Ратные поля России. Куликово поле: «И стал меч огненной молитвою…»

Куликово поле:

«И стал меч огненной молитвою…»

 

Россия не с меча, она с сохи, серпа и плуга начиналась…» — одна из тысяч поэтических строк об истории нашей Отчизны.

Плуг в поэтической обойме полевых орудий труда со всей очевидностью приписан для ритмического завершения строки, время битвы на ратном поле Куликовом, а с него наш триптих о ратных России полях, не было еще временем плуга, ему тогда еще время не пришло. С появлением плуга будет связано много надежд не только в поле, но и в переменах общественной жизни, недаром один деятельный тургеневский персонаж с намеком изречет в русской классической литературе: «Поднимать новь не сохой, а глубоко забирающим плугом».

А так, в поэтической строке «Россия не с меча, она с сохи, серпа и плуга начиналась…» все верно о мирном начале нашей Отчизны. Как верно, когда одной из тысяч патетических строк обозначена судьбоносная связь меча и орала для исторического бытия Родины нашей. Без этой взаимосвязи орудия труда и боевого оружия «исчезла б Россия с планеты Земля».

Верно и то, как сказано одной из тысяч суровых строк о понимании русскими, постоянно живущими в мобилизационном состоянии («одной рукой держись за соху, а другой — за меч»), осознанной своей готовности к жертвенности: «Мы погибли бы, если б не погибали…»

Исстари русский народ воспринимал «поле» и как место, где что-нибудь посеяно, посажено, и как жизни источник: жито — еда — жизнь. И «поле» особо, как место духовное, как «дело светлого добывания жизни», потому что хлеб насущный непостижимо чудным образом, не разделяясь сам, питал, не разделяя живот и душу человека.

И не меньше сказано прозой о русском поле, на котором извечно соединялись и соединяются силы небесные и силы земные. Как в «Зарницах» Виктора Астафьева… «Я склоняюсь к древнему полю, вдыхающему пламя безмолвных зарниц. Мне чудится, что я слышу, как шепчутся с землею колосья. И, кажется, я слышу, как зреют они. А небо, тревожась и мучаясь, бредит миром и хлебом…»

Только вот земные люди, не тревожась и не мучаясь за трагические и кровавые последствия, часто нарушали этот небесный союз мира и хлеба на мирных полях соседей. И потому русскому народу не по своей воле, вынужденно, пришлось с самого начала расселения на земле воспринять «поле» еще и как место ратное. Как место к рати, к брани относящееся, к брани, в которую приходилось неизбежно втягиваться для защиты своих же, с таким тяжким трудом возделанных полей.

В древнерусской летописи «Повесть временных лет» слова киевского князя Владимира «начнет смерд пахать, а половчанин, налетев, ударит его стрелою» не только свидетельство о немирной, уже в древнерусской эпохе, ситуации, но и отеческое наставление о необходимости защищать поля, работающих на них, защищать, ни с чем не считаясь:

«Лета 6611. И седе Святополк с своею дружиною, а Володимер с своею в едином шатре; и почаша думати и глаголати дружина Святополча, яко: «Негоже ныне весне ити хочем на смерды и погубите е и рожью их». — И рече Володимер: «Дивно ми, дружино, оже лошади жалуете, еюже то орет, а сему чему не промыслите, оже то начнет орати смерд, а приехав половчанин ударит и стрелою, а лошадь его поимет, а в село его ехав, имет жену его и дети его и все его именье: то лошади жаль, а самого не жаль ли?!»

Кстати, в ту пору смердам, кузнецам, ремесленникам на ратную службу был отступ, мечи и копья они брали в руки, когда начинал бить набат.

В Толковом словаре Владимир Иванович Даль обоюдную обязанность «работать в поле = защищать поле» веско подтвердил следующей словесной смысловой взаимосвязью: «Ратай — ратник, воин; // от глг. орать: оратай, пахарь, земледелец».

Народ вынужденную необходимость «бывать оратаю ратаем» приправил еще поговорками и пословицами с назидательным наказом — приобретенное качество работать в поле до последнего вздоха — «Собрался умирать, а рожь сей» — сохрани, оратай, и в ратном деле: «Умирай в поле да не в яме» — не отсиживайся, не прячься, защищай родное поле до последнего вздоха тоже.

Такая вот историческая судьба выпала для русского народа, у которого никогда не было иного, кроме жертвенного, выбора. Иначе, как верно написал поэт Владимир Костров:

Мы бы в наших лесах затерялись навек,

Захлебнулись простором

Великой Равнины,

Если б ведали страх, обратились бы в прах,

Из которого после поднялись едва ли,

В непосильных трудах, бесконечных боях

Мы погибли бы, если б не погибали…

Поля ратные, именуемые так и по ожесточенности битв, и победной завершенности их, поливались кровью большинства русских пахарей, воспитанных в вере православной и с житейским пониманием основы Победы: «В поле две воли: чья правда, та и сильнее», «В поле две воли: кому Бог поможет, тот и сильней».

…На иконе Спас Ярое Око в Успенском соборе Кремля, на иконе, относящейся к временам Куликовской битвы, угадывался лик героя поля Куликова. Смел взгляд — не лишен и гнева. Внешний облик — богатырские плечи, в коих физическая сила кузнеца, а в душевной сущности — затаенный порыв спорости пахаря: от сохи — на ратное поле, от ручников — к мечу!

Биться за поле порой приходилось там, где только что жали, биться одинаково яро — по судьбе получать разно:

Лежит он, как витязь,

В истоптанном жите,

Мать, если встретите,

Не говорите…

При благосклонном же исходе для ратая оставался прежний извечный круговорот бытия: меч — рать — жизнь — работа — поле — соха — хлеб. Так было и так будет: ныне и присно, и во веки веков! —

Солдат бывалый, ты еще

у плуга,

Ты пашешь, косишь, землю

боронишь.

И ходят твои мускулы

упругие,

Успеть за молодыми

норовишь.

Давай, давай!..

…Сельский тракторист, уроженец Таловского района Воронежской области Петр Афанасьевич Трайнин, пересевший механиком-водителем на танк, за ратный подвиг в 1943 году был удостоен звания Героя Советского Союза, а через пять лет, в 1948 году, за трудовой подвиг — звания Героя Социалистического Труда.

Жажда мирной работы не иссякала в русских ратниках, солдатах, в советских бойцах на войне, где они были постоянно в предвкушении желанной поры:

Мы окопами землю изрыли,

пора

Нам точить лемехи

И водить трактора,

Нам пора

звон оружья —

на звон топора,

Посвист пуль —

на шипенье пилы

Нам пора поменять.

А как только пора желанная наступала — фронтовики были первыми…

В 1985 году, когда в честь 40-летия Победы в колхозе «Великий Октябрь» Хохольского района Воронежской области 120-гектарное паровое поле решили засеять первоклассной пшеницей и впредь именовать Солдатским Полем, и трудиться на нем под девизом «Память во имя павших — труд во имя живых!», то первыми работниками на том Солдатском Поле стали бывшие фронтовики, трактористы и комбайнеры Петр Калинович Ситников, Константин Петрович Панин, Николай Алексеевич Панин…

 

На исторической карте России, конкретно, на Белгородщине, навечно остается «Прохоровское поле» с одноименным мемориальным комплексом, которое осознается как третье ратное поле России вслед за Куликовым и Бородинским.

Расплескиваясь звуковыми волнами в поднебесье и далеко окрест, звонят на третьем ратном поле еле видимые с земли колокола. Колокола звонницы храма святых апостолов Петра и Павла, храма, сооруженного государством Российским в доле с народными пожертвованиями. Звонят колокола через каждые двадцать минут тишины, звонят поочередно колокола:

— в честь ратников Куликова поля;

— в честь солдат поля Бородинского;

— в честь пехотинцев, артиллеристов, танкистов, летчиков — героев Прохоровского поля Курской дуги.

Колокола, переждав двадцатиминутную тишину, звонят и единят Славу ратников московского войска — русских солдат — советских бойцов. Единят колокольные звоны ратные подвиги, растворяя различия и выявляя только сходство. Сходство одинаково проявленного мужества при защите Отечества в 1380 году на ратном поле Куликовом, в 1812 году на ратном поле Бородинском, в 1943 году на ратном Прохоровском поле. Мужество в летописи 565 исторических лет, увенчанное трижды звонким словом «Победа!» на ратных России полях. В этой боевой эстафете зримо прослеживается, как от поколения к поколению передавались черты русского характера: отдать жизнь за Отчизну свою, как «за други своя», ведать, что воинская слава бескровной не бывает: «Не быть бессмертной славе, пока не льется кровь», быть готовым к тому, что погибнешь безвестным.

О том и в летописях:

«Аще муж убьен есть на рати, то кое чюдо есть? Инии же и дома умирают без славы, си же со славою умроша! Укрепите сердца ваша и подвигнете оружье свое за ратнее!»

О том и поэтическими строками: «Мы говорили в дни Батыя, // как помним в дни Бородина: // «Да возвеличится Россия, // да сгинут наши имена…»

О том и обелиском в XX веке — могилой Неизвестного солдата в Москве.

О воинском братстве — архитектурно-скульптурной композицией «Колокол единения трех славянских народов» на ратном Прохоровском поле.

Содружество ваших

испытанных плеч

Века без усилия тащат.

Для вас, победивших,

Нам Память сберечь!

Вы — вечны… Вы — вечны…

Как говаривали в древности не в утешение, а по нетленной истине: «Следов от славных мужей не стирает время, доблесть погибших сияет». Сияет в венце подвигов — в Победе!

Знаменитый наш земляк, журналист и писатель Василий Михайлович Песков, вдумчиво размышляя о причинах возникновения знаковых ратных полей России: «Почему именно здесь, а не в ином месте случилось событие», проницательно заметил, что «всегда мы видим цепь обстоятельств, определивших место: Бородино… Прохоровка… Куликово поле исключением не является. У слова п о л я — большое число всевозможных значений. Для встречи с Мамаем степное пространство за Доном сузилось до нескольких сотен гектаров, называемых полем брани. Этим местом суждено было стать географической точке под названием Поле Куликово».

Поле Куликово, как и в одноименном стихотворении белгородского поэта Виктора Белова «Поле Куликово», став полем ратным, призвало все русские сословия на ратную жатву, и на нем случилось то, что случается, когда русское поле как пространство становится полем битвы, когда «не мы разыскиваем поле, а поле ищет и находит нас»…

 

* * *

 

И мглою бед неотразимых

Грядущий день заволокло.

Вл. Соловьев

Опять над полем Куликовым

Взошла и расточилась мгла.

И словно облаком суровым

Грядущий день заволокла…

Не может сердце жить покоем,

Недаром тучи собрались.

Доспех тяжел, как перед боем.

Теперь твой час настал…

23 декабря 1908

Александр Блок

 

По древнему обычаю, Куликовскую битву предварили поединком. Только в этот раз русская сторона выставила не воина-богатыря, а монаха, инока Пересвета, зная заведомо, что с противной стороны будет выставлен воин-богатырь:

Противу Москвы и славянских кровей

На полную грудь рокотал Челубей,

Носясь среди мрака.

И так заливался: мне равного нет!

— Прости меня, Боже, — сказал Пересвет, —

Он брешет, собака!

Инок-монах Пересвет (могила его в Старом Симонове, в монастыре) не был обучен, как Челубей, воинскому искусству, он, помолившись, вышел и —

Взошел на коня и ударил коня,

Стремнину копья на зарю накреня,

Как вылитый витязь!

Молитесь, родные, по белым церквам —

Он скачет. Молитесь!

Не в силе Бог, а в правде!

Все навье проснулось — и пылью и мглой

Повыело очи. Он скачет слепой!

Но бог не оставил.

В руке Пересвета прозрело копье:

Всевидящий глаз озарил острие

И волю направил.

Не в силе битва, но в Боге победа!

Глядели две рати, леса и холмы,

Как мчались навстречу две пыли, две тьмы,

Две молнии света —

И сшиблись… Удар достигнул до луны!

И вышло, блистая из вражьей спины,

Копье Пересвета.

Но если без поэзии, как в стихотворении Юрия Кузнецова «Поединок», а прозой, как в «Сказании о Мамаевом побоище», то: «и сподаша с коней оба на землю и умерша…» («и упали с коней оба на землю и умерли…») после яростной схватки, предвещая тем самым упорное желание каждой стороны — победить!

Что касается слова «навье», то эта поэтическая метафора объяснена в Толковом словаре Владимира Ивановича Даля так: «навье — «мертвые кости ступни или пасти». По поверью, они бывают причиною беды, смерти». В стихотворении «Поединок» как раз «все навье проснулось», чтобы погубить инока Пересвета, скачущего на коне навстречу иноверцу-завоевателю, воину-богатырю Челубею. Погубить — не вышло!

Страшно подумать, что было бы, если б монах Пересвет в поединке пал, не сразив басурмана Челубея. Такой исход повысил бы и без того боевой дух монголо-татарских воинов и пошатнул бы дух наших ратников. А им боевой дух тогда нужен был, как воздух, нужен, чтобы победить идеально организованное по тем временам вражеское войско. Войско стойких, фанатичных захватчиков, для которых война была жизненной философией и жизненной сутью. Сутью, которая давала полную уверенность в ошеломляющем превосходстве силы, наглости, коварства. А в соответствии с этой сутью и понимание, еще со времен Чингисхана, своего желанного земного счастья: «Счастливее всех на земле тот, кто гонит разбитых им неприятелей, грабит их добро, любуется слезами их близких, целует их жен и дочерей».

Спустя века напишут множество книг, исторических, военных исследований, журнальных, газетных статей о вооружении, организации, тактике и стратегии монголо-татарского войска. Напишут, чтобы понять, что же помогало степному войску одерживать постоянные победы, стремительно и успешно пройти по странам Восточной Европы, держать под игом многие страны, на два с лишним века поставить в унизительную и разорительную зависимость Русь?

Оказывается, нет, вовсе нет — не были эти завоеватели лишь кочевыми разбойными отрядами. Наоборот, они отличались высокой степенью выучки, организованности, дисциплины. Ко всему тому были неприхотливы, выносливы: месяцами ночевали у костров, питались кониной, всегда были готовы без устали двигаться вперед — двигаться стремительно — двигаться еще стремительнее.

Лошадь была главным двигателем боевой кочевой армады. Низкорослые мохнатые лошаденки почти не требовали фуража: его им заменял подножный корм, который лошади могли добывать даже зимой, даже из-под глубокого снега! Лошадь несла всадника-воина, питала его: «отбивные» из сырого мяса, возимые под седлами, были основной пищей войска. Каждый воин имел в запасе пять лошадей, в любой момент мог пересесть на свежую лошадь.

Основное вооружение — лук, кривая сабля, она, от рядовых чинов и выше: «В степном дыму блеснет … и ханской сабли сталь», копье, аркан, топор. Кочевник владел этим набором простого оружия превосходно. Стрелял на скаку: вперед, в сторону, назад, обернувшись, спуская тетиву лука то правой, то левой рукой, посылая в минуту 10-15 стрел. Попадал и — «тела убитых напоминали ежей, все тело могло быть утыкано стрелами». Сам воин-кочевник заслонялся кожаным щитом и латами, тоже чаще всего кожаными, заслонялся ими только спереди — «спину врагу кажут только трусы».

Тактика боя, проверенная, выверенная, отлаженная, была у кочевников приспособлена к схваткам в поле, на равнинных просторах. Здесь конница «мельницей» кружилась вблизи противника, поражая людей и лошадей непрерывной стрельбой на скаку, так что летописное «стрелы затмили тучи» — вовсе не словесная метафора.

Имели в своем арсенале воины-кочевники для взятия городов катапульты, метавшие камни и кувшины с горючими смесями, имели и тараны для разбивания стен. Умели они сделать подкопы под крепости, запрудами «учинять наводнения».

Организационно монголо-татарское войско было выстроено просто и четко: низшая единица — десяток, выше — сотня — тысяча — десять тысяч, далее подразделение, именуемое тумен («тьма»). Командиры таких подразделений соответственно именовались: десятник — сотник — тысяцкий — темник.

В низших подразделениях, в десятках — кровное родство, жесткая дисциплина, круговая порука: за трусость и отступление в бою одного — смерть всем остальным.

С таким оптимально выстроенным войском, с такими вот умелыми воинами и предстояло сразиться московскому войску, в котором основной боевой силой оказались ратники, мирные люди, в однодневку ставшие воинами, только что оставившие свои поля, горны, мастерские. Такое, только что отмобилизованное, русское войско явно уступало в ратном искусстве закаленным и закоренелым в сражениях монголо-татарским завоевателям.

И все-таки русские воины на поле Куликовом победят!

 

В чем же, помимо желания победить и страстности сбросить иго, страстности, кровно переданной им предками, была сила русских ратников, ставших таковыми в одночасье?

Не в силе Бог, а в правде!

Молитесь, родные, по белым церквам —

Молитесь!

«Молитесь, родные!» — не проходное слово в стихотворной строке.

«Молитесь!» — исток патриотического настроя русского войска, как и всего русского народа накануне Куликовской битвы. И задолго-задолго до нее, настрой, выпестованный за все 392 года после крещения Руси, то есть, без малого за четыре века. С устойчиво обретенной житейской потребностью молиться непрерывно просительным «Господи, благослови» и благодарным «Слава тебе, Господи», молиться за все и всегда — было спасительной потребностью народов Московского княжества, да и люда всех русских княжеств. Тогда только православная церковь духовно объединяла разобщенный, не имеющий единого своего государства русский народ: когда вместо него — удельные княжества, когда вместо объединительной, как сегодня бы сказали, общенациональной идеи — местечковый уклад.

Вместе с верой христианской людей русских разрозненных княжеств объединяло такое спасительное обстоятельство, как пребывание в лоне монастырей Православной церкви письменного языка и реалий культуры. Именно в лоне монастырей были написаны летописи — шедевры древнерусской литературы, иконы и фрески — предтечи русского художественного искусства. Именно отсюда, из монастырей, русская античность постепенно во времени и пространстве распространялась и утверждалась в русском миру и мире: в архитектуре, живописи, литературе, пробуждая мысль о национальной независимости и единстве.

…В будущей имперской России, как и на Руси, духовной скрепой будет: «Вера делает народ единодушным, язык — единомысленным».

В русской истории времен эпохи «Слова о полку Игореве», как зорко увидит и веще отметит в XX веке академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, литература духовной сутью своей заменила объединяющую силу государства. Кто-то может усомниться в таком утверждении: летопись, да в одном экземпляре, да не в массовой библиотеке, а в тесной и полутемной келье монастыря — ну как, ну как может реально объединить разобщенный и рассеянный по огромным пространствам неграмотный люд?!

Ответ уже дан при сотворении мира: вначале было Слово!..

Слово — дар божий, тот сокровенный дар, когда разговорное и письменное слово незримо становится материальной силой. Литература, как общественная ипостась, в те времена была сама в себе едина так, как никогда не будет впредь, едина своим единомыслием и духовностью. Словно евангелисты, которые вдали друг от друга составили, едино повторив текст Святого Писания, авторы летописных записей в разных местах на всем обширном пространстве земли Русской — от Черного моря на юге до Ладоги на севере, от Карпат на западе до Волги на востоке — наполнили единым сюжетным развитием содержание летописных произведений. Когда в результате проигранной битвы на реке Калке и нашествия орд Батыя было потеряно не только единство земли Русской, но и потеряна независимость разрозненных русских княжеств, то призывное слово о единстве первой возгласила именно древнерусская литература.

И было услышано тогда это редкое и уникальное летописное слово древнерусской литературы во всех краях земли русской, потому что незыблемой основой ее был сам, общепонятный для всех, русский язык!

«Слово о погибели Русской земли», «Житие Александра Невского», цикл рязанских повестей и особенно русские летописи о былом историческом единстве Русской земли письменным словом набатно призывали обрести вновь единство и независимость. И эти, и летописные произведения «Повесть временных лет», «Слово о Законе и Благодати», и другие тоже, читаемые по-разному словесные обороты одинаково пронизывало, воспитывая, сыновнее признательное: «Нам земля подобна есть Русская милому младенцу у матери своей».

Осознание роли Церкви православной как объединительного фактора формировало в разрозненных княжествах и взаимное понимание необходимости защиты веры христианской.

«Не в силе Бог, а в правде», — первый, сказавший так, новгородский князь Александр изначально определял эту правду неразрывно как правое дело защиты Отечества и как правое дело защиты церкви христианской. В битве со шведами на Неве, где за блистательную победу назовется народом Александром Невским, и в битве на Чудском озере с немецкими рыцарями-крестоносцами русский князь с войском решал не только судьбу земли Новгородской, но и сохранность навечно православной веры, ее святынь. Для сохранности территории и вожделенной христианской веры, помимо воинского искусства, Александр Невский использовал искусную дипломатию. Он пошел на соглашение с монголо-татарской Ордой, направив все усилия на борьбу с крестоносцами Запада. Александр Невский видел: Орда требует в основном уплаты налога (ясака) и почти не трогает Православную церковь, не навязывает свой язык и культуру Руси, как стремился это сделать Тевтонский орден. Александр Невский, соединив в себе полководческий талант, тонкую расчетливую дипломатию с душой истинного христианина, помог сохранению Руси и веры православной.

Возвращаясь из Орды, князь Александр Невский занемог, принял монашеский постриг. Христианская Россия в благодарность за заслуги в деле защиты веры православной причислит его к лику святых. Сегодня он почитаем как святой благоверный князь Александр Невский, в схиме Алексий.

А вот современный светский мир оказался не единым в оценке князя-полководца и прославленного святого. А ведь Александр Невский — поистине безукоризненная историческая личность, даже «первым именем России» несколько лет назад его назвали. Но для современных либералов Александр Невский не иначе как одиозная личность. И все потому, что не капитулировал перед западным миром, а дал сдачи по-русски псам-рыцарям, шведам, германцам и литовцам, которые не скрывали, что завоевание русских земель должно завершиться насаждением католической веры. И насаждать полагали не миссионерским методом, а «огнем и мечом». (Не так ли — «огнем и мечом» — с весны 2014 года началась на Украине, ставшая частью государственной политики враждебного отношения к России атака на православие: разрушение православных храмов обстрелами, глумление, избиение, вплоть до смерти, верующих и священнослужителей Москов­ской патриархии?)

Да, Александр Невский бил западных захватчиков, явных притеснителей веры православной, а с Батыем находил общий язык, чем показал себя гениальным политиком, сделавшим спасительный исторический выбор для Руси. Политика Александра Невского предвосхитила расцвет Московской Руси и Российской империи, хотя ему довелось действовать в трагические годы, когда раздробленность ослабила Русь, народ ее оказался на грани истребления и рассеяния.

Не вина Александра Невского, что русские в те годы не могли, отражая агрессию с Запада, воевать и с Востоком: единство русских княжеств было утрачено до него. Но он показал, что русские люди умеют побеждать на поле брани, умеют выживать в условиях военно-политического давления с Запада и с Востока.

Московскому князю Дмитрию в преддверии Куликовской битвы предстояло защитить землю русскую и веру христианскую, ее святыни в условиях противоборства с Востоком и Западом. Тогда на кону уже стояло: «чтобы Московскому княжеству», как писал историк Карамзин, «не исчезнуть», княжеству, которое заявило о себе как о собирательнице земель русских. Теперь уже нельзя было брать в политический расчет ослабления Орды в отношении конфессиональной особенности русских, вне сильного государственного объединения вера слабеет как объединительная сила. Запад же оставался самим собой — Западом…

Если Мамай не скрывал, зачем идет на русские земли: «будете готовы на русские хлебы», то союзник Мамая великий литовский князь тоже не скрывал, что завоевание русских земель должно завершиться, помимо захвата земель, и несомненным насаждением католической веры взамен веры православной.

Так что, как по русскому обычаю «помолясь, за работу», так и перед ратным трудом, в противостоянии Востоку и Западу, тоже начали — помолясь!

 

Получение благословения от игумена Троице-Сергиева монастыря Сергия московским князем Димитрием Иоанновичем на битву с Мамаем был момент не ритуальный — то был момент священный!

Русский религиозный мыслитель и философ Иван Ильин так и обозначил проницательно этот сакральный момент: «Воин, как носитель меча и мироприемлющего компромисса, нуждается в монахе как в духовнике, в источнике живой чистоты, религиозной умудренности… И самый меч его становится огненною молитвою. Такой князь Дмитрий у Св. Сергия перед Куликовской битвой».

Прослеживая религиозную умудренность московского князя Дмитрия (тогда еще не Дмитрия Донского) и благословения его православным монахом Сергием (тогда еще не в сонме святых преподобных), никак не обойтись без существенной оговорки.

В советское время о благословении преподобным Сергием Радонежским Дмитрия Донского никогда не упоминалось. И по общей причине бесшабашного атеизма, и по причине частной: в 1919 году в Троице-Сергиевой лавре мощи преподобного Сергия Радонежского вскрыли в числе первых, проявив неуважение к знаменитому религиозному предку — то есть кощунство как таковое. А в докладе на торжественном собрании в Москве, посвященном 600-летию Куликовской битвы монах Пересвет и вовсе преднамеренно был упомянут исключительно как русский богатырь Александр Пересвет.

В наше время в публикациях взят резкий крен в другую сторону: все исключительно сводится к благословению Сергием Радонежским московского князя Дмитрия и выделению ему в помощь на битву с Мамаем двух монахов Пересвета и Осляби. Все это верно и по фактам, и по сути, но верно односторонне. Само по себе благословение лишь залог победы, а не панацея. История русских воинских сражений оставила факты, когда при самом тщательном соблюдении ритуала благословения полководца и воинства сражения ими все равно проигрывались…

А теперь — о религиозной и житейской умудренности двух исторических личностей России: московского князя Димитрия Иоанновича и игумена Троице-Сергиева монастыря Сергия перед Куликовской битвой. Точнее — не о самой по себе умудренности, а о торжестве схожести ее, когда все так свято, практично и деятельно совпало в этих людях.

Московский князь Димитрий Иоаннович как муж государственный повседневно взаимодействовал с московским митрополитом Алексием (1354-1378), который сегодня в сонме святых — святитель Алексий, митрополит Московский, всея России чудотворец. В Житии святителя отмечено, что он был «душа советов и дел князя Димитрия». После преставившегося за два года до Куликовской битвы митрополита Алексия митрополичий пост занимал Киприан (1380-1385, вторично 1390-1406), ныне тоже в сонме святых, как святитель Киприан, митрополит Московский, всея России чудотворец. Он был человеком государственного ума, замечательного литературного таланта, много способствовал объединению русского народа, что и отметила летопись того времени. Митрополит Киприан призывал всех русских князей поддерживать московского князя Димитрия Иоанновича и до Куликовской битвы и после нее как Дмитрия Донского.

И все же, имея такого высокого духовного наставника, князь Дмитрий поспешает за благословением на битву с Мамаем еще и к монаху Сергию. К монаху, остававшемуся игуменом только по настойчивой просьбе всей монастырской братии, к игумену, отказавшемуся в свое время от митрополичьей кафедры. Ничего необычного не было тогда в поступке князя: он действовал по установившейся традиции русских православных людей поехать за благословением и помощью к простому монаху, к которому по неведомому провидению идут и едут тысячи верующих, людей как простых, так и сильных мира сего. Но в том почтительном визите московского князя Дмитрия к монаху Сергию было не только следование народной молве. Ведь московский митрополит Алексий, будучи воспитателем великого московского князя Дмитрия, при жизни своей был и сомолитвенником игумена Сергия!

Русский историк Василий Ключевский, задаваясь вопросом, почему именно московский князь Димитрий Иоаннович за благословением на битву с Мамаем обратился именно к монаху Сергию, игумену Троице-Сергиева монастыря? — сам же и ответил: «Преподобный Сергий своей жизнью, самой возможностью такой жизни дал почувствовать заскорбевшему народу, что в нем еще не все доброе погасло и замерло; своим появлением среди соотечественников, сидевших во тьме и тоске смертной, он открыл им глаза на самих себя…»

Деяния преподобного Сергия Радонежского позволяют раскрыть эту панегирическую цитату. Да, преподобный Сергий Радонежский был русским человеком во всей своей простоте и будничности. Он являл собой пример повседневного трудолюбия в простых сельских и ремесленных трудах, вместе с монахами строил кельи, носил дрова из леса, готовил пищу, шил одежду, сапоги. Паломники не сразу признавали в бедном труженике прославленного игумена. И этим образом кротости, конечно, был уже тогда дорог русским людям монах Сергий.

Но сегодня нам надо понимать прежде, что этот старец то явно, то незримо присутствует в нашей жизни со времен ордынского ига. Говорить, размышлять, думать о преподобном Сергии Радонежском не только как о монахе — ведь этот старец, отказавшись от архиерейского сана, то есть по существу от власти, не отказался от общественных государствообразующих проблем. В те годы решалось: возродится ли Русь? И если да, то вокруг какого центра произойдет собирание земель, собирание сил, консолидация православного народа? Москва, Владимир, Тверь, Новгород?.. Или, ослабленный после Батыева нашествия, Киев? Или Галич, а то и Варшава, столица сильной славяно-литовской державы, в которой русских и православных насчитывалось поболее, чем в великом Московском княжестве, но все-таки то было православное меньшинство в католическом государстве. И потому здесь и произойдет раскол древнерусской нации на три братских народа…

Старец, монах Сергий, вместе с московским митрополитом Алексием выбирает Москву, способствует утверждению ее как государствообразующего центра. Воздадим хвалу такому выбору!

Своим служением, своей жизнью Сергий Радонежский «дал почувствовать заскорбевшему народу», дал увидеть православным людям: коли есть на Руси праведники, то будут и ратные победы.

Из отцов нашей Церкви преподобный Сергий Радонежский ближе всех приблизился к жертвенной героике воинского подвига, к традициям христолюбивого воинства. Благословив на битву с Мамаем московского князя Димитрия Иоанновича, он послал ему в помощь иноков Александра Пересвета и Андрея Ослябю. Ясно, что два монаха, будь они самыми сильными богатырями, не смогли бы оказать решающего перелома в битве, где с обеих сторон сошлись тысячи воинов. Но нравственно такая поддержка была знаменательна — ведь монахи не могли по церковному установлению носить оружие, участвовать в баталиях. Появление же двух иноков среди ратников, как воинов, знаменно означало, что война против захватчиков и поработителей — священное дело всех и каждого. Иноки не посрамили себя и своего духовного отца: Александр Пересвет вышел на поединок с ордынским богатырем Челубеем и — не уступил! Андрей Ослябя — первым в переднем на Куликовом поле Сторожевом полку ринулся в бой и погиб, подав пример оцепеневшему вначале воинству.

Предание о подвигах двух иноков, одновременно как легенда и как быль, стало метафорическим преданием о взаимоотношении Церкви, Отечества и народа, пример благочестия в Церкви и ревностного служения православного русского человека Отечеству.

И тогда, и — после!

Четыре с половиной века спустя Николай Васильевич Гоголь напишет, обращаясь к одному из адресатов: «Друг мой! или у вас бесчувственное сердце, или вы не знаете, что такое для русского Россия. Вспомните, что когда приходит беда ей, тогда из монастырей выходили монахи и становились в ряды с другими спасать ее. Чернецы Ослябя и Пересвет с благословения самого настоятеля взяли в руки меч, противный христианину, и легли на кровавом поле битвы…»

Когда преподобного Сергия Радонежского называют духовным отцом победителя Куликовской битвы князя Дмитрия Донского, а, следовательно, и духовным отцом Победы на ратном поле Куликовом, то, заданно или нет, одновременно ставят их обоих наравне. Ведь духовное зерно — благословение — упало на благодатную почву: на душу христианина, на ум государственника, на русский характер. Именно эти духовные, нравственные, моральные, человеческие качества князя Дмитрия способствовали тому, что «меч его становится огненною молитвою».

Так сказано в образном славословии.

А земная ситуация — это кесарь сам истинно служит Богу!

Если говорить проще, то у князя Дмитрия, как христианина, наряду с пониманием о небесно-горнем, было и житейское практическое понимание своей ответственности перед Богом по простой русской поговорке: «Бог-то бог, да сам не будь плох».

 

Монголо-татарское иго, помимо тяжкой материальной дани, тяжко давило и нравственно. В Толковом словаре Владимира Даля о слове «иго» мы найдем пояснения:

Иго, ярем, ярмо более употребительно в значении тягости нравственной, гнета управления, чужеземного владычества и порабощения.

Начать освобождение от «тягости нравственной», которая не один век парализовала волю, ум и дух русских людей — выпало на долю великого князя московского Димитрия Иоанновича, которому в канун Куликовской битвы исполнилось 29 лет. Столько же, по странному совпадению, было и Батыю в его успешном зимнем походе (1237-1238 гг.) в Северо-Восточную Русь. И здесь, а потом и при осенне-зимнем походе 1240 года в Южную Русь, русские князья не нашли в себе мудрости объединиться в общерусское войско и обреченно гибли один за другим вместе со своими княжествами. На Руси наступило монголо-татарское иго. Не один век прошел, прежде чем духовное сопротивление игу «побудило русский дух к сознанию своей христианской национальности» и появился деятельный лидер избавления от монголо-татарского ига князь Дмитрий Донской.

Каковы же были теперь те племена, которые так жестоко покорили себе Русь, которых по-прежнему в летописях называли «татарами», хотя к будущему «татарскому» народу они имели отношение лишь самое косвенное. Кочевники так и не стали ни нациями, ни национальностями, они так и остались военно-кочевым государством, содержавшимся захватническими походами. Получив богатые военные трофеи, с покоренных народов ханы продолжали угрожающе требовать дань — ясак.

Так сформировалась Золотая Орда как относительная государственная общность, без созидательной производительной экономики, с тиранией, которая, мучая других, заодно тиранствовала в самой Золотой Орде, развращая и золотоордынскую власть, и простых воинов. Несметное богатство от дани и военных трофеев позволяло племенам, входившим в основной костяк Золотоордынского государственного объединения, жить, не обременяя себя заботами даже о хлебе насущном. Об этом ярко свидетельствует строгое повеление перед походом на Москву Мамая, которое он разослал по улусам: прекратить все сельскохозяйственные работы за их ненадобностью: «Ни един из вас не пашите хлеба, да будете готовы на русские хлебы».

Захватнический и хищнический характер Золотоордынского государства губительно сказывался на его общем экономическом и культурном развитии: доходы, не основанные на труде, не способствовали хозяйственному и социальному развитию племен, входивших в основной костяк, они и не оставили о себе ничего ценного и самобытного в мировой истории.

В 60-е годы XIV века в Золотой Орде усилилась внутренняя смута: стали отпадать целые области. В частности Волжская Булгария — область будущего Казанского ханства. Но в 70-е годы Мамай временно сумел подчинить себе Булгарию, захватить Астрахань. И хотя не смог овладеть всем Поволжьем, все-таки оказался «зело силен»… Силен тем, что имел, силен тем, что за два года до похода на Москву основательно готовился, набирая воинов среди подвластных народов, покупая и наемников. Как свидетельствуют русские летописи, советники Мамая склоняли: «имаши богатство и имениа без числа много, да наимствовав фрязи, черкеси и другие к сим, да воинство собереши множество…» (имея богатство и бесчисленные имения, найми фрязи (воинов из романских стран — А.В.), черкес и других с ними, вот и соберешь великое воинство…)

И Мамай этими советами постоянно пользовался, заключив к тому же союз и с великим князем литовским.

В начале августа 1380 года в Москве точно узнают, что Мамай переправился через Волгу, перешел реку Дон у реки Воронеж: князю Дмитрию тогда так и доложили: «Мамай на реке на Воронеже».

Оперативное донесение разведки свидетельствовало о том, что Москва всегда была начеку и заведомо предусмотрительна. Не будь этой стратегической предусмотрительности, не будь многолетней подготовки, то вряд ли была бы одержана победа над Мамаем на поле Куликовом.

Ведь, чтобы не исчезнуть Московскому княжеству территориально, чтобы не рассеяться русскому народу с лица земли, чтобы остаться Москве как центру православной веры, необходимо было поднять на битву с Мамаем весь народ: крестьянство, ремесленников, посадских людей.

И князь Дмитрий в этом решающем деле преуспел!

На битву с Мамаем было снаряжено 150-тысячное московское войско с сопровождением нужного количества подвод с оружием, провиантом, саперными средствами. О численности войска есть разные цифры, большие, чем цифра 150 000. Но и такая цифра впечатляет, впечатляет тем, что такое войско было выставлено невеликим по территории Московским княжеством, малым и по стратегическим возможностям.

Конечно, сопутствующая оперативная удача важна в любом деле, но…

Общеизвестно, что подготовка к оборонительной войне, как и сама война, начнись она, требует огромных денежных средств, материальных затрат. Как могло накопить их Московское княжество, выплачивая дань Золотой Орде, худо-бедно прокармливая себя с полей, обрабатываемых сохами, строясь. Да еще как! В 1367 году при князе Дмитрии в Москве возводится белокаменный Кремль. Москва много имела от торговли, да! — но что же в таком разе шло из княжества на экспорт?

И еще — мобилизация, сбор и подготовка снаряжения ратного войска, конечно же, свидетельствовали об удивительных организаторских способностях князя Дмитрия, его подручных — удельных князей, воевод. Ведь требовалось не только призвать множество народа, но и вооружить, а было на все про все несколько недель. Запасных складов с мечами и копьями не водилось, многое пришлось делать, как говорится, с колес: ковать мечи, копья, гнуть железные шлемы. Удивительно, откуда брали железо?! Кстати, тележные колеса тоже «с колес» ладили для воинских обозов, как и саперные средства. Но есть и более существенное, что стояло тогда над этими поспешными сборами. Как бы ни был в те напряженные недели оперативно хлопотлив князь Дмитрий с удельными князьями и воеводами, вряд ли удалось бы ему так срочно и основательно подготовить Московское войско на битву, не будь он так предусмотрителен и государственно умен в решении именно проблем стратегических…

За шесть лет до Куликовской битвы князь Дмитрий успешно провел военную реформу: вместо удельно-вотчинного принципа мобилизации ввел территориальный принцип, создал такой орган, как Разряд записей, который не просто регистрировал полки и назначенных великим князем воевод, но и способствовал формированию территориальных воинских подразделений. Так административно в феодальное своеволие удельных князей и бояр был введен определенный государственный порядок.

С 1374 года Великий князь Московский и Владимирский Димитрий Иоаннович начинает целенаправленно вести деятельную стратегическую подготовку к борьбе с Ордой. Московское княжество по сути дела прекращает выплату дани Орде, перераспределяя средства и ресурсы на военные нужды.

Результаты военной реформы вскоре дают о себе знать. В августе 1378 года, за два года до Куликовской битвы, произошло первое крупное сражение с монголо-татарским войском, когда мурза воевода Золотой Орды Бегич двинулся на Коломну, но на Воже, правом притоке реки Оки, был разбит полками князя Дмитрия. Это была первая крупная победа над завоевателями, это был поистине пролог к будущей победе на поле Куликовом! Предшествующие почти полтора века монголо-татарского ига многому научили русских людей. Наряду с горьким познанием поражения накапливалось и познание силы и слабостей врага, его тактики и стратегии. Русь уже перестала запираться в крепостях и церквях, Русь начала выходить навстречу врагу с огромной решимостью победить!

И все равно, того, что было сделано, чтобы победить Мамая, было явно недостаточно: Московское княжество не располагало на своей территории людскими, материальными резервами, оружейными и мобилизационными ресурсами, так необходимыми для победы. Нужно было срочно искать союзников среди русских княжеств, а здесь все было так зыбко…

Рязанское княжество, находившееся на пути ордынцев, побаивалось выступить против них. Да и до этого отношения Рязанского и Московского княжеств не были дружественными. За девять лет до Куликовской битвы Московская летопись оставила следующее свидетельство: «В год 1371 (в лето 6879). Рязанцы же жестокие люди, свирепые да гордые («Рязанцы же сурови сущее человеци, свирепи и высокоумии»), полоумные людишки, вознесшиеся в самомнении, и поразмыслили в гордыне своей и сказали друг другу: «Не возьмем с собой ни щитов, ни копий, ни другого какого оружия, но возьмем с собой только вожжи («но такмо емлем с собою едины ужища»), чтобы схваченных москвичей было чем повязать, потому что и слабы они, и трусливы, и нетверды («понеже суть слаби и страшливи и некрепци»)». Это была типичная точка зрения летописца на рязанских людей, засвидетельствовавшего бой московского князя Дмитрия Ивановича с Олегом Рязанским у селения Канищево под Переяславлем-Рязанским.

Нижний Новгород и рад был бы помочь, да разорен двукратным нападением ордынцев (зато как проявит себя в 1612 году!) Ревниво относящееся к Москве Тверское княжество не спешило выполнять свое обязательство. Смоленское княжество находилось под влиянием враждебной Литвы. Вызывало сомнение участие в походе и новгородцев.

…21 сентября 2014 года на поле Куликовом в день Русской воинской славы патриарх Московский и Всея Руси Кирилл в проповеди у храма Сергия Радонежского сказал, что условием победы в Куликовской битве стало объединение русских князей, которые, преодолев местечковый уклад, подавив гордыню, не раздумывая над тем, кто из них есть важнее и главнее, объединились для отпора орде Мамая.

Факт дорогого стоит, ибо наряду с проявлением самосознания русских князей, что делает им честь, это и свидетельство об активных действенных дипломатических способностях князя Дмитрия.

История засвидетельствует на века: Победу в Куликовской битве войско Московского великого княжества одержит с помощью воинов других русских княжеств.

Братское воинское содружество и воинская взаимовыручка были подтверждены реальными фактами. Например, Засадным полком, оказавшим решающее значение в Куликовской битве, руководил вместе с двоюродным братом князя Дмитрия — Владимиром Серпуховским — и воевода Дмитрий Боброк Волынский.

Истоки того братского воинского содружества запечатлеет в XX веке и архитектурно-скульптурная композиция «Колокол единения трех славянских народов» на ратном Прохоровском поле.

И опять-таки, да, конечно, для объединения сил было сделано неимоверно много в то горячее лето, но не были бы так успешны дипломатические усилия Москвы, если бы князь Дмитрий вместе с военной реформой не сделал реальных шагов к объединению сил с другими княжествами: ведь уже в 1374 году в Переяславле-Залесском состоялся съезд князей, разделяющих позицию московского князя.

Именно такая многогранная, многолетняя тактическая и стратегическая подготовка к битве с ордынским войском придала уверенность Дмитрию в победе. И если перед походом на Москву Мамай уверенно извещает: «Будете готовы на русские хлебы», то московский князь тоже уверенно приглашает с собой в поход десять самых имущих сурожских (судакских) купцов, в большинстве своем генуэзцев: «Видениа ради: аще бог случит, имут поведати в дальних странах, яко сходници суть с земли на землю и знаеми всеми и в Ордах и в Фрязех…» (Об увиденном, если Бог даст, победим, поведайте в дальних странах, так как ходите из земель в земли, и знают вас в Ордах и Фрязех… то есть во всех романских странах).

 

Выйдя 20 августа 1380 года с «великою силою» князь Дмитрий делает тактический ход. Вместо того чтобы двинуться прямиком навстречу Мамаю, князь Дмитрий с дружиной и ратным войском вдруг резко повернул на запад к устью реки Лопасни, куда стекались «остаточные» запоздавшие полки.

Есть версия, что перемену такого направления русских Мамай истолковал как стремление ударить по войскам великого литовского князя, с которым у Мамая наметилось военное партнерство и который тоже двинулся к Москве (литовский князь с войском, действительно, окажется в Одоеве, что вблизи Куликова поля и в 200-х верстах от Москвы).

26 августа 1380 года в устье реки Лопасни, через Оку переправляясь бродами и на лодках, войско Московской Руси двинулось к своему Ратному Полю…

В те давние времена степная дорога имела вехи, не как теперь поселенья, а броды — Сенькин брод и другие, гати — Кузьмина Гать и другие, речки — Красивая Меча и другие. Куликово поле тоже было известно. Разведчики князя Дмитрия доносили: «Мамай прошел Кузьмину Гать и находится в трех переходах от Куликова поля…»

Предполагают даже, что князю Московскому и его воеводам Куликово поле было известно не только как путевая веха, топографическая точка, но и как выгодная стратегическая позиция — уж очень уверенно князь Дмитрий стремился сюда.

И вот «Мы, сам-друг, над степью в полночь стали: // Не вернуться, не взглянуть назад».

Беспокоило, что там на той стороне? — где «За Непрядвой лебеди кричали, // И опять, опять они кричат…»

Неизвестностью, однако, не томились, не до того было: в Русском стане расставляли полки, рассчитали, где удобнее поставить Засадный полк, как скрыть его. Рассредоточение полков на поле Куликовом свидетельствовало о том, что князь Дмитрий, московские воеводы и воеводы, пришедшие на помощь с отрядами, четко действовали по общему оперативно разработанному плану тактики и стратегии будущего сражения. Объединенное войско рассредоточили так: впереди — Сторожевой полк, за ним — Большой полк, у него: с одной стороны — Полк правой руки, с другой — Полк левой руки. За этим же полком — резерв, а влево — Засадный полк. Словно было предчувствие, что именно на левом фланге ратники начнут пятиться назад, отступать. А натиск так называемого монголо-татарского «авангарда» на левый фланг русских стал наиболее мощным потому, что эта сторона была наиболее усилена ордынскими военачальниками: на этой стороне в тылу за полками располагалась ставка Мамая.

Князь Дмитрий вышел на битву под стягом с ликом Христа, подавая пример всему ратному войску. Московская летопись потом так засвидетельствует: «В лето 6888. (В год 1380). Об этом же многие князья и воеводы говорили ему: «Господине, князь великий, не выходи наперед всех сражаться, но стань позади или сбоку или еще где в особом месте». А он отвечал им: «Да как это я скажу: братья мои, вперед все до единого, — а сам лицо свое отверну или устраиваться стану сзади; хочу не только словом, но и делом впереди всех и пред всеми голову свою положить за братий своих и христиан, чтобы и остальные, то видевши, с усердием повторили такое усердное дерзновение». Да как сказал, так и сделал».

Великая битва началась на рассвете 8 сентября 1380 года.

После поединка ордынского богатыря Челубея, который «заливался: мне равного нет!», с иноком Александром Пересветом, который доказал, что равный есть! — войско Мамая тремя «авангардами» по всему фронту первым устремилось в атаку с высокого берега. Вслед за конницей — шли пешие тесным строем, «ибо несть, где им расступитися» (негде было расступиться). Шли с копьями наперевес: задние клали копья на плечи передних.

Так тактически пошло войско Мамая: неприступно для русских — победительно для себя.

Воины с обеих сторон бились с упорством и ожесточением. Они гибли и от ран, и от великой тесноты. Летопись оставила о том потрясающее свидетельство: «Всюду бо множество мертвых лежаху, и не можаху кони ступати по мертвым; не такмо же оружием убивахуся, но сами себя бьюще и под коньскими ногами умираху, от великия тесноты задыхуся, яко немощно бо вместитеся на поле Куликово межу Доном и Мечи множества рати многих сил сошедшеся».

Яростная битва продолжалась несколько часов, а по некоторым сведениям, до самого вечера.

Был и страшный момент, когда, не выдержав мощного натиска, русские начали пятиться назад, отступать. Казалось, победа уже на стороне Мамая. Природа и та застыла в скорбном ожидании: «Грозно и жалостно бяше тогды слышати, зане же трава кровию полита бысть, а древеса тугою к земле приклонишеся».

Выдержка, с которой ратники Засадного полка под предводительством двоюродного брата князя Дмитрия — Владимира Серпуховского и воеводы Дмитрия Боброка Волынского выждали момент, не выдав преждевременно своего присутствия, решила исход. Русские опрокинули войска Мамая и начали преследование, «гонящее их на 30 верст до самой реки Мечи». И побежал Мамай, чтобы «кануть без вести» с остатками войска с поля Куликова.

Князь Дмитрий чудом выжил. После тяжкой битвы на Куликовом поле князя Дмитрия стали искать среди мертвых — нашли: он и впрямь лежал среди них, без сознания, будучи раненым.

Весть о победе вернула князю Дмитрию силы.

В Москву, сменяя друг друга, поскакали вестовые:

Звенели на все голоса:

«Победа! Победа!» —

засияв в небеса

От громкого вещего слова…

На полном скаку

проносится конь,

Копыта его высекают

победный огонь —

То блеск Куликова!..

А тем временем на поле Куликовом после заупокойного богослужения князь Дмитрий провозгласил, «став на коленях», вечную память погибшим.

В дубраве, которая укрывала Засадный полк, били гробы из вековых деревьев. По легенде, за ночь поднялась еще дубрава. Потом легенду сделали былью, посадив вместо срубленных деревьев саженцы дуба. Осенью 2014 года телевидение показало, как молодые энтузиасты закладывают здесь очередную рощу.

Силами живых споро начали возводить кладбищенскую церковь, которую освятили в честь Рождества Пресвятой Богородицы, по неведомому совпадению в этот день и случилась победная битва на поле Куликовом. Как пророчески предвидел и предполагал князь Дмитрий, когда задолго постоянно напоминал воинству и народу о помощи Пресвятой Богородицы:

«Лепо есть нам, братия, положити главы своя за правоверную веру христианскую, да не приятии будут грады наши погаными, не запустеют святи Божии церкви, и не рассеянии будем по лицу земли, да не поведены будут жены наша и дети в полон, да не томимы будем погаными по вся дни, аще за нас умолит Сына своего Пресвятая Богородица».

Русские потери были неисчислимы. Во всех описаниях битвы будет сквозить на века и радость полной небывалой победы, и глубокая печаль: погибло много князей, было убито 500 бояр, полегло великое множество простых ратников.

Вернувшись в Москву, князь Дмитрий, отслужив молебны в московских храмах, разом поспешает и к Сергию Радонежскому. В Троицком монастыре по погибшим воинам начали служить многочисленные панихиды. Тогда же был учрежден и день их ежегодного повиновения, названный потом Дмитриевской субботой. Позже она стала днем общего воспоминания усопших предков, родитель­ским днем. Так была увековечена в церковной памяти Куликовская битва и выполнена просьба погибших: «Братия моя, не забывайте меня, // В молитве святой вспоминайте всегда».

 

Куликовская победа поразила и окрестный мир, и мир вселенский!

Куликовская битва вместе с Победой стала величайшим переломом в русской истории, в самосознании русского народа как начало осознания кровной потребности в государственном единстве и государственной независимости. Вместе с Победой она стала примером для последующих битв за освобождение от монголо-татарского ига.

Еще случится, случится так, что Москва будет взята и разграблена, Орда восстановит прежнюю зависимость, случится далее и осада Москвы и снятие осады ее «за откуп». Так время от времени будет происходить на протяжении века вплоть до знаменитого «стояния на Угре» в 1480 году. Тогда монголо-татарское войско хана Ахмата не решилось напасть на русское войско государя Ивана III, который на виду у всех бросил тогда на землю ханскую «басму» и топтал ее ногой — и вековая дань Золотой орде перестала Русью выплачиваться.

Освободительное значение Куликовской битвы никогда не терялось и в том веке, и в последующих веках.

У каждого нового поколения победа на Куликовом поле вызывала новый подъем патриотических чувств. Именно так: у каждого поколения во все века и дни:

Над полем Куликовым высоки

Огни небес меж Доном и Непрядвой.

Струится и мерцает звездный свет.

Но суть его — не атомов движенье:

От душ, полегших здесь во цвете лет,

Зеркальное, земное отраженье.

В годы Великой Отечественной войны 1941-1945 годов, когда разумно вспомнили великих предков, когда пожелали, чтобы советских бойцов и офицеров вместе с красными боевыми знаменами осеняли и знамена великих предков-полководцев, то на одной из листовок предстал всем бородатый, но еще не старый человек в боевом шлеме. Всего с двумя напечатанными под его ликом словами на листовке: ДМИТРИЙ ДОНСКОЙ.

Всего два слова, но как много они тогда значили!

«Зеркальное, земное отраженье» Куликова поля проявлялось и проявляется многолико. Свершалось и свершается то самое человеческое — любовное, извечное, заботливое, хранимое, чтобы русскому роду не было переводу:

Поле с самой русскою травою.

Ох, ты, поле, поле Куликово!..

На закате, словно капли крови,

Каждая здесь капелька росы…

Горько было падать им.

Полынно.

Вдов одних — никак

не перечесть.

И потом пошли, пошли Полины

Нарождаться в Куликову честь.

А от тех Полин и вся Россия…

К этим строкам своей поэмы «Поле Куликово» воронежский поэт Виктор Самойлов присовокупил еще и личное, родственное, по кровной сути:

А от тех Полин и вся Россия.

Полюшкой и мать мою зовут.

Не услышу имени красивей,

Сколько на земле не проживу…

Поле Куликово познало и горести утрат, и радость успеха русской воинской тактики и стратегии, силы духовного русского мира и единомыслия, русского терпеливого преодоления тягот и невзгод ради обретения свободы.

Современник, выбравший для своей поэмы о Задонщине такой великий образец, как «Слово о полку Игореве», писал: «Помчалась слава к Железным Вратам, к Риму и Феодосии по морю и к Тырнову, и оттоле к Царюградуна похвалу: Русь великая одолеша Мамая на поле Куликове!»

«Мамаевым побоищем» вслед за автором летописной повести «Сказание о Мамаевом побоище» назвал народ Куликовскую битву.

«Похвалой и жалостью» назвал автор «Задонщины» битву за Доном на реке Непрядве.

Авторы этих двух знаковых произведений древнерусской литературы о Куликовской битве и победе, авторы, разделенные временем, но с удивительно совпадающим единым гражданским настроением, единым патриотическим порывом и творческим вдохновением воздали похвалу победе и высказали жалость о погибших.

Знаменитые летописные сказания образностью своей поэтической системы традиционно всходили из предшествующей летописной поэмы «Слово о полку Игореве». В то же время «Сказание о Мамаевом побоище» и «Задонщина» выступали — как историческая антитеза, как апофеоз: то, что относилось в «Слове» к поражению русских, теперь отнесено к поражению татар, то, что соотносилось к победе половцев, теперь соотносится к победе русских.

Следование традициям проявилось не только в литературе, ведь Куликовская битва и ее победа во многом были подготовлены ростом всей предшествующей культуры, всем патриотическим самосознанием русского народа к единению сил.

Мир Куликова поля сказался на подъеме русской культуры в последней четверти XIV века и начале XV века в живописи, архитектуре и литературе. Это сложное из-за военных катаклизмов время отмечено живописными работами Феофана Грека, Андрея Рублева, Даниила Черного, возведением замечательных православных храмов в Москве, Новгороде, Звенигороде, Серпухове и других русских городах, расположенных на лесостепных окраинах, украшение храмов фресками и иконами, которые станут гордостью русского искусства. Стал очевиден и подъем резонансной исторической мысли, ярко проявленной в московских летописях, которая, анализируя, убеждала, что достигается при единении, при объединении сил…

Куликовская битва еще не положила конца золотоордынскому игу, она только предвещала этот конец. Но Слово веще извещало, что самое страшное зло — иго иноземное — приходит к концу, что время Золотой Орды истекает, что Русь и другие подвластные народы Восточно-Европейской равнины будут свободны!

Знаменем этого освобождения и стала Куликовская битва.

 

———————————————

 

Александр Сергеевич Высотин родился в 1936 го­ду в селе Криуша Панин­ского района Воронежской области. Окончил отделение журналистики Воронежского государственного университета. Работал в районных и областных газетах, собкором газеты «Труд». Публиковался в коллективных сборниках публицистики и прозы, в журнале «Подъём». Член Союза журналистов России. Живет в Воронеже.