпе с широчайшими полями из белых облаков озирает на сто километров вокруг окрестную тайгу.
Светлана шепчет ему:
— Дед говорил, что этот кратер — адская отдушина. И шмотреть в него нельзя. Одна штаруха и молодой парень долго шмотрели на сопку в извержение, а потом захворали и умерли…
— Суеверия, — ответил он тогда ей.
А сейчас бы, наверное, задумался.
Была в их совместной жизни и китовая охота. Как-то по морской глади залива мчалась моторная лодка. Прокопченный, промасленный абориген стоял наготове со ржавым гарпуном с таким страшным крюком, который, пробив толстую, блестящую кожу кита, навсегда застрянет в ней…
Вдруг рулевой совершает вираж невероятной силы, и на волне Володьку со Светланой чуть не выбрасывает за борт: абориген заметил справа фонтан из пара и воды. Затем из волны появилась спина морского гиганта.
Весь ужас ситуации был в том, что моторка летела прямо на кита.
Супруги Озеровы вцепились в борта.
В какое-то мгновение до столкновения рулевой Степан перекладывает руль, и абориген, стоящий на носу, бросая, вонзает тяжелый гарпун в блестящую на солнце мокрую тушу.
Кит рвется вперед, ныряет, но поздно. Он прочно соединен теперь с катером капроновой веревкой, на которой принайтован большой красный поплавок.
Поплавок бежит по волнам, скачет, подпрыгивает, не дает киту уйти на глубину.
Раненый кит выныривает. Второй гарпун безжалостно вонзается рядом с первым.
И вот уже целая гирлянда поплавков, как будто детских шаров, плавает на воде…
Кит выдохся. Он все чаще выныривает на поверхность. И при каждом таком подъеме Володька видит отчаянье, боль и страдание в большом, с блюдце, глазу разумного животного…
Гарпунер достает карабин, загоняет в магазин тяжелый бронебойный патрон. Сухой звук выстрела почти не слышен за шумом мотора. Володька только видит, как дергается ствол.
После возвращения трактор тянет на берег привязанную за трос тушу животного. И все жители прибрежного поселка уже стоят толпой на покрытом галькой берегу с огромными острыми ножами, скребками, похожими на лопаты.
Едва туша, подвязанная за хвост, оказывается на суше, толпа устремляется к ней.
Какой-то совершенно бомжеватого вида мужик влезает на эту гору мяса и вонзает свою нож-лопату рядом с торчащим в ней гарпуном.
Народ дружно, как муравьи вокруг мертвого жука, облепляет кита. Слышно только дыхание, короткие возгласы. Люди рвут на куски живое тело.
Алая кровь ручьем стекает в залив.
Через пару часов от туши остается только остов-скелет удивительного животного. А еще кровавое пятно в прибрежных водах.
В поселке начинается полупьяное пиршество.
Володька со Светланой празднуют охотничью удачу вместе с бригадой добытчиков. Пьют спирт.
* * *
«Целая жизнь. Совместные наши мечты. И все позади, — думает Володька, покрикивая на бегущих маламутов. — И все в одночасье рухнуло».
У него нет особенных иллюзий по поводу цели его поездки: «Похоже, я везу ее умирать. И что я буду делать без нее? Как я смогу дальше жить? Ведь мы настолько срослись вместе, что жизни без нее я даже не представляю».
В эти минуты он видит, что впереди какая-то заминка. Ван Гог, а следом за ним и другие собаки начинают сбиваться с хода и подпрыгивать в глубоком снегу.
«Так они скоро выбьются из сил», — понимает Володька. И протяжно кричит:
— Стоп! Стоп!
Упряжка останавливается. Усталые псы мгновенно ложатся на снег.
Он соскакивает с нарт. Светлана приподнимает голову и спрашивает его:
— Што случилось?
— Похоже, перемет ветер надул. Пойду, посмотрю. Поищу, где снега поменьше…
Володька направляется к вожаку мимо лежащих в снегу разгоряченных псов. Подходит к Фоксу. И видит, что собака, лежа на спине, словно обращаясь к нему, задирает лапы.
Володька останавливается. Берет в руку, ощупывает больную лапу. Так и есть. Открылась ранка.
«Этого только не хватало, — раздосадован он. — Итак, их всего восемь».
Возвращается к нартам. Достает из рюкзака собачьи красные тапочки. Надевает их Фоксу. И крепко завязывает.
Снова проходит вперед мимо лежащего на снегу хмурого Ван Гога.
Здесь сугроб перекрывает дорогу. Он движется, расталкивая снег ногами и полами кухлянки.
Пробивается еще немного. Понимает, что такой намет им осилить будет непросто. Ему самому надо будет перетаскивать собак и нарты сквозь сугробы.
Володька берет вправо, ближе к берегу реки, понимая, что под крутым берегом зона затишья, там снег не задерживался.
Так и есть. У кромки белый пух едва доходит ему до колен…
Он поднимает собак. По тому, как неохотно, повизгивая, они встают после его долгих понуканий, понимает, что маламуты сильно устали.
Кое-как разворачивает упряжку. И они проходят этот участок.
Мороз усиливается. Короткий зимний день катится к закату. Тени от деревьев уже ложатся длинными причудливыми узорами на бесконечную снежную дорогу.
Надо готовиться к ночи.
Володька выбирает место на берегу. Останавливается. Вытаптывает ровную площадку. В первую очередь — собаки. От них сейчас зависит жизнь его и Светланы.
Володька распрягает собак от сбруи, разводит животных в разные концы площадки, привязывая на растяжки. Потом достает из нарт легкие синтетические коврики и стелет их рядом с каждым псом. Коврики дают возможность комфортно перенести ночной мороз. Без них собака, ночующая на снегу, тратит на согревание на 15–20 процентов энергии больше. Затем приступает к кормлению. Рис с мясным фаршем хорошо усваивается и дает прилив сил. Эту смесь Володька разработал самостоятельно, исходя из личного опыта: быстрые углеводы и белок легко усваиваются, придают силы и восстановление. И уже после этого лакомства он кормит их по-настоящему, бросая каждому по куску юколы.
Покромив собак, Володька достает специальную утепленную палатку. Ставит ее. Стелет на пол шкуры. Поднимает с нарт Светлану и пытается перевести к месту ночевки. Уже двигаясь вместе с нею, он чувствует, как ослабла жена: ее тело на его сильных мужских руках безвольно обвисает. Еле-еле переставляет ноги в торбазах.
Устроив Светлану на лежанку, Володька достает припасы, взятые в дорогу. Раньше он мог бы обойтись строганиной, юколой, может быть, китовым салом. Но последние годы его «железный желудок» уже не сваривает сухомятку. Разогревает прямо в банке рисовую кашу с тушенкой.
Светлану знобит, бьет разыгравшийся в тепле сухой кашель.
Сколько ни пытается он «всунуть» ей хоть ложечку своего варева, она отворачивала голову.
Темнота наступала быстро. Володька включил фонарик. Подвесил его на тесемке под потолок и принялся залезать в спальник. В эту секунду он почувствовал, как жена взяла его за руку. Обернулся. Она смотрела на него глазами, полными слез. И шептала что-то, пытаясь сказать ему какие-то, наверное, важные слова. Он наклонился к ней.
— Я не хочу умирать. Но мне так больно, так тяжело дышать! — и она умоляюще смотрит на него своими черными раскосыми глазами, в уголках которых застыли слезинки.
— Ты не умрешь, — шепчет Володька-ительмен и, отвернувшись в сторону, смахивает набежавшую влагу…
Что он может еще ей сказать? Чем утешить? Что он любит ее? Она и так это знает.
Они долго лежат в темноте, держась за руки.
Светлана, наконец, засыпает. А он никак не может.
События этих дней калейдоскопом мелькают перед Володькой. Обрывочные мысли скачут, как хитрые зайцы, сбивающие след: туда-сюда, туда-сюда.
Что такое человек? Венец творения? Какая гордость! Какое самомнение! Мы собираемся найти средство жить вечно. Человечество готовится колонизировать другие планеты. Гигантские корабли бороздят просторы мирового океана. Мы покорили природу. Вдруг неизвестно откуда появляется ничтожный вирус, и вся жизнь на планете летит кувырком. Вся цивилизация, пожирающая гигантские ресурсы, бесполезно взирает, как умирают сотни тысяч особей. Болезнь опустошает города. Мы оказались жалкими пасынками эволюции вместе со всеми нашими мегаполисами, атомными бомбами, ракетами, пирамидами и прочим хламом, которым мы так гордимся. А все потому, что в своей гордыне мы забыли о том, что являемся частью этой самой планеты, природы. Такой же уязвимой, как любая другая часть. А еще мы забыли главное: в условиях чудовищной глобализации неизмеримо возросла ответственность каждого человека. Мир стал маленьким и беззащитным, как какая-нибудь индейская деревня в период освоения Америки. Наша разгильдяйская философия, рассчитанная на авось да небось, больше не работает. Каждый человек в отдельности сегодня подобен командиру атомной подводной лодки или начальнику пусковой ракетной установки. Он может уничтожить мир одним фактом своего присутствия. Вот он, итог порочной философии, что привела мир к пандемии: пользуйся всем живущим и не думай о последствиях.
Ведь этот хрен, который завез к нам, в глухомань, заразу, ведь он знал, что в Италии эпидемия. Но наплевал на все, полетел сюда. Видите ли, хотелось развлечься, покататься. Дома должен был сидеть после Италии. Как мышь в норе… А он наплевал! Он выше всего… Каких-то предупреждений, запретов… Он великий человек… Он торопится жить… У него бизнес-проект на Камчатке… Своим пофигизмом подставил людей на грань жизни и смерти.
Не коронавирус сегодня угроза жизни человечества. А человеки-вирусы среди нас со своей жадностью, алчностью, наплевательством к людям. Вот он, итог. В наши Ключи подтягивают полевой госпиталь. Я везу свою жену в больницу. И, похоже, что везу умирать…
* * *
Утро застало Володьку на ногах. Светлана едва дышала и чувствовала себя еще хуже, чем вчера. Черты ее круглого лица как-то обострились, глаза провалились.
— Мне бы только чуть-чуть подышать… — бормотала она едва различимо мужу. — Тогда я покайфую и умру…
Володька заторопился. Быстро собрал лагерь. Сложил палатку. Все лишнее — долой. «Надо максимально облегчить нарты, — размышлял он. — Восемь собак в упряжке. Да еще Фокс лапу повредил. Если маламуты лягут от перенапряжения, то я ее сегодня не довезу. И тогда уж точно…»
Он не хотел даже в мыслях произносить это слово. Им овладел суеверный страх. Мысль материальна. Если начнешь о чем-то думать постоянно и тяжело, то непременно сбудется.
Он только просил ту высшую силу Вселенной, ту, что мы называем по-разному, но однозначно существующую, прийти к нему на помощь. Чтобы он смог спасти ее.
Он шептал:
— Бог, Кутх, Иегова, Христос, Будда, Вишну, Мухаммед — как бы тебя ни называли, ты моя последняя надежда, последняя опора. Только на тебя уповаю. Помоги! Дай силы ей продержаться!
После ночного отдыха маламуты были резвей. Упряжка шла ходко. Володька даже приободрился. Почувствовал уверенность, что сегодня он доберется до Ключей. А там… Там же люди! Врачи! Они помогут. Не могут не помочь!
Ночью прошел небольшой снежок, морозец отпустил. Солнце еще не поднялось. Над рекою и лесом висит хмарь. Белая пустыня перед бегущими псами кажется бесконечной и пустынной.
Володька знает, что и тут, и в лесной чаще, и подо льдом, и под снегом таится жизнь. Он по мельчайшим следам на снежном покрове видит, какой зверь пересек реку этой ночью. Кто за кем гнался. Он читает эту книгу жизни и понимает каждую ее строку.
Вот проторил аккуратный след хитрый горностай. А тут перебежала свирепая росомаха. Здесь искала прокорм рыжая плутовка лиса. А сюда скакнул заяц, на которого она нацелилась.
В одном месте он даже заметил следы медведя-шатуна.
Дорога успокаивает утреннюю тревогу. Настраивает на мирный лад.
Задранные собачьи хвосты качаются в такт движению. Дорога действует на Володьку магически, своим монотонным покачиванием склоняя к полудреме. Он уже не молод. Очень не молод. И накопленная усталость жизни дает себя знать болью в мышцах и слабостью тела…
* * *
В какой-то момент, сидя на нартах, придремнувший Володька приоткрыл глаза. Через очки увидел, как у правого берега, там, где снег лежит сугробом, что-то торчит. Он снял темные очки: «Что за черт? Рога? Какие тут могут быть рога?» И вдруг сообразил, что это вовсе не рога животного, это из снега торчат черные ручки руля снегохода.
Упряжка подкатывает ближе. За сугробом на боку, задрав лыжи, валяется японский механизм, а рядом поднимается чья-то фигура. «Может, медведь-шатун лакомится?» — тревожится Володька. И нащупывает лежащее рядом оружие. Но тут видит, как это встает человек. Мало того, что человек. Это знакомый. Банкир. Инвестор. Давид Абрамович. Абсолютно правильный человек. Человек-компьютер. В своем горнолыжном комбинезоне. Капюшон застегнут под самый нос. Лицо прикрыто маской от мороза. На глазах очки.
Он выскакивает из-под сугроба, как черт из табакерки. И, похрустывая снегом, своими нездешними сапогами бежит к собакам:
— Стой! Стой!
Увидев его, Володька как-то сначала опешил. Вскинулся. «Как он здесь оказался? Почему? Что за незадача?!»
Привычка, сложившаяся за долгие годы жизни на суровой природе, автоматически заставляет его думать о помощи ближнему.
— Стой! — кричит Володька псам.
Ван Гог послушно останавливает упряжку.
В эти секунды, когда «эффективный менеджер» подбегает к его нартам, Володька-ительмен спрашивает себя: «Почему один? А где Неклюев?»
Давид Абрамович на ходу торопливо и возбужденно проговаривает:
— Я знал, что кто-то обязательно поедет!
«С него как с гуся вода! Ни вины, ни раскаяния», — подумал Володька-ительмен.
Подумал, но не сказал, а просто спросил:
— Что случилось? Как вы здесь оказались?
— Ехал с базы!
— А где Неклюев? Почему он не с вами?
— Он сильно заболел. У него начался кашель, поднялась температура. И я уехал… — Давид помолчал и добавил. — За помощью.
«Так, значит, он заразил и его этой то ли итальянской, то ли китайской заразой! — возмутился от догадки Володька. — И когда увидел, что дело плохо, бросил. И бежать. Но, видно, что-то пошло не так».
— А дальше-то что?
— Я думал, за день доеду. Но здесь лежало упавшее с берега дерево. Сухой ствол, припорошенный снегом, и аппарат налетел на него. Сломал лыжу. Опрокинулся. Я вылетел из седла. Хорошо, упал в снег. Подбил только колено.
— Так. Понятно! — сказал Володька. И пошел от нарт к снегоходу. В этот момент под медвежьей шкурой зашевелилась, глухо закашлившись, Светлана.
— У вас тоже кто-то больной? — с испугом спросил Давид Абрамович.
— Тоже больной, — как-то спокойно, отстраненно ответил Володька-ительмен. И почувствовал, как в надпочечниках из позвоночного столба поднимается вверх, рвет горло неконтролируемая ярость, злоба и ненависть. Видимо, напряжение, которое копилось в нем все эти дни раздумий и тревог, нашло выход.
Володька сорвался. Его затрясло, забило нервной дрожью все тело: «Он, он виноват! Сволочь!»
— Еще спрашиваешь: у вас тоже больной?! Ты, сволочь, заразил! Будь ты проклят! Гад! Италия тебе! Франция! А мы тут подыхаем ради твоего удовольствия!
Он, расставив руки в стороны, кинулся к Давиду Абрамовичу.
Тот изумленно смотрел на него широко раскрытыми глазами, отступая шаг за шагом назад. И, видимо, наконец сообразил.
— Убью! — в отчаянии закричал Володька-ительмен. — Тварь!
И кинулся к саням в поисках чего-то увесистого. Топора или ружья, чтобы ударить наверняка. Ударить, лишить жизни этого мерзавца, который походя, одним своим появлением разрушил их жизнь.
«Око за око! Зуб за зуб! — билось у Володьки в голове. — Только так, и никак по-другому».
Он подлетел к саням. И оттуда на него глянуло заплаканное, измученное болезнью лицо чуть приподнявшей голову жены. Светлана умоляюще смотрела на него и пробормотала:
— Не надо! Не надо! Не бери грех! Это Кана тебя ведет!
И снова уронила голову на медвежью шкуру.
Володьку словно током пробило. Он смолк и сел на нарты.
Дрожащие руки сами ходили ходуном, перебирая какие-то предметы.
— Гад! Гад!
Прошло несколько минут. Эффективный менеджер, забежавший за перевернутый снегоход и спрятавшийся там, наконец, высунул голову.
Володька чуть подостыл, уже стал раскаиваться. Ему показалось, что гнев его был несправедлив. «Он же, наверное, не хотел, — думал он. — Видно, так получилось. Может, он неплохой человек. Сам не знал, как это получилось А я? Стыдно! Стыдно! Чуть не убил человека. Да рази ж так можно? Он попал в такое вот положение. В аварию. А я вместо того, чтобы помочь, кинулся за ружье! Эх, жизнь!»
Он слегка остыл, приподнялся с нарт и крикнул:
— Ладно! Выходи! Будем думать, что делать дальше!
Из-за утонувшего в сугробе снегохода снова поднялась голова, а рядом с нею ствол винтовки.
— Я вот что думаю! — крикнул ему Володька-ительмен. — У меня жена тоже здесь лежит. И собак всего восемь. Забрать тебя я не могу. Как говорится, Боливар не вынесет троих. Я оставлю еды, плитку, спальный мешок. А как только доберусь до Ключей, пришлю помощь. Думаю, тебе надо продержаться максимум сутки! Согласен?
Давид Абрамович, видимо, уже пришел в себя. И к нему вернулось былое умение просчитывать, которым он так потряс в свой визит Володьку.
— У меня другое предложение! — крикнул он, выходя из-за своей баррикады. — Вы забираете меня! А я вам плачу сразу десять тысяч долларов…
— Чего-чего? — изумился такому его раскладу Володька.
— Я оговорился. Сто тысяч. Причем я могу сейчас же отдать свою платиновую кредитную карту.
«Он что — идиот? — подумал Володька. — Сто тысяч долларов против моей надежды доехать сегодня?! И может быть, спасти Светлану…»
— Пошел ты вместе со своими деньгами! — сказал Володька подходящему с ружьем наперевес Давиду Абрамовичу.
— Что ж так! — к тому, видимо, уже вернулась его привычная самоуверенность. — Я предлагаю хорошую сделку. Поедем втроем!
«В конце концов, — думает Володька, — почему я должен спасать этого подонка? Только потому, что нас так воспитали? Приучили? К христианскому смирению. Он убивает, а мы в соответствии с заповедями должны подставлять щеку? Ну, нет! Пусть будет, как в Исламе. Исполнится воля Аллаха, которая привела его сюда. Видно, такова она, эта воля!»
— Будет так, как я сказал. Вот тебе продукты. Вот плитка, — он наклонился, доставая из грузового ящичка плитку. И в эту секунду услышал откуда-то сбоку щелчок взводимого курка.
Обернулся и увидел: Давид Абрамович отошел на пару шагов и, направив ствол своего итальянского карабина на него, проговорил примороженной скороговоркой:
— Слазь с санок! И бабу свою сбрось! Не хочешь добром — будет вот так! — и повел стволом, показывая, куда должен отойти Володька, освободив сани.
При этих словах губы его подергивались, а в глазах горел огонь решимости.
Володька застыл на сиделке, как будто прирос к нартам.
— Еще раз говорю! Слазь! Застрелю! — фальцетом закричал Давид Абрамович.
«Что делать?» — вихрем пронеслись мысли.
В эту секунду из-за нарт, как волчья тень, с рыком вылетел черный пес. И с яростным лаем кинулся на стоящего в снегу банкира. Тот в испуге попятился от собаки, бросившейся на защиту хозяина.
Пока тот отмахивался прикладом, Володька боком упал на нарты. И яростно крикнул, вложив в этот крик все свои чувства:
— О-кей! Пошли!
Возбужденные маламуты рванули с места «в карьер».
И, сцепившиеся, стали быстро удаляться.
Они отъехали уже метров сто, когда хлопнул выстрел. Издалека послышался стонущий лай, перешедший в визг.
Вторая пуля ударила в заднюю доску нарт и расщепила ее.
Володька рванул карабин к себе. Но цепкая, горячая рука жены не дала ему поднять его:
— Не надо! Он цам накажет себя! Кутх накажет, — проговорила она. — Пусть поцидит, подумает о жизни.
Володька не ответил. Только крикнул Ван Гогу:
— Наддай!
И тот послушно ускорил бег всей упряжки.
Володька обернулся. Давид остался далеко-далеко — грязным пятном на белом снегу.
«В конце концов, нельзя брать на себя чужую судьбу-карму!» — подумал Озеров. — Вмешиваться в то, что человек уготовил сам себе за свою и прошлые жизни! За такое вмешательство можешь здорово поплатиться…»
Светлана выглянула из-под медвежьей шкуры:
— Джоя как жалко! Верный был пес!
— Какой там пес! — ответил он. — Друг он мне был. Верный друг! Где еще такого найти…
* * *
«Ночью будет оттепель», — думал Володька отстраненно, глядя на то, как солнце красным, но холодным диском поворачивает в сторону горизонта. И огромное заснеженное пространство искрится, переливается цветными огоньками на нетронутом белом полотне.
1 Зимние штаны из оленьего пятнистого меха.
2 Лево!
3 Ветер.
Александр Алексеевич Лапин родился в 1952 году в станице Прохладной Кабардино-Балкарской АССР. Окончил факультет журналистики Казахского государственного университета. Работал журналистом в Казахстане. С 1986 года — в «Комсомольской правде», где прошел путь от корреспондента до 1-го заместителя генерального директора. Председатель совета директоров издательства «Евразия-пресс-ХХI век». Автор многих книг прозы, публицистики. Лауреат ряда литературных премий, а также премии Правительства РФ в сфере СМИ. Член Союза писателей России. Живет в Воронеже.
