Печаль земную склевав по зернам

* * *

 Русский — прилагательное, слышали?

То, что прилагается к добру,

К радуге над мокнущими крышами,

Без которой вздрогну и умру.

 

Русский — прилагательное… Тихое…

На вопрос ответствует: «Какой?»

И кружатся аист с аистихою,

И над Храмом лучик золотой.

 

Русский — прилагательное… Чуткое…

Что не знает каменных палат,

Но всегда соседствует с побудкою,

Если вдруг тревогу протрубят.

 

Русский — прилагательное… Странности

Всех грамматик мира одолев,

Русские давно привыкли к данности:

Кровь за кровь, но песню — нараспев.

 

Не дождавшись божьего пришествия,

Не страшась, что ворог зол и лют,

Эти «прилагательные» шествуют,

Женщин любят, плачут и поют…

 

Недругам — всегда падеж винительный,

И ломоть последний — для своих.

Ничего не знаю существительней

Этих «прилагательных» родных.

 

ПАРАД 1939 ГОДА

 

22 сентября 1939 года в Бресте состоялось совместное прохождение

немецких частей под командованием генерала Г. Гудериана и частей Красной Армии,

которыми командовал комбриг Семен Кривошеин,

впоследствии генерал-лейтенант, Герой Советского Союза.

«Парад» был посвящен передаче города советской стороне.

 

Сентябрьский Брест ликованьем овеян,

Немножечко страшен, немножечко пьян.

Трибуна… Нахмурен Семен Кривошеин,

Нахмурен напыщенный Гудериан.

О чем говорят они — так, для порядка?

Жмут руки и вежливо честь отдают…

Еще они встретятся в танковых схватках,

И очень нескоро победный салют.

Еще и не знает комбриг Кривошеин

Ближайших сородичей скорой судьбы.

А танки идут… И, грозою навеян,

Жжет ветер осенний наивные лбы.

А немец стоит на трибуне-времянке,

И думает, щуря нордический глаз,

Как будут гореть эти русские танки,

Когда он отдаст настоящий приказ…

Когда он пристрелит еврея-комкора,

Посмевшего руку арийцу пожать…

Два года еще до большого позора

И три — пока немцы покатятся вспять.

Когда будет небо, победно и рдяно,

На землю стекать, как хмельное вино,

Горящими танками Гудериана

И в полночь беззвездную озарено.

Пока же парад… Воевать еще рано.

И снова комбриг, понимая обман,

Жмет руку чванливого Гудериана —

И честь отдает ему Гудериан.

 

* * *

 Печаль земную склевав по зернам,

Заря явилась не в поле черном —

Пробилась в тучах лучом несмелым…

Заря явилась не в поле белом,

Не в тусклых далях среди печали,

Заря явилась, когда не ждали,

Когда лишь листья над миром кружат,

Когда безверье бежит по лужам,

Когда мечта о мечту разбилась…

Прорвался лучик, заря явилась.

Замолкнуть впору тоски валторнам —

Заря вилась не в поле черном,

Заря явилась не в поле белом

С рассветом матовым, оробелым.

Проникла в комнату чуть несмело,

Чтоб от плеча твоего утрело,

Чтоб, темноглаза и светлокожа,

Очнулась ты, на зарю похожа.

Чтоб я увидел тебя такою —

Зарею, утреннею зарею,

Где не бывает и жизнь пределом —

Ни в поле черном, ни в поле белом.

 

* * *

 Чуть слово шепну — откликаются снова

Сады и цветы, тополя и овраги.

Всей жизни, всей истины первооснова

Слова, что навечно приникли к бумаге.

Еще откликаются долы и веси,

Далекие горы и вечные тайны.

Да звездочка в дальнем своем поднебесье,

Да в свитке заношенной путник случайный…

Я, может быть, откликов этих не стою,

Я, может быть, что-то шепнул понарошку.

Но слово кружит вместе с палой листвою

И в хлеб обращается, в бурую крошку.

Ту крошку склюет ослабевшая птица —

Всего-то лишь крошечки ей не хватало.

И ринется в небо, и будет кружиться —

Так мало порою нам нужно, так мало,

Чтоб в дерзкое небо вспорхнуть без усилья,

Увидев — закат полыхает багрово,

Когда беспокоится в стонущих крыльях

Случайное, вещее, горькое слово!

 

БРАДОБРЕЙ

 

Хоть раз меня послушай, брадобрей:

Намыль клиента, пены не жалей,

И бритву затупи чужой щетиной.

И пусть клиент от страха лебезит,

Когда вдоль горла лезвие скользит,

Как нота «си» в мелодии старинной.

 

Да ты об этом знаешь, брадобрей,

Научен ты профессией своей,

Что жизнь ничтожней лезвия у горла,

Которое неловко повернешь, —

И горький стыд, и праведную ложь

Одним движеньем бритва напрочь стерла.

 

Чуток меня послушай и заплачь,

Не мститель ты, не сволочь, не палач,

Которого манит чужая глотка.

Ты просто добрый, старый брадобрей,

Ты всех на свете лучше и добрей,

И дело ты свое освоил четко.

 

Но где-то там, внутри тебя живет

Совсем другой, тоска его гнетет,

Хоть он нечасто думает о страхе.

Ему все мнится руку протянуть,

По горлу бритвой резко полоснуть…

А там — хоть женский крик, хоть смерть на плахе.

 

* * *

 Он слегка поморщился брезгливо:

«Вас вот это трогает до слез?»

И глаза холодного отлива

За порог стремительно унес.

 

Ну а вслед глядели виновато,

Все гадая, как он смог уйти,

Прялка, коромысло, два ухвата

Да икона, черная почти.

 

* * *

 Мальчик нежный, мальчик мой кудрявый,

Ты все вдаль мучительно глядишь.

У тебя от бренности и славы —

Лишь одна раздумчивая тишь.

 

У тебя остался гул трамвая,

Чей-то шепот, визги тормозов.

Ты глядишь в окно, не понимая

Бренной жизни истинных азов.

 

И тебе все чудится — далече,

Где видна разлука на просвет,

Золотисто падает на плечи

Тихий отсвет звездных эполет.

Ты подумай просто, милый, где ты,

Если время близится к шести,

И какие нынче эполеты,

Если и погоны не в чести?

Ты заметил, милый, где-то близко,

По безлюдью… Смело… До угла —

Не вещунья и не одалиска —

В платье белом женщина прошла?

А куда она?.. Какое дело

Мальчику, глядящему в окно,

До ее волнительного тела?..

Мальчикам не все разрешено.

Звездный воздух пахнет медуницей,

И разлукой тянет из дверей.

Ты гляди, пока тебе глядится,

И робей, мой милый, и робей…

 

* * *

 Мне помнятся едва-едва

Сквозь век, обманчивый и душный,

Твои черты, твои слова,

Твой тихий голос равнодушный.

 

Не звал, не клялся, не просил,

Запомнив, как, свистя без лени,

Листвою ветер обносил

Твои надменные колени.

 

И было, в общем-то, не жаль,

Что обращались в пенье птичье

Твоя тоска, твоя печаль,

Твое слепое безразличье.

 

Когда же в темное окно

Стучала ветка осторожно,

Мне было зябко, и темно,

И вновь мучительно-тревожно.

 

И повторял я, чуть дыша,

Страшась, что худшее случилось:

Моя любовь… Моя душа…

Моя единственная милость…

 

* * *

 Я, наверное, старый —

Где сноровка и прыть?

Мне бы гриф от гитары,

Чтобы печь растопить…

 

Мне бы, слово отсрочив,

С темной складкой у губ,

Глянуть в милые очи,

Чтоб увидеть: «Не люб…»

 

В дня струении плавном

Занавешу окно.

Мне бы вспомнить о главном,

Чтоб забылось оно.

 

Что бывает чудесней,

Чем сумятица дней?

Мне бы русскую песню,

Чтоб заплакать над ней.

 

Сквозь дырявую память,

Сквозь бессилие крыл

В ту мелодию падать,

Помня — слов не забыл…

 

---

Анатолий Юрьевич Аврутин родился в 1948 году в городе Минске. Окончил Белорусский государственный университет. Главный редактор журнала «Новая Немига литературная». В 2005–2008 годах — первый секретарь правления Союза писателей Беларуси. Лауреат международных премий им. С. Полоцкого, Э. Хемингуэя (Канада), «Литературный европеец» (Германия), многих российских и белорусских литературных премий. Автор более двадцати поэтических книг. Живет в Минске.