Пеньевская слобода

* * *

Я живу в небольшой, захолустной слободке,

тороплюсь, как и все, на работу чуть свет —

я иду вдоль дворов, и во всем околотке

неродных мне людей, если вдуматься, нет.

 

Здесь уныние — грех,

здесь с тоской не знакомы,

здесь приправлена жизнь стоязыкой молвой.

Долго смотрит мне вслед

древний дедушка Рома —

как всегда, не узнал, но почувствовал: свой!

 

Из калитки шагнет уличкомша Людмила,

улыбнется, кивнет:

— Как здоровье, поэт?

Вроде — так, ерунда, а как будто спросила

у судьбы для меня еще парочку лет.

 

Тетка Зоя, Борис, братья Мосины, Колька,

голубятник Витек, адыгеец Рустам…

Всех в строку не вмещу,

потому что их столько,

сколько верст прошагал я по здешним местам.

 

Да, слободка моя — неказисто простая,

да, живут земляки без особых затей,

а на них посмотрю — и душою оттаю:

нет, не может быть здесь

неродных мне людей!

 

ТЕТКА ЗОЯ

 

Не уйти от раздумий печальных —

тетка Зоя сегодня грустна.

У нее симпатичный начальник,

и она в него чуть влюблена.

И поэтому смотрит тревожно

в предзакатную тусклую даль.

И понять ее, в сущности, можно,

и ее даже искренне жаль.

Тунеядствует сын-переросток,

есть и муж — тот, который на час…

К жизни много у Зои вопросов,

но она их задаст и без нас.

А пока тихо плачет ночами,

не умея прилюдно вздыхать.

Завтра ей улыбнется начальник,

и весь день будет Зоя порхать.

 

ЛОТО

 

Старушка играет в лото,

забросив на время шитье.

Одна — ей не нужен никто.

И нет никого у нее.

В кармашек лорнет помещен —

не так уж еще и стара,

и голос не дрогнет еще,

«выкрикивая» номера.

Поправив дареную шаль,

достала число «двадцать пять»

и затосковала: «Как жаль,

что некому проиграть…»

 

БОБЫЛЬ

 

Под сочащимся ржавчиной краном

торопливо стирает белье,

объявляет войну тараканам

и проигрывает ее.

Вечерами вздыхает устало,

как в период страды тракторист,

и заглатывает сериалы,

поминутно влюбляясь в актрис.

Поливает щетинистый кактус,

не надеясь, что тот зацветет.

Если спросишь участливо: «Как ты?»,

угловато плечами пожмет.

И на миг потеплеет глазами,

и, стесняясь себя самого,

улыбнется — мол, видите сами:

жизнь такая вполне ничего.

 

ПРО СОСЕДКУ

 

Долго не пишется…

Яблони ветка

лезет в окошко, тихонько звеня…

Тут вот на днях прицепилась соседка:

«Ты, — говорит, — напиши про меня.

Я ж, погляди-ка, страдаю от веку:

брошена, дети — сиротки как есть…»

Как же, ну как объяснить человеку:

судеб разбитых на свете — не счесть.

Нынче хорошее встретится редко,

чаще — предательство, злоба, вранье.

Ну а соседка… Да что там соседка!

Я ведь уже написал про нее:

в этом стихе, и вот в этом, и в этом —

долго веревочку горькую вью…

Нет. Обзывает хреновым поэтом —

хочет фамилию видеть свою.

 

ГОРОДСКАЯ

 

На селе артисток мало,

эта — тоже не «звезда»:

год куда-то поступала —

не попала никуда.

Недовольна небесами,

будто ждет всегда дождя,

водит пыльными глазами,

до округи снисходя.

Тет-а-тет не допуская,

как хрустальный, держит стан.

Что тут скажешь, городская —

до нее поди достань…

 

БРОДЯГА

 

Дыры в карманах.

В глазах полумрак.

Сер.

Бородат.

Неопрятен.

Каждому встречному —

если не враг,

то уж никак

не приятель.

 

Боком идет,

никуда не спеша,

чужд

гениальным

сомненьям.

Гулко стучит,

остывая, душа

по придорожным

каменьям.

 

БАЙКА

 

Дело-то смешное приключилось,

дело-то — не стоит и гроша:

в собственных потемках заблудилась

чья-то бесприютная душа.

 

Лес не лес, болото не болото…

И уже от страха чуть дыша,

высмотреть пытается хоть что-то,

но во тьме не видит ни шиша.

 

Ладно бы потемки-то чужие:

ты туда не суйся — и хорош!

Ну а тут же — на тебе, дожили:

в собственных себя же не найдешь…

 

Кто-то скажет: «Знаем байку эту»,

усмехнется: «На уши — лапша!..»

Только очень, очень хочет к свету

выбраться пропащая душа.

 

ВОСКРЕСЕНЬЕ

 

Висели дома на высоких дымах —

отчаянно печи чадили в домах,

и в каждой четвертой по счету печи

румянили к Пасхе бока куличи.

Клубился ванильный над крышами дух,

творились молитвы устами старух,

и вздох колокольный летел до небес,

и верили люди:

— Спаситель воскрес!..

 

ФОТОАЛЬБОМ

 

Дождь с восторгом встречен лужами —

вон как пенится вода…

У окна, насквозь простуженный,

ворошу свои года.

 

Здесь я очень-очень маленький.

Ах, как мама молода!

Дом с кирпичною завалинкой,

сад — в нем яблонь два ряда…

 

Школьный двор. Я чуть встревоженный —

с гладиолусом в руке

и, как школьникам положено,

в новом сером пиджаке…

 

Старый дом, дождями стиранный,

вот с тобой прощаюсь я —

обзаводимся квартирою.

Вот и новые друзья…

 

Не поспеть за жизнью мчащейся.

Стены техникума… Но

неприлежный я учащийся —

танцы, девушки, кино…

 

Вот с погонами сержантскими

в ладном воинском строю.

И готовы все сражаться мы,

все — за Родину свою.

 

Ведь она — одна пока у нас,

друг-литовец, друг-бульбаш,

Могилев, Орел и Каунас…

Весь Союз пока что наш…

 

Дальше, брызжа многоточьями,

покатились времена:

крах страны, рожденье дочери…

Быстро выросла она…

 

Как судьбу не перелистывай —

чем пытливей, тем больней…

Ветра свист, дорога мглистая,

тень моя летит по ней…

 

Все еще бурлит и пенится

в лужах стылая вода…

Ах, судьба, годов ты пленница!..

Над дорогою звезда.

 

---

Андрей Владимирович Фролов родился в 1965 году в Орле. Окончил Орловский строительный техникум, после чего два года служил в рядах Советской Армии, работал — от плотника до инженера. Публиковался в журналах «Наш современник», «Роман-журнал. XXI век», «Простор», «Родная Ладога», «Молодая гвардия», «Огни Кузбасса», «Подъём», «Бийский вестник» и др. Автор пяти книг стихотворений и сборника рассказов. Член Союза писателей России. Живет в Орле.