С.Н.Терпигорев: типология и жанровый градус русского очерка

1

 

Для понимания, глубокого прочтения прозы писателя, почитаемого современниками создателя художественных очерковых циклов «Оскудение. Очерки, заметки и размышления тамбовского помещика», «Потревоженные тени», «Раскаты Стенькина грома в Тамбовской земле» и других замечательных творений необходимо привести его жизнеописание, изложить творческий путь. С.Н. Терпигорев (С. Атава, 1841-1895), бытописатель русского поместного дворянства, его психологии и нравов, принадлежит к плеяде русских писателей, творчество которых начало формироваться в период резких общественных перемен, связанных с крестьянской реформой 1861 года, и в целом мало исследовано. Широкому читателю известны в основном лишь предисловия к избранным произведениям писателя1. А последние две работы о Терпигореве написаны в Тамбове и являются кандидатскими диссертациями А.Л. Сухорукова и Н.А. Русского2. В 1990-х годах также написаны монография и докторская диссертация в Иркутске и Москве3.

Терпигорев Сергей Николаевич родился в селе Никольском Усманского уезда Тамбовской губернии. Его отец был обедневшим, но довольно родовитым, образованным и авторитетным дворянином. Николай Николаевич Терпигорев занимал место уездного предводителя дворянства, «служил по выборам», был попечителем уездного училища. Мать, дворянка Варвара Ивановна Рахманинова, — женщина гораздо менее образованная, но сердечная и добрая, что сказалось на характере будущего писателя. Сам Николай Николаевич в свое время учился в Санкт-Петербургском университетском пансионе, но к тому времени, как подрос его сын, средства семьи истощились настолько, что пришлось оставить мечты о столичном привилегированном учебном заведении. В 1855 году, успешно сдав вступительный экзамен, тринадцатилетний Сергей поступил в третий класс Тамбовской губернской гимназии и стал воспитанником «Благородного пансиона» при ней. Жизнь в пансионе и учебу в гимназии С.Н. Терпигорев подробно описал в своих «Воспоминаниях», написанных в зрелом возрасте, в 1880-х годах. Опубликованы они уже после его смерти в шестом томе собрания сочинений писателя, вышедшем в Санкт-Петербурге в 1899 году4. В воспоминаниях не только ярко воспроизведены картины жизни гимназистов, их взаимоотношений с наставниками, но и через зеркальное отражение этих взаимоотношений ярко показан колорит эпохи.

Анализу «Воспоминаний» посвящена статья «С.Н. Терпигорев о Тамбовской гимназии 1850-х годов…» Н.А. Русского. «Стиль автобиографической прозы Терпигорева, — пишет автор статьи, — как и все его творчество, отличается простотой, искренностью и незаурядным юмором. Именно в этом произведении писатель отмечал, насколько чуждо ему пристрастие к дешевым эффектам5: «…Из всех моих написанных рассказов, очерков и повестей нет ни одного, который был бы хотя немного рассчитан на эффектные места в нем, на громкие фразы… Говори, как знаешь, как умеешь, как было или должно быть дело на самом деле, и это в миллион раз любезнее. Что может быть выше простоты? Что может быть благороднее ее?

Из моей долголетней практики или жизни — как назвать — я вынес то убеждение, что чем выше дело, тем оно проще идет, естественнее и не нуждается ни в каких эффектах. Эффекты только портят его, лишая правды и благородства. То же самое и о людях. Чем выше, развитее, толковее, ученее человек, тем он тише, скромнее, доступнее» (с. 522, 523). Таково своеобразно выраженное творческое кредо писателя.

Свои гимназические годы Терпигорев вспоминает с теплом и благодарностью. «Благородный пансион, — подчеркивал писатель, — был во многих отношениях замечательное заведение. Обращая к нему свой взгляд теперь, через тридцать с лишком лет, я склонен думать, что, несмотря на массу безобразий, совершавшихся иногда в нем, по духу своему, по отсутствию мертвечины в преподавании и в отношениях начальства к нам, воспитанникам, он стоит неизмеримо выше теперешних многих образцовых заведений подобного рода» (с. 428).

Пансион помещался на углу двух главных улиц Тамбова: Дворянской (ныне Интернациональной) и Большой Астраханской (ныне Советской) в красивом особняке с колоннами, хорами, стеклянными галереями, большим залом и столовой. Этот просторный барский дом — подарок дворянству от тогдашнего губернского предводителя С.М. Лиона. Воспитывались здесь дети окрестных помещиков, среди которых были и очень богатые — всего около сорока человек. Вместе с воспитанниками жили приехавшие с ними из имений «дядьки» — лакеи, которых зачисляли в служители пансиона. О своем крепостном Филиппе Ивановиче С. Терпигорев вспоминал как о «сокровище» не только для него, но и для его друзей-гимназистов. Позже он с любовью опишет этого добросердечного, умного человека в повести «Две жизни: поконченная и призванная». Получится как бы знаковый образ — несмотря на искреннюю преданность бывшему барину и особенно барчуку, Филипп Иванович после объявления «воли», то есть Положения 19 февраля 1861 года об отмене крепостного права, решает уйти от хозяев и основывает свое небольшое «дело» — постоялый двор.

После утренней молитвы и чая дежурный воспитатель вел обитателей пансиона в гимназию, а после окончания уроков сопровождал их обратно в пансион, где мальчики обедали, гуляли, играли, готовили уроки, ужинали, вставали на вечернюю молитву… И так изо дня в день. Писатель уточнял, что, несмотря на кажущуюся монотонность, в глубинах этой казенной программы жила «новая жизнь, росли и зрели живые стремления и идеалы, вырабатывались будущие взгляды на жизнь, складывались характеры…» (с. 431).

Как сообщают авторы изданного в 1999 году справочника-путеводителя «Тамбов (центральная часть)» А.А. Горелов и Ю.К. Щукин, Тамбовская мужская гимназия была основана в 1825 году на базе народного училища, которым тогда руководил И.П. Менделеев, отец будущего ученого-химика. С 1827 года гимназия размещалась в двух кирпичных корпусах, расположенных на улице бывшей Пензенской, которую с того времени назвали Гимназической (ныне улица Коммунальная). Фасадами эти здания выходили на главную — Большую Астраханскую улицу. Сорок лет спустя эти два корпуса объединили пристройкой, в которой соорудили гимназическую церковь. Губернская гимназия в прежнем своем качестве просуществовала до 1918 года. В годы гражданской войны в ее здании располагался военный госпиталь, а позже в нем размещались различные учебные заведения. С 1958 года — учебный корпус первого в области технического учебного заведения, филиала Московского института химического машиностроения, позже — ТИХМа, в наши дни — Тамбовского государственного технического университета.

Вспоминая своих наставников, работавших в 1850-е годы пансионских воспитателей и гимназических учителей, надзирателей, инспекторов, директора, Терпигорев не жалел красок для их портретов. Получились сатирические карикатуры, иной раз — прекрасные образы настоящих подвижников-педагогов.

«Пять наших дежурных воспитателей — два в гимназии и три наших пансионских, долженствовавшие руководить нашей нравственностью, следить за нею и подавать нам собою примеры ее, предпочитали заниматься своими делами или придти спать от скуки, чем соваться со своими непрошенными руководительствовами. Два самых старших из них — m-r Коломб и m-r Беке, были дезертирами из армии Наполеона в 1812 году, хвастали этим как подвигом, заслугой перед Россией, вторым их отечеством. Обоим им в то время было с лишком по восемьдесят лет. Один был в «великой армии» горнистом, второй… барабанщиком…» (с. 432), — вспоминал писатель.

Третий пансионский воспитатель m-r Брон, человек гораздо более молодой — лет тридцати, оказался, по наблюдениям Терпигорева, откровенным «альфонсом», не скрывающим перед подростками своих связей с богатыми тамбовскими старухами, у которых был на содержании. Гимназических же воспитателей и надзирателей, с которыми ученики имели дело в учебные часы, «директор в глаза ругал дураками, топал на них, кричал и вообще третировал нисколько не лучше, чем сторожей и дворников. Он даже и говорил им не «вы», а «ты» (с. 437).

Отдельными юмористическими вставными новеллами можно считать рассказы автора о мальчишеских выходках и проделках гимназистов на скучных уроках бездарных учителей — законоучителя, члена консистории, «знаменитого в губернии мздоимца» отца Якова, преподавателя математики Г.И. Рыльского, совершенно не умевшего себя поставить в отношениях с учениками. «У этого уж буквально были целые представления на лекциях. Собирались из соседних классов учителя, ученики, сторожа и в отворенную дверь, покатываясь со смеху, смотрели на происходящее у нас» (с. 438). «У остальных учителей, если и не в такой степени, то тоже все равно, черт знает что шло в классах, особенно у двух еще — латинского и географии, приходивших всегда пьяными и иногда до того, что прямо тут же сразу засыпали в креслах, а мы, в благодарность, что они освобождали нас таким образом от урока, сидели в классе тихо, занимались своими делами или вполголоса разговаривали, чтобы не мешать им и их не разбудить» (с. 441).

Счастливым исключением казались такие педагоги, как историк Е.В Крунков и преподаватель русского языка Л.Е. Кованько. Эти два закадычных друга, выпускники Харьковского университета, вместе приехавшие в Тамбовскую гимназию и бок о бок проработавшие в ней два десятка лет, пользовались искренним уважением и любовью учеников. «Можно положительно сказать, что этим двум мы обязаны были всем, что только пробудила чистого, живого и человеческого в нас гимназия» (с. 441), — писал Терпигорев.

В последний год пребывания в гимназии к этим двум «светлым личностям», как определил их автор «Воспоминаний», присоединились еще трое: инспектор А.М. Белозеров и только что окончившие курс в Петербургском университете математик Фразитский и латинист Преображенский. «Эти пятеро сразу и составили отдельный совершенно кружок, надежду и утешение всего, что было порядочного в гимназии. Встречаясь с ними, все невольно чувствовали, что что-то есть гарантирующее от притеснения, глупости, произвола» (с. 442).

На страницах воспоминаний Терпигорев тепло рассказывал о своих самых близких товарищах, с которыми он подружился с первых дней пребывания в пансионе: Александре Львове, Александре Энкеле и Иване Гуадонине. «Беда одного из нас была бедой и всех; точно так же и радость… все мы по совести могли сказать, что ни один из нас не съел ни одного кусочка один, не поделившись с остальными. То же самое тесное единение было у нас и в обсуждениях волновавших нас задач и вопросов» (с. 430). Львов потом стал видным юристом, служил в Пензе прокурором, Энкель избрал военную карьеру, а главный затейник гимназических проказ Гуадонин в те годы, когда писались «Воспоминания», был тамбовским городским головой.

Замечательны слова писателя о гимназистах и их учителях: «Наш собственный гимназический или, правильнее, пансионский, кружок… был отличен особенным их (любимых педагогов. — Л.В.) вниманием… Наш кружок был положительно, и я беспристрастно это говорю, самым интеллигентным из всех таких же товарищеских кружков… Жажда чтения доходила у нас… до степени какого-то запоя. Мы читали вечерами, ночами, утром, для чего вставали за час и больше до общего положенного по расписанию времени и зимой читали при свете топившейся печки. Бывало, холодно, темно еще совсем, а мы, укрывшись шинелями, сидим у печки, она трещит, пылает, один кто-нибудь вслух читает, а остальные слушают. И читали мы не вздор какой-нибудь, а все серьезные вещи: историю Соловьева, Белинского, который тогда только что вышел, Тургенева, Костомарова, Гончарова, только что появившегося тогда Добролюбова… И я, и все мы можем прямо сказать, что этому чтению, или этой охотой к чтению, развитому в нас преимущественно Кованькой вначале, а потом и другими, о которых я упомянул, мы обязаны всем нашим развитием» (с. 442-443).

С интересом читаются две главы «Воспоминаний», посвященные рассказу о личности директора гимназии Г.И. Бернгарда и о том, как гимназисты с ним «воевали». «Бернгард, как личность, был в полном смысле слова ничтожество. Жалкий низкопоклонник перед ни на что не нужным ему старым развратником губернатором, перед губернским предводителем, ничтожный и презренный трус перед начальством округа, наезжавшим к нам время от времени из Харькова, и темный, самый бесстыдный взяточник, который брал всем, ни от чего не отказывался: брал деньгами, мукой, крупой, гусями, даже свежей рыбой, пойманной тут же в реке. В качестве директора училищ губернии он ежегодно летом, после наших экзаменов, отправлялся в объезд ревизовать уездные училища, и тут уж смотрители этих училищ, грабившие тоже без зазрения совести с кого попало и что попало, в свою очередь обдирались им как липки.

Что происходило во время этих его объездов и пребываний его в уездных городах во время ревизии уездных училищ — это целая эпопея казнокрадства, мздоимства и лихоимства… Ездившие с ним в эти экспедиции наши пансионские служители рассказывали нам потом все это… Возвращался он из экспедиции, обремененный добычей. Он вез с собой подаренное ему сукно купцами, у которых дети были в училищах, шелковые и шерстяные материи, шали, платки, ковры, полотна, чай, сахар… А возвратившись домой, он встречал у себя дома новое изобилие, которое заключалось в привезенных с каникул дарах родителей гимназистов…» (с. 444-445).

Автор «Воспоминаний» приводил разговоры вернувшихся из дома гимназистов о привезенных начальству денежных суммах и иных подношениях. Вот пример. Родители Энкеля, навестив директора на дому, вручили ему традиционную взятку. Довольная их поведением директорская чета напоила гостей чаем и вышла провожать в прихожую. Но тут, одеваясь, мать Энкеля подобрала платье, и директорша увидела богато вышитую юбку. Жена начальника гимназии беззастенчиво выразила свое желание иметь подобную деталь туалета, причем не хотела ждать, пока вышивальщицы в имении сделают новую. В итоге гостье пришлось тут же снять и отдать свою…

Незадолго до окончания Терпигоревым гимназического курса произошло следующее. Старшие гимназисты давно замечали, что Г.И. Бернгард подчеркнуто несправедливо относится к тем их товарищам, чьи родители не были в состоянии давать ему взятки. Так было с двумя скромными старательными юношами по фамилии Кватц и Пикок. Один из них был немец, второй англичанин — впоследствии оба они стали хорошими докторами. Придравшись к какому-то пустяку — оторванной пуговице или не по форме остриженным волосам, Бернгард поставил Пикока в классе на колени. Вспыльчивый юноша воспринял это как оскорбление. Нечто подобное было проделано и с тихим, но упрямым Кватцем, который в душе тоже затаил обиду на директора.

Эти молодые люди, кстати, глубоко интересовавшиеся химией, затеяли своеобразно отомстить за себя и заставить чиновного обидчика покинуть гимназию. К ним присоединился деятельный и горячий Иван Гуадонин и заодно под большим секретом привлек к участию в опасной каверзе Сергея Терпигорева. Роли распределились следующим образом: Терпигорев как лучший литератор пишет текст — «прокламацию», которая должна была раскрыть горожанам глаза на взяточничество директора гимназии. Гуадонин, умевший изменять почерк, многократно ее переписывает. «Химики» Кватц и Пикок, которые к тому времени уже запаслись банками со зловонной аптечной жидкостью — ассафетидой, расклеивают ночью по всей округе эти «прокламации» и совершают само «покушение» — бросают вонючие «бомбы» в окна директорской квартиры (она была на территории гимназии).

В лучших традициях приключенческого жанра автор «Воспоминаний» описал эпопею «войны» с директором, привлекшую к обстановке в гимназии внимание городских властей и жандармов, рассказывает о собственных переживаниях.

Опасная затея удалась: скандал с «покушением» стал достоянием городских слухов. Семейству Бернгарда пришлось надолго эвакуироваться из провонявшей квартиры. Злоумышленников не нашли. Но первая попытка все же не привела к желаемому результату — директор не покинул своего поста. И тогда заговорщики повторили ее с немалым риском для собственного будущего — все это происходило накануне выпускных экзаменов. И тут они добились своего: недруг подал прошение об отставке и впоследствии бежал из гимназии, бежал из Тамбова. Тайну своей причастности к случившемуся, так и не раскрытую в ходе следствия, дружная компания сохранила на долгие годы.

Выпускные экзамены Терпигорев сдал успешно. В работе экзаменационной комиссии принимал участие приехавший из Харькова в связи с нашумевшей историей инспектор округа Ф.Л. Тюрин. Встреча с этим «худым, бритым стариком в вицмундире со звездой, ходившим несколько сутуловато и даже согнувшись» (с. 473), оказалась важной для будущего писателя. Написав интересные сочинения по истории и русской словесности, он заслужил одобрительный отзыв Тюрина и получил от него приглашение без экзаменов поступить учиться в Харьков­ский университет. Но молодого Терпигорева манила столица…

«Зато одно из его экзаменационных сочинений — очерк «Черствая доля», — как сообщает Н.А. Русский в уже цитированной статье, — был вскоре, в самом начале студенчества, опубликован в Петербурге, в журнале «Русский мир», который издавал А.С. Гиероглифов. Кстати, по сообщению «Тамбовской энциклопедии», изданной в Тамбове в 2004 году, Александр Степанович Гиероглифов (1825-1900), публицист, переводчик, журналист, тоже в свое время окончил Тамбовскую гимназию…

 

2

 

В 1860 году Терпигорев поступил на юридический факультет Петербургского университета, где познакомился со многими деятелями самого радикального журнала тех лет «Современник» (дядя по матери Ф.И. Рахманинов был цензором и одно время контролировал этот журнал). Особенно ценил автор будущего «Оскудения…» Некрасова, Чернышевского, о которых оставил яркие воспоминания. В 1862 году за участие в студенческих волнениях, приведших к закрытию Петербургского университета, Терпигорев был исключен из этого учебного заведения и выслан из Петербурга под надзор полиции на родину, в Тамбовскую губернию.

В начале 1860-х годов Терпигорев сотрудничал в юмористическом журнале «Гудок», здесь публиковал свои заметки «Цнинский воевода Дурандас и регистратор», «Темный уголок, сцены из быта цнинских обывателей» и другие, где вы­смеивал нравы тамбовских бюрократов. В журнале «Русское слово» в 1863 году опубликованы очерки Терпигорева «Из записок неудавшегося чиновника», написанные по личным наблюдениям писателя над нравами Тамбовской губернии (интересные историко-региональные наблюдения в этом плане дает сопоставление заметок и записок С. Терпигорева с повестью А. Платонова 1920-х годов «Город Градов», написанной по следам впечатлений автора от жизни в Тамбове в 1926-1927 годах).

В 1867 году Терпигорев вновь переехал в Петербург, возобновились связи с Некрасовым, и в журнале «Отечественные записки» в 1869-1870 годах появились очерки Терпигорева «В степи» и комедия «Слияние», которые впервые были подписаны псевдонимом «Сергей Атава» (видимо, по созвучию с «отавой», травой, которая вырастает на месте скошенной; на выбор этого псевдонима Терпигорева, скорее всего, натолкнул Н.А. Некрасов, как-то в беседе с ним обронивший: «И по скошенному лугу отава хорошо растет»). Именно эти произведения заложили основу для последующего цикла «Оскудение…» и обозначили тематическую направленность, ведущую тональность терпигоревской художественной публицистики.

В очерке с подзаголовком «Степная деревня, ее жизнь, печали и радости» автор приглашал посмотреть на реальную жизнь тамбовской деревни периода крестьянской реформы без опоры на поверхностные впечатления от завораживающих деревенских пейзажей и от жизни крестьянства, с которым будто бы мечтают местные либеральные дворяне сблизиться. «Какая бесконечная разница явится в вашем взгляде на эту жизнь, когда вы окунетесь в нее с головою и узнаете всю ее подноготную. Какой наглой ложью покажутся тогда вам эти первые благодушные впечатления… В этих низких, запушенных снегом и бесконечным рядом протянувшихся избенок, из окон которых так красиво бежит полосками свет на улицу, половина сидит уже без хлеба, перебиваясь кое-как работишкой, да продавая последнюю скотину, да отдавая в наем ту землю, которую весною следовало бы им самим сеять и которую теперь будет засевать целовальник, местный лавочник, мещанин или два-три мужика-богача». «Во всей Тамбовской губернии едва ли найдется десяток или два незаложенных помещичьих имений»6, — заключал автор.

На страницах «цнинских» очерков вырабатывался почерк, стиль, оттачивался жанр, которые спустя десятилетие, уже на страницах «Оскудения…» (а частично и в очерке «Тамбовские Семирамидины сады», опубликованном в суворинском «Новом времени» в 1883 году — здесь Терпигорев публиковался до конца своей жизни), станут характерными художественными атрибутами прозы писателя. Современник автора П.Н. Полевой оставил замечательные «Воспоминания о С.Н. Терпигореве» с оценкой его произведений, где подчеркнул: «Это был ряд живых, превосходно написанных и широкой кистью набросанных очерков из жизни нашей провинции, нашей деревни, наших дельцов, крупных чиновников и всякого рода Колупаевых и Разуваевых… все это читалось нарасхват и с величайшим интересом»7.

Объемный цикл Терпигорева «Оскудение. Очерки, заметки и размышления тамбовского помещика» публиковался в течение всего 1880 года на страницах одного из ведущих журналов — «Отечественные записки». Подписаны очерки псевдонимом «Сергей Атава». Эти публикации были яркими, сразу вызвали реакцию читателей и предположение о возможном авторстве этого цикла самого редактора «Отечественных записок» — М.Е. Салтыкова-Щедрина. Критика дворянского оскудения на страницах произведений была настолько резкой, что совершенно естественно возникли ассоциации именно с сатирой автора публицистических очерков «Письма из провинции» (1868), «История одного города» (1870), «Господа Головлевы» (1880). Однако при внимательном чтении «Оскудения…» было нетрудно заметить оригинальность не только сюжетов, напоминавших многое из биографии самого автора, но и языка, творческой манеры, жанровой выразительности прозы именно С.Н. Терпигорева: внутренняя логическая структура произведений, наличие постоянных, переходящих из одного произведения в другое мотивов, особое место автора в повествовании, значительность очерковой и документальной фактуры, интерес к противоречивым характерам, доминирование моральных и нравственных характеристик, акцент не только на процессе оскудения дворянства, но и разрушении национального характера в целом, главной причиной чего, по наблюдениям писателя, был у русского человека разных сословий разрыв воли и действия, духовности и практической смекалки.

Цикл «Оскудение. Очерки, заметки и размышления тамбовского помещика», по тематике и проблематике очень близкий не только «Помпадурам и помпадуршам», «Господам Головлевым» Салтыкова-Щедрина, поэзии Некрасова, из которой взяты эпиграфы к ряду очерков «Оскудения…» («Увертюра», «Отхожие промыслы», «На промыслах»), но и «Малым ребятам» Г.И. Успенского, роману Н.Н. Златовратского «Устои», «Степным очеркам», «Горю сел, дорог и городов» А.И. Левитова, представляет собой выдающееся явление в русской очерковой прозе и мало соответствует пафосу авторского признания в заметке «От автора», предваряющей двухтомный цикл произведений «Оскудения…» — «Отцы» и «Матери». В этой заметке Терпигорев обращался к читателю и настаивал: «Мне необходимо объясниться».

«Прежде всего, — как бы разъяснял автор, — я вовсе не писатель. Я до известной степени грамотный и наблюдательный человек, и — только. Мне довелось видеть и наблюдать такие факты, которые, как я убедился потом, к сожалению, даже и по слуху неизвестны очень многим настоящим писателям. Это, конечно, досадно…

Тем, что я уже написал, то есть вот этими первыми двумя томами очерков, — я пожалуй что и доволен. Но если бы мне удались очерки дворни и потом — моя заветная мечта — очерки мужичьего оскудения, — я был бы счастливейший человек…»8

Как это признание напоминает нам реакцию на критику своей работы другого выдающегося представителя русской литературы, только начинавшего тогда, в конце творческого пути С.Н. Терпигорева, входить в литературу, — М.Горького! В истории русской литературы начала ХХ века известен яркий факт самокритики этого автора, которого к тому времени уже назвали классиком. В 1915 году в журнале «Летопись» была напечатана публицистическая статья М.Горького об особенностях русского национального характера «Две души», вызвавшая бурную реакцию в прессе. И вот тогда автор написал, оговорившись, что он «плохой публицист»: «С литераторами я не стану спорить, ибо не чувствую, чтоб мои противники ориентировались в вопросе о ценности активного и пассивного отношения к жизни, не вижу, чтобы они вполне ясно — для себя и для меня — определили свое отношение к отрицательным началам русской психики…

Я знаю также, что я плохой публицист, — это мне известно лучше тех, кто указывает на недостатки моих статей, я не считаю себя человеком, призванным поучать до смерти заученных людей, но я человек, кое-что переживший, знающий русскую жизнь не меньше любого из моих противников, и я желал бы сообщить результаты «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» грамотному и вдумчивому русскому обывателю через головы гг. литераторов…»9

Как видим, оба писателя особенно ценили знание «фактов» и чувствовали потребность — и об этом сообщали читателю — поделиться своими наблюдениями над русской жизнью. Разница была лишь в том, что Терпигорев убеждал своего читателя, что он «вовсе не писатель», а М.Горький — что он «плохой публицист». Это, конечно, была вынужденная и несправедливая самокритика: Терпигорев в своей очерковой прозе был не «вторичной травой», хотя бы и способной «расти по скошенному лугу», а блестящим художником, за что и ценили его многие современники, в том числе Н.С. Лесков, Д.Н. Мамин-Сибиряк, Н.Г. Чернышевский, Н.А. Некрасов, А.П. Чехов и другие, а М. Горький написал многочисленные выдающиеся публицистические работы, основные идеи которых развивал в своих классических художественных произведениях. Не случайно именно этот художник в ряде работ, в частности, в статье 1930 года «О литературе» призывал художников писать очерки современной действительности: «Очерк всегда считался критиками низшей формой литературы, — уточнял он, — что вообще неверно и несправедливо». Называя «Записки охотника» Тургенева, очерки Салтыкова-Щедрина, Писемского, Лескова, Помяловского и других, М.Горький говорил о «высокой форме» очерка, и «широкий поток очерков» в ХХ веке назвал «явлением, какого еще не было в нашей литературе»10.

Наиболее характерным для цикла «Оскудение…» можно считать очерк С. Терпигорева «Новый барин». Сразу замечаем: из одиннадцати очерков, помещенных в часть первую «Отцы», серии очерков «Благородные», только название «Новый барин» взято в кавычки. И уже это настраивает нас на мысль о том, что «новый барин» на страницах очерка — это по сути старый, прежний, хорошо знакомый нам по другим произведениям писателя персонаж, хозяин. Потому мы легко распознаем авторскую иронию, заложенную в эпиграфе: «Новая метла чище метет», и читательское ожидание подтверждается при окончательном прочтении произведения.

Очерк построен по всем канонам этого жанра: в основе сюжета — события, имевшие место в действительности, в жизни не только самого автора, но и тех людей, с которыми он общался и хорошо их знал, хотя вряд ли можно говорить об автобиографизме произведения: отец и мать Терпигорева не принадлежали к суровым и безответственным крепостникам. Наоборот, по отношению к своим крестьянам родители Терпигорева, как свидетельствуют исторические факты, отличались гуманностью, справедливостью. Их жизнь и нравы, судя по литературным источникам, больше соответствовали великолепию и красоте жизни Пульхерии Ивановны и Афанасия Ивановича из «Старосветских помещиков» (1834) Н.В. Гоголя: Товстогуб «всегда почти улыбался», «он всегда слушал с приятною улыбкою гостей», а Пульхерия Ивановна «была несколько сурьезна, почти никогда не смеялась, но на лице и в глазах ее было написано столько доброты, столько готовности угостить вас всем, что было у них лучшего, что вы, верно, нашли бы улыбку уже чересчур приторною для ее доброго лица». Даже морщины на их лицах расположены были «с приятностью»11. «Старосветские помещики» — художественное исследование жизни мелкопоместного провинциального дворянства. Идеальное домоустройство, хозяйственность исключали возможность деградации, хотя наивные и трогательные в своей непосредственности герои приходят к трагической развязке.

Однако Терпигорев в очерках «Оскудение. Очерки, заметки и размышления тамбовского помещика» повествует об ином историческом периоде национальной жизни, о том, в связи с которым Некрасов в поэме «Современники», повторяя слова Н.Д. Хвощинской из рассказа «Счастливые люди» (1875), написал: «Были времена хуже — подлей не бывало». Очеркист писал о русских помещиках именно первых лет крестьянской реформы и первого послереформенного десятилетия, о периоде дворянского оскудения. На жизнь помещиков, болезненно и закономерно переживавших свое «оскудение», писатель насмотрелся в имениях своих многочисленных «дядюшек», «тетенек», «дедушек» и соседей. Как справедливо пишет автор одного из предисловий к очеркам «Оскудение…», Н.И. Соколов, «картины крепостной жизни навсегда и неизгладимо запечатлелись в сознании мальчика. Торговлю крепостными, битье на конюшне, издевательство над дворовыми и мужиками, трагические судьбы отдельных крепостных, безудержное самодурство крепостников, их паразитизм, бесчинства, аморализм — все это Терпигорев знал во всей бытовой конкретности. На глазах писателя прошли и последние годы крепостного права, предшествовавшие реформе, и сама реформа»12.

Автор написал своеобразную краткую летопись жизни тамбовской деревни в период ее реформирования. Эта жизнь мало изменится не только к 1880-м годам, когда создавались очерки «Оскудения…» Интересное свидетельство о тамбовской деревне оставил, например, известный художник — театральный декоратор и костюмер, портретист, пейзажист, исторический живописец, создатель монументальных росписей, иллюстратор и книжный график, шаржист М.В. Добужин­ский (1875—1957), автор иллюстраций к «Тамбовской казначейше» М.Ю. Лермонтова. В своих воспоминаниях «Деревня» он писал о Семеновке, расположенной «в сорока верстах от уездного города Кирсанова» (ныне Инжавинский район), где жил у матери, оперной певицы Е.Т. Добужинской, и отчима, музыканта Ивана Васильевича, и куда он приезжал в 1893 году. Художник, автор картины «Семеновка» (1904) вспоминал свою дорогу от Кирсанова до той деревни, о которой мать, посмеиваясь, говорила, что он едет к «старосветским помещикам, в провинциальное болото, где трудно жить и дышать, и что там единственный культурный человек — Иван Васильевич». «Однообразный пейзаж менялся мало, — писал Добужинский, — редкие деревни, которые мы проезжали, не радовали глаз, все было удивительно бедно — соломенные и тростниковые крыши, серые избы с маленькими оконцами и крылечками, и нигде я не видел ни одного резного узора и даже наличника на окошке. Лишь кое-где колодезный журавль или одинокая растрепанная ветла оживляли бедный деревенский силуэт. Я вспомнил Литву, пейзаж возле Вильны и сравнивал: там везде в деревнях палисадники, все лето полные цветов, высокие резные кресты у въезда в деревню, березы, елки, сосны и фруктовые сады»13.

Жанру художественного очерка соответствует и тип авторского повествования «Нового барина», в значительной степени публицистического, однако с преобладанием диалога. Именно диалоги создают особое, озвученное пространство терпигоревской прозы. В ней легко различаются голоса не только помещиков («благодетелей»), купцов, приказчиков, «попов», исправников, буфетчиков, становых, мужиков, представителей многочисленных социальных слоев, но и автора, который очень часто не просто констатирует события и факты, оценивает их, а и обращается непосредственно к своему читателю. Ему, читателю, принадлежит в очерке большое место, он, по представлениям автора, главный оценщик происходящего и на страницах очерка, и в самой жизни. Потому автор выдвигает целую серию аргументов и прилагает максимум усилий для того, чтобы его повествование было предельно понятным и понятым читателем.

Одним из обязательных жанровых критериев художественного очерка является наличие в произведении достаточно развернутого сюжета. События и логика их развития на страницах очерка «Новый барин» построены на осмыслении С.Н. Терпигоревым взаимоотношений города и деревни в период дворянского «оскудения» и связанной с ним деградации всей русской жизни. Констатацией авторского вывода и открывается очерк: «Прежде, то есть до начала нашего оскудения, город и деревня были совсем в других отношениях, чем теперь. Прежде вся сила была в деревне, несмотря даже на то, что начальство и подьячие жили в городе…, городом мы, так сказать, лакомились, ездили туда, как на пикник какой; увлекались, легкомысленничали там одни или всесемейно, и, возвращаясь домой, возвращались к делу. Совсем иначе относился к нам город. Он смотрел на нас серьезно, с почтением, даже подличал перед нами. Мы были ему необходимы, потому что он нами жил. Он покупал у нас пшеницу, рожь, овес, лошадей, птиц, масло и проч… Тогдашний представитель города, купец, так же мало походил на теперешнего купца, как теперешний ощипанный помещик походит на прежнего помещика… Таковы были взаимные отношения города и деревни вплоть до 19 февраля. Тут все сразу изменилось» (с. 77, 79, 80).

Это как бы авторская преамбула, введение к очерку, размышления Терпигорева, после которых выстраивается энергично развивающийся сюжет, мастерски и в деталях воспроизводящий картину жизни, быта, нравов тамбовского помещичьего двора: «жизнь, выбитая из прежней колеи, тащилась по какой-то новой, совсем неведомой дороге, где что ни шаг, то сюрприз», «а «попы» между тем злорадствуют и хоть называют нас по-прежнему «благодетелями», но это «один обман»: по глазам видно, что злорадствуют»:

— Да, барин, житье-то не прежнее, я вижу. Трудно, что и говорить!

И вслед за этим вдруг:

— Великая милость дана народу! (с. 81, 82).

Не дождавшись, когда бывший владелец Осиновки выедет окончательно и навсегда из своего «гнезда», «новый барин» Подугольников уже начал в него перебираться. Над просторной избой, в которой жили никому не нужные три старика, он прибил вывеску с надписью «Питейный дом». Сад и парк были вырублены и распаханы плугами под бахчи. Та же участь постигла и огороды с парниками и цветник. Барский дом был сломан и перевезен в город, где его опять собрали, оштукатурили, выкрасили и пустили туда жильца, а сам Подугольников для «летнего приезда» оставил себе флигель, в котором до него жили гувернер-немец и семинарист Скворцов, преподававший детям «русские предметы».

Одним из поклонников таланта С.Н. Терпигорева не случайно был А.П. Чехов. И мы понимаем, что, по меньшей мере, не только рассказ Чехова «В овраге» с лежащим в овраге селом Уклеево, где преобладает пейзаж одиночества («О, как одиноко в поле ночью… среди этого пения, когда сам не можешь петь, среди непрерывных криков радости, когда сам не можешь радоваться, когда с неба смотрит месяц, тоже одинокий, которому все равно — весна теперь или зима, живы люди или мертвы…»), засвидетельствовал интерес этого писателя к тому материалу, который интересовал Терпигорева, не только к судьбе русской деревни, ее оскудению, но и к трагедии, «оскудению» дворянства, отраженным в «Вишневом саде».

Терпигорев специально уточняет деталь поведения «нового барина»: «Одну только штуку пощадил Подугольников — триумфальную арку, бог уж знает для чего выстроенную при въезде во двор. Очень уж «прекрасна» была эта арка… с распластанными наверху белыми девами, трубящими славу. Он даже влюбился в нее. Просто глаз от нее оторвать не мог»:

— И ведь что им, прости господи, господам этим в голову лезло. В грех меня ввели! Когда я первый раз въезжал, ведь я их за херувимов принял и крестное знамение сделал, а они вон даже и не ангелы совсем, — говорил он батюшке, приехавшему служить благодарственный молебен.

Кроме Подугольниковых, город дал деревне для формирования нового помещичьего сословия, как пишет Терпигорев, «кандидатов другого образца»: «когда Подугольников ломал и драл силой», новые помещики «в свои отношения к «мужикам» внесли, так сказать, нравственно-воспитательный элемент» (с. 86). Секретарь консистории Сладкопевцев, купивший ту же Осиновку, ввел для крестьян особую штрафную систему: «Положим, мужик снял у «барина» три десятины «под озимое»; это значит, ему следует заплатить (я возьму цены Козловского уезда Тамбовской губернии) «барину» 54 рубля (18 рублей за десятину).

— Да ведь у тебя, Гриша, — ласково говорит ему Сладкопевцев, — денег нет, и сразу ты мне «всю сумму» отдать за землю не можешь?

— Известно, какие наши достатки, где же нам!

— Ну вот так бы и говорил. Нечего делать, я тебе рассрочу, но только ты ведь сам мужик не глупый и понимаешь, что это тебе дороже будет стоить. Ведь те деньги, которые ты бы мне заплатил, в кармане у меня не лежали бы, а были бы в обороте и приносили бы проценты…» (с. 90).

Сладко «поет» барин, на то он и Сладкопевцев. Используя «говорящие» фамилии, С.Н. Терпигорев на страницах очерка создает обобщенный образ «нового барина» (оттого и взято название очерка в кавычки). И писатель формулирует вполне определенное свое заключение о том, что все попытки Сладкопевцевых и Подугольниковых совершенствовать само «сельское хозяйство» не только ни к чему не привели, но даже еще более способствовали оскудению жизни деревни. И — итог, вывод как следование жанровому канону очерка, завершающие строчки произведения, не без авторского замысла, с целью акцентирования каждой мысли, каждой детали расположенные как бы «столбиком». Речь идет о том, могли ли старые помещики выдержать конкуренцию с «новым барином», который был «во всеоружии знания, опыта, закаленного характера»:

«И в тысячу первый раз подтвердилась тут великая истина: «в мехи старые не вливают вино новое»…

Нам оставалось только удивляться ему и отступить перед ним.

И мы отступили» (с. 98).

Подметив в прозе «Оскудения…» пристрастие автора к циклизации «очерков, заметок и размышлений тамбовского помещика», бытовым, пейзажным подробностям, диалектной речи Центрально-Черноземного региона, открытому разговору писателя с читателем, сам жанр отдельных произведений (очерки, заметки, записки, размышления), мы невольно задумываемся о влиянии на Терпигорева не только, скажем, М.Салтыкова-Щедрина или Г.Успенского, но в первую очередь И.Тургенева как автора «Записок охотника», которые многие русские писатели считали для себя «учительной книгой» (В.Г. Короленко). Во второй половине 1840-х и до 1851 года на страницах «Современника» публиковались разрозненные «записки», которые отдельной книгой вышли уже в 1852 году (Тургенев потом многие произведения, главным образом язык, дорабатывал, включал в цикл другие произведения).

Бесспорно, Терпигорев с детства читал их и находился под магнетическим воздействием тургеневского взгляда и слова. Сын тамбовских помещиков, а потом и сам тамбовский дворянин, конечно же, он не мог не отметить для себя очеркового рассказа этой книги «Лебедянь» (первая публ. 1848 года), где Тургенев повествует о своем посещении ярмарки в тамбовском городишке Лебедяни, славившемся коннозаводческой деятельностью.

И хотя «Записки охотника» создавались при крепостном праве, мы все же при прочтении их вспоминаем уже знакомую нам почти афористическую мысль С.Н. Терпигорева, сформулированную им в «Новом барине»: «…такой силы нет, которая могла бы нас поднять на ноги и спасти. Кроме нас самих, нас никто не спасет и спасти не может».

Жизнь тамбовской деревни, жизнь помещиков и крестьян, чиновников и обывателей логично вывела Терпигорева к историческим истокам, и в 1888 году из-под пера этого художника вышло историческое повествование, построенное на архивных материалах «Раскаты Стенькина грома в Тамбовской земле», где автор изложил свое понимание происходящих в «степной» деревне событий прежде всего после крестьянской реформы 1861 года. Это историческое повествование включено в IV том первого собрания сочинений Терпигорева14.

«Раскаты Стенькина грома в Тамбовской земле» представляют собой публицистику в жанре исторического очерка. Он состоит из 8 главок, каждая из которых имеет свой сюжет. Очерк написан главным образом на основе исторических свидетельств И.И. Дубасова из его многочисленных статей, вошедших потом в книгу «Очерки из истории Тамбовского края» (Тамбов, 1897), хотя не во всем писатель соглашается с известным тамбовским краеведом.

В первой главе сосредоточены размышления писателя о причинах восстания Степана Разина. «Сам Стенька Разин Тамбовской земли не воевал, — пишет С.Н. Терпигорев. — Не воевали ее также и ближние и подручные атаманы его. Главная грозная туча прошла стороной, зацепив только одним краем своим Тамбовскую землю. Но и этого было достаточно, чтобы вызвать в ней такой переполох, о котором и до сих пор, через двести лет, еще вспоминают, и живы предания…

Тамбовский переполох, то есть радость одних при известии о приближении Стеньки и ужас других, произошел совершенно по тем же причинам, как и везде, куда подходил Стенька; радость и надежда у бедного (подлого) и крепостного люда избавиться от помещичьего и чиновничьего гнета и смятение и ужас помещиков и чиновников (подъячих и воевод) перед расплатой и неминучими страшными истязаниями за вымогательства и угнетения…» (с. 111).

«Новооткрытые и новообъявленные документы — находки и труды архивных комиссий, преимущественно тамбовской и рязанской, — относящиеся к этой эпохе, столь поучительной и назидательной, — нового, в смысле установления нового взгляда на событие, дают не особенно много; но зато, — уточняет автор, — они дают такую массу детальных подробностей, так характеризующих ужасную, темную, безотрадную жизнь населения, что, перечитывая их, поразительно ясно представляешь себе, что тогда происходило, и невольно останавливаешься, не зная, чему более удивляться: наглости и бесстыжеству ставленников тогдашней власти и их помощников и приспешников, или одичалой тупости и терпению в конец почти запуганного, забитого и загнанного населения» (с. 111-112).

И в последующих главах писатель подробно рассказывает о быте и нравах власти, помещиков, администрации и об их взаимоотношениях с крепостным людом. Называет Тамбовскую землю «несчастным, исстрадавшимся краем» (с. 154). «Но не было порядка гражданского, не было его внутри, ни в администрации, ни в судах, ни в выборах, ни во взаимных отношениях сословий друг к другу… Закон рассматривал человека совсем как скотину…» (с. 115). Несколько главок посвящены собственно истории и этнографии края, в частности, мордовским корням Тамбовской земли. Терпигорев напоминает перевод названия «Тамбов» с мордовского как «омут». Кстати, писатель приводит притчу о возникновении названия села Пичаево, тоже с мордовским названием. Как-то, очень давно, как рассказывает легенда, один мордовский князь кочевал на месте этого села. Тут у него умерла любимая жена, и в память о ней огорченный муж вырезал из дерева статую, Пичь-аву, т.е. сосновую бабу» (с. 118).

Вскоре на коренное население «нахлынули, с одной стороны, русские, с другой — татары. Русские били татар, татары били русских, и те и другие вместе били мордву. Наконец, русские окончательно осилили татар и завладели и мордовской землей…» (с. 118).

Главным предметом авторского осмысления в историческом очерке «Раскаты Стенькина грома в Тамбовской земле» является жизнь тамбовских крестьян, которые, с одной стороны, угнетались помещиками-магометанами, с другой — своими, христианами. Церкви до этой «паствы» «было также мало дела». С.Н. Терпигорев рассказывает об истории на Тамбовской земле монастырей, историче­ской деятельности тамбовского воеводы «думного дворянина» Якова Хитрово, о его победах над отдельными бандами и их главарями, о роли Юрия Долгорукого в разгроме разинского восстания.

День 19 февраля 1861 года — отмена крепостного права — Терпигорев рассматривает как спасительный для тамбовского крестьянства, хотя в последующие годы на страницах своей художественной прозы правдиво расскажет о тяжелых отношениях помещиков и крестьян.

В последние годы жизни Терпигорев работал над новым циклом очерков и рассказов «Потревоженные тени», вышедшим отдельным изданием в двух книгах в 1888-1890 годы. Современники снова, как и в случае с «Оскудением…», поставили имя Терпигорева рядом с Салтыковым-Щедриным. Один из критиков, в целом невысоко оценивающий все творчество Терпигорева, при оценке «Потревоженных теней» все же не удержался от заключения: «Это почти эпос, приближающийся по своим достоинствам к «Пошехонской старине» Салтыкова»15. Таков был художественный уровень нового цикла, подтвердившего высокое реноме писателя.

 

Сноски и примечания:

 

1 Быков П.В. С.Н. Терпигорев. Биографический очерк // Терпигорев С.Н. Собр. соч. С.Н. Терпигорева (С. Атавы): в 6 тт. Т. 1 / Ред. С.Н. Шубинского. С биогр. очерком, сост. П.В. Быковым и портретом С.Н. Терпигорева. СПб., 1899. Далее: Терпигорев С.Н. (Сергей Атава). Соч.; Соколов Н.И. С.Н. Терпигорев и его очерки «Оскудение» // Терпигорев С.Н. (С. Атава). Оскудение: в 2 тт. Т. 1. М., 1958; Илешин Б.И. Замечательный писатель Черноземья // Терпигорев С.Н. Избранное. Тамбов, 1958; Болдырев Ю.Л. Востребованное прошлое // С.Н. Терпигорев. Потревоженные тени. М., 1988; Шелаева А.А. «Обыкновенный талант» // Терпигорев С.Н. С простым взглядом. М., 1990.

2 Сухоруков А.Л. Художественная картина мира в прозе С.Н. Терпигорева: дис… канд. филол. наук. Тамбов, 2005; Русский Н.А. Публицистика С.Н. Терпигорева: проблематика и жанровая специфика: дис… канд. филол. наук. Тамбов, 2008.

3 Андреева Г.Т. С.Н. Терпигорев (Атава): очерк жизни и творчества. Иркутск, 1995; Андреева Г.Т. Художественный мир С.Н. Терпигорева в контексте русской литературы XIX в.: дис… докт. филол. наук. М., 1998.

4 Терпигорев С.Н. (Сергей Атава). Соч.: в 6 тт. Т. 6. СПб., 1899. Далее цит. это издание с указанием страниц в тексте.

5 См.: Русский Н.А. С.Н. Терпигорев о Тамбовской гимназии 1850-х годов (по «Воспоминаниям» писателя) // Тамбовский край и вопросы развития культуры в регионе. Материалы научно-практической конференции. Тамбов, 2006. С. 74-86.

6 Отечественные записки. 1870. № 4. С. 599-600.

7 Ежемесячное приложение к журналу «Нива». 1899. № XII. С. 761-762.

8 Терпигорев С.Н. (С. Атава). Оскудение: в 2 тт. Т. 1. М., 1958. С. 4. Далее цит. это издание с указанием страниц в тексте.

9 Горький М. Письма к читателю // Горький М. Статьи (1905-1916). М., 1916. С. 199.

10 Горький М. Собр. соч.: в 30 тт. Т. 25. М., 1953. С. 256, 257.

11 Гоголь Н.В. Собр. соч.: в 8 тт. Т. 2. М., 1984. С. 7, 8.

12 Терпигорев С.Н. (С. Атава). Оскудение: в 2 тт. Т. 1 / Предисл. Н.И. Соколова. М., 1958. С. 4.

13 См.: Добужинский М.В. Тамбовские впечатления / Отв. ред. Н.Н. Воронков. Тамбов, 2001. С. 15, 16.

14 Терпигорев С.Н. (Сергей Атава). Соч. в 6 тт. Т. 4. СПб., 1899. Далее «Раскаты…» цит. по этому изданию с указанием страниц в тексте.

15 Русская мысль. 1899. № XI. С. 236.

 

———————————

Лариса Васильевна Полякова родилась в деревне Редькино Староюрьевского района Тамбовской области. Окончила филологи­­че­ский факультет МГУ им. М.В. Ломоносова и аспирантуру при нем. Доктор филологических наук, профессор Института филологии ТГУ имени Г.Р. Державина. Автор более 400 научных работ, в том числе 10 монографий. Основатель тамбовской литературоведческой школы. Член комиссии по литературному наследию С.Н. Сергеева-Ценского при Союзе писателей России. Лауреат Всероссийской литературной премии имени С.Н. Сергеева-Ценского, ряда региональных наград. Член Союза писателей России.