Поющее сердце

Как-то я рассказывал Марии Николаевне о поездке в Старый Оскол к старцу Алексею Федоровичу. Один композитор подарил ему диск с записью своей музыки. В очередной приезд спросил его мнение. Старец ответил:

— Плохая запись…

— Алексей Федорович, я вам сделаю лучше.

— Запомни: человечество никогда не достигнет совершенства в передаче живой музыки, живого пения…

И вот мне выпали терзания на листах бумаги передать «живую» Мордасову с ее голосом, музыкой не только пения, но и умения вести беседу, ярким, образным языком давать характеристики событиям, людям.

…Давно это было. Редакционное задание «Молодого коммунара» — сделать материал о Марии Николаевне Мордасовой. C детства воспринимал ее как небожительницу — из репродукторов вырывался вольный задорный голос и витал над землей. Поля с лесами становились краше, жизнь воспринималась счастьем — и целину поднимем, и с Гагариным еще раз в космос слетаем, и с друзьями спутниц жизни встретим по-песенному добрых и во всех отношениях красивых. Словом, дух захватывает от того, о чем надо поговорить с кумиром.

И вдруг совсем неожиданное, простецкое:

— Эдинькя, ты вопросы неправильные задаешь. Нас в Кремле учили, как с журналистами разговаривать и на какие вопросы надо отвечать…

Я и так, и эдак, а она мне в ответ набором словесных штампов про съезды и партию — погасла в душе моей песня.

— Мария Николаевна, я Вас очень люблю. И пришел Вам в этом признаться. Простите меня, но никакой материал писать не буду — давайте просто поговорим о жизни.

— Честное слово, писать не будешь?

— Честное слово!

— Тогда садимся чай пить и беседу вести.

И пошла-пошла карусель воспоминаний, смешных и печальных историй, горьких слез, куплеты песен, частушки…

— Крови много видела. Память о детстве оставила кошмары… Мне шесть лет было, когда в село ворвались антоновцы. Налетели, вынесли из избы все подчистую… Но такие, видать, мы жалкие и убогие были, что один бандит даже сжалился. «Давайте, — говорит, — хоть одеяло оставим — дети позамерзают…»

Дедушку они запороли до смерти кнутами… В глазах стоит, как 13 человек заперли в хлеву, искололи штыками, а потом хлев подожгли… А мы ведь детьми были, все это видели. Или вот это разве забудешь? Прямо напротив нашего окна двоих мужиков заставили себе могилу рыть. Вырыли, поставили их на колени… И тут к одному девчушка, дочечка его маленькая, откуда-то выбежала… Стоит он на краю могилы перед смертью на коленях и дитя свое родное напоследок жалеет, целует …

Каково детскому сердечку такое вынести?

…Перед войной вышла замуж. Только месяц и пожили — ушел муж на фронт да сразу же и погиб…

— Детей быть не могло — надорвала себя, когда колхоз создавали. Тяжести поднимала неимоверные! А застужалась как?! Одно время свинаркой была. Ночей не спала — время опороса, а на дворе лютый мороз. Появятся поросяточки — вмиг погибнут. Я их в фуфайку укутаю — бегом домой. Дома они в соломе около печки блаженствовали. У меня самый лучший показатель был — ни один поросеночек не погиб…

Эх, барыня, барыня,

Сударыня-барыня,

Сударыня-барыня,

С Воронежа барыня!

Жизнь прожила весело, но легко ли? Образование — семь классов. До школы от нашего села семь верст, а обуться-одеться не во что было. Тяжелую работу начала исполнять лет с десяти. Чуть из грядки меня видно, а за вечер ведер по сто на капусту да огурчики с помидорчиками выливала. Я шла третьей, а всего у отца с матерью было нас четырнадцать. Работы было много, и я работу любила. В любую работу входила, как в радость. А когда начали организовываться колхозы, стала первой дояркой.

Помню — зима, холод невозможный. Колодец около фермы всегда промерзал до дна. Подхватишь лом — и на речку Цну: продолбишь лед, зачерпнешь два ведра, пока обернешься — опять ломом долбить надо.

Потом звеньевой стала работать. Ложилась спать поздно, а к пяти утра уже на ногах…

Вспоминаю, вся в моторе была. Выдавался свободный день — организовывали воскресники. Ведь мы ставили на ноги колхоз, начинали новую жизнь. Судьба меня из родной Мазовки, что на Тамбовщине, забросила в город. По семейным обстоятельствам переехала в Воронеж. И никак не могла привыкнуть к асфальту. А потом пошла в швейную мастерскую. Работа меня и в Воронеже удержала.

Первый концерт в Тамбове состоялся — в школу ходила… Голоском обижена не была — меня послушать вся Нижняя Мазовка собиралась. А тут — в областной центр, на какой-то смотр художественной самодеятельности пригласили. Одеться-то мне не во что. Сестра дала свое платье трикотажное розового цвета: «Смотри, не замажь!» Думала, что лучше моего платья на свете нет! Я его даже не надела, а в узелочке с собой повезла. За сценой, затаив дыхание от счастья, переодевалась. Не по мне был убор… Все висело, топорщилось. К тому же, пояс дома забыла. Вышла на сцену — хохот стеной стоит! И я поняла — надо мной смеются. Так мне жалко себя стало, такая я униженная стояла перед ними, что хоть не живи дальше на белом свете. Увидела вдруг, что у меня огромные разваливающиеся ботинки. И это платье… Стою опозоренная и освистанная… Закусила губу до крови. «Ну, думаю, помирать так с музыкой!» На первом куплете давилась слезами, а потом чувствую — притих зал. Ну, я и пошла, и пошла! Уж не помню, сколько песен, частушек спела, а меня все не отпускают.

Спеть-то спела, но разрыдалась от стыда… Вдруг — ко мне со всех сторон все! Парень один: «Давай вместе споем!» Мы с ним спели «В деревне Ольховка…», «Вдоль деревни…» Какие-то солидные люди спрашивают, где училась да кто учитель? Никто. Все песни от мамы, теток родных, дядьев — Яркины, моя девичья фамилия, все хорошо пели! Учитель был, который песням учил, — Илья Тимофеевич Загуменнов и его супруга Антонина Григорьевна. Они и школьным, и колхозным хором руководили. Помогала та учительская семья и осмысливать правильность нашей жизни. …Еще спасибо радио — все запоминала, что там исполняли…

…Когда ехали из Тамбова в машине, меня не узнали — я-то как нищенка сижу. Все: «Ох, и концерт был!» И хвалят меня, хвалят… Ехала с ребятами из Черняного, знакомых-то рядом никого не было… Возьми и скажи, что это я пела. Ох, и смеху было! Думали, что если я в лапоточках и лохмотьях, так шучу. Грубость никогда не терпела. Ладно бы — посмеялись. Но один так надменно: «Ты-то — сиди!» Тут уж я ожила! Достала из-за пазухи ботинки: «Вот! Меня наградили!» И запела!

Я потом эти ботинки на ноги только перед выступлением и обувала, а то все под мышкой носила… Через речку на лодке плыли, опрокинулись — тонула, но ботинки не выпустила! Так меня и спасли — вместе с ними…

После того концерта приодели — юбку дали, кофту. В родной деревне вышла на сцену — не узнали! Так я была богато убрана. На «бис» вызывали. И я как пошла частушки сыпать! Я уж вам теперь не Машка Яркина, а артистка в ботинках из области и в кофте с юбкой из района!

Около четырех часов тогда просидели мы с Марией Николаевной. … Через несколько дней в газете напечатали материал. Звонок. Упало сердце на пол — в трубке голос Марии Николаевны, и она… плачет. Обманул журналист, не сдержал «честное слово». Дернуло же меня! Вот уж, действительно, ради красного словца кого хочешь продадим…

— Заходи… Мы тебя с Ваняткой ждем…

Ванятка… Так она называла своего мужа, с которым связала свою судьбу в 1945-м.

— Замуж-то не собиралась — кому я нужна «пустая»? Но бабой-то как была видной, так видной и осталась — все при мне. К убору русскому, за основу взяла костюм из Воронцовки Бутурлиновского района, убору, который любая Баба Яга одень — царевной станет, еще и голос приманку давал. За мною мужики — от рядового до генерала! И про любовь говорили, и под венец, и в ЗАГС предлагали… Да зачем хорошие сердца разбивать? Ванятка-то, Иван Михайлович Руденко, мне на концертах на баяне аккомпанировал. Человек знающий, все понимающий — с ним и сошлись. Чуть что, какой намек от кого — извините, я замужем…

…Открывают дверь. Стол накрыт. Иван Михайлович человек строгий, официальный:

— Мы с Марией Николаевной довольны написанным — умеете записывать, не искажая. Она взялась книжку о себе писать — помогите ей.

Но при Ванятке у нас ни разу не получилось должной беседы. Он всегда вмешивался и по ходу «редактировал»:

— Мария Николаевна, вот об этом говорить не надо — это не для печати. В Кремле нас с тобою могут неправильно понять…

Если Мордасова после ни разу о Кремле не вспомнила, то для Ивана Михайловича Москва и Кремль, чье-то мнение оттуда, были мерилом всего. Но баянист он от Бога, и представить их друг без друга невозможно. Частушка, песня сливались с музыкальным сопровождением в неповторимое единство.

Дальше наши встречи с Марией Николаевной пошли по иному сценарию. Звонок:

— Эдинькя! Ванятки дома нету, «Рябина на коньяке» на столе — будущее за нами! Приезжай!

История подобного «позывного» с первой встречи после публикации в «Молодом коммунаре». Посидели, расходиться надо, а Иван Михайлович:

— Да что же это мы?! «Рябину на коньяке» открыли, а пить почти и не пили…

Пришлось обнадежить хозяина:

— Должна оставаться вера в будущее — завтра допьем!

 

— Уважай и уборщицу… Как часто именно от незаметных людей я получала золото слов, песен… Тогда ты артист, когда призвание и признание значат одно и то же….

…Я и дояркой была неплохой. Любила поле, любила коров пасти… В памяти ромашки, цветы полевые… Солнце встает, пахнет росой! Любила сажать, радоваться тому, что вырастает…

Война началась, а я на швейной фабрике бушлаты шью… В карманы клали письма, кисеты… Самое страшное — привезли в Воронеж раненых.

По двенадцать часов в сутки шила бушлаты, шинели, а потом шли в госпиталь петь для раненых. По три концерта в день.

Хор швейниц состоял из 35 человек. Придешь в госпиталь… Лежат изуродованные, безжизненные… И думаешь: «Как же петь?» Присядешь, причешешь, напишешь письмо родным… Потом как-то само собою и запоется — все и подхватят! Ведь дети были… И не было большего счастья, видеть, как они начинали улыбаться…

Потом в Анне хор создали. В нетопленом клубе собирались. В 1943-м я, Королькова, Мельников, Стариков, Ториков, Рогинская, Массалитинов в Борисо­глебск поехали… Никаких условий… Холодно и голодно…

В Гвазде были. Село запомнилось замечательными людьми… Твоя Козловка через лес? Ой, у нас твоих земляков много пело!

…Воронеж был после освобождения от фрицев разбит. Только одна тюрьма целой была. Вспоминать страшно…

А после войны в первые гастроли по области отправились пешком: за плечами мешки с нарядами и сухарями… Хлеб не брали — плесневел… Мука-то плохого качества — лучшая в войну на фронт уходила, а после войны — тем, кто города восстанавливал.

— Мария Николаевна, рассказываете, и получается, что все же мало было радостей…

— Навряд ли у кого-то жизнь бывает легкой… Нам всем для чего-то даются испытания… Мама объясняла: для встречи с Господом, для суда Божьего… Все зависит от того, как мы относимся к жизни — горним живем или низменным. Так некоторые понимают: если родился, значит, на счастье… Все правильно, но ты пойми, что такое — счастье? Тяжело было работать и на ферме, и звеньевой. Наработаешься — ног не чуешь. Но как только гармошка где-то скрипнет — будто вся жизнь песней идет!

— Не кажется ли, что вам повезло — родились талантливой и с такой редкостной любовью к песне… Вам помогала песня.

— Песню поют люди. Талант… Но ведь талантливы все мои подружки: одна была лучшей дояркой в районе, другая — свекловичницей, третья — председателем колхоза. Если бы не мой голос, то поверь, от них бы я не отстала… Считаю, что они большую людям в жизни пользу принесли — я только пела, но они — работали и пели. Поэтому я и старалась в песне быть такой, чтобы мне равных не было — определил Господь меня на такое служение, значит, надо все силы, всю душу вкладывать в оправдание таланта, данного тебе Господом. А перед Господом мы нагрешили — спуталось все в дурных головенках. Много радости дал хор, но с позволения наших же учителей в Черняном женщины-атеистки из облачения священников шили сценические костюмы… Мне песня, как молитва, — крылья дала. Вот говорят о тяжелых годах в деревне… Но вспоминаю — песней держались. Не было вечера, чтобы наша семья не выходила на завалинку, песни попеть. Умел народ украшать свою жизнь. Эти вечера меня не столько петь, сколько жить научили. Ты обрати внимание: у всех хороших людей песенные души. Вот моя подружка по ферме Поля Журавлева. Они с мужем лучшими работниками были, но уж и на вечеринках им ровни не было. Все село собиралось, чтобы поглядеть, как Журавель пляшет.

Все годы держалась за песню — через нее все хорошее приходило. Народную песню мы не знаем — она шире, глубже, нежели ее представляют студентам в учебниках. Песня народная всегда учила принципиальности, чистоте в любви, честности, откровению, естественности и молитвенному состоянию души…

Был в пятидесятые годы случай… Приехала к себе домой. Стали просить односельчане, чтобы я для них спела. Прямо на крыльце родного дома и дала концерт…

Потом, долго не думая, села и написала письмо в «Тамбовскую правду» — рассказала о своих замечательных подругах, об их успехах в труде и упрекнула председателя колхоза за то, что до сих пор в селе нет клуба…. А ведь председателем колхоза была моя подруга Вера Рак.

Вскоре о ней в центральных газетах стали писать: Вера Алексеевна на Тамбовщине первой организовала народную стройку, с помощью которой построила клуб на 400 мест, библиотеку, больницу… После она говорила: «Ты меня тогда толкнула здорово. Злость появилась, и стала искать пути, чтоб доказать, на какие дела мы способны».

Говорят, что помогло то, что письмо в газету написала я, известная в стране певица. Ничего подобного! Я еще когда дояркой и звеньевой работала, заметки в газету писала. Когда по делу написано — газетная строка всегда поможет. Если поддаться славе, то она тебя никогда человеком не сделает.

Горжусь тем, что родилась в деревне — знаю, что такое горькое и что такое сладкое. Ценю простоту деревенской жизни, простоту взаимоотношений людей.

Люди, к сожалению, стали больше внимания уделять условностям. Порою даже как бывает: смотришь — идет навстречу твоя бывшая товарка по швейной фабрике. И вдруг: в сторону отвернется — и мимо! За рукав ее схватишь — оказывается, это ей неудобно было со мной останавливаться, ведь она, видите ли, простая швея, а я артистка… Объясняю ей: это мне должно быть неудобно — ты ШВЕЯ! А я — артистка…

 

* * *

 

Как-то Мария Николаевна пригласила меня с женой и сыновьями на дачу. В Радчино. И оказалось, это совсем и не дача, а натуральная избушка на курьих ножках. Рыбачий домик на берегу реки Воронеж. В нем мы все и поместиться-то не смогли. Застолье устроили на улице. Мария Николаевна угощала только что сваренной ухой и учила, как надо правильно ее готовить…

— Мне никакой земли не надо. Все это блажь — отдых на земле. На земле работать надо, а у меня для этого нет времени. Для меня рыбалка — лучший отдых…

С гордостью показывала грамоты, призы, завоеванные на соревнованиях по подледному лову, в которых участвовала ежегодно, и всегда — в числе победителей.

 

ПРЕДЪЮБИЛЕЙНОЕ

 

Февраль 1989 года, звоню Марии Николаевне в канун юбилея, чтобы в день рождения дать в «Советской культуре» соответствующий этому дню материал.

— Уморили меня, уморили! Ведь одни знают, что я родилась первого февраля, а другие — что четырнадцатого, пятнадцатого… Да я сама во всех этих датах запуталась!

Оно и ни к чему все это — прошла пора дни рождения отмечать. Кто и когда в наше былое время знал о том, когда он родился? Мама никогда об этом не вспоминала. Вот соседка — та по каким-то своим приметам помнила о том, когда я на белый свет появилась, ловила меня, тянула за уши и одаривала двумя куриными яйцами. Так и запомнилось — уши надранные да этот подарок. Бывало так, что в год, кроме этих двух яиц, и никакой радости… Семья большая, голодно жили…

Шолохова читаю. Такой вот талант человеку нужен, чтоб умел рассказать о пережитом-виденном. Будем знать и помнить — сильнее будем… Эк куда меня! Ведь о дне рождении начали… Так вот, по своей памяти, когда нужны были документы, я и записалась первого февраля, а уж потом, много лет спустя, мама и назвала мне будто бы точную дату рождения…

…И вновь, как в обычный наш будний разговор, о делах речь, о делах. Не успевает, не успевает… Надо отработать номера, которые войдут в фильм — о ней киноленту снимает киностудия «Экран». Надо заканчивать работу над новым сборником частушек…

— Трудно мне работать с печатным словом — с песней да частушкой привычнее. Выйдешь на сцену, так и кажется, что голосом все скажешь… Вот если бы можно было все так и оставить — с голосом моим, со вздохами, со смехом да со слезами… Нет, не все терпит бумага.

…День рождения. Опережает меня со звонком:

— Эдинькя, радость-то какая! Не радость, а праздник! Настоящие именины сердца! В аккурат к моему дню рождения приехала в Воронеж моя давняя подруга Людмила Георгиевна Зыкина. Я так решила — в филармонии день рождения и отметим. Приходи.

…К назначенному времени приехал. В коридорчике, окруженная многочисленными корзинами, сидит Мария Николаевна. И в этот момент появляется Зыкина. Объятия! Поцелуи!

— Маш, а чего это ты с корзинами?

— Люд, я так решила — с Ваняткой разошлись во мнениях… Отметим мой день рождения здесь.

— Подруга, послушай, может, в какой-нибудь подъезд пойдем или за угол? Еще интереснее получится. Воронеж на всю Россию прославится — Мордасова с Зыкиной за углом отмечали день рожденья! Я про твоего Ванятку и его мнение ничего знать не хочу! Идем на концерт, а после — к тебе домой!

— Люд, концерт, так концерт… Посидим, послушаем…

Но что устроила Зыкина?

— Дорогие воронежцы, в зале моя лучшая подруга, любимая вами и мной, любимая всей Россией и во многих зарубежных странах — народная артистка Советского Союза, Герой Социалистического Труда Мария Николаевна Мордасова! И у нее сегодня день рождения. Мы с ней еще посидим, поздравлю ее, но сейчас, знайте, буду петь для нее.

Под бурные овации Мордасова встала, а Зыкина продолжала говорить такие заветные теплые слова, что Мария Николаевна не выдержала и расплакалась:

— Людмила, от счастья я… Люди пришли тебя слушать, на тебя посмотреть, а ты что делаешь?

После концерта Людмила Георгиевна со своим мужем решительно нас повела к Марии Николаевне домой. Ивана Михайловича там не оказалось… За столом сидели две знаменитости, великие женщины России, судьбы которых в чем-то были похожими. И они об этом говорили то со слезами, то с нотками веселья …

— Мария, да что же ты недалеким по уму поддалась?! Ты какого диапазона певица? Равных нет… Кто тебя в войну слушал, понять не могут, почему ты отказалась от акапельного пения? Почему русские протяжные не поешь? Почему не исполняешь романсы?

— Людмила, перестань… Ты просто по-настоящему частушку не знаешь…

— Частушку-то я знаю, но лучше всего знаю тебя… А ну-ка, пусть народ рассудит, кто из нас прав.

«Народ» — это автор данных строк и муж Людмилы Георгиевны. Мордасова и Зыкина пели романсы, пели забытые старинные песни. Да как пели! Подобный дуэт вряд ли кто когда-нибудь слышал — слияние звучания двух неповторимых по красоте, тембру, глубине и широте голосов. Будто песенная Волга с песенными Доном и Цной слились…

Слез подруги не скрывали — происходило особое очищение. Поющих и слушающих.

— Нет, Мария! Я сейчас поняла, чего нам с тобой и России не хватает — нам надо вместе дать концерт в Кремлевском Дворце съездов. Пластинку совместную обязательно надо выпустить. Чтобы все знали, на что еще мы способны …

 

ПОЗНАКОМИЛА МОРДАСОВА

 

Работа над книгой началась своеобразно.

— Эдинькя, обо мне успеется — не велика барыня! Я тебя с такими людьми познакомлю, о которых надо писать в первую очередь. Все они — мои лучшие друзья…

Для начала едем в гости к хорошему человеку — к Алексею Алексеевичу Радченко.

Нас, разумеется, не ждали.

— Алексей, скромность свою оставь. О тебе люди должны знать. Видишь ли, он «прошел для своих внуков»… Да тобою весь Воронеж, Россия гордиться должна. Рассказывай!

Но больше рассказывает Мария Николаевна, усатый подтянутый дед только изредка поправляет ее.

— Он еще в прошлом году задумал пешком пройти по тем местам, где воевал. Заодно и день рождения отметить, свое семидесятилетие. Пройти, все вспомнить, друзей помянуть, а потом обо всем своим внукам рассказывать…

Эдинькя, директор кожгалантерейной фабрики, это я его попросила, сшил Алексею Алексеевичу для баяна удобный чехол, наподобие рюкзака. Вручил и сказал: «Папаша, никакой платы не надо. Вернешься, с интересом твои рассказы слушать буду»… Супруге о своем намерении сказал за час до отправления поезда в сторону Брянска. Нашего с тобой друга на войну из Воронежа поездом везли. Война у него с Брянска началась… Давай, дальше сам рассказывай…

— От станции Злынка надо было пройти 640 километров по такому маршруту: Слуцк — Барановичи — Пружаны — Брест…

С собой ничего лишнего — только баян и бутылка с крепким чаем. В кармане — 315 рублей. 115 сам скопил, а 200 сын Александр дал. Он мое состояние лучше всех понимал… Попытался я хоть как-то документально оформить свой поход… Получить что-то типа командировочного удостоверения — чтобы можно было печати проставлять в тех местах, где был, но… Ни Коминтерновский райком комсомола, ни совет ветеранов, ни облсовпроф рисковать с выдачей бумажки не стали: «А вдруг ты в пути загнешься — нам отвечать придется». Успокоил себя тем, что во время войны у меня ведь тоже никаких командировочных удостоверений не было…

Воевал… В бою под Пружанами знамя полка спас. Через тридцать семь лет я нашел там свой окоп. Вот смотри фотографию — меня школьники в родимом окопе сфотографировали!.. Меня под Брестом здорово долбануло! Пока отлеживался, ребята до Берлина дошли. Видите, я тоже сумел в Берлине побывать…

 

* * *

 

Самая памятная история, связанная с присвоением ей в 1987 году звания Героя Социалистического Труда. За несколько дней до выхода Указа получаю задание из «Советской культуры», где тогда был собственным корреспондентом — срочно в номер материал о Марии Николаевне. Захожу к Мордасовой и сообщаю ей эту новость, а она:

— Эдинькя, радость-то какая! Едем срочно к моему любимому солдату! Как, «к какому»? Аль не знаешь? К Федору Телкову, в Гремячье. Зачем? Неужто не понимаешь? Это не моя Звезда Героя, а всех таких, как Федор — вот ему по такому случаю дадим концерт! Только о том, куда мы с тобой едем — никому…

Мы уже с ней не единожды бывали в Гремячьем у Телкова. С фотокорреспондентом Михаилом Вязовым об одной из встреч репортаж делали…

Мимо этого дома в Гремячьем не пройдешь. Эдакая двухэтажная крохотулечка с какими-то верандочками, лестничками резными. Во дворе все чистенько, аккуратненько. Песочком дорожки посыпаны, на веточках баночки с кормом для птиц…

— А это у меня кладовка, — хозяин распахивает дверь. Пустота. Чисто выскоблен пол, выбелены стены.

— Богато жить собирался. Даже о кладовке подумал. А вышло…

Старик машет рукой:

— Ладно — и один небедно живу… Какой же настоящий человек Мария Николаевна! Не забывает Федора Емельяновича Телкова, теперь еще у меня и журналисты в друзьях будут… Знаете, в жизни человеку не очень много надо. Получаю из Воронежа от своего командира, товарища Тищенко письмо: приезжай! Он лежмя лежит, отходит. Домашним говорит: «Приподнимите меня. Хочу с Телковым напоследок плечом к плечу постоять. Как в строю». Верите — лучшей награды и не надо!

А с Мордасовой такое дело… Как-то на День Победы сижу в Кольцовском сквере, наяриваю на гармошке да частушки режу, а потом душевные стал исполнять — молодежи интересно и женщинам моего возраста. Одна из них подходит и говорит: «Давай, солдат, вместе споем». Господи! Да это же сама царица Мордасова! После песен и частушек поинтересовалась, что у меня с рукой, почему одной левой играю? Я ей свою судьбу и рассказал…

Шесть раз ранен. Один раз даже убитым был. Все честь по чести, хоронить собрались… Меня и после войны резали. Сказали напрямки: инвалид, мол, как есть — никаких тяжелых трудов. Уволился с авиационного завода и вспомнил про родину да и поехал в родное Гремячье… Годы пятидесятые, тяжелые… Дай, думаю, своему семейству дом на память оставлю… Не из леса, а из дров строил. Правая рука у меня и по сей день не очень-то проворная, а тогда — чуть ли не совсем лишняя… Ничего, с новостройкой справился.

По стенам — фотографии, карты. На сдвинутых стульях альбомы, книги, письма, сувениры. Это созданный им музей части, в которой служил. В полотняной тряпочке самое дорогое — орден Красной Звезды без эмали (осколком отбило), медали, тетрадка с воспоминаниями…

Вот к этому солдату с концертом в такой знаменательный день для Марии Николаевны мы и приехали:

— Емельяныч, на днях получу Звезду Героя Социалистического Труда — эту радость я отдаю тебе, настоящему русскому солдату.

На звонкий голос Мордасовой сбежались соседи и проходившие мимо. В комнатенке набилось народу — не продохнуть! Мария Николаевна исполняла заявки — одна песня за другой! И вдруг — резкая тишина. Певица замолчала, побелела и стала медленно оседать на пол… Видно, сказались эмоциональное перенапряжение и обстановка, не приспособленная для сольного пения. На машину — и в больницу, благо, что она рядом. На мой «вызов» выехал сам главный врач, молодой парень. Сделал укол, объяснил, что ничего страшного не произошло, но надо денька два полежать в стационаре. Отвезли Марию Николаевну в больницу. Мне можно возвращаться в Воронеж. Хорошо-то хорошо, да ничего хорошего — душа-то болит… Выждал часа два, слышу — в больнице поет… Мордасова! Захожу в «покои», а там все «сердечники», послеоперационники исцелились враз — с ними рядом и на равных сама Мария Николаевна. И концерт, которого отродясь ни в стенах этого лечебного заведения, ни в других больницах страны не бывало.

Главврач, довольный и счастливый: мол, сами видите, что дела пошли на поправку, но надо успех выздоровления закрепить. Мария Николаевна:

— Эдинькя, поезжай без меня, но где я, никому не говори. Тут мне и вправду хорошо, отдохну, подлечусь, людей порадую…

В обкоме партии тоже получили сообщение о грядущем награждении Мордасовой Звездой Героя. Такое событие, а она — пропала! Ищут все и по всем каналам. Разумеется, кто-то видел, доложил, вышли на меня… К вечеру Мария Николаевна была в Воронеже.

 

ВСПОМИНАЮТ БЛИЗКИЕ ДРУЗЬЯ

 

Гореловы — Григорий Степанович и Клавдия Дмитриевна.

Два самородка — один из города Ровеньки Донецкой области, вторая — из села Ясенки, что под Горшечным Курской области.

Клавдия Дмитриевна:

— При первой же встрече Марии Николаевне рассказала про нас с Гришей. Нужда к счастью привела. Папа, Дмитрий Петрович Булгаков, уехал перед войной на Украину — там, на шахтах, хорошо зарабатывали. С Григорием мы в детстве познакомились…

Как-то после танцев, на которых я играла, когда все ушли, подходит ко мне Гриша, глаза потупил и говорит: «Давай с тобой дружить». Вот и «дружим» с той поры. Он у меня — первая любовь, и я у него тоже — первая. В ЗАГСе обнаружили, что мы с ним не только с одного года, но и в один день родились — 15 марта. На гастролях, когда расселяют в гостинице, всегда думают, что мы с ним двойневые — брат с сестрой.

Не только в хоре пела и играла, в двух детсадах работала — ко мне за обменом опыта приезжали. Так получалось, что у меня все дети, без исключения, хорошо пели, танцевали и стишки как артисты читали.

Хором у нас руководил брат знаменитого Исаака Дунаевского — Зиновий. Замечательнейший человек! Раньше он возглавлял ансамбль песни и танца при НКВД — один из лучших ансамблей страны.

Я в хоре пела репертуар Руслановой. Как-то Дунаевский вернулся из командировки и говорит мне: «Слушай, мне очень понравился Воронежский хор — поезжай туда, пусть тебя прослушают…»

Поехала. Массалитинов сразу меня взял, а я говорю: «У меня еще муж поет…». А он: «Нет, мужские голоса у нас укомплектованы». «Да нет же, — говорю. — Если вы услышите, как он поет, обязательно возьмете».

Гриша, дальше рассказывай сам.

Григорий Степанович:

— Приехал, а Массалитинов: «Подождать надо — баянист не пришел». «Зачем он нужен — я и так спою».

Я ему «Вдоль по Питерской»… Он руки вскинул: «Берем! В Воронеже такого баса нет!»

С первых же дней в Воронеже Мария Николаевна нас стала в гости приглашать. Любила слушать наши жизненные истории, свои рассказывала. На семейные торжества приглашали с Иваном Михайловичем, и всегда считала подарком из подарков для присутствующих мое пение. Потом: «Григорий, давай петь вместе!»

«Да вы что, Мария Николаевна! Я же не для частушек создан!»

«С чего это ты взял? Тебя просто никто не учил их петь».

И знаете — научила! Казалось бы, несовместимое, а народ в восторге был от нашего необычного дуэта. Ее слова: «Не любить частушку невозможно. Ты же какие сложнейшие песни поешь — Шаляпин бы завидовал. Не голосом берешь — душой. Это главное. А частушка — это же душа в миниатюре! В ней умещается то, что не всякая песня в себя вбирает».

Клавдия Дмитриевна:

— Мария Николаевна превосходно шила. Вот тут мы с ней сошлись, так сошлись! Друг у друга учились. Я ее московскому шву обучила — шьешь и не отличишь ручную работу от шитья на машинке.

В хоре всех обшивала, костюмы усовершенствовали вместе с ней… Вот от Зинаиды Кириенко (в «Тихом Доне» Наталью Мелихову играла) фотография с благодарственной надписью — ей выходное платье сшила. Нонна Мордюкова пляжный убор для поездки к морю заказывала…

Интересно жизнь продолжается. Обратилась ко мне Ираида Кураева, подполковник из института МВД, известная ныне певица. Она училась у Екатерины Молодцовой, ученицы Марии Николаевны. Милицейское начальство попросило ее найти кого-либо из девчонок для участия в смотре-конкурсе самодеятельности. Екатерина Михайловна рекомендовала Ираиду. Мария Николаевна к ней на помощь пришла — вместе написали песню «Воронежская канарейка»:

— Пой смелее. Я тебе точно говорю — с этой песней и твоим голосом первое место за тобой!

За ней оказалось не только первое место, но и служить взяли в милицию. В 2009 году звонит мне по старой памяти: «Только Вы можете спасти — в Кремлевском Дворце на день милиции пригласили петь с Тото Кутуньо, а мне платье испортили…» Я в восемь вечера села за машинку, а в пять утра встала — говорит, что Тото Кутуньо в первую очередь ее платье отметил, а потом ручку поцеловал. Она по-настоящему сохраняет и продолжает традиции Мордасовой, Молодцовой…

В 1968-м с гастролями были на родине Марии Николаевны, в Черняном. Нас ее мама встречала в саду — стол накрыт, а еда — самая простая. Молодая картошечка с укропчиком, пироги, творожок, молочко. Да и не это запомнилось — как мама с дочкой пели! Задушевно, тепло — вспоминаю, слезы бегут. Мария Николаевна всегда говорила: «Самое главное в жизни — любить и не обижать своих родителей. Особенно никогда не забывайте маму — нашим матерям всегда во все времена приходится тяжелее всех»…

Григорий Степанович:

— В последний путь Марию Николаевну проводили достойно. Клавдия ночь не спала, шила любимый народный костюм, в котором Мордасову в гроб положили. Мне с хором после ее отпевания в церкви довелось продолжить православную линию прощания с человеком. Митрофаном Пятницким была записана редкостная духовная песня. Я вел хор за собой:

Что мы видели?

Диву дивную, диву дивную, телу мертвую,

Как душа с телом расставалась,

Расставалась да прощалась:

«Прими душу, небо чистое,

Прими тело, мать-сыра земля!

Тебе, душа, на суд Божий идти,

А тебе, тело, во сыру землю…

Зыкина, говорят, замерев, смотрела в нашу сторону, потом подошла ко мне и сказала: «Я подобного нигде не слышала… Мария с нами попрощалась под настоящую молитву».

Нина Петровна Лобанова:

— Я приехала в Воронеж из Грозного. Сбылась мечта — приняли в хор. И сразу же — под опеку Марии Николаевны. Мы, Катя Молодцова, Софья Канищева и я, совсем молодые и рядом Мордасова — моложе нас! Шутками-прибаутками так и сыпет, смеется, радуется вместе с нами любому пустяку. Организовала творческую молодежную группу «Ручеек». Не мы, а она все придумывала, умела обыгрывать любую ситуацию…

Безусловно, мы многому у нее научились. Но как ни учись, а мордасовские «дробушки» повторить невозможно — дробь выбивает, впечатление — будто лебедушка по сцене плывет. Чистота в движениях необыкновенная! Врожденное все, природное — на ней даже простой платочек так сидел, будто облачко небесное. Возьмет платочек за кончики — уже начало песни!

Творчество в ней било через край! Ездили по области много — не концерты были, а праздники. Праздники для всех — ее окружали и до концерта, и после. Шел обмен — она людям свои частушки, а они ей — свои.

…Плыли из Сухуми в Батуми. Меня на пароходе замутило. Мария Николаевна вывела на палубу: «Смотри на берег — глазам опора нужна». Нашла я эту «точку опоры» на берегу — сразу легче стало.

Долго переживала. Мне казалось, что она из-за меня забыла на пароходе толстую черную тетрадь, несметное богатство с частушками. В зале перед началом выступления обратилась к зрителям — помогите найти тетрадь бесценную. Нет, так та тетрадка и не нашлась…

Ходить по магазинам — была для нее особая обязанность. Не чемоданами, узлами с каждых гастролей вывозила вещи. Не для себя — многочисленных племянников, сестер, братьев, односельчан обеспечивала одеждой. Впечатление такое, что у нее вся Тамбовская область родня. У самой особых нарядов не было. Для себя не жила — все для людей.

Тридцать лет работаю в Воронежском агроуниверситете, танцы ставлю в ансамбле «Черноземочка». «Эх, лапоточки мои!» — танец в память о Марии Николаевне.

 

Карнаухова Людмила Ивановна:

— В Сибирском хоре я пела, но Мария Николаевна во время своего расцвета кумиром для всей России была. Легенда. Таких исполнительниц частушек, народных песен, наверное, уже не будет. Да и таких людей, какой была она, больше не встретится. Все доброе в хоре шло от нее — никаких сплетен, пересудов. Ей все родными были. Но когда Мария Николаевна ушла из хора, тут-то мы и почувствовали — нравы воронежские совсем иные. Нет рядом нашей «мамочки», некому за нас вступиться. Она же обо всех заботилась, все наши проблемы брала на себя… Вот мы, заслуженные артисты, пенсионеры — пенсия мизерная. На нее не проживешь и не налечишься. В других городах таким, как мы, которые преумножали певческую славу государства, идет хорошая доплата… Была бы Мордасова жива, и мы бы обижены не были, но сегодня нет в городе таких личностей, некому за нас постоять.

Как же она радовалась каждому нашему успеху. Были мы с гастролями в Нидерландах. Я с Григорием Степановичем пела «Славное море священный Байкал». Зал в восторге! Газеты вышли с нашими большими фотографиями, писали, что открыли мы им настоящую Россию:

«У них женщины не только красивые, но умеют петь на разные голоса. Даже не уступают мужским басам — поют на равных».

Очень Мария Николаевна любила Евгению Черепанову. Содружество «цеховое» — портнихи. Не знаю, кажется, по мастерству никто никому не уступал — ни Клавдия Горелова, ни Черепанова, ни Мордасова.

Черепанова уехала к себе на родину, в Лысьву Пермского края. Созвонитесь с ней, сделайте приятное…

 

Евгения Пелеевна Черепанова очень обрадовалась звонку:

— Как нельзя кстати! Уже готова встречать столетие Марии Николаевны. Вышила золотом, бисером большой ее портрет, на днях высылаю в Воронеж.

Мария Николаевна в первую очередь заинтересовалась моим отчеством, но когда узнала полное имя моего папы, вообще пришла в восторг: «Это же надо, какая редкость! Пелей Иутлович! Исследуй все, изучи и напиши историю такого имени-отчества. Какое звучание! Наверное, и история рода не чета другим». Скажите, разве такое внимание к тебе не возвысит тебя, не укрепит силы?

Воронежский хор в Лысьву приехал в 1964 году. Хор где-то, но Мария Николаевна на наших улицах объявилась сразу. Идет, со всеми знакомится. Свадьбу встретила, к ней примкнула — стала петь, частушки записывать. Душа-человек!

Невероятно бесконфликтная. Только бездари могли пойти против Марии Николаевны. Отбор в хор был при конкурсе в 120 человек. Семерых взяли. Вот оно, счастье мое!

В ансамбле «Ручеек» участвовала, в хоре пела. Мария Николаевна познакомила с воронежскими златошвеями — у них научилась многому. Вышила картину Крамского «Незнакомка» — лучшей отметили мою работу.

Мария Николаевна настоятельно советовала работать с молодежью, и я долгое счастливое время была хормейстером «Черноземочки» Воронежского сельхозинститута. В Лысьве памяти Марии Николаевны создала ансамбль «Ахточка». Так что Мордасова как жила с нами, так и живет.

 

Канищева Софья Газизовна:

— Мордасову копировала со школьных лет. Жили в Свободе Золотухинского района Курской области. Мама вышла за папу, он русского языка толком не знал. Газиз Нуриевич Нуриев был связан с искусством — в цирке в молодости выступал. Он нам, детям, демонстрировал, чем занимался: ставил стул на одну ножку и делал на этом стуле стойку на одной руке.

Мария Николаевна заворожила меня на всю жизнь. Я в хор попала, когда уже прошло зачисление тех, кто прошел по конкурсу. Ни о каком конкурсе не знала, приехала «показаться». Без разговоров — берем! В коллективе хора вакансий нет. Оформили на должность… шофера. Вышел казус, когда на первых гастролях меня в гостинице поселили вместе с… шоферами.

Сижу в коридоре на чемодане, не знаю, что делать. Мимо идет Мария Николаевна, поинтересовалась, чего это я здесь «кукую». Выслушала — рассмеялась. Тут же помогла получить место…

— Ты впредь будь посмелее, решительнее…

Только влилась в коллектив — беда! Нет, слава Богу беда не случилась, но… Шла с маленькой дочкой, она вырвалась и сама побежала через дорогу. Вижу — мчится на нее КамАЗ. Затормозить не успеет! Я как закричу! Спасло то, что она попала между колес… У меня от пережитого пропал голос. Все, собирай, Софья, чемодан! Благодарна Осиповой и Мордасовой. Поставили меня рядом и приказали молчать. Кто интересовался по поводу моего молчания, Мария Николаевна объясняла — она свою партию знает, когда надо — запоет. Представляете — полтора месяца промолчала под прикрытием Мордасовой. Если бы не эти две сердобольные женщины, то, возможно, ко мне бы и голос не вернулся, и жизнь пошла совершенно по-другому…

На гастроли ездила с дочкой. Сцены в сельских клубах маленькие. Мария Николаевна стоит по одну сторону кулис, а моя Наталья скучает по другую. Вдруг ей знак от Мордасовой. Через сцену по полу летит леденец. И такая молчаливая детская игра продолжается весь концерт — не знаю, кто был больше доволен, дочка или Мария Николаевна?..

Одно время было у нас черствое руководство, предупреждало: «Девчата! Рожать — ни в коем случае! Искусство требует жертв. Не рожать пришли, а петь. Не согласны — пишите заявление об уходе».

Узнала об этом Мария Николаевна: «Что?! Девки, никого не слушайте. Бабье счастье, которого у меня нет, в детях… Запомните, я вас никогда никому в обиду не дам».

Никто никогда не видел ее злой, раздраженной. Никогда никого не осуждала. В моей жизни она сыграла колоссальную роль.

 

Татьяна Семеновна Русакова:

— Шестнадцатилетней пришла в хор. Она с меня глаз не спускала — накормит, с кем дружу, расспросит. Даст понять, от каких парней держаться подальше надо. Мама очень переживала за меня, а Мария Николаевна: «Будьте спокойны — я за Татьяной приглядываю».

Не забудется подготовка к первому концерту — обучала, как выйти я должна, уйти. Я плакала — не получалось. Мария Николаевна покажет, как надо двигаться, но разве можно было ее повторить?..

Мария Николаевна всегда нам говорила — ни в коем случае не бездельничать. Дала задание — всем собирать частушки и народные песни. Мои подружки все сельские, а я городская. Жили в рабочем районе, в частной застройке. Люд-то там был далеко не городской — со всех краев российских после войны приехали. Вечерами собирались на нашей улице и под гармошку пели песни, страдания, плясали «матаню», «барыню». Так я более пятисот частушек Марии Николаевне представила! Всех деревенских обошла!

Дорожу первым сборником частушек, который издала и подписала мне Мария Николаевна. Сорок шесть лет пою в хоре. Уходят настоящие «черноземные» голоса, грудные. Совершенно мало стало альтов. Видно, природа иная нынче — вот и меняется человек. Говорят ученые, что и курские соловьи стали далеко не такими, какими были — атмосфера не та, поля в химических удобрениях…

Много приходится ездить с гастролями. Запомнилось отношение к хору на Кубани. Губернатор Ткачев, принимая нас, сказал, что у них на первом месте хлеб и кубанский хор… Такое же равенство хлеба и песни было и у нас, когда мы начинали петь, когда над нами верховодила Мордасова…

 

Наша беседа с этой женщиной — будто повторение встреч с Марией Николаевной. Та же открытость, непосредственность, схожий образ мышления — любовь ко всем и ни малейшего осуждения кого бы то ни было. Лидию Петровну Струкову считали любимицей Мордасовой и прочили ей такую же славу… В двадцать семь лет она стала заслуженной артисткой, в 2010-м вместе с Григорием Степановичем Гореловым получила премию Правительства России, не обделена и другими наградами. Рассказывает, как в детстве с замиранием сердца слушала радио — голоса известных исполнителей песен, как они были прекрасны! А потом и ей посчастливилось петь в Воронежском народном хоре.

«Человек человеку — радость» — это я не у Серафима Саровского прочитала, — говорит Лидия Петровна, — а услышала от Марии Николаевны. Сколько же мы с ней о душе, красоте человеческой переговорили. Она много читала, но, наверное, главное у нее было не из книжек, а из детства, от верующей мамы, родных: «Сердце чисто созиждь во мне, Боже…» Вот, сказана фраза, как какое-то присловие, но тебе вдруг открывается что-то крайне важное, без которого ни песни, ни жизни путевой не будет. Или вот это: «Царствие Божие внутри вас есть»… Жить с Богом и по-божески… Не подумайте, что она какие-то проповеди читала молодым: просто она так жила — чисто, незамутненно, с любовью к каждому. Ни разу никому не нагрубила, ни о ком дурного слова не сказала. Она гастролировала от филармонии, но в хоре пропадала — будто и не уходила из него. С молодыми любила общаться. Некоторые ее сторонились — чуть ли не побаивались. Уж больно у нее много разговоров о чистом и святом — мы-то к этому не готовы. А я в тех разговорах души не чаяла… Мария Николаевна — умница, душевная. У нее же своих детей не было — мы ей заменяли материнское счастье. Очень переживала за нас — как бы не были испорчены славой, чтобы всегда помнили, что песня не на гордыне держится, а на простоте и понимании, каково предназначение русской женщины. Работать, любить и рожать. «Дети привлекают Божью благодать» — это уж я прочитала, когда Марии Николаевны не стало…

От Марии Николаевны я получила самый дорогой подарок. Она очень хотела петь русские народные песни, романсы, но сложилось амплуа — частушечница. Не перечила — грамотному начальству виднее. А песню она подарила мне редкую:

Эх, бабенка, уж бабенка какая была!

Эх, чернобровая, черноглазая —

расхорошая была!..

Мы с ней эту песню репетировали — как бриллиант оттачивали! Говорила: «Знай, эта песня особая: для зала Чайковского и Кремлевского Дворца — ниже опускаться нельзя…»

Слово, данное Марии Николаевне, сдержала — исполняла чудо-песню только в особых торжественных случаях…

 

ЗАМЕТКИ ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ

 

— Запиши: село Подгорное Рамонского района, улица Садовая, 32, Кузнецова Татьяна. На базаре познакомились. Золото женщина! Связисткой была. Берлин штурмовала! У нее под Берлином семь подружек погибло… Встретиться тебе с ней надо и написать про жизнь ее и подвиги. Нет… Давай вместе и поедем! Вот радость-то ее землякам доставим!

 

* * *

 

— По базару ходить нельзя — останавливают, знакомятся… Да это же хорошо… А то разве бы узнала, какие рядом замечательные люди ходят. Говорят: «Вы пойте — мы оживаем от вашего голоса». А он же не мой… Бог дал. Божеское все это. Да ведь людям не объяснишь.

 

* * *

 

— Мы с Ваняткой часто бранимся. Он все: «Не забывай — мы с тобою в Кремле выступаем!» А мне — Кремль Кремлем, но в церковь-то как тянет! Нельзя. Мы вроде бы как при партии, при власти — государственные люди.

 

* * *

 

— Вера Беднева со мною в хоре петь начинала… Эх, какая у нее мама была! Мастерица из мастериц! Матрена Васильевна и монисто делала, и наряды шила…

Нет, это не ее работа. Это монисто я в Гвазде купила — село через лес от твоей Козловки. Его у меня в Париже хотели купить за бешеные деньги.

 

* * *

 

— К Новому году посылку в Москву готовлю. Подруге, с которой несколько лет назад в поезде познакомились. Я ей отсылаю ложки наши деревянные и лапти… Я тебя познакомлю с одним дедом — и лапти плетет, и ложки стругает…

 

С этими ложками особая история. Пришел я к ней с младшим сыном Антоном. Ему, наверное, годика четыре было.

— Парень, ты почему такой худой?

— Избегался, Мария Николаевна, к тому же плохо ест — капризничает…

— Это ты, брат, брось — мужик должен есть хорошо! Я тебе, мой хороший, волшебную ложку подарю, будешь ею есть, станешь сильным и быстро вырастешь…

И вручает моему сыну деревянную ложку. Так он с ней не только спать ложился, но и детсад с собой брал — только из нее ел. Эта обгрызенная реликвия цела до сих пор. Антон давно вырос, но поправляться стал только сейчас…

 

* * *

 

— Знаешь, чего терпеть не могу? Экзамены. Проверки всякие… Какие экзамены?! Ты на человека гляди… Вот Валю Журавлеву не приняли в хор. Неудачно спела… Может такое быть… Худсовет против нее. А я с девкой познакомилась еще до экзамена: «Хватит мудрованием заниматься — возьмите. Пусть вам другую песню пропоет…» И она вышла — да как запела! Все ахнули: «Да куда же мы глядели?!»

Я уж и забыла про эту историю — она мне сама напомнила.

 

* * *

 

— Одна была с речевым дефектом, а я ей: «Из вас выйдет прекрасный театральный работник!» Через годы из Краснодарского края письмо получила: «Здравствуйте! Вы мне судьбу предсказали…» Кажется, село Бессмертное… Она там директором Дома культуры, который на весь край славится… Заводила хороших дел.

 

* * *

 

— Ты не просто пиши, а ищи исторических людей. Научись их видеть — я тебе в этом помогу.

* * *

 

— Вот, мы привыкли, что Крылов баснописец. Ты запиши, какие верные слова его я выписала из одной старой книги:

Чтоб Бога знать, должно быть Богом.

Но чтоб любить и чтить Его,

Довольно сердца одного.

 

* * *

 

— Знаешь, ищут Бога как орудие какое-то, а сердце у самих обращено совсем не в Божественную сторону — оттого и не получается ничего.

 

СПРОСИ,

ЧЕМ СРЕДИ ЛЮДЕЙ ЗНАМЕНИТ?

В 1988 году вышел фильм «Когда Мордасова поет». Фильм-концерт объединения «Экран» показал талант не одного человека, а народа, из которого вышел этот человек. Показана далеко не частная жизнь всемирно известной певицы из тамбовского села. Наверное, впервые народную артистку СССР представили не как частушечницу, исполнительницу народных песен искрометного веселья, а рассказали о ней такой, какая есть — без особых режиссерских «находок» и телевизионных трюков. Она — человек талантливый во всем. Вот рассуждает о красоте русского костюма, показывает один наряд за другим — каждый соперничает с предыдущим в совершенстве подбора цвета материи, узоров, манжетов. И все сшито руками самой Марии Николаевны. Вот дает урок участникам хора родного села. Беседует о старине и песне с пожилыми людьми, дает совет молодым, как беречь и собирать народное творчество.

Трудная жизнь села, трудная жизнь военного и послевоенного Воронежа, ставшего для Мордасовой второй родиной, не минули ее сердце и творчество. Поет частушки про лапти, а горло сжимается спазмами — перед глазами картины прошлого, пережитого. Запевает в кругу своих земляков-сверстниц: «Ох, прокатились, ох, мои годочки. Ой, развеселые денечки…» Скоротечность жизни, вечность ее и красота, и — мудрость слагающего и поющего песню, мудрость народа. Все здесь в едином узле.

Мордасова не просто пела. На гастролях после выступлений все на отдых, а она — по дворам, записывать песни, частушки, беседовать с людьми: «Я иду искать песню…» А нашла себя, нашла, поняла душу народа. Что взяла она от народа, то и отдала. Доброту, широту души, безмерную талантливость.

Одна старая женщина на вопрос Мордасовой: «Сколько же вам лет?» ответила: «Что года-то спрашивать? Ты про жизнь спроси… Спроси о том, что успел человек сделать, чем среди людей знаменит?»

 

* * *

 

Ни много, ни мало Мария Николаевна для будущей книги наговорила и напела — двадцать три магнитофонные пленки. Все готово — садись, расшифровывай, компонуй, но, как всегда в подобных случаях, внезапное последнее слово за Иваном Михайловичем:

— Издавать в Воронеже? Не тот масштаб и уровень. В Москве это сделают лучше — все туда передадим…

Так в Москве эти пленки и пропали.

ПРОЩАЛЬНОЕ

 

В Воронеже проходило выездное заседание Союза писателей СССР. Беседовал с поэтом Виктором Боковым, на стихи которого написано много песен, ставших народными.

— Не мы, поэты, не всегда композиторы, а такие исполнители, как Мария Николаевна, делают наши песни народными. Мы с ней большие друзья. Она мне рассказывала историю своей первой любви…

Когда певицы не стало, Боков написал прощальные строки, в которых лучиком блеснула и та история о первых возвышенных чувствах:

Отпелась Мария, отпелась Мордасова?

Лежит и молчит, и такая послушная!

Она не пленила Россию романсами,

Она утешала Россию частушками…

…Мария! Теперь в конопле не схоронишься,

Не крикнешь милому: «Открой свои глазыньки!»

Была ты тамбовскою, стала воронежской,

Запела, как девка простая у мазанки…

…Так вечная память тебе, Николаевна!

От всех россиян и по всем расстояниям

Останется в нас твоя песня — пылание,

Твой оптимизм и твое обаяние.

 

———————————————-

Эдуард Петрович Ефремов родился в 1946 году в селе Козловка Бутурлиновского района Воронежской области. Окончил филологический факультет Воронежского государственного университета. Собственный корреспондент газеты «Сель­ская жизнь». Автор многих проблемных публикаций на темы культуры, пьесы «По минному полю», поставленной на сцене Воронежского театра юного зрителя. Живет в Воро­неже.