Ратные поля России
- 16.06.2015
Бородино:
«Иль победить, иль пасть…»
«Все ожидали боя решительного. Офицеры надели с вечера чистое белье, солдаты, сберегшие про случай по белой рубашке, сделали то же. Это приготовление было не на пир! Бледно и вяло горели огни на нашей линии, темна и сыра была с вечера ночь на 26 августа…
Я слышал, как квартирьеры громко сзывали к порции: «Водки привезли; кто хочет, ребята! Ступай к чарке!» Никто не шелохнулся… слышались слова: «Спасибо за честь! Не к тому изготовились. Не такой завтра день!..» — так будет позже вспоминать один из командиров Бородинского боя, военный историк, поэт Федор Глинка.
…Подмосковный октябрь 1941 года был хмурым, промозглым. На пожухлых травах лежал иней, ветер нес желтые листья по схваченным ледяной коркой лужам. Немецкие танки оставляли в них свои черные парные следы с раздавленным тонким льдом и вдавленными желтыми листьями. Вместо былых тихих и затаенных перекличек истовых любителей-грибников слышался танковый рев, разносимый осенним эхом.
Бородинское поле в октябре 1941 года… Поляны, холмы, ручьи, леса — ландшафт — как тогда, в 1812 году. И как тогда предстояло вновь повториться судьбе Бородинского поля — стратегического пункта, лежащего на пути к Москве…
Необходимость решительного сражения назрела по всем тактическим, стратегическим обстоятельствам, всей философии Отечественной войны 1812 года, где уже главенствовали особое духовное настроение русского народа, его солдат:
Что ж мы? На зимние квартиры?
Не смеют что ли командиры
Чужие изорвать мундиры
О русские штыки?..
Бои, конечно, были: Смоленск, Салтановка, Валутина Гора, Лубино…
Среди тех сражений — бой в селе Красное, что в полусотне верст от Смоленска. Здесь и показали, «что значит русский бой удалый!»
27-я пехотная дивизия была сформирована из рекрутов Московской губернии, обучена в старании генерал-майором Дмитрием Петровичем Неверовским с подчиненными ему офицерами. Когда был получен приказ выдвинуться в места дислокации 2-й армии Багратиона, то эту дивизию по степени подготовки стали называть в первопрестольной не иначе, как «московская гвардия».
К началу августа 1812 года стало совершенно ясно, что основные силы армии «двунадесяти языков» стремятся к Москве. По прямой. А прямая та пролегала от Витебска, где сконцентрировались французы, по Старой Смоленской дороге к Смоленску, который как получил когда-то прозвище Ключ-город, так и оставался таковым.
На Старой Смоленской дороге и предстояло 27-й пехотной дивизии ждать основные силы Наполеона и его элитную гвардию. И не просто ждать, а воспрепятствовать продвижению французов. Даже с приданными дивизии несколькими пушками артиллерийской роты, Харьковским драгунским полком, несколькими казачьими сотнями нашего войска выходило негусто: восемь тысяч — против десятков тысяч!
14 августа в 9 утра казачьи разъезды стали срочно докладывать: движется огромная масса неприятельских соединений. Вскоре конные колонны французов растеклись по полю перед селом и, едва успев перестроиться в боевой порядок, с ходу ринулись в атаку. Смяли эскадроны харьковских драгун и ворвались в село Красное. Генерал понял, что села не удержать, а самое важное — как можно дольше удержаться на дороге к Смоленску. Полки построились в каре и начали отход…
Памятуя о суворовской школе штыкового боя, командир дивизии Неверовский еще при обучении рекрутов особенно внимательно инспектировал и следил за тренировками. Теперь Дмитрий Петрович по-отечески попросил: «Ребята, помните, чему вас учили. Никакая кавалерия не победит вас. Не торопитесь в пальбе, стреляйте метко…»
Потерявший самообладание маршал Мюрат раз за разом посылал кавалерийские строи на русские каре. И раз за разом элитная французская конница откатывалась. Пехота Неверовского в течение пяти часов — с двух до семи пополудни — выдержала более 40 атак!
Мюрат потом вспоминал: «Никогда не видел большего мужества со стороны неприятеля». «Это было отступление льва», — вторили маршалу офицеры.
В штаб-квартире Наполеона царило недоумение. Бригадный генерал из наполеоновской свиты Филипп-Поль де Сюгер отметил в мемуарах, что государь никак не мог поверить в то, что блестящим корпусам Мюрата противостояла одна единственная дивизия русских, состоявшая из вчерашних новобранцев.
В русском лагере тоже потом не поскупились на похвалы. Многое повидавший Багратион писал в донесении: «Дивизия новая Неверовского так храбро дралась, что и неслыханно. Можно даже сказать, что и примера такой храбрости ни в какой армии показать нельзя…»
Французы прекратили наседать, когда уже стало темнеть.
27-й пехотной дивизии до Смоленска оставалось 25 верст. 15 августа в три часа пополудни с запада, у смоленских посадов, появилась пехотная колонна… Вот он, встрепенулись в дозорах, француз! А оказалось: к городу подходят батальоны Неверовского…
«Я помню, какими глазами смотрели на эту дивизию, подходившую к нам в облаках пыли и дыма, покрытую потом трудов и кровью чести. И каждый штык ее горел лучом бессмертия!» — так писал о возвращении 27-й в Смоленск не склонный к лишним сантиментам боевой офицер Денис Давыдов.
Дивизия потеряла 1,5 тысячи солдат и 20 офицеров — оставшиеся в строю пополнили ряды защитников Смоленска и еще три дня бились, защищая русский Ключ-город. Примет участие 27-я пехотная дивизия и в Шевардинском сражении. Но если из села Красное Неверовский увел большую часть дивизии, то здесь им была уготована иная судьба. Тут они стояли в буквальном смысле этого слова насмерть. Сам Дмитрий Петрович Неверовский напишет о той баталии по-военному скупо: «Неприятель атаковал… и я был первый послан защищать батарею. Страшный и жестокий был огонь. Несколько раз у меня брали батарею, но я ее отбирал обратно. 6 часов продолжалось сие сражение в виду целой армии… Накануне сражения дали мне 4000 рекрут для пополнения дивизии; я имел во фронте 6000, а вышел с тремя. Князь Багратион отдал мне приказом благодарность и сказал: «Я тебя поберегу».
Берегли всего в течение полутора суток: в Бородинском сражении остатки 27-й пехотной дивизии попали в самое пекло — на Семеновские флеши…
Поле, на котором произошло определяющее сражение Отечественной войны 1812 года, расположилось у села Бородино в 125 верстах западнее Москвы («И вот нашли большое поле, // Есть разгуляться где на воле!») Офицеры, посланные Кутузовым выбирать место для боя, остановились на нем потому, что оно было большим, — 9 километров по фронту и 2 с половиной километра в глубину — а еще, сближаясь здесь, вели к Москве Старая и Новая смоленские дороги. Принято было во внимание и тактическое преимущество: правую часть Бородинского поля выгодно прикрывала река Колочь.
…Продуваемое ветрами Бородинское поле в октябре 1941 года казалось пустынным, но готовым к исторически повторному Бородинскому бою. Только, если в 1812 году на Бородинском поле сошлись 132 тысячи русских солдат с 624-мя орудиями и 135 тысяч французских с 587-ю орудиями, то осенью 1941-го здесь было сравнительно немного войск. По двум значимым обстоятельствам.Во-первых, войска все еще подтягивались, во-вторых, столько, сколько требовалось, тающий резерв дать не мог. Фронты этой, новой Великой Отечественной войны развернулись от Белого до Черного моря…
«Между тем мы подошли к Бородину: эти поля, это село мне были более, нежели другим, знакомы! Там я провел и беспечные лета детства моего, и ощутил первые порывы сердца к любви и славе. Но в каком виде нашел я приют моей юности! Дым отеческий одевался дымом биваков…, ряды штыков сверкали среди жатвы, покрывшей поля, и громады войск толпились на родимых холмах и долинах… Там, на пригорке, где некогда я резвился и мечтал…, там закладывали редут Раевского. Завернутый в бурку и с трубкой в зубах, я лежал под кустом леса за Семеновским, не имея угла не только в собственном доме, но даже и в овинах», — строки из «Дневника партизанских действий 1812 года» Дениса Давыдова. Глубинно эти чувства герой Отечественной войны 1812 года поэт Денис Давыдов выразил и подкрепил стихотворением «Не хочу высоких званий», где честно заявил:
Не хочу высоких званий,
И мечты завоеваний
Не тревожат мой покой!
Но коль враг ожесточенный
Нам дерзнет противустать,
Первый долг мой —
Долг священный
Вновь за родину восстать!
Как все большое рождается из малого, так и большое чувство любви к Отчизне рождается изначально из любви к своей малой родине с ее милыми приметами. А если эта твоя малая родина подвергается смертельной опасности? Тогда абстрактное чувство любви к большой своей Родине, высокое слово «патриотизм» еще более наполняется реальным пониманием: защищать предстоит конкретный «пригорок, где в детстве резвился и мечтал…» Не эти ли приметы и есть подлинные истоки героизма любого поколения, вступившегося за Отчизну свою, в том числе и порыв представителей золотой молодежи той эпохи, очаровательных, не только с виду, франтов. Это о них проникновенно, чисто, нежно сказала Марина Цветаева в стихотворении «Героям двенадцатого года»:
Вы, чьи широкие шинели
Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса,
И чьи глаза,
как бриллианты,
На сердце оставляли след, —
Очаровательные франты
Минувших лет!..
Вас охраняла
длань господня
И сердце матери, — вчера
Малютки-мальчики,
сегодня —
Офицера!
Вам все вершины были малы
И мягок самый черствый хлеб,
О, молодые генералы
Своих судеб!
Судеб военных, судеб двух разных поколений в двух разных Отечественных войнах, судеб таких разных и таких похожих… не только исключительно на Бородино.
Извечная ситуация любой войны, тем более Отечественной, где «и не с кем нам судьбой меняться» — с мудрым осознанием и пониманием такой неизбежности скажет о военной судьбе своего поколения участник Великой Отечественной войны 1941-1945 годов Михаил Тимошечкин:
А мы невольники войны,
В свои семнадцать-восемнадцать,
Как старики умудрены,
И не с кем нам судьбой меняться.
И удвоит неизбежную обреченность и жертвенность судьбы своего поколения стихотворными строчками: «А мы, России пацаны, // На подвиги обречены».
Поэт-фронтовик Михаил Тимошечкин копнет и гораздо глубже, обозначив «судьбу необратимую» поколений двух Отечественных войн с той лишь разницей: если в 1812-1814 годы —
Примкнув к ружьишкам
русские штыки,
За веру, за Царя и за Отечество
Сражались крепостные мужики…
то в 1941-1945 годы —
И мы несли судьбу необратимую
В молчании на смерть идущих рот
Как самое для всех необходимое:
За Родину! За Сталина! Вперед!
Это стихотворение для массового читателя появилось лишь в первом десятилетии XXI века, в оригинальном издании «Брошюра в газете «Коммуна». Не только после войны, но даже годы спустя стихотворение с курсивом строк «За веру, за Царя и за Отечество» не могло быть напечатано перед курсивом строк «За Родину! За Сталина! Вперед!» Да и вообще быть напечатанным, в какой бы то ни было череде строк. Да и сам автор вряд ли был готов писать об исторической аналогии сражающихся поколений в двух Отечественных войнах. Такое осознание придет к Михаилу Тимошечкину гораздо позднее, причем через пристальный взгляд в семейные родовые корни, в судьбу односельчан:
Кормильцы русского народа,
На них всегда особый спрос.
Им было суждено от роду
Всю жизнь работать на износ.
Было время, было, когда одна только мысль, что патриотизм крепостных мужиков может быть уравнен с патриотизмом советских людей, считалась политически и идеологически преступной. Да разве можно сравнивать?! Да разве крепостные мужики могли так же сознательно сражаться и героически умирать за свое крепостное Отечество, как сознательно сражались и героически умирали советские бойцы за свою социалистическую Родину, которые, если шли в атаку, то только с возгласами: «За Родину! За Сталина! Ура!»
Однако не случайно потом было сказано:
Не зависит совесть от режима,
Не уходит гордость в каждый род,
Если кровь кричит неудержимо:
Благородство, Родина, народ.
Надо отдать должное и тому, как оперативно (большевики это умели завидно делать!) было использовано не так давно допущенное слово «Родина» для поднятия патриотического духа.
С первых дней Великой Отечественной войны героическое прошлое России моментально затмило прошлое царской России, усердно до этого критикуемое…
22 июня 1941 года заместитель Председателя Совнаркома СССР и нарком Иностранных дел В.М. Молотов, выступая по радио в связи с вероломным нападением германских войск, для подтверждения уверенности в том, что агрессор получит сокрушительный удар, использовал следующий исторический факт:
«Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил Отечественной войной и Наполеон потерпел поражение, — пришел к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную Отечественную войну за Родину, за честь, за свободу».
(За 6 лет до этого в Медвенском районе Курской области был уволен из районной газеты Константин Воробьев, будущий автор повести «Убиты под Москвой», «за преклонение перед царскими генералами», которое свелось — всего-то! — к усердному увлечению историей Отечественной войны 1812 года.)
7 ноября 1941 года газета «Правда» публикует статью писателя Алексея Толстого «Родина»: «Земля отчич и дедич немало поглотила полчищ наезжавших на нее насильников… Наша родина ширилась и крепла, и ничего не могло пошатнуть ее…Так было, так будет. Ничего, мы выдюжим».
1 января 1944 года при первом исполнении Государственного гимна СССР первая строка припева мощно звенит словами: «Славься, Отечество наше…»
Издательства начали выпускать карманным форматом и большими тиражами биографии Суворова, Кутузова, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, адмиралов Нахимова, Ушакова.
Ввели погоны, хотя в годы гражданской войны этот отличительный символ офицеров Белой армии красные изничтожали презрительным словом «белопогонники».
Писатель Анатолий Ананьев, автор романа «Танки идут ромбом», свидетельствовал: «Во время войны, например, в 1943 году, когда ввели погоны, мы особенно почувствовали себя — корнями связанными с прошлым нашего государства, с его патриотической историей, в которой были и Куликовская битва, и Полтава, и Бородино, Суворов, Кутузов, Нахимов…
Конечно, было бы неверно сказать, что мы одержали победу только потому, что надели погоны; но что это помогло нам одолеть врага, бесспорно и неопровержимо. Думаю, не случайно были введены и ордена Суворова, Кутузова, Александра Невского; уже одни имена эти напоминали нам о славе русского оружия, о сражениях, в которых русские люди отстаивали свое отечество. Говоря иначе, мы осознали себя в середине того нелегкого пути, какой выпал на долю нашего народа, и причастность к этой общей, живой и могучей силе, удвоила, утроила, удесятерила наши…»
И Бога вспоминали. И не только пожилые и взрослые советские бойцы, в детстве прикоснувшиеся к вере, но и…
В ночь, когда нас бросили в прорыв,
был я ранен, но остался жив,
чтоб сказать хотя бы о немногом.
Я лежал на четырех ветрах,
молодой, безбожный вертопрах,
почему-то береженный Богом.
«Безбожные вертопрахи» мудро и оперативно прозревали, вбирая историческое прошлое России и примиряя его с настоящим, постигая, что есть воистину русский человек на войне. Об этом очень искренне сказал фронтовик-поэт Михаил Кульчицкий:
Не до ордена,
Была бы Родина
С ежедневным Бородино…
…От Вязьмы противник прорвался вперед, и западнее Бородино натолкнулся на передовые части 32-й Дальневосточной стрелковой дивизии. Накануне эта дивизия — одна из лучших в Красной Армии, громившая японских милитаристов на Хасане, — прибыла под Москву с Дальнего Востока. И тотчас по распоряжению Ставки заняла оборону на Можайском рубеже. Кроме нее оборону здесь держали танковые бригады, артиллерийские полки, народные ополченцы. Подразделения дивизии спешно зарылись в землю.
Бородинское поле хранило память о бое 1812 года местными названиями речек, ручьев, холмов и долин: река Война, ручьи Огник, Стонец, холм Редутный, лес Запасной, луга Заредутные…
И на все смотрел с высоты русский орел на памятной колонне близ села Горки, где в 1812 году находился командный пункт Кутузова. Напротив памятной круглой колонны на западе поля придавлено к земле лежал монумент Наполеона…
Окопы и траншеи осенью сорок первого года были вырыты среди памятников, установленных в честь героев 1812 года. А командный пункт командира 32-й стрелковой дивизии полковника Виктора Ивановича Полосухина разместился в том самом месте, где был командный пункт Кутузова…
Когда Виктор Иванович Полосухин узнал, что его дивизии предстоит занять оборону в центре исторического Бородинского поля, он сказал то, что и должно в этом случае: «Эту высокую честь и доверие оправдаем. Будем сражаться не на жизнь, а на смерть, но приказ выполним».
— Священное место, — неустанно повторял он потом офицерам и солдатам. — На таком поле нельзя плохо драться с врагами. Надо сразиться так геройски, как предки наши сразились в Бородинском бою…
Военные историки дотошно и точно исследуют все обстоятельства накануне Бородинского боя, емко обозначенными поэтом, певцом Бородинского боя, поручиком Михаилом Лермонтовым: «И слышно было до рассвета, // Как ликовал француз».
«Ликовал француз» от предвкушения победы 41-летнего императора Наполеона, который не спал, боясь, как бы неприятель снова не ушел, как до этого, отходя, уклонялся от решающего боя, ускользая огромным войском, словно то был небольшой отряд.
Не спал и 67-летний Михаил Илларионович Кутузов, назначенный главнокомандующим русской армией всего три недели назад.
И вот в утренней мгле гаснут костры, начинается движение полков по всему фронту. За первыми орудийными выстрелами с обеих сторон огневая канонада…
«Я уснул, как теперь помню, когда огни один за другим стали сниматься, а заря начала заниматься. Скоро как будто кто толкнул меня в бок. Мнимый толчок, вероятно, был произведен сотрясением воздуха. Я вскочил на ноги и чуть не упал опять с ног от внезапного шума и грохота. В раскаленном воздухе шумела буря. Ядра, раскрывая и срывая наши шалаши, визжали пролетными вихрями над нашими головами. Гранаты лопались. В пять минут сражение было уже в полном разгаре», — это свидетельство Федора Глинки. И далее, как в лермонтовском «Бородино»:
Земля тряслась — как наши груди;
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой.
…На Бородинском поле продолжила сражаться прославившая себя 27-я пехотная дивизия под командованием генерал-майора Дмитрия Петровича Неверовского. Не раз он лично ходил в штыковую атаку. Его походный сюртук оказался простреленным в трех местах. И лишь после того, как получил контузию от ударившего в руку ядра, на простой крестьянской телеге Неверовский был отправлен в лазарет.
«…С отменною храбростью исполнял все обязанности как храбрейший и достойнейший генерал», — скажет о нем сам Кутузов.
А их, отличившихся, были тысячи и тысячи в тот грозовой день — день Бородинского боя…
Поручик Карабьин, «получивши четыре контузии, несмотря на то, что его орудия были отправлены для перемены подбитых лафетов, продолжал со вверенных ему орудий поражать неприятеля с отличной храбростью».
Корнет Елисаветградского гусарского полка Магнушевский «со взводом отлично храбро врубился в неприятельскую кавалерию и пехоту и опрокинул оную, причем ранен пулею».
Штабс-капитан Киевского полка, уроженец Острогожского уезда Захар Константинович Сомов «с отличной храбростью с командуемым им эскадроном отражал от батареи неприятельскую пехоту» на Шевардинском редуте. В Бородинском бою был контужен, за храбрость награжден орденом. Он продолжит воевать, отличившись еще и при взятии Парижа. Имя воронежца было упомянуто на одной из 177 мраморных досок в храме Христа Спасителя.
Наградами отметили и солдат. Среди награжденных — солдат Сергей Суворин. Он потом будет ранен, выживет, вернется в строй, станет долго служить, получит офицерский чин, дослужится до небольшого дворянского чина. У Сергея Суворина на Воронежской земле родится сын Алексей, который станет первым пером русской журналистки, известным книгоиздателем.
Поразительно храбро действовало и высшее офицерство:
И.С. Дорохов. «Из усердия преодолев болезнь… командовал лично в сей знаменитый день своею бригадой легкой кавалерии, атаковал и преследовал неприятельских кирасир…»
А.П. Ермолов. «…Когда неприятелю удалось взять центральную батарею, … то сей генерал кинулся сам вперед, ободрил своим примером солдат, и вмиг сия батарея опять была взята, и неприятель… весь истреблен…»
П.П. Коковицын. «3-я дивизия под его предводительством отняла обратно взятые высоты».
А.Н. Остерман-Толстой. «Примером своим ободрял подчиненные ему войска так, что ни жестокий перекрестный огонь неприятельской конницы не могли их поколебать».
Н.Н. Раевский. «Как храбрый и достойный генерал с отличным мужеством отражал неприятеля, подавая собой пример».
«…С 5 часов утра заревел бой и загудели пушки. Я был в стрелках на левом фланге, командовал цепью 2-го батальона и был ранен в левое плечо, пуля осталась в лопатке. Тут же ранили и князя Багратиона», — просто напишет о своем участии в Бородинском бое воронежец Аполлон Никифорович Марин, автор знаменитых потом воспоминаний в стихах «Русские богатыри — заветная книжка для ратных людей и народа русского».
После Отечественной войны 1812 года, герой Бородина, генерал-лейтенант и кавалер ордена Святого Георгия Аполлон Никифорович Марин проживал в Воронеже. У дома, где Марин жил, висел пудовый колокол, отлитый из французской пушки с Бородинского поля. В этот колокол, по прошествии каждого часа, звонил сам хозяин или его слуга. Вот так славил свою победу русский человек!
На войну с Наполеоном патриотический Воронеж отправил тогда 3-й и 4-й егерские полки по 1987 нижних чинов в каждом. Обмундирование, амуниция и обозы для них были приобретены за счет дворянства на сумму 150 тысяч рублей. Боевое снаряжение, провиант и жалованье вновь прибывших сформированных полков обеспечивалось за счет государственной казны. В августе егерские полки выступили в поход. И сам Кутузов признал, что «по прибытию их в армии при осмотре моем 15 сентября 1812 года найдены, что они в столь короткое время хорошо образованы и что большая часть людей стреляет довольно хорошо».
После боя 1812 года на поле Бородино французы потеряли убитыми и ранеными 58 000 солдат и 49 генералов. Победы не было…
Потери русской армии тогда составили 44 000 солдат убитыми и ранеными, из строя вышли 23 генерала. Дух победы не был потерян…
В эпопее «Война и мир» об этом осознании духа победы той и другой стороной написано: «Не один Наполеон испытывал то похожее на сновидение чувство, что страшный размах руки падает бессильно, но все генералы, все участвовавшие и не участвовавшие солдаты французской армии, после всех опытов прежних сражений (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения. Нравственная сила французской, атакующей армии была истощена. Не та победа, которая определяется подхваченными кусками материи на палках, называемых знаменами, и тем пространством, на котором стояли и стоят войска, а победа нравственная, та, которая убеждает противника в нравственном превосходстве своего врага и в своем бессилии, была одержана русскими под Бородино. Французское нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не могло остановиться, так же, как и не могло не отклониться вдвое слабейшее русское войско. После данного толчка французское войско еще могло докатиться до Москвы; но там, без всяких усилий со стороны русского войска, оно должно было погибнуть, истекая кровью от смертельной, нанесенной при Бородино, раны. Прямым следствием Бородинского сражения было беспричинное бегство Наполеона из Москвы, возвращение по старой смоленской дороге, погибель пятисоттысячного нашествия и погибель наполеоновской Франции, на которую первый раз под Бородино была наложена рука сильнейшего духом противника».
Об этом и документальные подтверждения непосредственных участников Бородинского боя. Сам Наполеон отмечает: «Из пятидесяти сражений, данных мною, в битве под Москвой выказано наибольше доблести и одержан наименьший успех». Французский офицер Поль Ложье пишет в дневнике: «Какое грустное зрелище представляет поле битвы! Никакое бедствие, никакое проигранное сражение не сравнится по ужасам с Бородинским полем…»
С французской стороны Бородинский бой — упрямая лобовая атака на русские позиции. Вернее, затяжная серия непрерывных лобовых атак — ни одной пресловутой наполеоновской хитрой придумки. «Высокая стратегия» Бонапарта состояла в самоуверенном расчете на силовое превосходство, позволяющее непременно покончить на Бородинском поле с «ускользающим противником», покончить с русским сопротивлением и принудить Россию к позорному миру.
Что до Кутузова, он первые часы после окончания Бородинского сражения был убежден, что безусловно победил. В частном письме к жене, 29 августа (по старому стилю) Кутузов пишет: «Я, славу богу, здоров, мой друг, и не побит, а выиграл баталию над Бонапартием».
В рапорте, в столицу Петербург, императору Александру I Главнокомандующий русской армией изложит, как намерен действовать далее: «…Когда дело идет не о славах выигранных только баталий, но вся цель будучи устремлена на истребление французской армии, ночевав на месте сражения, я взял намерение отступить 6 верст, что будет за Можайском, и, собрав расстроенные баталией войска, освежа мою артиллерию и укрепив себя ополчением Московским, в теплом уповании на помощь Всевышнего и на оказанную неимоверную храбрость наших войск, увижу я, что могу предпринять против неприятеля…»
Как стратег Кутузов оказался проницательнее. Он понимал, что судьба военной кампании 1812 года не решится под Москвой… Готовя в Тарутинском лагере губительное для наполеоновских войск контрнаступление, Кутузов писал: «Река Нара станет для нас так же знаменита, как Непрядва, на берегах которой погибли бесчисленные полчища Мамая». Так пример предков, не давших победить себя золотоордынскому мечу на Куликовом поле, вдохновлял солдат Отечественной войны 1812 года.
Александр I негодовал, узнав, что Кутузов ушел из Москвы, не попытавшись ее оборонять. Известно, что победителей не судят: через пару месяцев Кутузов раздавил «великую армию».
Война калечит душу каждого и всех его участников, но больше всего души людей, души завоевателей, особенно когда в захватническом походе сопутствуют удачи. И закономерно, что в 1812 году «цивилизованные» французы и иже с ними оказались куда хуже «русских варваров». Это теперь за давностью лет и присущей чертой русского народа не помнить зла, не вспоминаются учиненные при нашествии Наполеона в Россию бесчинства, грабежи, насилия, убийства мирных жителей. Именно такое поведение «цивилизованных» французов и иже с ними соратников и вызвало у «русских варваров» такую форму народного патриотического сопротивления захватчикам, как партизанское движение. И это — при вполне серьезных обещаниях Наполеона отменить крепостное право, а оккупированной Москве быть «суверенной» и с собственной конституцией.
С чувством проснувшейся вины за причиненное зло напишет, например, в частном письме адъютант известного французского генерала Деплан: «В Москве, это сущая правда, мы грабили, жгли, разрушали эту великую столицу и причинили непоправимое зло России; однако Русская армия… отступила в организованном порядке и заманила нас в глубь страны, откуда… по всей вероятности, не выйдет ни один из нас. Наша армия сократилась в 4 раза. Мы были вынуждены покинуть Москву… из-за отсутствия продовольствия и фуража. Я не в силах не погружаться в скорбь, когда смотрю на этот огромный город, который… теперь являет собой груду развалин. Проклинаю войну и государей, что играют счастьем, судьбами и жизнью людей; проклинаю, наконец, свою собственную судьбу, которая сделала меня орудием несчастия целого народа…»
Вся та война 1812 года, которая возвеличится до имени «Отечественная», пронизана жертвенностью русского народа. Расхожее мнение, что «Наполеон бежал из Москвы до реки Березины без оглядки» опровергают реальные факты. Наполеон вывел из Москвы 100 тысяч боеспособных солдат. На Березину же привел 30 тысяч. Можно было бы радоваться, две трети отстали, замерзли, заблудились. Не совсем так: Кутузов из Тарутинского лагеря вывел армию в 120 тысяч солдат — на ту же Березину привел 80 тысяч. А ведь Кутузов солдатскими жизнями не швырялся.
Денис Давыдов, которому надоедят ссылки на «капрала Мороза» (в 1941 году немцы станут называть его «генерал Мороз») как главного виновника всех неудач французов, отложив поэтические упражнения, напишет статью «Мороз ли истребил французскую армию в 1812 году?» После Березины, писал Денис Давыдов, действительно «настала смертоносная стужа». Да только «армии, в смысле военном, уже не существовало, и ужасное явление природы губило уже не армию, способную маневрировать и сражаться, а одну сволочь, толпы людей, скитавшихся без начальства, без послушания, без устройства, даже без оружия».
И все же, если без запальчивости, преследование армии Наполеона — была тяжелейшая военная операция сама по себе. К тому же она проходила для преследующей противника русской армии также в тяжелых условиях: тыл отставал, не поспевал, порой приходилось обходиться одним мерзлым картофелем. Не было в достатке для русского войска теплой одежды и обуви. Русская привычка к морозам вовсе не избавляла от необходимости иметь теплую одежду и надежную обувь. Требования Кутузова обеспечить армию полушубками и валенками не были полностью выполнены в губерниях. Поэтому и у русских, преследующих французов, тоже было много больных и обмороженных. Все эти трудности и преодоление их русскими людьми лишь возвышает подвиг русской армии в 1812 году.
И неменьший духовный подвиг русских офицеров и солдат — разительное отличие поведения русских, «этих дикарей», за границей и в Париже от поведения французов в России и особенно в Москве.
Русские, вступив в 1814 году в Париж, никого здесь не расстреляли, ни одной церкви не осквернили, ни одной лавочки не ограбили. Когда роялисты пытались в угоду русским крушить памятники Наполеону, то сами русские их и оттесняли, оставив охрану из казаков и пехотинцев. Чтобы предотвратить конфликты с бонапартистами, офицерам было приказано переодеться в гражданское платье…
В Париже росс! — где факел мщенья?
Поникни, Галлия, главой.
Но что я вижу? Росс с улыбкой примиренья
Грядет с оливою златой.
Еще военный гром грохочет в отдаленье,
Москва в унынии, как степь в полнощной мгле,
А он — несет врагу не гибель, но спасенье
И благотворный мир земле.
Это строки из стихотворения «Воспоминания в Царском Селе» Александра Сергеевича Пушкина.
Настоящий патриотизм есть — любовь к своей стране, а не ненависть к чужой…
Все меняется на земле по велению времени. Одно неизбежно сменяется другим. Старое поколение сменяется новым поколением. И каждое новое поколение приносит в этот мир что-то свое, отличительное. Не меняется для всех поколений только обязанность — защищать свое Отечество. Каждая война, это очевидно, не бывает похожей на предыдущую войну своей тактикой, стратегией, техникой. Не похожи по житейским обстоятельствам, менталитету, общественному сознанию и защитники Отечества — они же и участники войн. Неизменно только для всех для них остается проявление героизма, что было очень зримым, когда ДВЕ войны за Отечество, ДВА разных поколения свело ОДНО поле русской ратной славы — Бородино. И в 1812 году, и в 1941 году: «Клятву верности сдержали в Бородинский бой».
…В полдень 13 октября 1941 года над Бородинским полем, раньше, чем к нему приблизились танки фрицев, появились «юнкерсы» и «мессершмитты». Потом пошли танки…
В полосе обороны 2-го стрелкового батальона 17-го полка 32-й Дальневосточной дивизии комбату капитану Петру Ильичу Романову была придана противотанковая батарея на предполагаемом прорыве немецких танков. И они появились, оглушая ревом, стеля желтый дым понизу, стреляя на ходу, по две машины в ряд. Из множества открытых люков высовываются танкисты в кожаных куртках, видимо, чтобы воочию увидеть, как они сейчас будут давить этих русских солдат в их окопах с невысокими насыпями впереди, как и обещалось в разбрасываемых немецких листовках: «Поедут наши таночки // Раздавят ваши ямочки…»
Припав к панораме орудия, наводчик Кравцов быстро поймал в перекрестие прицела первый танк. Командир расчета Харинцев скомандовал:
— Огонь!
Оглушительно хлопнул пушечный выстрел — первый артиллерийский выстрел 32-й Дальневосточной дивизии. За первым выстрелом последуют еще и еще — и подкрепятся на Бородинском поле, в Подмосковье, слова гимна дивизии «Дальневосточная — опора прочная…»
Головной танк дернулся, заелозил, потом замер на месте и загорелся. Подбиты были прямой наводкой и следующие. Та же участь постигла и мотопехоту гитлеровцев.
Командир стрелковой роты лейтенант Кузнецов, воспользовавшись сумятицей у фашистов, повел подразделение в атаку. 150 трупов захватчиков остались лежать на шоссе. Это было реальное подтверждение решимости бойцов отстоять Москву, или, молча, стиснув зубы, или, припевая «Мы не дрогнем в бою за столицу свою…»
16 октября1941 года колонна немецких танков все-таки сумела зайти в тыл 32-й дивизии в восточной части Бородинского поля. Комдив Полосухин привел в действие всю боевую технику, все тыловые подразделения, штаб дивизии.
При отражении танковой атаки особенно отличился артдивизион, которым командовал капитан Василий Александрович Зеленов. Этот дивизион вел огонь с позиций, где в 1812 году находилась знаменитая батарея Раевского. В этом бою на Бородинском поле капитан Зеленов был смертельно ранен.
На Бородинском поле мужество и волю явил командующий 5-й армией генерал-майор Лелюшенко. Когда при очередной атаке фашисты прорвались на его НП, Дмитрий Данилович мгновенно призвал находившихся вблизи бойцов и повел их в контратаку. В рукопашной командарм был ранен, но не покинул поле боя. Подбежавшим к нему с носилками санитарам дал знак остановиться, продолжая руководить боем.
Бойцы и командиры начали забрасывать бутылками с горючей смесью немецкие танки, прибывшие на выручку пехоте.
Лишь только после того, как командарм потерял сознание, его эвакуировали в медсанбат.
В медсанбате, когда Дмитрий Данилович Лелюшенко пришел в себя и узнал от начальника штаба, что фашисты не прошли через Бородино, то боевой генерал, не раз смотревший смерти в глаза, растроганно сказал: «Никогда я не был так счастлив…»
В музее боевой славы Бородинского поля среди документов о Бородинском бое 1812 года и 1941 года в газете малого формата напечатано следующее стихотворение:
Не французские уланы
с пестрыми значками,
драгуны с конскими хвостами,
А танки фрицев, огонь высекая
из башен, на полном ходу
подкатывают к Бородину…
Стихотворение, явно написанное в подражание «Бородино» и с явным желанием проследить нерасторжимую связь героизма русских солдат и советских бойцов, заканчивалось так:
Смело вы, советские бойцы,
Клятву верности сдержали
В свой Бородинский бой!
Тут же, в музее, соседствовали документы и экспозиции Бородинского боя 1812 года с документами и экспозициями боев на Бородинском поле осенью 1941 года, что и было подтверждением нерасторжимой героической связи русских поколений двух Великих Отечественных войн.
И другое, тоже потрясающее, совпадение между вероломным нападением Наполеона на Россию и вероломным вторжением Гитлера в Советскую Россию.
Император Наполеон, невзирая на все предложения, сделанные ему Россией, предложения, отклоняющие всякую войну, сближал многочисленные свои армии к Висле. Под предлогом вступить в мирные переговоры, он послал своего уполномоченного в город Вильно. И пока тот находился здесь, корпуса французской армии форсированными маршами приблизились к Неману и в ночь с 11 по 12 июня без всякого объявления войны начали военные действия (через 129 лет, тоже в июне, так же поступит Гитлер по отношению к СССР).
Главный удар французских войск был направлен на Москву: «Я поражу Россию в сердце», — сказал Наполеон.
Планы Гитлера еще губительнее: «Речь идет не столько о разгроме государства с центром в Москве, — говорилось в гитлеровском плане «Ост». — Дело скорее заключается в том, чтобы разгромить русских как народ, разобщить их».
Союзная и покоренная Европа тоже поставляла Гитлеру живую силу: до двух миллионов человек, так что, как и при Наполеоне, это было то же нашествие «двунадесятых языков».
…Танки, которые в стихотворении, «огонь высекая из башен, на полном ходу подкатывают к Бородину», были танками 4-й танковой группы генерала Гепнера 4-й танковой армии фельдмаршала Клюге.
Естественно, что автор стихотворения не мог знать, что в 1941 году французы вновь появились у Бородинского поля. Судя по этой акции, равной фарсу истории, немцы все-таки знали прошлое, но уроков из него не извлекли и, подражая бонапартистам, повторили судьбу французской армии. А уж подражали и в большом и в малом: немецкие генералы любили останавливаться там, где квартировал Наполеон, продвигаясь вперед по России. Начиная бросок танками на Москву, прежде всего через Бородинское поле! Немцы пустили здесь в «первом эшелоне» французов-коллаборационистов. Сам фон Клюге держал демагогическую речь перед тем, как пустить французов в наступление на Бородино. Французов было четыре батальона, столько лишь удалось наскрести в оккупированной фашистами и охваченной Сопротивлением Франции. Этим четырем батальонам Клюге патетически напомнил, как при Наполеоне французы и немцы сражались бок о бок, умолчав, чем закончились «великие дела» Наполеона.
Все и повторилось в 1941 году так, как и в 1812…
Французский легион пошел в наступление, но при первой же контратаке советских бойцов был разбит — разбит на Бородинском поле сибиряками, бойцами 32-й Дальневосточной стрелковой дивизии под командованием полковника Виктора Ивановича Полосухина.
В музее с фотографии смотрит на экскурсантов человек высокого роста, с крепкой фигурой сибиряка, с добродушным лицом и открытым взглядом. Наверное, многое отличило его от полковника в стихотворении «Бородино», который был удалым воякой, настоящим хватом — объединило вот это главное: «Умремте под Москвой!». 37-летний комдив 32-й Дальневосточной стрелковой дивизии, полковник Виктор Иванович Полосухин, тоже остался «спать в земле сырой» под Москвой. Пав смертью храбрых, он остался в истории Великой Отечественной войны 1941 — 1945 годов Героем Советского Союза.
Внимание к боевым действиям 32-й Дальневосточной стрелковой дивизии на Бородинском поле — прежде всего потому, что она занимала здесь центральное место. Рядом и далеко направо, и далеко налево по всему Западному фронту, чтобы враг не прошел через священное место России — Бородинское поле, чтобы не вступил в Москву, священную нашу столицу, осенью сорок первого года героически сражались воинские части, московские ополченцы, курсанты военных училищ…
«Учебная рота кремлевских курсантов шла на фронт. В ту пору с утра и до ночи с подмосковных полей не рассеивалась голубовато-прозрачная мгла, будто тут сроду не было восходов солнца, будто оно навсегда застряло на закате, откуда и наплывало это пахучее сумеречное лихо — гарь от сгибших там «населенных пунктов».
Натужно воя, невысоко и кучно над колонной то и дело появлялись «юнкерсы». Тогда рота согласно приникала к раздетой ноябрем земле, и все падали лицом вниз, но все же кто-то непременно видел, что смерть пролетела мимо, и извещалось об этом каждый раз по-мальчишески звонко и почти радостно. Рота рассыпалась и падала по команде капитана — четкой и торжественно напряженной, как на параде», — вот так начинается повесть Константина Воробьева «Убиты под Москвой», которую он посвятил своим товарищам — кремлевским курсантам. 239 из них вместе с капитаном (в повести — Рюминым) погибли в течение пяти дней в ноябре 1941 года при защите столицы.
Немецкие танки уничтожили роту кремлевских курсантов, вооруженных самозарядными винтовками (автоматы «добудут» в спонтанных боях с немцами) и бутылками с зажигательной смесью…
Мы были высоки, русоволосы,
Вы в книгах прочитаете,
как миф,
О людях, что ушли, не долюбив,
Не докурив последней папиросы.
Конечно, всем и каждому хочется, чтобы страданий было поменьше, о том и молитвы есть. Но в страданиях, которые заданно выпадают всему ли народу, отдельному ли человеку, всегда заданно есть и смысл — и потому они не бессмысленны, не случайны, не абсурдны. Они всегда во имя спасения Отечества, очищения собственной души, добрых перемен в уме. В том случае, если народ не сломается, а человек в отчаянии не упадет еще ниже…
Об этом духовном состоянии человека и народа на войне постоянно напоминали литература и искусство в послевоенное время, продолжая вековые традиции летописных произведений, поэмы «Полтава», эпопеи «Война и мир», фресок, картин батальных сцен…
Вместе с тем уже тогда виделась (еще более кричащая в наши дни) забота о продлении во времени для памяти потомков «правды войны», запечатленной в литературе и искусстве (и не запечатленной, живущей изустно, тоже).
В самом деле, к чему творческие мучительные описания «правды войны», «окопной правды», к чему подлинные свидетельства героизма и пафоса, присутствующие рядом с этой «окопной правдой», если то и другое сметет «оскорбительный ветер забвенья»?
Об этом прежде всего строки Александра Твардовского из стихотворения «Я убит подо Ржевом»:
Нам свои боевые
Не носить ордена,
Вам все это, живые,
Нам — отрада одна:
Что недаром боролись
Мы за Родину-мать.
Пусть не слышен наш голос, —
Вы должны его знать,
Вы должны были, братья,
Устоять как стена,
Ибо мертвых проклятье —
Эта кара страшна!
Во многих произведениях, военных и мирных, звучит серьезное предупреждение о том, что потеря обществом исторической памяти изменяет менталитет народа, разоружает его вначале духовно, а затем и в полном смысле этого гибельного слова…
Мужество воинов победоносно, если есть заранее забота о мощи Отечества, о ее главных союзниках — армии и флоте. Забота не только власти, но и граждан ее.
У Василия Розанова — об этом с излишним пафосом, но очень точно: «Что обеспечивает независимость государства? Сила, хорошая вооруженность, а внутри — патриотизм. Закованное в железо и с хорошо бьющимся сердцем — оно непобедимо». Если по-другому, то останется лишь сетовать:
Мы дышим — от войны и до войны,
Стряхнем с колен — и снова на колени.
Мы притерпелись в пятом поколенье.
Сложно подсчитать в каком поколении, но случилось то, что случилось. Вдруг оказалось, по замечанию одного поэта, «Сколько нас, нерусских, у России…» Не по национальности — по духу, по чувству патриотизма. Упрекая Россию, что она стала «маленько не такая», что, по верному самокритичному определению другого поэта, «так ведь и мы не те…» А есть и те самые, кто, используя современные технологии, социальные сети и Интернет, пытаются уничтожить в России русский дух, российский менталитет, умалить в памяти то великое, что есть у нас — Великую Победу.
Начиная от наскоков блогеров: «Я не вижу ничего хорошего в выигрыше СССР Второй мировой», до осуждений (в прямом телевизионном эфире) предков за то, что они не поддались полякам еще в 1612 году, потом французам в 1812 году, не распластались перед Европой.
Усиливается дискредитация Великой Победы исподволь и дискредитацией маршала Победы Георгия Жукова, заверившего Верховного Главнокомандующего, что «Москву мы отстоим». Когда исподволь, когда прямо, то, упрекнув за жесткость, то за личные качества и обстоятельства личной жизни посредством сериала…
А как вам попытки поставить на одни весы истории гитлеровскую Германию и Советский Союз. На это есть хороший ответ Юнны Мориц:
Мы Гитлеру равны?
Да он — родной ваш папа!
Теперь вы влюблены
В культурный слой гестапо.
И в следующий раз
Мы спросим вас любезно:
Как драться нам железно
И умирать за вас,
Чтоб было вам полезно?
А мне, мерзавке, жаль,
Что гибли наши парни
За бешеную шваль
На русофобской псарне!
Но страсти одной только Юнны Мориц маловато в том гвалте, который ведет либеральная прозападная пятая колонна по всем направлениям, в том числе и по дискредитации Великой Победы.
Дело приняло такой невиданный оборот, что пришлось на родине победителей принимать закон об уголовной ответственности за посягательство на историческую память в отношении событий, имевших место в период Второй мировой войны. Закон законом, а дело каждого, кому дорога память о ратных делах отцов и дедов, освоить науку отеческой памяти и осмыслить собственное деяние.
Мы должны сохранить память о Победе, о тех, кто не постоял за ценой, заплатил собственными жизнями: «Устоять как стена, // Ибо мертвых проклятье — // Эта кара страшна»! Это, слава Богу, видит патриотическая общественность.
Русский мир, уникальную русскую цивилизацию хотят уничтожить. Как минимум ослабить, как максимум переделать, изменить наш исторический код и наши ценности. Случившиеся трагические события на Украине имеют вполне конкретных организаторов и вполне конкретную цель. Цель — похоронить память о победах России. А что имя России без побед?..
Остается по примеру наших предков выдюжить, потому что:
За нами родная страна,
За нами — Россия.
Так нам ли ее предавать,
Попавшую в горе, ее, как
Больную и нищую мать?
Ведь мы — не изгои!
Никто ей теперь, кроме нас,
Не мессия.
Нельзя проиграть нам сейчас:
За нами — Россия.
Как та, историческая, Россия, за которую сражались предки на ратных полях, которая была спасена их деятельной любовью к Отечеству, так и Россия нынешняя может быть спасена только такой же деятельной любовью. Любовью, которая не дается вместе с оружием, обмундированием, регалиями и званиями — она накапливается заранее. Нынешнему молодому поколению в условиях виртуального мира и мировой глобализации это сделать труднее и — легче, имея пример ровесников, для которых прошлое и настоящее на Великой Отечественной войне 1941-1945 годов возвысилось в себе до неразрывного духовного и патриотического единения с Отечеством:
Была бы Родина
С ежедневным Бородино.
———————————————
Александр Сергеевич Высотин родился в 1936 году в селе Криуша Панинского района Воронежской области. Окончил отделение журналистики Воронежского государственного университета. Работал в районных и областных газетах, собкором газеты «Труд». Публиковался в коллективных сборниках публицистики и прозы, в журнале «Подъём». Член Союза журналистов России. Живет в Воронеже.
