Оружием слова

Семь десятилетий отсчитала история после окончания самой кровопролитной войны. Осмысление событий тех лет в художественной литературе и публицистике было сложным, поэтапным, менялось восприятие войны ее непосредственными участниками. И это нормальное, естественное движение. Поэтому представляется естественным и то, что в 1941—1945 гг. писатели в силу самых различных обстоятельств не могли воспринимать войну, как воспринимали ее в 60-х, 70-х годах или воспринимают сегодня.

Но какое место в истории литературы занимает тот первый этап, когда еще звучали залпы орудий? Листаешь подшивки газет военной поры и чувствуешь на них суровую печать своего времени. Газета стала и трибуной, и личным письмом, и официальным глашатаем, и другом. А для современного читателя? Литературная однодневка, листок пожелтевшего календаря? Исторический документ эпохи? Лишь элемент пропаганды? При желании можно увидеть в газете и то, и другое, и третье. И относиться к этому соответственно. Например, Виктор Астафьев в процессе работы над нашумевшим романом «Прокляты и убиты» в одном из писем 1994 года называет номера «Правды» военных лет «средоточием лжи, обмана, притворства, наглой пропаганды коммунистического бесовства и пресмыкания перед отцом народов». Интересно, как бы отнеслись к такой лестной характеристике те, кто в сложнейших условиях издавал газету, писал для нее материалы? «Беснующиеся» и «пресмыкающиеся» Шолохов, Толстой, Фадеев, Симонов, Эренбург?.. По-моему, Константин Симонов в своей знаменитой книге воспоминаний «Глазами человека моего поколения» вполне определенно высказался насчет «пресмыкания перед отцом народов»: «Перечитывая же свои военные корреспонденции, я даже с некоторым удивлением — мне задним числом казалось, что я упоминал имя Сталина чаще, — обнаружил, что за всю войну во всех очерках, корреспонденциях его имя возникает только три или четыре раза, и каждый раз к месту, если исходить из наших тогдашних взглядов на Сталина. А всуе — не грешен, не поминал, так же, как и в многочисленных своих статьях на политические и литературные темы, цитировал его только тогда, когда казалось это необходимым, а не по соображениям — как бы чего не вышло, как же это — одна, вторая, третья, четвертая статья, и все без цитаты из Сталина. Не помню ни того, чтобы самому приходилось мучиться над тем, как бы присобачить ни к селу, ни к городу такую цитату, не сталкивался и с такими требованиями редакторов. И у меня в данном случае нет ощущения своей особости, это вообще было не очень принято в литературе». Добавим, что эти размышления о Сталине были написаны перед самой смертью писателя, а были изданы отдельной книгой лишь десятилетие спустя, в конце 80-х годов прошлого века.

Конечно, Астафьев не одинок в своих суждениях: ему вторит многочисленная «либеральная» братия литературоведов, критиков, публицистов, на разные лады перепевающая легенду о «наглой пропаганде коммунистического бесовства», примитивности и упрощении, вездесущей цензуре, из-за которой на страницах газет появлялись лишь «лживые» и «притворные» произведения «пресмыкающихся» авторов. По поводу цензуры в своих мемуарах «Люди, годы, жизнь» предельно ясно сказал Илья Эренбург: «Обычно война приносит с собой ножницы цензора; а у нас в первые полтора года войны писатели чувствовали себя куда свободнее, чем прежде».

И это утверждение доказывают факты. В период войны на страницах газет и журналов публиковалось то, что ни до, ни десятилетие после нее в советской периодике в силу различных причин появиться не могло. С началом войны изменились критерии отбора и оценки литературного материала. Социологические критерии, выдвинутые на первый план в литературном процессе 20-30-х годов, уступили место национально-патриотическим. На смену партийным догмам приходят общечеловеческие и национальные ценности, героика подвига начинает рассматриваться не столько с советских классовых позиций, сколько в контексте российской истории. Довольно интересно о соотношении «советского» и «русского» на примере «книги про бойца» Твардовского в статье 1993 года с характерным названием «Война — пора свободы» рассуждает критик, публицист, диссидент Юрий Буртин (вероятно, этого автора даже самые отъявленные «либералы» к разряду «пресмыкающихся» не отнесут). Пожалуй, главный вывод Буртина — поэма Твардовского заключала в себе «народную философию жизни человека на войне», не отстраняющую советского, но и не абсолютизирующую его. Советский период — лишь часть тысячелетней русской истории.

Точка зрения на период войны как на начало процесса духовного освобождения отчетливо прослеживается в ряде научных работ последних лет. Например, профессор Нижегородского университета, доктор филологических наук Станислав Сухих в статье «Проблемы периодизации истории русской литературы XX века» (2013) рассматривает войну как «водораздел» в истории страны и развитии литературы XX столетия. Война, по мнению ученого, стала периодом возрождения свободной мысли, духовным переломом, освобождением от тоталитарной мифологии. В числе основных аргументов, выдвинутых Сухим в пользу этой гипотезы — тенденция к внутреннему единению страны.

Так что же такого свободного в литературе военных лет? Можно ли проследить этот самый процесс «возрождения свободной мысли» на примере столь ненавистной Виктору Астафьеву «Правды» — главной советской газеты, на которую все равнялись? Здесь нужно отметить, что интерес «Правды» к художественной литературе, публикациям литературно-критического характера в период войны значительно возрос На это были свои причины. В частности, журнал «Литературный критик» закрыли еще в 1940 году постановлением ЦК ВКП(б) как «обособленный». С началом войны в результате реорганизации газетно-журнальной сети закрылась еще часть специализированных изданий. Изменилась периодичность выхода некоторых «толстых» журналов, ряд изданий существенно потерял в объемах. В январе 1942 года произошло объединение «Литературной газеты» и «Советского искусства», в результате чего появилась газета «Литература и искусство», существовавшая несколько лет). На этом фоне ежедневно выходящая «Правда» становится едва ли не основным периодическим изданием, определяющим развитие всего литературного процесса. За годы войны газета опубликовала свыше 160-ти литературно-критических материалов (например, «Красная Звезда» и «Известия» — гораздо меньше). Плюс к этому — художественные произведения (редкий номер выходил без стихотворения или рассказа) и публицистика.

Первое, на что хотелось бы обратить внимание, — проблема национального самосознания. Пожалуй, впервые за двадцать с небольшим лет советской истории периодическая печать так убедительно заговорила о национальной чести и русском характере. В период войны было издано немало антологий и сборников произведений русских писателей о родине, что довольно широко освещалось в печати. «Правда» целые полосы посвящала Михаилу Лермонтову, Александру Грибоедову, Ивану Крылову, Антону Чехову, Александру Островскому, Глебу Успенскому, Александру Писемскому, Николаю Островскому, Максиму Горькому… Почему в таких сложных условиях издания газеты, когда, по-видимому, редакция не испытывала дефицита в современном материале, такие объемы отдаются литературной классике? В одной из редакционных статей находим исчерпывающий ответ: ««И безымянный автор «Слова о полку Игореве», и первый русский литератор Ломоносов, и гениальные Пушкин и Лермонтов, «неистовый Виссарион» и пламенный Герцен, Чернышевский и Добролюбов, Гоголь и Щедрин, Некрасов и Тургенев, Достоевский, титаны русского художественного слова Лев Толстой и Максим Горький, поэты Блок и Маяковский — все они воспринимаются нами как наши современники, как активные участники борьбы с врагом, покушающимся на нашу <…> национальную честь». Читаем заголовки публикаций: «Великий русский патриот» (о Герцене), «Великий русский драматург» (об Островском), «Гордость русского народа» (о Грибоедове). И тексты статей: «Державин был глубоко русский человек с типично русским складом ума и характером»; «Пушкин неоднократно подчеркивал народность Фонвизина, которого он называл писателем «из прерусских русским». Да и сама призывная риторика публикаций отошла от декларации «пролетарского интернационализма», хотя идея дружбы народов, объединенных общей борьбой, хорошо прослеживалась во многих статьях.

Война, как уже говорилось, привела к вынужденной смене литературных приоритетов. «Маяковский оставлен ради Пушкина и Тютчева», — писал Илья Эренбург в 1944 году. Константин Симонов в одной из статей 1943 года критиковал «плакатность» некоторых очень злободневных стихов. Конечно, это слишком категорично звучит: был и Маяковский с его знаменитым «чтоб к штыку приравняли перо», была и «плакатность», но к концу войны в газетных статьях все отчетливее начинает прослеживаться мысль о необходимости следования классическим традициям.

В период войны второе рождение переживают авторы, ранее подвергавшиеся жесткой официальной критике. Борис Пастернак публикует книгу стихов «На ранних поездах», вызвавшую положительные и даже восторженные отклики. В марте 1942-го «Правда» печатает «Мужество» Анны Ахматовой, ставшее одним из самых известных ее стихотворений. Алексей Толстой в статье «Четверть века советской литературы» (1943) стихи Ахматовой отнес к «подлинно народным». (Вероятно, этот факт был в числе прочих причин, по которым упомянутая статья не вошла в «Полное собрание сочинений Толстого», вышедшее после знаменитого постановления ЦК ВКП (б) 1946 г. «О журналах «Звезда» и «Ленинград».) В печати изредка начинает упоминаться полузапрещенный Сергей Есенин.

Нередко периодику военных лет упрекают в публикации бесконфликтных произведений, не содержащих дискуссии по злободневным вопросам, изображающих подвиг, но скрывающих все сложности борьбы. К сожалению, такой упрощенный подход встречается во многих исследованиях о войне. Ряд авторов вообще считает, что годы войны не обогатили русскую литературу произведениями мирового значения (об этом, в частности, речь идет в учебном пособии профессора Л.П. Кременцова «Русская литература в XX веке: обретения и утраты», 2011). Возможно, поэма «Василий Теркин» Твардовского, книга Нобелевского лауреата Шолохова «Они сражались за Родину», переведенные на многие языки, песни Исаковского и не имеют мирового значения, но для русского читателя значение этих и многих других произведений трудно переоценить. Вообще трудно отыскать в истории русской литературы XX столетия еще один столь короткий по времени период, когда были созданы такие широко известные и поныне произведения. Их щедро печатала «Правда». Конечно, публиковались вещи и конъюнктурные, и далеко не высокохудожественные, как, впрочем, и в любой другой период. Но об уровне литературы, как известно, судят по ее вершинам. Вряд ли, наверное, напечатанные «Правдой» главы из романа «Они сражались за Родину» о тяжелом отступлении Красной Армии в 1942 году можно отнести к конъюнктурным, скрывающим реальное положение дел. И примеров подобных множество: подзабытая ныне остропублицистическая пьеса А. Корнейчука «Фронт», повесть Б.Горбатова «Непокоренные», цикл рассказов Л. Соболева «Морская душа» — «Правда» поднимает актуальные проблемы, показывает трагедию человека на войне. Разговор о книгах на страницах газеты подхватывают не только критики, но и читатели-фронтовики.

Конечно, говорить о том, что «Правда» военных лет не печатала разгромных критических статей, — субъективно. Досталось и Платонову, и Паустовскому, и Катаеву, и Федину, и Прокофьеву, и Чуковскому, многим другим зрелым и начинающим авторам. В рассказах Платонова рецензенты увидели мистицизм, в прокофьевской «России» — любование пейзажем, в сказке Чуковского «Одолеем Бармалея» — пошлость. Сегодня, с высоты нескольких десятилетий, давать всему этому оценку — неблагодарное дело. Ясно одно: следует самое пристальное внимание уделить «фактору времени» — тем социокультурным условиям, в которых существовала литература. Война предъявляла свои требования. И даже само страшное четырехлетие не было однородным: то, что допускалось в 1941-м, не всегда приветствовалось в 1945-м (здесь уместно вспомнить знаменитую статью «Правды» «Товарищ Эренбург упрощает»). Тем не менее, ряд оценок прошел испытание временем. Например, «в штыки» принятая сказка Чуковского «Одолеем Бармалея» (1942) многие годы считалась творческой неудачей и не переиздавалась вплоть до 2001 года.

1300 номеров «Правды» военных лет — суровый и величественный голос прошлого. О чем он нам говорит из грозных 40-х? О борьбе, о подвиге, об историче­ском смысле сражений. Согласиться с тем, что газета и вся периодическая печать тех лет была примитивной, конъюнктурной и беспрекословной служанкой власти — значит оказаться в плену заблуждений, приуменьшить значение творчества Шолохова и Толстого, Твардовского и Фадеева, Симонова и Эренбурга. Их слово со страниц «Правды» звучало на весь мир. Писатели были вместе с народом. С русским народом.

Литература

1. Астафьев В.П. Нет мне ответа (личные письма (1952 — 2001). — Иркутск. — 2009.

2. Буртин Ю. Война — пора свободы // Октябрь. 1993. № 6. С. 102 — 107.

3. Газета «Правда». 1941-45 гг.

4. Кременцов Л.П. Русская литература в XX веке: обретения и утраты. — М. — 2011.

5. Симонов К.М. Глазами человека моего поколения. Воспоминания о И.В. Сталине. — М. — 1988.

6. Сухих С.И. К проблеме периодизации истории литературы XX века // Вестник Нижегородского университета. Филология. — 2013. — № 6. С. 369-375.

7. Эренбург И.Г. Люди, годы жизнь.  — М. — 1990.

——————————————————-

Артем Михайлович Кулябин родился в 1983 году. Окончил филологический факультет и аспирантуру Вологодского государственного педагогического университета. Кандидат филологических наук. Публиковался в газете «Российский писатель», журналах «Вологодский лад», «Север» и других региональных периодических изданиях. Живет в городе Соколе Вологодской области.