Варя

Над темной полоской рельс поднималось солнце, медленно, но неуклонно скользя вверх по странной невидимой оси. В проснувшемся на рассвете ветре кружились яркие резные листья. Утро выдалось свежим.

Меньше получаса оставалось до подъема, и из обшарпанных вагончиков, разбросанных там и сям, уже выходили, зевая и потягиваясь.

— Доброго утра, девчата!

— Доброго утра!

— Эй, Зинок, хорошо ль тебе спалось?

— Отвяжись!

— Ну, Зинок!

— Отвяжись, кому сказали!

Раздался дружный смех, Иван стушевался и исчез в известном одному ему направлении.

Иван мне нравился тем, что всегда был веселым и волосы у него вились, как у барашка. Но нет более подходящего человека, чтобы узнать, что такое неудача, поэтому все звали его Иван-беда. Поскольку ему не поручали ничего серьезного, он, от нечего делать, вечно донимал девчонок и неизменно, раз за разом, терпел сокрушительное фиаско, а затем улыбался снова, откидывая со лба кудрявый чуб.

Рано утром наша женская половина бежала снимать выстиранное вечером белье, а после готовить завтраки на скорую руку и обеды с собой, на участок. Мужчины выходили позже, только Васька вскакивал с первыми лучами солнца и уносился в лес через дорогу. Мы долго не понимали зачем, но однажды он принес несколько уток и зайца, и его прозвали Охоткой, ласково, не смеясь.

Через час прибежит девочка со станции и скажет, куда нам отправляться, что с собой брать и как работать. Обычно наша бригада по восстановлению железных дорог занималась мелочами. Те, что постарше, еще помнят, как им приходилось вручную скручивать винты в креплениях, соединяющих искореженные взрывами рельсы, или пытаться выпрямить эти чугунные макаронины огромными молотками. Сейчас мы меняем шпалы, выдергивая их, как гнилые зубы, прокладываем новые дороги, разравниваем гранитные насыпи и, в общем, делаем то, что скажут. Я обязана всегда носить большой аптечный чемоданчик. Но часто меня отправляют с участка, объясняя это тем, что справятся, и я подрабатываю на станции, на перегоне, чтобы отправить хоть немного больше домой, в Кожаны.

— Слушайте все, слушайте! — закричала Нюрка, откинув назад свою тяжелую пшеничную косу. — Леночка прилетела, сказала на пятый участок бежать. Там авария. Страшная.

— А что случилось?

— Какая авария?

— Ой, плохо как! А у меня белье с вчера не стирано, это когда ж нас оттуда отпустят-то?

— Когда все разгребем, тогда и отпустят! Не скулите! Эх, бабье! А ну собираться! — гаркнул Ефим Петрович, мужчина сильный, бывалый, бывший солдат.

Дальнейшие сборы прошли быстро и тихо. Пятый участок находился чуть дальше второй станции. На дороге уже были выставлены красные флажки, и мы пошли пешком. Время от времени кто-нибудь подгонял отстающих. В воздухе висело напряжение. Среди нас немногие видели аварии на железнодорожных путях, в основном бригада сталкивалась с последствиями.

Как только Иван-беда решил поднять боевой дух товарищей песней, с начала толпы волной покатился сдавленный вздох. Песня умолкла, так и не начавшись. Рот открылся, так и не закрывшись. Рука Ефима, взлетевшая для подзатыльника, так и осталась висеть в воздухе.

Пыль перемешалась с воздухом и застилала глаза. Когда-то яркое синее небо отравлял черный дым, валивший из странной огромной кучи искореженного металла. Будто василиск, поднявшийся на хвосте для смертельного броска, поезд замер, однажды взметнувшийся вверх и навсегда приземлившийся на другой, почтово-багажный. От лобового столкновения зеленый змей метнулся влево и перевернул третий, проходящий мимо товарный поезд, набок. Почтовый, пострадавший больше всего, совсем потерял голову и испускал эту струю грязи. Где-то далеко сзади его последние вагоны засыпало зерном от хвостового удара соседа. Землю вокруг припорошили упаковки таблеток и ампул. Раздался запоздалый женский крик. Поднялся шум.

Никто не заметил, как Варвара сорвалась с места и принесла ящик, как поставила его в центр спорщиков. Она влезла на ящик и начала скандировать:

— Ду-ра-ки! Ду-ра-ки! Ма-ши-нист! Ма-ши-нист! Ра-не-ный!

Почему-то образовалась тишина. Никто не начал работу. Все снова замерли. Очнулся один Ефим, ох, и погнал же он нас! Все немедленно получили указания, взяли в руки лопаты и мешки и принялись убирать — зерно отдельно, лекарства — отдельно. Нюрку отправили на станцию, телефонировать и вызывать вышестоящие службы, технику, людей. Я побежала с Варей смотреть машинистов.

Одного мы вытащили без сознания. У него кровила голова, но все обошлось — он вскоре придет в себя. Мужиков попросили вытащить второго: его сильно придавило, наверное, сломало ноги. Третьего мы не нашли.

Спустя час мужики начали собираться кучками — курить. Спорили, куда делся третий машинист. Второго уже увезли в больницу, а первый пока не очнулся.

Тут Варя начала меня дергать за рукав, чтобы я не засматривалась, и повела за собой.

— Тютеха, ты хоть посмотрела, что это за поезда?

— Ну, товарные и почтовый.

— А то, что к почтовым пассажирские вагоны цепляют, ты не подумала? Мы когда до хвоста дойдем, они там помрут под этим зерном! Пошли смотреть!

Мне ничего не оставалось, кроме как молча идти за ней. Варя — маленькая, наполовину татарка, с черными-черными косами и бровями. Я хоть и больше, но она сильнее.

Мы шли и смотрели в каждый вагон, заглядывали в окна. Потом начали стучать, звать. И тут нам отозвались. В последнем, почти сошедшем с рельс вагоне были молодые солдаты. Они кричали, чтобы мы не приближались, что вагон может упасть. Просили организованной помощи.

— Уля, беги на станцию и нашим скажи, что здесь люди. Телефонируйте заново. Оставь мне чемоданчик. Хотя стой. Иди-ка сюда, — сказала Варя и подлезла под вагоном на другую сторону, туда, где еще не исчезла точка опоры.

— Эй, кто там? Пострадавшие, раненые есть?

— Есть. Тут один руку сломал, кость вышла. Кровь не останавливается. Без сознания.

— А ну, посторонись! Уля, подсади!

И вот уже Варя в вагоне, и не думает, что из-за нее он мог перевернуться. Дура. Скорей на станцию.

Когда я прибежала, машинист уже пришел в себя, и все спорили, случайно это вышло или специально. Думали, что делать: самим вытащить солдат или ждать указаний. Снова спорили. Потом прибежала Нюрка и, задыхаясь, сказала, что надо идти к дороге у станции, ждать танки — будут расцеплять поезда.

Время шло к обеду, и мы были рады хоть немного побыть в другом месте. У дороги мы облюбовали замечательнейшее место: на обочине валялось несколько мешков с чем-то мягким, рядом — какой-то птичий корм, на траве, на дороге, в довольно большом количестве. Наверное, и в мешках тоже корм. Мы свалились со смехом на эти мешки и приступили к обеду.

Внезапно из кустов выбежала тучная лохматая женщина и начала кричать:

— Да вы знаете, куда вы сели! Лодыри!

— Знаем, — отвечаю я и смеюсь. — И что?

— Да сейчас хозяин как приедет! Чтоб вас через пять минут тут уже не было!

Все засмеялись. Лохматая замялась.

— Да тут скоро от твоего корма ничего не останется!

— Как не останется? Неужто кто заберет? Уж не вы ли?

— Никому он не нужен, да не останется. Вот посмотришь.

Лохматая сочла это за наглость, немного подумала и бухнулась рядом, на мешки.

— О, а вот и наши танки!

— Какие танки?! — ее глаза округлялись все больше и больше, а открытый рот обнажил некрасивые зубы.

— Какие-какие… наши. Освобождай дорогу, ведется спасательная операция!

И снова все вернулись на пятый участок. Другая бригада доставала всякие крепления, цепляла их к вагону, потом к танку, потом танк их тянул. Несколько раз отцепленный вагон чуть не перевернулся, но все обошлось.

Первой из вагона вылезла веселая Варя, придерживая солдата с перевязанной рукой, за ними остальные. У некоторых были незначительные травмы, но Варька уже всем помогла и, довольная, гордо вышагивала вдоль вагона.

Когда пригнали тягачи растаскивать поезда и все начали работать с еще большим рвением (нам дали всего сутки на восстановление движения), женщины повели потерпевших на станцию, там обещали предоставить ночлег и ужин.

Основную часть завала ликвидировали без меня, вместе со второй бригадой и техникой. Помню только, с каким страхом и трепетом мы запускали этот почтовый поезд. Никто не был уверен до конца, что с дорогой все в порядке. Мы крестились, бранились, шутили и снова крестились. Но вот метр, еще метр. Наш почтовый медленно, но верно отплывал дальше по своему маршруту. Солдаты высунулись из битых окон, махали нам руками и кричали «спасибо», кто-то обещал писать. Поезд набирал ход, и вот уже его хвост скрывается за поворотом, а мы слышим лишь слабый прощальный сигнал.

Прошло несколько месяцев. Все шло своим чередом. Мы по-прежнему вставали рано утром и уходили на новые участки, но тот случай невероятно сблизил нас. Только Варя стала очень странной, постоянно бегала то на станцию, то в почтовое.

В тот день, когда ударил первый мороз, она прибежала с обеда радостная, как прежде, и даже счастливая. Ей пришло письмо от того солдата, Сережки, и она начала читать вслух:

Есть женщины в русских селеньях

С спокойною важностью лиц,

С красивою силой в движеньях,

С походкой, со взглядом цариц, —

Их разве слепой не заметит,

А зрячий о них говорит:

«Пройдет — словно солнце осветит!

Посмотрит — рублем подарит!»…

— Красиво-то как! — вздохнула Варька, раскрасневшись и сняв платок.

— Дура, это ж Некрасов!

— Ой, Ванька, не порть песню! Не порть!

———————————

Александра Барабанова. Студентка отделения русской филологии Тамбовского государственного университета. Литературным творчеством занимается чуть больше трех лет. В 2015 году заняла 2-е место во Всероссийском конкурсе малых литературных форм.