«Найду себя на древе родовом…»

* * *

 

В пещерах Киево-Печерской лавры сохраняются мощи преподобного Ильи Муромца, былины о котором еще в XX веке сказывали на северной Печоре

 

По крылатому полету видно сокола,

видно зиму по осенним овощам…

Илья Муромец был росту невысокого,

хоть и ладно сложен, судя по мощам.

 

Знать, не все еще рассыпались алатыри

в окияне на Буяне-острову.

Знать, не все былые русские богїтыри

полегли на Калке в черную траву.

 

Прямохожего пути или окольного

нет давно ему в мирскую суету,

хоть мешается ко звону колокольному

звон трамваев на Патоновом мосту.

 

И, хоть церковью причислен к небожителям

за воительный общеполезный труд,

подивясь, идут паломники к целителям

и, давясь, у их гробов поклоны бьют.

 

Я и сам за три-четыре милых имени

ставлю свечи по церквам Пантелеимону,

но в пещерах поклонился, как отцу,

Илье Муромцу да Нестору писцу…

 

Для больного целость родины — не главное,

небылица — связь народов и родов.

Дай вам Бог здоровья, люди православные!

Будь здорова, матерь русских городов!

И тебе, Печора, доброго здоровьица!

Разреши, спокойной силы отопью —

пусть во мне и на Руси не переводятся,

как вода твоя, былины про Илью.

 

РУССКАЯ КАРТА

 

I

Я и в Господа слабо — не то, что в судьбу или карму:

одному не под силу — сумеем рядком да ладком…

А намедни вгляделся в родимую русскую карту —

и овеяло теплую плоть изнутри холодком.

 

На брюхатой кобыле, на миг обернувшейся твердью,

скачет маленький всадник полярные дни напролет.

Он спиной на восток прислонился к морозному ветру,

а на запад лицом проголосную песню поет.

 

То ли грудь выгибается в долгом серебряном звуке,

то ли тонкие плечи от поступи мерной свело —

раскрываются миру его неокрепшие руки,

упираются ноги в подбитое мехом седло.

 

Так поет бессловесно и скачет — ребенок ребенком.

И молозиво каплет с кобыльих сосцов на траву.

Но когда, наконец, разродится она жеребенком,

я увижу навряд ли, покуда на свете живу.

 

II

Смешанных памятей и кровей,

мы ни единую не забыли.

То ли невиданный муравей

тащит на запад брюшко Сибири,

то ли неведомый скарабей,

пену холодной волны глотая,

от монотонных степных скорбей

катит угрозою ком Китая,

то ли громадный живучий краб,

чувствуя жгучую боль в грудине,

держится, чтобы ни край, ни град

не разорвались посередине.

 

***

Прихотлива человечья воркота,

да поверить невозможно и на горсть.

Разве город голубиный Воркута?

Разве манит, как магнит, Магнитогорск?

 

В Сыктывкаре да Кудымкаре ворон

не помногу, хоть и не наперечет.

Тих Звенигород, и вовсе тихий Дон

не по звону колокольному течет.

 

Нижний Новгород давно уже велик,

а Великий и подавно не новье,

но под древний домотканый половик

не сует былое первенство свое.

 

И покуда под сосновою корой

свежей смолкою — былины про Илью,

малый Муром не покажется мурой,

миновавшей мировую колею.

 

Можно все на свете напрочь поменять,

но, пока не вещество, а существо,

слыша звон, желаю ясно понимать,

где впервые я наслушался его.

 

И покуда человечьей колготой

не забиты перепевы звонарей,

мне казаться будет, что над Воркутой

я взаправду летом видел сизарей.

***

Не ведаю, чей нрав перенимаю —

года на города переменяю

и каждый, ощутив накоротке,

стараюсь окатать на языке.

 

Катаю, говорю и проживаю —

и снова ткань земную прошиваю,

живущему над суетною мглой

служа одушевленною иглой.

 

И сотканное вроде бы навеки

нуждается в словесном человеке,

поскольку осязаемая нить

не в силах полотно соединить…

 

 

***

Парничок, теплица да сарайка,

облепиха, яблоня, ветла.

Грядки год не копаны — хозяйка

прежняя зимою померла…

Ничего, весной перекопаем —

чай, не отродясь на хрустале…

Покупаем дачу, покупаем —

сами прикрепляемся к земле.

Не усадьба в ближней деревеньке,

и запросом вовсе не пустяк,

а не спросим: почему за деньги,

если по названию — за так?

Знаем, что гроша не стоит слово,

и садам цена — не пятачок…

Огляди-ка пристальнее снова:

дом, сарай, теплица, парничок…

А земля вытягивала тело,

будто нас пыталась поддержать.

Очень жить хотела. Не хотела

холостою-вдовою лежать.

 

***

Найду себя на древе родовом —

ничем не знаменитом, рядовом,

раскинутыми по ветру ветвями

со многими сплетенном деревами.

 

Стоят они в снегу или в росе,

как тополя на лесополосе,

а если надо Родине иначе —

как линии электропередачи.

 

За далью лет смыкаются века,

но твердь земная все еще зыбка.

Не обретя и слабенькой одышки,

уже и сам я вязну по лодыжки…

 

Пока слышна опавшая листва,

рисую родовые дерева,

и ветки мои в шуме ветровом

найдут себя на древе мировом.

 

————————————

Андрей Петрович Рас­тор­­гуев родился в 1964 году в городе Магнитогорске. Окончил Уральский государственный университет и Российскую академию государственной службы при Президенте РФ. Кандидат исторических наук. Работал журналистом, госслужащим, в коммерческих структурах. Публиковался в журналах «Наш современник», «Литературная учеба», «Урал», «Север» и др. Автор 8 книг стихов, переводов и литературно-критических статей. Лауреат государственной премии республики Коми, премии журнала «Урал», литературной премии Уральского федерального округа. Член Союза писателей России. Живет в Екатеринбурге.