Красный автомобиль с люком в крыше

Взявшись за рассказы о случившемся, мы, по примеру многих достопочтенных летописцев прошлого, хотели присовокупить к оному хотя бы краткое жизнеописание покойного автора, однако вовремя спохватились, что этого делать никак не следует, ибо и сам автор поныне здравствует в его небольшом имении в нескольких сотнях километров от российской столицы, и лица, им выведенные с возможной тщательностью в своих портретах и поступках, вероятно, большей частью своей еще радуются земным солнцу, тверди, водам и ветрам. Поэтому любезному читателю остается просто довериться либо безудержной фантазии пишущего, либо его несравненной памяти, сохранившей столь милые сердцу и полезные уму подробности некогда бывшего.

 

Началась эта история, когда я зашел к Сереге и тот сказал…

 

…Серега — один из наших. Я живу в высотке № 3. Старинные здания галльского университета — в историческом центре, а новые общаги — в Галле-Нойштадте. Все логично. Высоток этих всего четыре. В Hochhaus III я живу на восьмом этаже, в одной комнате с натуральным немцем, который осваивает химию. Говорит он на чудовищном местном диалекте, из которого я поначалу понимаю процентов пятнадцать слов.

Мы с ним взаимно рушим стереотипы. Он с легким недоумением воспринимает меня. И чего этот русский приехал, какой такой филологической ерундой заниматься? О Шторме или Ауэрбахе он ничего не слышал, как, впрочем, и о Тургеневе. Я на него смотрю тоже с некоторым разочарованием: какое погружение в языковую среду при таком соседе? Что китайский выучить, что этот диалект — никакой разницы. На берлин­ском центральном вокзале я легко познакомился с проводницей стоявшего поезда, и она не только помогла сориентироваться в расписании, но еще минут пятнадцать шпрехала со мной о жизни. А в Галле, спросив у полицейских дорогу, я понял из их ответа лишь отдельные предлоги. Мой сосед по комнате выговаривает слова так же, как те полицейские.

Хотя магнитола у него шикарная. Нам в постперестроечной России подобная только присниться может. И радио классное, и два гнезда для кассет, и звук чистейший даже при тройном перезаписывании. Называется «JVC», по-немецки звучит как «йот-фау-цэ».

Иногда к соседу приходят два друга, и тогда немцы играют в скат. О преферансе здесь никто не слышал. Взяв на себя нелегкую миссию научить и меня своей национальной игре, они получают массу положительных эмоций. Я в простейших ситуациях выстраиваю необъяснимые расклады. Им приятно чувствовать превосходство немецкого философского ума над сибирским раздолбайством.

Отдыхать от соседа я хожу к Сереге, на седьмой этаж. Он живет в комнате один. Так не положено, но Серега — во-первых, армянин, во-вторых, давно окопавшийся в Германии студент, который уже трижды продлевал свою студенческую визу благодаря ходатайствам настоящего немецкого профессора. Так что договориться с хаусмайстером, чтобы к нему никого не подселяли, не составляет для Сереги никакого труда.

Серега — студент-историк, изучает что-то связанное с нацизмом, копается в архивах и спецхранах. По-немецки тараторит с завидной для меня скоростью и с большим количеством грамматических ошибок. Я говорю в три раза правильнее, в два раза медленнее и чувствую себя в четыре раза более тупым в общении. Я комплексую, он — нет. В важных делах, отправляясь, например, за медицинской страховкой или в визовый отдел посольства, я беру его с собой.

Через пять комнат от Сереги живет Антон. У него азербайджанская фамилия, хотя Антон — чистейший русский. Пафосный молодой человек с нашего экономфака, который на лекции немецких профессоров не ходит вообще. Свое время он посвящает позированию в художественной школе. Его комната в общаге забита новейшей аудио- и видеотехникой. В художественной школе натурщику платят по пятнадцати марок в час! Серега, который нелегально ишачит на упаковочном заводике по ночам, получает лишь семь-восемь. Легально работать никому нельзя, студенческая виза не позволяет, однако кого это останавливало!

Антон часов по шесть стоит в художественных позах, потом растекается желе по кровати. В свободное время он предпочитает вообще не вставать с нее. Телек, магнитолу, кондиционер включает-выключает пультом. Только чайник не поддается дистанционному управлению. Тогда Антон зовет нас к себе, стуча несколько раз по батарее.

На каком факультете он здесь учится (числится), понять сложно. Не факт, что он вообще помнит, где находятся учебные корпуса. Да и не нужно, его мама — влиятельный человек в деловом мире Воронежа…

Есть еще русская пара на шестом этаже, но с ними я почти не общаюсь. Они скучные, правильные, даже спать ложатся, подобно немцам, в одиннадцать часов. И на русские Partie, которые устраивает Серега, не ходят. Их не заботит, как познакомиться с симпатичными француженками из соседней высотки…

 

И вот однажды я зашел к Сереге.

Он только вернулся с ночной смены на своем заводике. Я принес шоколадное печенье, и мы совместно завтракали, готовясь каждый к своему: я — идти на лекции, он — отсыпаться после смены. Чай был почти выпит, когда в дверь постучали.

— Открыто, — сказал Серега.

Вошел высокий светловолосый молодой человек, которого я видел впервые.

— Привет! — сказал он. Потом вопросительно посмотрел на меня.

— Знакомьтесь! Это — Арс, то есть Арсений, это — Вовка.

Мы пожали друг другу руки.

— Дело есть, — сказал вошедший.

— Блин, я засыпаю, — отозвался Серега. — Давай вечером, чтобы на свежую голову.

Вовка поморщился, но кивнул.

— Чай будешь?

— Не откажусь.

Мы минут пять поговорили ни о чем, потом я взглянул на часы и заторопился в университет. Вовка остался.

Вечером я спросил у Сереги, кто был утренний визитер.

— Длинный-то? Он тоже из нашего универа, — сказал Серега, — на юрфаке учился. Или учится, хрен его поймешь.

— А здесь тоже по обмену?

— Не, у него немка тут. В Воронеже познакомился, решил сюда свалить. Вот уже полтора года болтается.

— А чем занимается?

— Летом с ним на яблоках работали. Собираешь семь ящиков в день — сдаешь хозяину, остальное себе. Хочешь — сам продавай на рынке, хочешь, тому же хозяину сдавай.

— А потом, после лета?

— Мутный он. Вроде бы машины в Россию гонял. Или не гонял.

Я понял, что Серега не особенно желает вдаваться в подробности.

Второй раз мы встретились через несколько дней. Обменялись разного рода новостями, после чего Вовка вдруг задал мне вопрос:

— Слушай, а ты когда собираешься обратно?

— Да не думал пока.

— Как же так? А билет?

— У меня уже есть — с открытой датой. Когда захочу, тогда и поеду.

— Хоть в июне, хоть в августе?

— Да.

— Ясно.

И он снова надолго исчез. Без него наша «русская» общага побыла спасительным пристанищем для негров и азиатов в день рожденья Гитлера. Без него мы с Серегой регулярно зависали в компьютерном классе, строя свои миры в новомодной игре под названием «Civilisation». Почти месяц я и не вспоминал о существовании Длинного, пока Серега однажды не сказал:

— Дело к тебе есть. Заглядывай сегодня вечером, пообщаемся.

Дело, как выяснилось, было не на рубль и даже не на сто.

— Я могу помочь тебе, а ты поможешь Вовке, — начал Серега, тщательно подбирая слова и поглядывая на Длинного, сидевшего с дымящейся сигаретой в руке.

«Кажется, они уже обсудили что-то между собой», — подумал я.

— Ты вроде бы говорил, что у тебя есть билет с открытой датой?

— Есть.

— А поезд из Берлина?

— Да.

— И ты еще не ходил в кассы, чтобы взять конкретную дату?

— Нет.

— Значит, ты можешь отправиться в кассы и проторчать там хрен знает сколько дней. Кассы в Берлине, кстати. Потом тебе придется переть на себе вещи. Потом еще в Москве с ними кандыбаться. Неудобно.

— И что ты предлагаешь?

— Я скоро собираюсь поехать в Воронеж на своей «шестерке». Вовка тоже едет. Присоединяйся!

«Жигули» Сереги стояли под окнами нашей общаги. Восточные немцы активно распродавали свой автопарк, пересаживаясь на красивые западные автомобили. Люди посерьезнее приобретали «фольксвагены» или «опели». Серега в прошлом году перегнал к себе в Воронеж самый настоящий «мерс»! Не новый, разумеется, но это был «мерс». Оригиналы обзаводились французскими «ситроенами» и «пыжиками». Студенты раскатывали по городу на веселых пластмассовых «трабантах», которые можно было купить за восемьдесят или сто марок. Русские же машины — как правило, в идеальном техническом состоянии — постепенно начинали свой путь на родину. Или на автосвалку.

«Шестерка» Сереги тоже вызывала уважение. Российские бандюки на таких уже не ездили, но все же на российских улицах машина смотрелась бы достойно.

— Ты уверен, что все наши вещи в нее влезут?

— А мы поедем на двух машинах. Ты же говорил, что умеешь водить.

И Серега обрисовал мне хитроумный план.

Я продаю свой билет с открытой датой Антону, который поедет назад в Россию в августе. Ему это удобно, потому что не потребуется дневать и ночевать в Берлине в надежде выловить свое счастье.

Билеты были в дефиците, я своими глазами наблюдал очереди, в которых люди по три дня спали прямо перед железнодорожными кассами. Ко мне по приезде трижды подваливали ушлые хитрованы и предлагали помочь с обратным билетом.

Итак, Антон покупает его прямо у меня, не покидая Галле. У меня появляются деньги, на которые я тут же покупаю «жигули» у немца — знакомого Сереги. На двух машинах ехать безопаснее: в случае чего одна другую на буксир возьмет. По возвращении в Воронеж я смогу продать купленный автомобиль и опять получить деньги, то есть возвращение в Россию становится для меня вообще бесплатным. И удобным, потому что не надо тащить на себе вещи в Берлин и там с ними бегать по вокзалам. Серега получает товарища в дороге. Вовке тоже выгода: у него виза просрочена, он вообще не может купить обратный билет. А так он поедет с нами. С него — деньги на бензин для моей машины. Будем втроем ехать и меняться за рулем. Втроем легче, чем вдвоем, один всегда сможет поспать.

— А как же я буду рулить, если у меня права в Воронеже? — озвучил я свое сомнение. Не мог же я сказать, что у меня вообще нет прав.

— Да ничего страшного, — заверил меня Серега. — Тут, если не нарушаешь, никто тебя не останавливает.

— А если проверят? Штраф большой?

— Штраф неслабый, но его же можно вообще не платить. Что, они тебя в России станут разыскивать? Возьмешь квитанцию, а потом просто пошлешь фрицев подальше… Это как с трамваями.

«Как с трамваями» означало развести контролера. Сидит безбилетный русский студент в общественном транспорте, и вдруг хоп — его ловит немец в униформе и с кассовым аппаратом на поясе. «Ваш билет!» — «Keinen». — «Ваши деньги». — «Kein Geld». — «Ваше удостоверение личности». — «Keinen». Кондуктор звереет и прибегает к самому последнему, ужасному средству: «Я вынужден направить вам штраф по почте! Продиктуйте свой адрес!» — Грустно: «Achja, natrlich. Peter Ivanov, …Hochhaus IV, Zimmer 18». И потом этот штраф получает какой-нибудь недоумевающий студент из Бангладеш или Передней Померании, которого зовут вовсе не Петя Иванов… Главное в этой афере — называть верный адрес студенческой общаги, чтобы кондуктор ничего не заподозрил.

— Да не, что-то тут очень нелепое выходит, — сказал я, подумав.

— Ну, смотри, как знаешь, — обиделся Серега, — тебе дело предлагают.

 

На следующий день я согласился. Все же идея прокатиться через пол-Европы на своих колесах меня захватила. Я как представил удивленные лица родителей, друзей, знакомых в Воронеже, так и вдохновился. Ну а что, гоняют же машины люди!

— Мне ночью мысль пришла, — сказал Серега. — Вовка надоумил. Он же поедет в Лейпциг в русское консульство брать справку вместо якобы украденного паспорта…

— Украденного? У него же виза…

— За визу на штраф налетит, да еще в следующий раз ее не дадут. А так: паспорт украли, или потерял, теперь хочет в Россию вернуться. В консульстве ему справку дадут, чтобы на границе пропустили.

— А просроченная виза?

— Ты думаешь, на границе станут узнать срок его визы? Им делать больше нечего? Есть справка, что это гражданин России, так и пусть валит домой. А дома он новый паспорт сделает. У него там какие-то подвязки имеются. Так вот, слушай меня. Давай ты тоже как бы потеряешь права, но у тебя останется ксерокопия с них. В случае чего покажешь ее полиции, а я подтвержу, что они у тебя были.

— А ксерокопию с чего мы делать будем? — спросил я.

— Надо вырезать твою голову с какого-нибудь фото, потом прилепим ее на мои права и прокатаем на ксероксе в библиотеке.

Вырезали, приклеивали, подрисовывали и прокатывали все мы целых два дня. В итоге получилась странная бумага, на которой красовался некий моджахед-бородач. Борода маскировала тонкую линию разреза по шее, между головой и туловищем. Без нее я походил на составленного из разных частей Франкенштейна. Убрать линию никак не получалось, качественный ксерокс постоянно выдавал наши художества. Тогда мы подрисовали бороду.

— Блин, меня же и зовут не так! — с досадой сказал я, когда все было готово. — Какой я Сергей Вартанян?!

Еще день мы мучились с переписыванием строчек в документе, пока не сварганили нечто, способное войти в коллекцию офортов Гойи.

Не оставлявшие меня сомнения Серега развеял следующим образом:

— Немецкой полиции, ей все равно на тебя. А с нашими гаишниками мы всегда договоримся. Что ты, не знаешь их?

— А поляки? И эти еще — украинцы или белорусы?

Серега расхохотался:

— Да поляки — первейшие торгаши в Европе! И с ними решим вопрос! Что они, не люди?

Здесь мне следовало бы изречь нечто в духе Достоевского: о загадочной русской душе, доводящей человека до края бездны, о терзаниях и метаниях беспокойного духа сомнений и борений, о преступлении и наказании — однако вместо этого я… согласился с его доводом. Это теперь я хорошо понимаю, что было бы, извлеки мы хоть раз на свет эту чудесную ксерокопию несуществующего документа. В лучшем случае нас бы посчитали клоунами-фриками или тихими сумасшедшими. В худшем… О худшем не думалось. Просто было весело.

 

В общем, я согласился.

Покупать машину мы с Серегой отправились почему-то глубоким вечером. Глубочайшим, по немецким меркам. В десять часов мы сели в его «шестерку» и поехали через весь Галле на другой конец города.

— Запоминай дорогу, — сказал Серега, — назад ведь сам поедешь.

— Я запоминаю, — бодрым голосом отозвался я. — Тетушка меня в тайге учила ориентироваться по длине иголок на хвойных деревьях. А тут все проще. На домах таблички, на табличках названия улиц.

— Ну-ну, — хмыкнул он.

Выскочив на Франкештрассе, мы промчались до главного вокзала, миновали замысловатый круговой перекресток и поехали дальше. Затем повернули направо, налево, направо… В конце концов остановились у симпатичного коттеджа. Там нас уже поджидал полный немец с роскошными соломенными усами. Это был Йорг, продавец.

«Жигули», которые он продавал, покорили меня с первого взгляда. Простенькая вазовская «копейка» в экспортном варианте преобразилась почти до неузнаваемости. Она обладала более мощным мотором, пяти(!)ступенчатой коробкой и даже съемной магнитолой в специальном боксе, который устанавливался между приборной панелью и рычагом переключения передач. Еще Йорг на передние сиденья поставил никогда не виданные мною накладки под спину, поднимавшиеся так высоко, что на них удобно было опираться затылком. Это было весьма передовое решение в плане безопасности передних пассажиров: с такими накладками им не грозил перелом шейных позвонков в случае, если сзади кто-то пойдет на таран.

И самое важное — эта экспортная «копейка» (ВАЗ 21011) имела люк в крыше! Вы видели когда-нибудь «классику» с люком?!

— Резина новая, — сказал Йорг. — И еще запасная есть, четыре колеса. Тоже отдам. Сейчас выкачу из гаража.

— А ты проверял ее? — спросил я негромко товарища. — Все там нормально внутри? Подвеска, электрика…

— У немца все всегда нормально! Не переживай! — засмеялся Серега.

— Йорг, а вы почему продаете эту красавицу?

— Все продают сейчас русские машины, — сказал немец, — это я еще опоздал. В прошлом году мог бы продать ее за две с половиной тысячи марок. А теперь вот только за тысячу двести.

— За тысячу сто отдадите? — спросил я, желая показать, что не лыком шит.

Немец почему-то замялся. Он вопросительно посмотрел на Серегу, тот на немца, потом Серега сказал:

— Арс, здесь не очень удобно торговаться. Я с ним заранее цену обговаривал.

— Ну ладно, — покладисто сказал я. — Пусть будет тысяча двести.

Немец повеселел и пошел за бумагами. При свете уличного фонаря мы составили купчую на автомобиль, Йорг подписал ее, пересчитал марки и отдал мне техпаспорт и руководство по эксплуатации.

— Сергей, нам надо еще наш вопрос решить, — сказал он, после чего они удалились в сторону.

Пока вопрос решался, я сидел в салоне своей (!) машины и, не заводя ее, с умным видом переключал передачи. То, что я обнаружил, мне совсем не понравилось. Передачи переключались вообще без участия сцепления. «Это что же выходит, — подумал я с ужасом, — рычаг вообще не держит положение? Я же свободно двигаю его с первой на вторую, со второй на третью! Вот это я попал…»

Досадуя на свою наивность, я вылез из машины и пошел выкатывать претензию Йоргу и заодно Сереге. Они уже закончили обсуждать свои дела. Серега сунул в карман какие-то деньги и повернулся ко мне.

— Все хорошо?

— Ты сам посмотри, — сказал я. — Рычаг в коробке не стопорится.

— Чего?!

— Посмотри!

Серега посмотрел. Рычаг гулял.

Тогда в машину сел Йорг. Подумал и завел ее. Рычаг перестал гулять. Чтобы из нейтрального положения перевести его на первую передачу, требовалось выжимать сцепление. Как и положено. Йорг заглушил двигатель. Рычаг вновь «расслабился».

— Ну, значит у нее особенность такая, — сказал Йорг.

— Да все нормально, — повторил Серега слова немца. — Поехали, что тут торчать? Машину купил? Поздравляю! Сейчас пива выпьем.

— Да, кстати, — вспомнил я. — А заверять продажу у нотариуса?

Йорг замахал руками. Какой нотариус? У них в Германии это можно и на коленке делать. Документы на машину у меня есть. Договор купли-продажи он подписал. Больше ничего не требуется. Вот если бы у него немец покупал, тогда — да, тогда — по-другому. А на экспорт, в Россию — можно и без нотариуса.

— Если ты так хочешь нотариуса, то к нему надо заранее записаться. И заплатить за заверение, — сказал Йорг.

Я понял по его интонации, что платить придется мне.

— Я «мерс» тоже без нотариуса покупал, — сказал Серега.

Ощущение, что я «попал», несколько усилилось, но я собрал все мужество в кулак и бодро кивнул. Договорились! Ну его, этого нотариуса!

Йорг помахал на прощанье и пошел домой. А мы сели каждый в свою машину и…

Если раньше мне нравилось, как Серега водит, то теперь, перестав быть пассажиром, я всю дорогу проклинал его. Горячая южная кровь заставляла его давить на газ, и «шестерка» передо мной, казалось, не ехала, а летела по пустынным улицам Галле. Слава богу, что по пустынным! Стараясь не отстать от него, я тоже мчался вперед, судорожно вцепившись в руль и молясь о том, чтобы не попасть в поле зрения полиции. Мне казалось, что эта коварная неприметная служба уже вышла на ночную охоту за русским безумцем, неизвестно для чего променявшим нормальное, разумное возвращение домой на какое-то особенно нелепое, мазохистическое самоуничтожение. На скорости за шестьдесят мы проскочили площадь перед собором, прогрохотали через пару трамвайных пересечений и оказались вдруг у поворота на нашу Гимритцер Дамм. Здесь Серега наконец-то сбавил скорость. Покрутившись по дорожкам студенческого кампуса, мы припарковались у своей общаги. Я вытер пот со лба. Я выжил. Была полночь.

 

* * *

 

Однажды я уже так приехал из заграницы. Весь из себя вдохновенный, голубоглазый, с длинными волосами, в моднейших темно-синих вельветовых джинсах и светлой курточке, на которой красовалась эмблема элитного французского поло-клуба. Ах, да, забыл еще упомянуть белые фирменные кроссовки, купленные не у нас на «толкучке» в Юго-Западном районе, а в самом настоящем обувном магазине Дрездена.

Жизнь была прекрасна и удивительна. Я шел средь бела дня по центральной улице своего немаленького города — миллион жителей, шутка ли! — и представлял себе светлое будущее. Тогда еще не разваливалась страна, и денег хватало, и жилье у всех было, и даже комсомол еще тихо существовал. Заграницу я посетил как раз через бюро молодежного и комсомольского туризма «Спутник».

На центральной улице моего немаленького города ко мне и подошла цыганочка с ребенком на руках. Ах, какие у нее глаза были красивые! И скромная она была, в отличие от товарок своих. Попросила тихим голосом на молочко ребенку, я — в карман рукой. От щедрот душевных выдал ей сразу на недельную порцию молочка, кефирчика и творожка в придачу.

Здесь я и попался.

Слово за слово — и на хлебушек еще дам, конечно, и жизнь прекрасна, когда такие хорошие люди на свете есть, и солнышко светит… — и вот уже стою я и вспоминаю: шел я не куда-нибудь, а в авиакассы за тремя билетами от Москвы до Якутска, каждый из которых стоил рублей по сто двадцать (при моей суперстипендии отличника в семьдесят пять). И было у меня четыреста рублей, а остался в кармане шиш с маслом. Хотя даже и без масла, которое вместе с молочком ушло цыганкиному ребенку.

Пока я столбенел, какой-то мужик подошел. Обнял меня за плечи:

— Ну что, погадал?

— Погадал.

— И я прогадал. Целых пять рублей. А ты сколько?

— А я четыреста.

Он аж присвистнул от изумленья.

— Так чего ждешь? Делать надо что-то! Милицию звать…

— Да где она, эта милиция?!

Ни в направлении центральной площади, где обком стоял, ни в противоположном направлении, к выезду на Москву, ни даже в боковой улице, начинавшейся за углом, — нигде не виднелась узнаваемая форма. Мужик даже к краю проезжей части сбегал, чтобы милицейский «УАЗик» выцепить, если тот вдруг проезжает рядом. Напрасно.

— Не, блин, четыреста рублей! — снова сказал потрясенный мужик. — Ладно, у меня пятера, но у тебя-то… Четыреста рублей…

— Мда…

— Слышь, тогда сам отбирай у них! А я тебе спину прикрою. Не боись, прорвемся!

На мои деньги можно было поить молоком весь табор. Это показалось мне недостойным советского человека излишеством, и я направился к толпе цыганок. Те с некоторым презреньем наблюдали за нашими переговорами. Бог был высоко, милиция далеко — чего бояться? Да и найди еще среди них главного врага, когда они все одинаково пестрые, мельтешат перед глазами.

К счастью, я сразу уткнулся в ту самую роковую красавицу.

— Деньги верни! — мрачно сказал я.

— Ай, молодой, красивый, какие деньги? — заголосила она. — Счастье тебе напророчила, удачи нагадала, а никаких денег меж нами не было, зачем они? Обыскивай меня, если хочешь!

Тут же к нам приблизилась какая-то страшная карга и принялась заговаривать мне зубы.

— Мальчик, где ты видел деньги? Разве у нее есть деньги? Обыщи, ничего не найдешь! Оксана, покажи ему руки, карманы! Видишь, ничего нет.

Карга оценивающе посмотрела мне за спину. Там топтался мужик и старательно делал угрожающее выражение лица. «Лохи», — решила опытная цыганка и что-то сказала молодой. Красивое личико той мгновенно исказилось, сделалось каким-то мерзким и злым. Молодка задрала свою майку к горлу, извлекла на свет белую грудь, сжала пальцами сосок и брызнула в меня молоком, приговаривая:

— Кровью ходить под себя будешь, проклинаю тебя, жадный человек, мое слово сильно, искать меня будешь, чтобы снять проклятье!

Я растерянно посмотрел на свою модную немецкую футболку, на которой расплывалось пятно от грудного молока. Мужик за спиной впал в ступор.

И в этот момент у меня, что называется, «упала планка». Я крепко ухватил левой рукой цыганку, притянул ее к себе и изрек:

— Мне неважно, у кого деньги. Первой я буду бить тебя, больно бить. Потом, — я перевел взгляд на заволновавшуюся каргу, — буду бить тебя. И так до последней.

То, что я не кричал, подействовало. Обе поняли, что еще секунда — и начнется побоище. Наверное, глаза сделались у меня бешеными, потому что кормящая «колдунья» вдруг стушевалась. Вах, вах, вах, быр, быр, быр… Они быстро заговорили на своем языке, и — о чудо! — пачка купюр вдруг появилась на свет из-под юбок самой дальней и мирной цыганки, которая вообще никогда бы не заинтересовала меня. Деньги торопливо прошли по рукам и оказались у меня.

— Ты пересчитай их, — посоветовал мужик из-за спины, — а то ведь обманут.

Я пересчитал. Цыганки так торопились, что действительно ошиблись в количестве купюр — в мою пользу. Отдали на полтинник больше.

— Ну как, все путем? — спросил мужик, разглядывая смятые купюры.

— Друг, спасибо тебе! — сказал я. — Держи свой проигрыш.

— Это надо отметить, — сказал мужик, чрезвычайно довольный тем, что не придется жене объяснять, как он не пропил пять рублей.

Жизнь была прекрасна.

Кто знает, как бы я повел себя, не случись ранее поездки за рубеж. Тихо умылся бы слезами, утерся соплями, погрузился бы в переживания по поводу несправедливости жизни? Всякий видел, как эти пестро одетые бродяжки в случае опасности либо мгновенно растворяются в окрестных дворах, либо, наоборот, налетают на одинокого правдолюбца всей толпой и начинают колошматить. А если жертва пьяненькая, так совсем плохо ей приходится, свалят наземь и топчут.

Вот только не знали они, что перед ними оказался не робкий первокурсник, а тот, кто в далеких краях нашел свой внутренний стерженек. И не спасовал.

Позднее я не раз наблюдал то же самое и в других людях. Домашние русские девочки, поучившись во французских, немецких, американских вузах, возвращались уверенными в себе победительницами. Скромные ребята превращались в успешных программистов, переводчиков, инженеров, находивших свое место не только в провинции, откуда были родом, но и в столице, и в той же загранице. Когда, как совершалась эта перемена? Ни я, ни они не могли объяснить этого. Мы просто ощущали, что мир вокруг нас теперь — огромен. И интересен. И открыт. И в нем мы можем найти себя настоящих.

Не зная этой истории, нельзя понять, почему я решился на предложенную Серегой авантюру, достойную быть занесенной в книгу рекордов Гиннеса. В тот ее раздел, где собраны подвиги самоуверенности.

 

* * *

 

Немцу-соседу очень повезло, что он уехал на выходные домой. Едва только на ночной безлюдной улице слышался звук проезжавшего автомобиля, мне начинало казаться, что это угоняются мою «ласточку». Я взлетал с постели, в мгновенье ока оказывался у подоконника и, перегнувшись через него, напряженно всматривался и вслушивался в темень.

Машина была припаркована «где-то там». Я по-крупному сглупил, поставив ее так далеко от своего окна. В голову лезли всякие опасения: а вдруг я плохо закрыл дверь? вдруг вор уже соединяет проводки, чтобы угнать ее? вдруг какой-нибудь пьяный водитель уже стукнул ее и подло покинул место преступления?.. Не выдержав беспокойства, в три ночи я оделся и отправился во двор. Перепарковав машину, я облегченно вздохнул и — расхохотался. Кажется, я начинал сходить с ума…

Утром меня разбудил слегка взволнованный Серега.

— Слышь, а твою машину, кажется, того… — сказал он осторожно, не заходя в комнату и наблюдая за моей реакцией.

— Чего «того»? — спросил я, протирая глаза.

— Я сейчас пошел, чтобы из «шестерки» бумаги взять, а твою не увидел.

— Все в порядке, — невозмутимо сказал я. — Я ее поближе переставил.

— Ты что, ночью выходил?

— Ага.

— Я уже испугался! — облегченно сказал он. — Никогда тут не угоняли машины, и вдруг… Еще подумал: кому она нужна? Я пару раз свою вообще закрыть забывал — и ничего.

Он выглянул в окно, чтобы удостовериться: стоят красные «жигули» с люком в крыше под окнами, стоят себе…

— А ты вчера с этого немца комиссионные получил? — спросил я. — Он тебе деньги передавал.

— Ну да. Я ведь тоже работу делал, — не стал отпираться Серега, — машину тебе нашел, причем хорошую, обо всем договорился, тебя к покупателю прямо домой отвез. Мне как раз на бензин они пригодятся.

 

Будь готов платить за то, что тебе нравится. Счастье на блюдечке с золотой каемочкой никто тебе просто так не принесет. Принесут за отдельную плату. Вот устраивает Серега «русскую вечеринку» у нас на этаже, на которую всякий люд приходит: некрасивые, но милые и душевные португалки, красивые, но стервозные француженки, забавные японцы, шумные негры, знакомые немки и немцы, из тех, что учились в Воронеже, — так он очень разумно поступает. Я по наивности спросил: по сколько сбрасываемся на шампанское и закуски? Он: со всех по пять марок. Я, еще с советской наивностью: и девчонки вносят? Он: а что они, не едят и не пьют?

Так и с машиной: можно на мне комиссионные сделать, значит, надо сделать! Он же не уворовывает эти деньги, а зарабатывает своим умом и сообразительностью, как расторопный посредник. Йорг продал бы машину и за меньшую сумму, но тогда ему пришлось бы самому искать покупателя.

Я понимал, что Серега по-житейски прав, но что-то во мне противилось признанию такой правоты. Снова наследие советских времен, наверное. Зарабатывать на друзьях — это как-то пошло, противно. Или же друзей не существует? Существуют лишь люди и обстоятельства, в которых мы оказываемся вместе с ними?

 

Обстоятельств в моей жизни теперь очень много.

Я бегаю по городу, чтобы на фотопленке осталось больше памятных моментов. Замок над рекой, зоопарк, старинные улочки, причудливая дорожная техника, которой я у себя дома ни разу не видел. Библиотеки — университетская и городская, — в которых я стараюсь просмотреть едва ли не все старинные книги. К готическому шрифту глаз уже привык, и я свободно проглатываю страницу за страницей в изданиях XIX века — Ауэрбах, Фонтане, Шторм… Что не успеваю прочитать, несу на ксерокс. Огромный аппарат стоит в коридоре, полное самообслуживание. Забрасываешь монетки и делаешь копии, два пфеннига за лист. Библиотекарши смеются моему рвению, но где я в России достану подобные издания? А мне еще диплом дописывать.

Постепенно мы накупаем продуктов в дорогу. Набор весьма примечательный. В каждой машине, например, должно быть минимум 40 больших плиток настоящего немецкого шоколада. К этому следует добавить несколько банок газировки с повышенным содержанием кофеина. Если в пути вдруг потянет в сон, такая банка поможет продержаться до остановки на отдых.

Еще заходим в магазин Немецкого автомобильного клуба. Там продаются дорожные карты. Стоят они дорого, но есть хитрая лазейка. Для членов ADAC на полках лежат бесплатные карты. Они проще, не столь красочны, на них нет указания о всяких красотах природы и архитектурных памятниках, однако сами дороги, расстояние между населенными пунктами присутствуют, а большего нам и не надо. Карта члена ADAC у Сереги просрочена, но никто и не собирается проверять ее. Мы с умным видом набираем себе по стопке дорожных атласов и удаляемся. «Хорошего путешествия!» — кричит нам вдогонку продавец.

Теперь я могу колесить по дорогам Северной и Южной Германии, Северной Франции, Италии, Дании и даже Швейцарии. Зачем мне Италия, я пока не могу сказать, но вполне возможно, что пригодится. Соль вон тоже наши родители впрок закупали.

Только Польши нет. А ехать через нее не одну сотню километров.

Тогда я отправляюсь в университетскую библиотеку и отыскиваю на полках географические атласы. Фрау Хайнрих удивлена переменой моего вкуса — с Ауэрбаха на страны и дороги. Рассказываю ей о «польской» проблеме. Достойная дама задумывается, просит немного подождать, а затем приглашает меня к своему компьютеру. Да, да, у нее на столе стоит самый настоящий компьютер! Она стучит по клавиатуре — и на экране монитора появляется карта Польши.

— Такая вам подойдет? — спрашивает она.

— Vielen, vielen Dank! — говорю я.

Она распечатывает для меня карту на принтере. Потом, подумав еще, увеличивает ее размер, чтобы дороги и населенные пункты были побольше. И снова распечатывает.

— Вау! Сколько я должен за печать?

— Нисколько, — смеется фрау Хайнрих. — Вы и без того каждый раз оставляете деньги на ксероксе.

 

Я стою ночью у окна и смотрю на свою машину. 1974 год выпуска, 19 лет. Просто красотка, на три года меня младше. С экзотическим тюнингом и люком в крыше. С ума сойти!

Жаль, что особо не с кем поделиться своим восторгом. Немец, говорящий на ужасном диалекте, в последние дни постоянно отсутствует. Весна… То он дома, у родителей, то где-то зависает с друзьями, то учится с утра до позднего вечера. Если и появляется, то наше общение ограничивается вскользь брошенными фразами «привет» и «пока», хотя его диалект я уже понимаю. Мне, впрочем, так спокойнее. За пролетевшие месяцы мы совершенно не сблизились. Он смотрит на меня как на странную зверушку с Востока, я на него — как на редкостного зануду с ограниченным кругозором. Не кусаем друг друга, и то хорошо.

Общение сложилось только с нашими да с девчонками из Португалии. Кстати, к ним мы заходим попрощаться. Приносим с собой две бутылки красного вина, кексы. Трапезуем, сидя на широком подоконнике. Мария приглашает в гости в Лиссабон. Ана — в Порту. Мы их — в Воронеж. Милые наши подруги. Остальные — другие. Негры существуют в каком-то параллельном мире. Серега иногда ходит к ним в общагу покурить травку. Еще они постоянно тусуются на привокзальной площади. Какие-то свои мутки. Скорее всего, с той же наркотой. Японцы — шипят и мяукают, невозможно понять их эмоции. Передвигаются по городу небольшими группками, будто острова в океане. Француженки, предмет нашего тайного воздыхания, — чрезвычайно эмансипированные, оттого и кажутся заносчивыми и недружелюбными. В центре их мира «от шанель» — они сами. Делают только то, что им самим хочется. Вежливо улыбаются тебе, но при этом абсолютно неконтактные, холодные.

— Серега, мы вот обсуждаем их так зло, а вдруг? — спрашиваю я.

— Что «вдруг»?

— Вдруг это в нас обиженная гордость говорит? Они же красивые, мы бы хотели с ними чего-нибудь особенного, а не получается.

— Да фигня это, — машет он рукой, — я на них уже насмотрелся. Они на самом-то деле простые. К ним надо сразу с пачкой бабла подваливать, чтобы капризы исполнять. Эти «эмансипированные и равноправные» на самом деле еще те штучки. Тираны. Ты у них не в «партнерах» будешь, а в слугах. Вон как наш Нори.

Нори — это симпатичный японец из Токио, который учится на историческом. Один из немногих открытых и контактных азиатов, мы с ним дружим. Его семья на родине очень богата. Нори — официальный друг Франсуаз, самой красивой из француженок. Постоянно носит ее сумку, сопровождает в разные места и катает по окрестностям Галле на старенькой «хонде». Мы изредка пересекаемся на языковых курсах для иностранцев. Дал мне номер своего мобильного, зовет в гости в Токио. Человек, приятный в общении, но самурай — никакой.

Есть еще аборигены — дружелюбные, но тоже обитающие в параллельном измерении. У них другие интересы, другие хобби, другой юмор. Самая смешная шутка для них — это когда кто-нибудь пукает. Мой сосед с друзьями регулярно так шутит. Тусят с русскими только те немцы, которые хотя бы полгода отучились в России. Они заразились «русским» вирусом, и теперь им скучно с обычными бюргерами. Многие при этом уже женаты или замужем, обитают не в общаге, а в хороших квартирах, но все равно регулярно появляются у нас в гостях…

Я стою ночью у окна и пытаюсь разобраться в себе. Выходит, что я тут либо сломаюсь и позорно побегу за помощью в русское посольство, либо выживу. Родители, настоящие друзья, дом, родина — все за две с лишним тысячи километров от меня. Милые тетушки-библиотекарши позабудут обо мне через пару недель после того, как мы уедем. Антон, Серега, Вовка и другие — не друзья. Компаньоны на время, коллеги по делам, не более. Наша компания из трех человек на двух машинах — весьма своеобразное сообщество людей, в котором двое периодически пытаются с помощью временного союза использовать к своей выгоде третьего. Как далеко мы уедем — еще тот вопрос. Однако придется ехать, мосты сожжены, пути отрезаны. Билета на поезд у меня уже нет, денег тоже почти нет. Есть красные «жигули» под окном и русский дух покорителя Сибири… то есть покорителя незнакомых европейских пространств.

 

Несколько дней мы размышляем, где пересекать границу. Первый пункт ясен — это пограничный переход в Герлице. А вот дальше куда — на Брест или южнее, на Украину? Вовка за Брест. Накатанный путь, по которому он трижды гонял машины клиентам на заказ. Серега сомневается. В Бресте народу больше, погранцы злее и придирчивее.

— Герлиц относится к области компактного проживания сорбов, — говорю я.

— Сербов? — переспрашивает Серега.

— Сорбов, — поправляет его Вовка. — Темнота.

Для меня даже неожиданно, что юрист Вовка лучше историка Сереги знает эти мелочи.

— А это кто такие?

— Сербские лужичане, — говорю я. — Славянское население Германии.

— Что, такое есть? Они же тут все по-немецки говорят!

— Они на двух языках могут общаться. А еще в тех местах есть славный город Баутцен, в котором во времена ГДР существовала крутая тюрьма «штази». Туда всякие диссиденты попадали.

— Да ну, нафиг эту тюрьму, — мгновенно встревает Вовка-юрист. — Лучше севернее, через Брест.

— Нам по-любому через Герлиц ехать, — мстительно говорит Серега, желающий реабилитироваться за прошлый казус. — Учи географию: если севернее, так это вообще через Берлин, Франкфурт-на-Одере. Это же сумасшедший крюк!

— Да вы что? — удивляюсь я. — ГДР уже нет, и тюрьмы тоже.

— Тем более.

— Главное, Польшу проскочить быстро, а дальше легче будет, — говорит Серега. — Надо заправиться прямо перед границей и гнать без остановки.

— А я думал в Краков заехать, — говорю я.

— Зачем?!

— У меня там подруга живет. В гости.

Серега и Вовка выражают решительный протест: никаких «в гости»! Польская дорожная полиция хороша, когда ты с ней не встречаешься. Поэтому Польшу надо проскакивать как можно быстрее. Не искушать судьбу понапрасну.

В итоге я прокладываю на распечатанной карте приблизительный маршрут. Вырисовываю маркером по распечатке: Галле — Герлиц — Ковель. Вот три ключевых пункта нашего движения. А дальше уже родина.

 

Назначенный на общем совете день отъезда с самого начала не задался. Утром выяснилось, что Серега после ночной смены — никакой. Когда я заглянул к нему в комнату, он судорожно протирал глаза и пытался сказать что-то внятное. Получалось у него плохо.

— Мне надо еще поспать, хотя бы пару часиков, — взмолился он.

Пока он спал, я сходил в университет, чтобы попрощаться с теми, кого не застал днем ранее. Заглянул к начальнику международного отдела, у которого дважды бывал на его домашних вечеринках. Маркус когда-то учился в Воронеже, на химфаке, поэтому у него в душе теперь — неизбывная ностальгия по русским общаговским посиделкам. Ну а что — он молод, между тридцатью и сорока, весел, энергичен, отчего бы и не продолжить традицию. В Галле он регулярно собирает у себя дома только (!) русских студентов, сам готовит в духовом шкафу роскошнейшую запеканку из мяса и картофеля, выставляет гостям отличный шнапс, включает новейшую музыку. Разговаривать на этих вечеринках дозволяется только по-русски. Широкая душа Маркуса заставляет его даже оплачивать такси всем запозднившимся. «Это ведь я приглашал вас, — заявляет он с такой интонацией, что спорить невозможно. — И я буду платить. Сейчас подъедут две машины».

Меня Маркус спас от чудовищного насморка, подхваченного сразу же по приезде. То ли в поезде, то ли на холодном вокзале, то ли во время пешей прогулки в шесть утра от вокзала до университета я простудился, да так, что на день не хватало четырех носовых платков. Шеф международного отдела, послушав в течение пяти минут мое хлюпанье, покопался в ящике стола и вручил мне какие-то специальные леденцы. И — о чудо! — они помогли. Насморк прошел к вечеру того же дня, осталась только небывалая хриплость голоса. Хотя она даже пригодилась. Знакомые из Воронежа просили передать презент своим друзьям, живущим в Галле. Традиционную коробку конфет «Песни Кольцова» и какую-то безделушку. Выполняя их поручение, я незаметно протусовался с милой немецкой семьей чуть ли не полдня. И лишь при прощании они поняли, что я — русский. «Ну ладно, пока, я в общагу». — «Пока. А так ты где живешь?» — «Как где? В Воронеже». — «В Воронеже?!» — «Ну да. Я же русский». — «Вот смешно. А мы подумали, что ты немецкий студент, просто не из Галле». — «Что, правда?! А как же акцент и все такое?» — «Ну, что-то немного чувствовалось… Но мы подумали, что ты просто из другой земли». Такой диалог в дверях. А все потому, что я говорил неестественно хрипло.

Выйдя от Маркуса, я заглянул еще в пару кабинетов, набрал на память рекламных буклетиков, в изобилии валявшихся в коридорах универа, после чего направился в общагу.

Серега еще спал. Часы показывали первый час пополудни.

— Вставай, медведь, война пришел! — затарабанил я в его дверь. — Я готов к большому походу.

— Да погоди ты, — задумчиво и все еще сонно сказал он, открывая дверь. — Вовка пока не объявлялся.

— И сколько его ждать?

— Да хрен его знает. Обещал к обеду быть.

К обеду наш третий участник так и не пришел. Мы прождали его, в прямом смысле сидя на чемоданах, еще пару часов, после чего стало ясно, что отъезд откладывается.

— Вот кинуть бы этого длинного здесь, — с досадой сказал Серега и выругался. — Взбаламутил всех, а сам пропал.

Мы сходили в супермаркет и купили несколько бутылок француз­ского шампанского и хорошего немецкого вина. Если философски рассуждать, то ведь не все любят шоколад. Есть на дорогах и настоящие брутальные мужики, которые предпочитают спиртное, а не сладости.

Потом мы еще подумали и купили вина уже себе — на вечер, чтобы лучше спалось.

Нелепость ситуации состояла в том, что я успел выписаться из общаги. Уже три часа я находился в ней на нелегальном основании. Магнитный пропуск у меня забрали в службе размещения, я подписал бумагу о выезде, получил бумагу о том, что ко мне нет претензий, и… мои чемоданы по-прежнему стояли в комнате на «русском» этаже. Добрый хаусмайстер задумался и сказал:

— Арсений, ты должен сдать и ключ от комнаты тоже.

— В этом и беда. Мы рассчитывали уехать сегодня, а получается — из-за одного козла — что уедем только завтра.

— И ему негде ночевать, — вставил Серега.

Хаусмайстер мучительно искал выход. Немецкая любовь к порядку призывала его изъять у меня ключ немедленно. Человеколюбие нашептывало, что ключ изымать не надо. Хаусмайстер находился на распутье. Он даже порозовел немного от умственной дилеммы.

— Но ведь сегодня никто уже не будет заселяться в общежитие? — проникновенно спросил Серега.

— Не будет, — подтвердил хаусмайстер.

— Так это значит, что Арс может тихонько переночевать в своей комнате, а завтра утром оставить ключ в почтовом ящике на рецепции. Якобы он его еще сегодня туда бросил, а никто не проверил. А ты потом его заберешь.

— А сосед?

(Ну да, ну да, немцы любят друг на друга стучать при обнаружении непорядка. Ordnungmusssein!)

— Его сосед свалил к себе домой, он вообще не знает, что Арс уезжает. Не выдаст, — успокоил хаусмайстера Серега.

— Хорошо. Мне кажется, что так можно поступить, — облегченно сказал хаусмайстер. — Это решение.

— А чтобы все было по-честному, Арс сейчас сгоняет в «Альди» за пивом для тебя.

И я сгонял за пивом. Дружба народов восторжествовала, а комната осталась еще на ночь в моем распоряжении.

 

Когда я был маленьким, то всякий раз наблюдал, как перед дальней поездкой отец ложился спать раньше обычного. Уже в девять он отправлялся на боковую, чтобы потом, в пять или шесть утра, будить остальных путешественников. Выспаться перед дорогой — первое дело для водителя. Я по его примеру честно лег в постель в девять вечера, но сна не было ни в одном глазу. И даже выпитое вино не помогало. Всю ночь я то ложился, то вставал, ложился, вставал, ходил от кровати к окну, от окна к кровати, читал какой-то дурацкий иллюстрированный каталог, найденный на полке у соседа-химика, писал философские стихи, снова ходил, снова читал, просто стоял и смотрел на машину внизу… Сон не хотел дружить со мной.

Рассвет я встретил с нескрываемым облегчением. Взяв печенье, в шесть утра пошел будить Серегу.

Серега тоже не выспался. Он мрачно заварил чай и сказал:

— Если этот длинный не появится, придется к нему ехать.

— А где он живет, ты знаешь?

— Он сам где-то в Оппине, а немка его здешняя. Может быть, у нее сейчас зависает, посмотрим. Вот скотина, обещал вчера быть!

Мы начали переносить вещи. Потом я гордо уселся на водительское место и завел мотор. Серега тоже был готов. И мы поехали разыскивать нашего третьего.

Вовка действительно обнаружился в квартире своей немки. И самое удивительное — я знал эту девушку! Сандра некоторое время назад училась в Воронеже, на моем же факультете. Теперь, как выяснилось, она была герлфренд Длинного.

Вовка, если выразиться литературно, крепко напился вчера. Мы позвонили в дверь, замок щелкнул, и перед нами предстало существо с всклокоченными волосами и диким взглядом.

— Слышь, клоун, в честь чего ты так надрался? — спросил Серега.

— Отвяньте, потом расскажу, — буркнул он и стал собираться.

Сандра все это время лежала на кровати, недовольно отвернувшись от нас. Только когда Вовка стоял в дверях, она поднялась, чтобы попрощаться со мной. На сердечного «друга» только покосилась.

— Не хочет, чтобы я уезжал, — пояснил Вовка, когда мы спускались по лестнице. — Вот и устроила мне истерику. Пришлось сначала успокаивать, потом ублажать на месяц вперед, по ходу оба напились в хлам. Я на ногах не стоял, куда уж тут ехать?

— Только мы не знали, что делать, — сказал я. — Договаривались же…

— Ну, бабы такие, — примирительно встрял Серега. — Понапридумывают себе всякую хрень, а потом вываливают ее нам на голову и предлагают осмыслить и решить проблему. И все — в самый неподходящий момент.

— А если хрень назвать хренью?

— Сразу видно, что ты с бабой не жил, — ответил мне Вовка.

— Почему это не жил? — обиделся я. — Я даже женат был.

— Аха-ха! Был, был! — в голос заржали оба. — А теперь?

— Развелся.

— Вот сам и ответил.

На почве единодушного мужского возмущения против женской логики (ох уж эта фраза «я не хочу, чтобы ты ехал», произносимая аккурат перед отъездом!) мы простили Вовке его вопиющую необязательность.

Он забросил вещи в «шестерку», и мы наконец-то начали свой вояж. Серега вырулил на автобан и притопил в сторону польской границы, пытаясь наверстать упущенное время.

Что я чувствовал, сидя за рулем и имея впереди одну лишь неизвестность? Все сомнения отошли в сторону, сменившись абсолютным восторгом от происходящего. В последний раз я водил отцовские «жигули» едва ли не год назад, когда вместе с родителями ездил в Хохольский район на сбор картофеля. А теперь я превратился в главного водителя, не стесненного ничьими указаниями. Да еще на автобане, где в принципе отсутствует ограничение скорости.

Две русских машины встали в левую полосу и обгоняли все прочие, тащившиеся как черепахи. Лишь пару раз нам приходилось уступать дорогу еще более торопыжным «бмв» и «ауди». После этого мы вновь покидали тихоходный правый ряд и лихо неслись вперед, вызывая изумление у экономных немцев.

Близ Дрездена я пережил свой первый ужас за рулем. Дорога шла под уклон, педаль газа была утоплена в пол до предела, стрелка на спидометре выбралась к отметке 155 километров в час. Тогда-то я вдруг и почувствовал, что машина плавно заскользила к обочине! Осторожное движение рулем не произвело никакого эффекта. Я взлетал!

— Эй, эй, эй, ласточка, стой! Куда ты? — забормотал я.

Машина, не откликаясь на мое изумление, уплыла еще немного вправо. У меня под ложечкой засосало. Такого конца путешествия я не планировал.

Я убрал ногу с акселератора и взмолился Богу, чтобы посадка на асфальт произошла быстрее, чем этот асфальт закончится. Когда «жигули» сползли к самому краю проезжей части, резина наконец сцепилась с дорожным покрытием.

Я выдохнул. Уф! Теперь быстрее ста сорока — ни за что!

 

Обогнув с севера по дуге Дрезден, мы въезжаем в «страшный» Баутцен. На самом деле это милый тихий городок с населением не более сорока тысяч человек. Невысокие красочные дома и улицы, двуязычие вывесок и дорожных указателей. Баутцен, он же Будышин. Мы останавливаемся на небольшой площади, чтобы выпить по чашечке эспрессо и съесть по кусочку домашнего пирога. Я развлекаю своих компаньонов байками о тюрьме «штази», о местной падающей башне, ничуть не уступающей Пизанской, только менее раскрученной. Она вначале была деревянной, потом ее два раза сожгли во время войн (шведы и саксонцы), после чего дерево заменили на камень. И немного не рассчитали вес конструкции. Башня начала клониться вбок, и только в гэдээровские времена ей укрепили фундамент, остановив медленное падение.

Вообще, хорошо было бы погулять по городу, но Серега торопит. Тем не менее, мы застреваем на площади еще минут на двадцать. Вовка просит у меня мелочь, увидев невдалеке телефонную будку.

— Надо Сандре позвонить, — объясняет он.

— Ты же еще хотел фото сделать, — напоминает Серега.

— Да сделаю, вон там магазинчик есть, наверняка в нем фотокабина найдется, — машет он рукой. — Я мигом.

— Длинный забыл все, что можно, — смеется Серега.

— А зачем ему фото?

— На документы. В Германии более качественная печать, чем у нас.

Я не понимаю. Для чего столь сложная комбинация: везти фото три на четыре из Германии, чтобы сделать документы в России?

— Ого, все не так просто! — смеется Серега. — У Длинного проблемы с загранпаспортом, а ему нужно быстро вернуться. И он пойдет к людям, которые сделают ему левую ксиву. Или у тебя будет просить паспорт.

— У меня?! Зачем ему мой паспорт?

— Переклеит в твоем фотографию и в Германию въедет. А ты в случае чего просто скажешь, что свой потерял. Ты ведь не собираешься в ближайший год выезжать за границу?

— Вроде бы не собираюсь.

— Ну вот. Если спалится у погранцов, это чисто его проблемы. Если все ладно пройдет, то потом вернет тебе паспорт. Ну и компенсирует расходы на восстановление. Это же по-честному. Он тебе сейчас помогает, за рулем сидит, а ты ему потом поможешь.

Класс! И почему я об этом замысле узнаю только на самой границе да еще не от Вовки, а от Сереги? Двое против одного, наш классический расклад в компании…

— Ну ладно, — говорю я, — надо подумать над его предложением.

 

От Баутцена до Герлица — рукой подать. Минут за сорок мы доезжаем до польской границы. Останавливаемся у городского парка и устраиваем совет. В итоге рождается хитроумный вариант: вначале перегнать на ту сторону «шестерку» Сереги, посмотреть на настроение пограничников. У него и права есть, и документы на машину в полном порядке. Затем придет черед моей «копеечки» с люком в крыше.

Длинный с Серегой усаживаются в «шестерку» и уезжают туда, где развеваются флаги двух государств. К досмотровой зоне течет небольшой ручеек самых разнообразных автомобилей. Я пешком дохожу до шлагбаума и разглядываю происходящее. Здесь точно нет такого столпотворения, которое могло ожидать нас севернее, во Франкфурте. Офицеры Западной группы войск в Германии пересекают границу на своих автомобилях именно там. Большая их часть уже покинула Германию, сейчас, пожалуй, не встретить настоящих «боевых» колонн, но стояли бы мы на франкфуртской таможне все равно дольше.

С волшебной легкостью проезжают на польскую сторону автомобили с немецкими и австрийскими номерами. Этих вообще не проверяют. Что немецкие, что польские пограничники — все бросают одинаково небрежный взгляд в раскрытые документы, показанные через открытое окно водителем, после чего благодушно машут рукой: проезжай, не задерживай!

Во мне рождается чувство легкой обиды. Ну как же так? Эти поляки получили от Сталина Силезию и Восточную Пруссию, столько лет были в Организации Варшавского договора, были с нами в одном соцлагере, а тут…

Или же они и не были нашими друзьями? Да и вообще, что такое дружба в пределах Европы? Европа — это же одна большая коммуналка, в которой соседи то ссорятся, то мирятся, но и ссоры, и примирения проходят у них на удивление легко и без таких долгих последствий, как у нас, чуждых всем «азиатов». Это мы спустя полстолетия будем отмечать День Победы и вспоминать погибших. А они не парят себе мозги, улыбаются друг другу — и в итоге дружат против нас.

Серега возвращается спустя полтора часа.

— Все, перегнали, — говорит он, запыхавшись. — Вовка остался машину караулить. Заводи и аккуратненько вон туда поезжай.

Добираемся до уже знакомого мне шлагбаума. Немцам мы вообще неинтересны. Они даже в документы не смотрят. Русские валят к себе домой. И Бог с ними, в Германии спокойнее будет. Поляки более внимательны. Изучают наши паспорта. В отместку мы общаемся с ними исключительно на немецком. Они нам на польском, а мы им — на немецком. Когнитивный диссонанс у пограничников. Машина русская, а номера на ней — немецкие. Паспорта русские, а говорим — на немецком. Могли бы робко переспрашивать, что там они нам сказали, или типично по-русски мямлить и хихикать смущенно, будто дурни необразованные, а мы — уверенно, с ощущением своего достоинства. Да еще на языке новых старших братьев из Евросоюза, в который поляки теперь смотрят с вожделением! И наш немецкий язык куда лучше его польской версии.

Поляки возвращают нам паспорта и показывают, что теперь следует ехать на таможню. Она через сотню метров. Мы заезжаем на площадку, ставим там машину. Серега покидает меня, чтобы отогнать свою «шестерку» с пограничного перехода дальше в город. Згожелец, Польша. А я иду в небольшой домик, где выдают транзитные визы.

Удивительно, но у меня по-прежнему не спрашивают ни водитель­ские права, ни договор купли-продажи на машину. Только паспорт. Напряжение спадает. А то ведь услужливое воображение уже рисовало картину, как моя «копейка» застревает на государственной границе между Германией и Польшей, а я иду в Россию пешком, питаясь подаянием добрых людей.

Зато меня подстерегает другая, довольно неприятная неожиданность. За транзитную визу поляки просят что-то около одиннадцати марок, мелочь, но вот за временную дорожную страховку — почти сорок. Непредвиденный расход. Я мысленно подсчитываю оставшиеся деньги. До Воронежа должно хватить, но в обрез. Знал бы об этой дурацкой страховке, не накупал бы столько аудиокассет в Галле! Делать нечего, приходится платить.

С выданными бумажками возвращаюсь к машине, жду таможенника, который должен осмотреть машину и поставить штамп в транзитную визу. Солнышко светит, погода великолепная. Поразмыслив, я прихожу к выводу, что все неплохо складывается.

Ко мне приближается какой-то мужичок. Оценивающим взглядом смотрит на машину, на меня, потом говорит на русском, протягивая руку:

— Здорово, братуха!

— Здорово, — отвечаю я в тон.

— Какие дела?

— Нормальные. Таможенника жду. Ты тоже?

— Да не, я так тут. Товарищ вон ходит.

— А, понятно.

Мужичок мне не нравится. Прилипчивый.

— Как машина? Давно купил?

— Да нет, на днях.

— Хорошо бегает?

— Не жалуюсь.

— Елы-палы, и люк у нее есть! — в восхищении цокает языком мужичок. — Слышь, дай посидеть в ней, а?

— А блюдечко с золотой каемочкой тебе не дать? — настораживаюсь я.

— Да ты не кипишуй, — примирительно улыбается он. — Очень уж понравилась мне твоя тачка.

Я выжидающе молчу.

— Ты это, слышь, продай ее!

— Вот ты умный! А на чем я домой поеду?

— А куда тебе?

— В Россию.

— Ну, не знаю. На поезд билет возьми. Можем тебя до вокзала подбросить. Знаешь, где вокзал?

— Зачем мне вокзал, если я не продаю ее?

— Точно? Пока цену даю.

— Ну ты что, не понял меня? Не-про-дам.

— Дело твое, — меланхолично заявляет мужичок, — не хочешь продавать, так отдашь.

Он поворачивается и спокойно идет к выходу из таможенной зоны.

Кажется, я попал в неловкую ситуацию.

 

Появившийся таможенник просит открыть багажник. С некоторым изумлением взирает на три запасных колеса (еще одно не поместилось, и мы его запихнули в машину Сереги).

— Зачем пану столько?

— Дорога дальняя, — отшучиваюсь я.

— А куда пан едет?

— В Россию.

У таможенника пропадает всякий интерес ко мне. Он скучающе за­глядывает в салон, просит открыть капот — и на этом досмотр заканчивается. Поляк достает штемпель и ставит отметку в транзитную визу.

— А что, все тут спокойно? — спрашиваю я, пока он возится с бумагами.

— Тут спокойно, — философски отвечает он. «Тут» означает на таможне.

— А там? — и я показываю в сторону города. — А то ходят тут всякие.

— Так это же русские ходят, чего вам опасаться? — иронизирует таможенник.

Не в бровь, а в глаз. Теперь я очень хорошо понимаю, почему офицеры Западной группы войск собираются в целые кавалькады и едут с боевым оружием. Так сказать, для общения — не с врагами из НАТО, а с родимыми бандюками. Серега надеялся, что все поклонники гоп-стопа пасутся в районе Бреста, однако не угадал.

— К тебе подходили? — спрашиваю Серегу, когда тот возвращается.

— Кто подходил? — удивляется он.

Обрисовываю ему ситуацию. Странно даже: «шестерка» куда лучше, а привлекла внимание «копейка». Все из-за роскошного люка в крыше и расписного тюнинга на бортах. Да и водитель «копейки» не внушает опасений — типичный «ботаник» в очках. Грех не отжать авто.

— А Вовка где?

— В городе.

Таможенники намекают, что нам пора бы и место на парковке освобождать. Я сажусь за руль, Серега — справа на переднем сиденье. Делает на своем небритом лице страшное выражение абрека с Кавказа.

Аккуратно веду машину. Сто метров — и мы в Польше! Едем по усаженной деревьями небольшой аллее. Впереди кучкуются трое или четверо, среди которых тот самый мужичок. Он что-то говорит подельникам, и все они торопливо грузятся в запыленный «москвич», припаркованный на обочине.

Мне делается нехорошо, потому что «москвич» пристраивается сзади.

— Сможешь оторваться? — спрашивает Серега.

А что остается делать?

Пару улиц мы проезжаем спокойно, затем на меня находит вдохновенье. Я резко газую и пролетаю перекресток на мигающий зеленый. Видя, что преследователи устремились следом, не сбавляю скорость. Еще один перекресток, поворот с визгом шин, перекресток, безумный проскок на красный свет — и мы на улице с односторонним движением. Мы едем против этого движения. Улица, на наше счастье, почти пуста, лишь у водителей двух машин глаза лезут на лоб, когда мы еле расходимся встречными курсами.

Побелевший Серега, вцепившись в ручку над дверью, кричит мне:

— Тише, тише! Сбавляй скорость!

Я еще раз сворачиваю и паркуюсь в каком-то небольшом переулке так, чтобы машина не просматривалась с обеих сторон. Раскидистые придорожные кусты нам в помощь.

Начинаем истерически ржать.

— Ну а что, — говорю я сквозь смех, — я подумал, что лучше пусть за нами полиция увяжется, чем гангстеры.

— Ладно, стой здесь, — отвечает Серега, — я пойду Длинному скажу, где мы. Он рядом должен быть.

Через десять минут «шестерка» подъезжает к моему секретному убежищу и становится рядом. Мы держим совет в Филях.

Разобиженные бандюки несомненно станут караулить нас на выезде. И если в центре еще есть надежда на то, что все обойдется, не рискнут же они при всех нападать на нас, то где-нибудь за городом…

Ехать обратно в Германию, чтобы пересечь границу в другом месте? Так мы точно до Балтийского моря доберемся. Это не выход. К тому же Вовку в Германию просто не пустят.

— Кажется, я знаю, — говорит Серега. — В прошлом году, когда я «мерс» перегонял, случайно попал на какую-то левую дорогу. Ее на карте еще нет, но она точно строится. И тоже в направлении Болеславца. Грунтовка, но лучше сейчас по ней ехать.

Мы выжидаем еще с полчаса, чтобы бандитскому «москвичу» надоело крутиться по Згожелецу в поисках кинувшего его «ботаника». Выезжаем в большой мир. На каждом углу мерещатся засады. Вовка с Серегой в машине вдвоем, а я — один. Несмотря на теплынь, еду с закрытыми окнами, а под рукой лежит баллончик с перцовым газом. Заодно вспоминаю ударные связки, которыми герои боевиков отправляют недругов в нокаут.

Мифическая дорога на Болеславец действительно существует! На ней даже стоят знаки: дальше дорожные работы и тупик, проезда нет.

— На заборе тоже вон чего пишут, а там дрова лежат, — уверенно заявляет Серега. — Поехали! Даже хорошо, что начало заасфальтировали.

Километров пять мы пылим по пустынной дороге. Давно уже за полдень. Редкие местные жители с изумлением взглядывают на нас, когда мы останавливаемся и уточняем направление. Беседы на немецком сразу не ладятся. И кажется мне, что я догадываюсь о причине. Раньше ведь это был никакой не Згожелец, а все тот же немецкий Герлиц. Немцев депортировали, а эту часть, восточную, что за рекой, заселили пришлыми. И вот настают новые времена. Кто знает, что там с законами о реституции получится. Не придется ли отдавать прежним хозяевам дома, землю?

Перехожу на польский. Худо-бедно, но ранее изучал его и с подругой-полькой много общался. Аборигены смягчаются. Мы уже не так подозрительны для них. Пытаются сказать нам, что лучше вернуться и поехать по нормальному шоссе. Мы продолжаем пытать их насчет здешних мест. Существует ли впереди выезд на это самое болеславское шоссе? Именно впереди?

— Да, там есть выезд. Только дорога очень плохая.

— Ничего, мы проедем.

Местные смотрят на немецкие номера:

— Так вы кто? Русские?

— Русские.

— Тогда проедете.

Можно даже гордиться подобным признанием. Если перефразировать известное, то получится: «Жигули» грязи не боятся. Да и не особенная там грязь. Что мы, по грунтовке у себя в России не ездили?!

 

Мы проехали уже Болеславец и были на половине пути к Легнице, а это приблизительно семьдесят километров от границы с Германией, когда сзади появился полицейский «форд». Поравнявшись с нами, он врубил сирену, а затем через громкоговоритель приказал остановиться. За рулем был в тот момент Серега, я релаксировал рядом, слушая «ДДТ», а Вовка ехал в впереди в «шестерке».

— Это что такое, блин? — опешил Серега, но без раздумий принял вправо и остановился. Чуть поодаль встал и Вовка.

Из полицейской машины выскочили двое в серой форме и побежали к «шестерке», блокируя ее. Еще один, с автоматом в руках, замер в нескольких метрах от нас. Ствол был направлен на лобовое стекло «копейки». И лицо у полицейского не выражало радушия. Четвертый полицейский, по всей видимости, главный, держа руку на кобуре, приблизился к Сереге, который осторожно выбрался из машины. Не желая бросать его, я тоже вылез из салона. Дуло автомата незамедлительно сдвинулось к моему животу.

— Wasze dokumenty, panowie! — сурово произнес тот, что держал руку на кобуре.

— Конечно, конечно, — сказали мы по-немецки. — Документы в машине. Мы можем их взять?

По лицу спрашивавшего пробежало легкое удивление. Он кивнул, однако взял на прицел Серегу, когда тот полез в бардачок. Я не дергался. Серега вытащил наши паспорта и осторожно протянул полицейскому.

— Bitte sch n!

— Wi cjeste   Rosjaninem? — спросил офицер, изучив наши паспорта до последней страницы.

— Да, — сказали мы хором. И уже по-русски.

— A dok did  panowie?

— Домой, в Россию. Мы ведь студенты, учились в Германии, теперь возвращаемся к себе.

— OtwЛrz baga nik! — махнул рукой полицейский.

Мы пожали плечами. Я полез в карман за ключом. Ствол автомата снова переместился на меня. Очень неприятное ощущение, особенно когда ты видишь, что палец полицейского уже напрягся на спусковом крючке.

Достав ключ, я аккуратно переместился к багажнику. Открыл. Полицейские, не приближаясь, посмотрели внутрь. Снова удивились. Никаких гранатометов или трупов мы там не прятали.

— Я бы выразился, как в фильме, — негромко произнес Серега, — тут явно какая-то ошибка.

Главный полицейский услышал эти слова и неожиданно для нас сказал:

— Да я и сам вижу, что никакие вы не гангстеры.

— Гангстеры?! — вытаращили мы глаза. — Да мы студенты!

В доказательство сего Серега разулыбался со всей широтой своей кавказской души и полез на заднее сиденье. Там ведь у нас были складированы запасы настоящего немецкого шоколада. Серега извлек небольшую стопку в пятнадцать-двадцать плиток и радушно предложил в качестве презента полицейским.

Те замялись. Однако Серега настаивал.

— Настоящий немецкий шоколад! — со всей возможной убедительностью сказал он.

И полицейские сдались. Слово «настоящий» их подкупило. Шоколад перекочевал в их «форд».

— А чего вы за нами погнались? — спросил Серега главного.

И вот здесь мы услышали из уст полицейского совершенно невероятное объяснение. Оказывается, в отделение поступил анонимный звонок о том, что от границы в направлении Болеславца следует красная машина (подробное описание) с русскими гангстерами, которые очень опасны и так далее и тому подобное. Мою красную «копейку» заметили двадцать минут назад на одном из постов. И за нами сразу отрядили этот «форд». А дальше — мы сами были участниками происходящего.

— Я вижу, что вы не гангстеры! — успокоил нас офицер. — Счастливой дороги вам до России!

Они запрыгнули в свою машину и уехали.

— Как ты думаешь, кто позвонил в полицию? — спросили мы подошедшего к нам Вовку.

Вопрос был риторический. Разумеется, звонили реальные пацаны…

 

Во Вроцлаве я заблудился.

Мы поменялись машинами. Серега с Вовкой сели в «копейку», чтобы послушать музыку, а я поехал сзади на «шестерке». Вовка дремал на заднем сиденье, где он, несмотря на свой рост и кучу вещей, каким-то образом удобно размещался, а Серега, как обычно, гнал. «Эти полицей­ские — еще добрые, — сказал он, когда «форд» развернулся и покатил назад в Легнице, — мы от них шоколадками отделались. А могли бы и на деньги попасть».

В принципе, так удобно ехать. Впереди тот, кого называют «шкипером». Это его забота — разглядывать разные кочки и ямы на дороге. Едущий вторым всего лишь выдерживает дистанцию и повторяет траекторию ведущего. Особенно хорошо так в темное время суток.

Однако во Вроцлаве манера вождения Сереги поставила меня в очень неудобное положение. Он не стал тормозить перед светофором, проскочив на мигающий зеленый. А передо мной уже горел желтый, и перекресток был большим. Я остановился. Прошла минута, пока снова загорелся зеленый.

Несколько заволновавшись, я тронулся с места. Робко теплилась надежда, что где-нибудь я его догоню.

Надежда тихо умерла через пять минут. Улица, по которой я ехал, раздвоилась, подобно рогатке. Я выбрал правое ответвление и тут же понял, что ошибся. Дорога пошла в гору, сузилась и вообще перестала походить на транзитный путь через город.

Мне хватило ума быстро заехать на небольшую площадку возле какого-то сквера. Я заглушил двигатель и задумался. «Шкипер» умчался в светлые дали. Он «там». Я сижу «здесь» — и без водительских прав, и с чужой машиной. Мой загранпаспорт, как назло, остался лежать в бардачке моей «копейки», которая без меня удалялась на восток.

Я вылез и внимательно оглядел все окрестные столбы. Нет ли для полного счастья знака «остановка запрещена» или какого-нибудь «кирпича»? К счастью, запрещающих знаков не было.

Потом я отправился пешком назад, к развилке.

Надо купить карту, а потом выбираться самостоятельно. По карте выехать из города, а дальше, на дороге от Вроцлава до Олесницы, догонять «шестерку».

И я уже действительно отыскал киоск с газетами и прочей мелочью, и уже собирался вступить в переговоры с продавщицей, как вдруг заметил невдалеке… идущего пешком Серегу.

— Твою же мать! — сказал он. — Ты куда подевался?

— Да это ты куда так мчался? — возмутился я. — Мне из-за тебя на красный пролетать всякий раз?

— Черт, извини, — сказал он. — Я не обратил внимания, какой там свет горит. Думал, ты успеешь. Ты же знаешь, что я медленно не езжу!

— Ну, ты уж постарайся! — попросил я его. — Не тихоходом, конечно, но по уму рули.

— Ладно, где «шестерка»-то?

Я объяснил ему свой замысел.

— Да не нужна нам карта, — возразил он, — тут дальше только по прямой. Да и на какие деньги ты бы ее покупал?

Я хмыкнул. Вообще-то, он был прав. За рубли я бы вряд ли купил что-нибудь в Польше. И в то же время он был неправ. Я бы купил что угодно тут за дойчмарки.

Мы забрали «шестерку». Метров через шестьсот заметили припаркованную у заправки красную «копейку» и стоявшего возле нее Длинного. Ура! Воссоединение компаньонов произошло!

 

Теперь мы мчимся вперед без остановок. На выезде из Вроцлава залили полные баки бензина, отметив про себя, что в Польше он стал отчего-то в полтора раза дороже, и теперь наматываем километры. Три водителя на две машины. Периодически меняемся за рулем, пересаживаемся из «копейки» в «шестерку» и обратно, поочередно играем роль «шкипера».

Во время редких минут отдыха я отчего-то постоянно ссорюсь с Длинным. То ли он взъелся на меня из-за того, что я предложил ему оплатить очередную заправку, то ли из-за моей нерасторопности во Вроцлаве. Нудил, нудил, пока я не пошел в ответную атаку и не припомнил ему задерж­ку на день в Галле. Крыть было нечем, поэтому он решил пообсуждать мои водительские умения в целом. Я некоторое время молчал, затем спросил:

— Вовка, а ты в армии, наверное, сержантом был?

— Ну, был, — подтвердил он. — А ты к чему это?

— Да насмотрелся я на сержантов. Выносят мозг, выносят. В тебе это прямо профессиональное.

— А точно, Длинный, ты настоящий сержант! — засмеялся Серега, на этот раз объединяясь со мной против третьего.

— А сам-то кто? — хмуро поинтересовался Вовка у меня.

— Лейтенант противотанковой артиллерии, к вашему сведению. Так что игры «упал — отжался» затевать не советую.

— А сколько ты отжимаешься?

— Давай на спор, кто больше! — предложил я, но Вовка отказался, сказав, что все это глупости.

Вот так мы и едем, развлекая себя всеми возможными способами.

 

Мы в дороге уже больше двенадцати часов. Петркув-Трыбунальски, Томашув-Мазовецкий, Радом, Пулавы, Люблин… Скоро будет девятьсот километров от Галле.

Вечер стремительно превращается в ночь. Радио ловит польские станции, но подбор музыки на них не впечатляет. Я бы, конечно, послушал польскую речь ведущих, повспоминал бы немного детство с тогдашней дружбой народов, но Серега бурчит, что все это — чистый конкурс советской песни восьмидесятого года. Вовка, оказываясь рядом с магнитолой, сразу выключает радио. Единственное, на чем мы сходимся во вкусах, — Юрий Шевчук. Две его кассеты безостановочно сменяют друг друга — «Актриса Весна» и «Черный пес Петербург». В какой-то момент песни с абсолютной точностью врезаются в память. Можно крутить руль, смотреть на пустынную ночную дорогу перед собой и негромко подпевать: «Еду я на Родину…» Или еще: «Ты не один…»

Мы начинаем экономить топливо, поняв, что гонки на скорости за сто двадцать очень быстро опустошают бензобаки. Теперь вот надо дотянуть до Люблина. Красная лампочка уже не моргает, а зловеще горит. Радует, что трасса идет под уклон. Я разгоняюсь, затем глушу двигатель и просто качусь до тех пор, пока скорость не падает километров до сорока в час. Затем включаю четвертую передачу, отпускаю сцепление, машина едва заметно дергается и заводится. Снова аккуратно набираю скорость, снова глушу двигатель… Дорога совершенно пустынна. Для большей верности мы пускаем разделительную полосу между колес. Не важно, прерывистая она или сплошная: кто станет ловить нас ночью на загородной трассе, когда на три километра в обе стороны только наши огни!

На счастье, прямо перед Люблином обнаруживается работающая за­правка. Немецкие марки не вызывают отторжения у заправщика. Он лихо переводит их в злотые по слегка завышенному курсу. Ну а что? Пан может поехать в город, обменять валюту и вернуться. Да Бог с ним! Заправляемся, пьем кофе. Те бодрящие напитки, которые мы купили в Галле, уже подошли к концу.

Меняемся. Теперь Вовка едет на моей машине впереди в качестве ведущего. Его очередь слушать Шевчука. Серега за рулем в «шестерке», я рядом. Развлекаю его разговорами. Как-то само собой у нас выработалось четкое разделение обязанностей: когда оказываемся в городе, то водитель смотрит за дорогой и светофорами, а сидящий рядом, «штурман», называет ему все дорожные знаки, предупреждает о пешеходах… Одному за всем следить тяжеловато. А за городом «штурман» болтает обо всем на свете, не давая водителю уснуть.

Серега начинает клевать носом. Видя такое дело, начинаю тормошить его. Может быть, поменяемся за рулем? Как ни странно, у меня сон куда-то ушел, словно бы и не было долгой дороги.

— Ладно, ладно, — бурчит Серега, — вот доедем до Хелма, и там сядешь за руль. Осталось минут десять…

 

Въезд в Хелм представлял собой замечательно живописную улицу-аллею. Вокруг лежала теплая весенняя ночь, чернильную темноту пронзали фары наших машин, свет отражался от асфальта и падал на плотную стену деревьев по обеим сторонам. И аллея тянулась, тянулась, тянулась, пока деревья-стены вдруг не раздвинулись, не распахнулись веером, а мы не оказались на перекрестке с круговым движением.

Вовка успел вывернуть руль и ударить по тормозам. Я с ужасом наблюдал за тем, как моя красная «копейка», едва не встав на два левых колеса, все-таки с визгом вписалась в поворот. А мы-то летели вслед за ней на скорости сто двадцать километров в час. Утомленный Серега не сразу среагировал на стремительно приближавшийся перекресток. Вздрогнув, он крутнул было рулем, но тут же понял, что машина опрокинется. Тогда он поставил колеса прямо, утопил педаль тормоза в пол и заорал:

— Держись, ***!

И на полной скорости мы врубились в бордюр, ограждавший центральный круг. Меня потянуло куда-то вперед. Выставленная рука ушла в пустоту. Я больно треснулся головой о крышу салона и уже приготовился вынести этой же головой лобовое стекло, как вдруг натянувшийся ремень безопасности остановил мое движение. Машина после удара взлетела в воздух. Странно, что я успел еще подумать: перевернемся или нет? Однако мы не перевернулись, а, пролетев метров пятнадцать, грохнулись на траву прямо посередине круга.

Время почему-то замедлило свой бег. Казалось очень долгим и то, как я тер макушку и ощупывал шею — если бы не ремень, сломал бы однозначно, и то, как Серега потрясенно смотрел попеременно на меня и на приборную панель. Потом я подбирал с пола и снимал с передней панели разлетевшиеся вещи…

Наконец, Серега робко повернул ключ зажигания. Двигатель непривычно заскрежетал и… завелся!

— Давай, родная, давай потихоньку, — бормотал Серега.

Мы сползли на асфальт и замерли у края кольца. Мимо проехала моя «копейка» и встала перед нами на обочине. Мы вышли.

— Живы? — спросил Серега.

— Живы, — сказал я.

А Вовка посмотрел внимательно на центральный круг и сказал:

— Капец…

Мы тоже посмотрели. От центра круга прямо до нашей «шестерки» тянулся жирный масляный след. А через минуту масло потекло из-под машины.

— Поддон картера пробили, — констатировал Вовка, заглянул под машину.

Мы по очереди встали на четвереньки и пощупали круглую дырку в металле, через которую сочились остатки масла.

— Может, палкой какой заткнуть? — предложил Серега. — У нас ведь запасное масло есть.

— Я, конечно, понимаю, что ты в стрессе, — сказал Вовка, — но там давление такое, что любую твою палку вышибет. — Поддон менять надо. Или на буксир брать.

— Кстати, а что с колесом? — удивился Серега.

Левое колесо у «шестерки» стояло в неестественно вывернутом положении. Обод от удара о бордюр вогнулся внутрь сантиметров на восемь, камера в шине лопнула.

— И здесь не легче!

— Сейчас я посмотрю, — сказал я, — не зря же папа в ДОСААФе устройство автомобиля преподает.

Поддомкратив «шестерку», я снял колесо и принялся изучать шаровую опору. Дело было полный швах. Одна железяка выгнулась, другая вылетела из крепления… Хорошо еще, что у нас вообще не вырвало все к чертям собачьим при таком ударе! На ста двадцати да в бордюр…

Единственное, что я смог сделать, это поставить на место старого колеса запасное. Возникла хотя бы какая-то видимость ремонта.

Мы посмотрели на часы. Они показывали два ночи.

— Ладно, — сказал Серега. — Надо дожидаться утра, а там видно будет. Или сервис поищем, или придется до границы на буксире тянуть. Тут она совсем рядом, километров двадцать. А пока предлагаю подремать.

Я восхитился его кавказским оптимизмом и умением в любой непонятной ситуации ложиться спать.

Однако подремать нам не удалось.

Не прошло и двадцати минут, как возле пострадавшей «шестерки» остановилась полицейская машина, из которой вышли два человека в форме. Они с нескрываемым интересом посмотрели на выгнутое колесо, на черную лужу под машиной и постучали в стекло водителю. Серега, успевший отключиться, судорожно протер глаза и сказал по-русски:

— Опа, доброй ночи!

— Доброй ночи пану, — философски отозвались полицейские. — А что же пан припарковался прямо на перекрестке? Так нельзя.

И действительно, «копейка»-то стояла на обочине, а Серега об этом не подумал. И польская полиция оказалась тут как тут.

— Утром через перекресток поедет много людей, вы будете мешать им.

Мы стали рассказывать про аварию, про то, что машина обездвижена, что нам требуется помощь механика. Спросили, нет ли где поблизости сервиса, в котором чинят «жигули».

Полицейские почесали в затылке, но вспомнить такой сервис не смогли.

— Да что же это? Вы ближе к России, чем Германия, а техцентров для «жигулей» у вас нет! А в Германии они есть.

— То так, — согласились полицейские.

— Что же делать? — спросил Серега.

— Мы не знаем, что пану делать, — сказали полицейские. — Надо убрать машину с кольца. И заплатить штраф. Мы забираем у вас водительское удостоверение, получите его утром в участке.

— А сколько штраф? — спросили мы.

Нам назвали сумму в злотых и уехали, оставив напоследок адрес полицейского участка.

— Ты понял, почему Польшу надо проезжать как можно быстрее?

Часы показывали уже половину четвертого утра.

 

Утром Вовка отправился на разведку и обнаружил совсем рядом «Макдоналдс». Это пришлось весьма кстати, потому что голова в прямом смысле трещала после событий вчерашнего дня. Я ограничился кофе, не соблазнившись всемирной химической дрянью, но попутчики с удовольствием сожрали по роскошному гамбургеру. После этого Вовка традиционно остался охранять «шестерку», а Серега и я стали разыскивать полицейский участок.

Не успели мы и одной улицы проехать, как нас тормознул патруль. Мы даже обрадовались.

— Сейчас дорогу у них спросим! — сказал Серега.

Ну да, спросили. А они спросили у нас права. А права-то изъяты. О, ля, ля, что же это вы за такие подозрительные русские? Да ничуть не подозрительные мы. Мы очень хорошие, вот вас настоящим немецким шоколадом угостим. Спасибо, конечно, за шоколад, но откройте, пожалуйста, багажник!

Открыл я багажник. Полицейские снова насторожились.

— А почему это водитель управляет машиной, а багажник открывает пассажир? — спрашивает один.

— Нам так удобнее, — отвечаем мы, невинно глядя на них. Лучше не углубляться в детали.

Полицейские хмыкают и начинают изучать склад запасных колес и всяких пакетов в моей «копейке». Внимание их привлекает пятилитровая канистра с бензином.

— Что это?

— Бензин.

— Бензин нельзя провозить в пластмассовых канистрах, — торжествующе говорят полицейские. — За это предусмотрен штраф.

Какая была канистра, в такую и залили про запас. Вот досада!

После упорных переговоров сходимся на том, что штраф нам выписывать не будут. Стоимость снисхождения — десять немецких марок и четыре плитки немецкого шоколада.

Поляки доброжелательно козыряют нам и уезжают.

— А бензобак полон, — говорю я. — Не на землю же выливать!

— Уроды! — соглашается Серега.

Через пять минут мы натыкаемся на еще одну полицейскую машину с включенной мигалкой. Патрульный тут же машет жезлом и приказывает остановиться.

Все происходит по знакомому сценарию. Только на этот раз сразу просят открыть багажник. Что у нас в канистре?..

— Да, да, конечно, мы понимаем, бензин так провозить нельзя. Да, господин офицер, да, верно. Господин офицер, у нас к вам есть одно скромное предложение…

Мы вновь сторговываемся на десяти дойчмарках и четырех плитках настоящего немецкого шоколада.

— Ребята, вы там своим по рации скажите, что нас уже два раза оштрафовали! — с ехидством просит Серега.

— Кому сказать по рации? — делают непонимающее лицо поляки.

— Ну… вас же предупредили, что мы едем. Разве не так? Поимейте совесть! У нас марки остались только на штраф в участке.

— Нет, нет, что вы! — притворно удивляются полицейские. — Нас никто не предупреждал. Мы тут всегда стоим.

Ага, как же!

Наверное, Сереге все-таки удалось их пристыдить. Больше на пути к участку нас никто не пытается развести на вкусняшки с Запада.

Вызволить права Сереге удается за сорок минут. Вернувшись, он рассказывает, что пришлось побегать по этажам, немного поскандалить, но в итоге — двадцать пять марок и путь в Россию снова открыт.

— Даже квитанцию дали!

— А по какому курсу они приняли марки? — спрашиваю я.

— Не знаю. Думаю, что по выгодному.

Мы смеемся. Теперь надо решать, что делать с «шестеркой». Едем и обсуждаем варианты. На полдороги встречаем знакомых любителей шоколада. Серега вежливо кивает им и показывает квитанцию об оплате штрафа. Они кивают в ответ. Серега снова обзывает их уродами.

— Вот не будем выливать бензин из канистры, — говорит он. — Пусть подавятся нашим шоколадом.

Впрочем, больше в Хелме к нам никто не цепляется. Мы по максимуму разгружаем «шестерку», набивая вещи в мою «копейку». Затем прицепляем пострадавшую на буксирный трос. Впереди — Вовка и Серега, в «шестерке» за рулем я — как самый легкий.

С превеликой осторожностью трогаемся с места.

«Шестерка» едет! Ее немилосердно тянет влево, так что руль надо держать на пределе усилий, но все же ехать можно. Слава Богу, что дорога до границы относительно прямая, без резких поворотов. С черепашьей скоростью, стирая резину о крыло, но мы все-таки добираемся до перехода. Там я сигналю, чтобы ведущий остановился. Руки затекли, надо поменяться. Осталось чуть-чуть, но управлять «шестеркой» уже нет сил.

Вовка садится на мое место.

Доезжаем до плаката с надписью «Стой! Граница!»

Посмотреть на нас сбегаются все, кто может. Разглядывают скособоченное левое колесо, закатывают глаза, расспрашивают. Мы с гордостью рассказываем о достоинствах русского автопрома. На какой бы западной машине можно было влететь в высокий бордюр — сантиметров пятнадцать — и не только остаться в живых, но и поехать потом дальше? В целом мире нет машины лучше русских «жигулей»!

Таможенный и пограничный досмотр пройден, можно пересекать реку.

Наконец-то мы дома! Конечно, Украина — еще не Россия, но все равно тут проще и понятнее. Бывший СССР!

Завидев какое-то сельцо слева от шоссе, сворачиваем туда. Наш замысел — найти радушного хозяина, который бы согласился приютить у себя на время покалеченную «шестерку». Потом Серега вернется за ней.

В Старовойтово, так называется село, нас выслушивают, но не понимают. Пытаемся говорить на немецком, выходит еще хуже. Снова переходим на русский. Нам отвечают на каком-то диком и непонятном диалекте. Ткнувшись в один двор, во второй, в третий, мы никак не можем наладить контакт. А делать нечего, дальше тащить «шестерку» нет возможности. Лишь на северной окраине села нам внезапно улыбается удача. Хмурая баба в грязном платке, вышедшая из свинарника, немного понимает по-русски. Мы потом узнаем, что у нее дочь живет в Киеве, да и она сама пару раз выезжала в большой мир.

— Нам бы машину тут оставить, хозяйка. Можно у Вас во дворе?

— А що з машиною? Мене потім не вб’ють за неї?

— Нет, нет, что Вы! Просто поломалась. Мы через неделю вернемся за ней, механика привезем.

— Та я не знаю.

— Да Вы не думайте, мы вам денег заплатим!

— А скільки заплатите? — оживляется баба.

Мы проверяем наличность. Немного дойчмарок, очень немного. И еще у меня обнаруживается пятитысячная купюра российских рублей.

— Вот пять тысяч и дадим ей, — решает Серега. — Все равно на русские деньги тут ничего не купишь.

Серега имеет в виду автозаправки. Время лихое, бензиновый дефицит — страшенный. Нас на границе снова предупредили, чтобы мы въезжали на Украину с полными баками.

Пятитысячная купюра производит впечатление, и баба дает отмашку:

— Гаразд, хлопці, он тудиїї ставте! Збережемо, не хвилюйтеся!

Затащив во двор «шестерку», мы еще немного болтаем с хозяйкой. Устанавливаем контакт, так сказать. Дарим ей на прощанье плитку настоящего немецкого шоколада. Мне кажется, что шоколад производит даже большее впечатление на недоверчивую бабу, чем деньги. Уезжаем. Теперь душа Сереги спокойна.

 

Лишние запасные колеса мы оставили в «шестерке», часть своих вещей Серега бросил там же, тем не менее, в салоне стало тесновато. Особенно неудобно было Длинному.

Пропылив по грунтовке, мы снова выбрались на асфальт. Километрах в двадцати далее лежал Любомль. Там мы надеялись разыскать телефон, с которого можно дозвониться в Воронеж. Серега решил попросить своего брата Вартана, чтобы тот нашел ему механика, который бы сгонял на Украину и на месте починил шаровую.

На асфальте меня немного отпустило. Шутка ли — мы довольно благополучно выбрались из неслабой передряги! Я откинул спинку сиденья и погрузился в задумчиво-меланхоличное состояние. Была некая ирония в том, что именно проверенная «шестерка», на которую и документы были в полном порядке, попала в передрягу и застряла в никому не ведомом приграничном селе. Я-то ведь даже давление в шинах не проверил перед началом вояжа. Что взять с горе-водителя! А ничего — шуршит по асфальту, несет нас к родному дому расписная «копеечка» с люком в крыше…

Переговорный пункт в Любомле мы обнаружили довольно быстро. Отделение почтовой связи незатейливо располагалось на пересечении улиц Пушкина и Почтовой. Мы вошли внутрь небольшой пристройки к трехэтажному дому. Интерьер был типичным для советских времен, разве что на входе деревянные двери поменяли на пластиковые. Пластик уже кто-то старательно поцарапал. Перед единственным открытым окошечком стояла женщина, на стульях сидели трое парней. Заслышав русскую речь, они недобро напряглись, но ничего не сказали. Даже не ответили на вопрос: «Кто последний?»

— Кажется, нам тут не рады, — сказал я по-немецки.

— А что ты хотел? — также по-немецки негромко ответил Серега. — Тут Западная Украина. За русский язык можно и по голове огрести.

Женщина отошла от окошечка, и мы вопросительно взглянули на парней. Те махнули рукой: давайте, залетные, проходите вперед!

Мы вежливо кивнули и вступили в переговоры со служащей почты. Та изумилась нашей идее позвонить отсюда в Россию. Никак невозможно. Никак. А телеграф тут есть? Да бог его знает, где он есть! В Люблинец или Ковель надо вам ехать, там точно есть переговорный пункт.

Парни молчали, наблюдая нашу борьбу с судьбой.

— Не могу помочь, у нас нет переговорного пункта, — стояла на своем служащая.

Язык, на котором мы общались, состоял из как бы украинских слов, которые мы изобретали для лучшего понимания противоположной стороной, а также из как бы русских фраз, которые специально для нас изобретала почтальонша. Ни немецкого, ни английского она не знала и начинала явно злиться, когда кто-то использовал незнакомое ей выражение.

Наконец, меня осенило.

— Но ведь у вас есть просто телефон? — спросил я.

— Да, есть, — подтвердила она.

Телефон стоял рядом на столе.

— А если мы заплатим вам десять дойчмарок, чтобы позвонить? — спросил я. — Всего пара минут.

— Но как вы это сделаете? — изумилась почтальонша, переходя на почти понятный русский.

— Мы попробуем. А если не получится, то деньги просто останутся у вас, — сказал я.

Она секунду подумала и, взяв со стола телефон, протянула его нам в окошечко. А мы протянули ей купюру в десять марок.

Набрать код выхода на международные линии, потом код России и код Воронежа было пустяком. Серега напряженно ждал, снимет ли брат трубку. На его счастье, Вартан оказался дома. Они затараторили по-армянски, вызвав в головах у хмурых парубков легкий культурный шок.

Происходящее было до того увлекательным, что служащая почты вслушивалась в музыку армянской речи минут пять. Наконец она замахала руками, требуя положить трубку. Серега мило улыбнулся и вернул ей телефон.

— Данке шен! — сказали мы женщине. — Дзенькуем, пани! Благодарствуем сердечно! Арривидерчи!

И пока никто не опомнился, мы сели в «копейку» и укатили прочь.

 

Рядом с водителем хорошо думается. Серега вновь дремлет на заднем сиденье, соорудив себе из всякой всячины некое подобие гнезда. Завидую людям, умеющим отключаться в любой ситуации. Сам я спокойный человек, но в дороге спать не умею. Закрыть глаза, поразмышлять о том, о сем — да, но вот чтобы совсем отдаться во власть Морфея — не выходит.

Думаю о том, как по-разному мы водим машину. Серега — отъявленный гонщик. Вовка — быстр в решениях, но более разумен. Я как водитель — даже не знаю. Длинный меня критикует за излишнюю осторожность. Ха, видел бы он мое ралли в Згожелеце!

Дело в том, что я искренне не понимаю, для чего нужно разгоняться, чтобы тут же тормозить перед препятствием? Это на немецких автобанах удобно мчать в светлое будущее. А вот уже в Польше все иначе: дорожное покрытие осталось хорошим, машину не трясет и не болтает, однако в вечернее время из придорожных кустов на проезжую часть регулярно выпадают какие-то пьяные люди. А как только въехали на Украину, к пьяным прибавились непредсказуемые славянские ямы и колдобины, когда ты просто пугаешься за свою жизнь. И зачем же тут гнать? И куда?

Вот уже и Ковель. Он чуть в стороне, слева от трассы. Старинный город, древнее Воронежа. Интересно было бы туда заглянуть, но Серега и Вовка противятся этому. Их идея все та же — побыстрее проскочить здешние дороги. Может быть, они и правы. На что смотреть в Ковеле? Обычное депрессивное «мiсто» в здешней глухомани. В Любомле мы столкнулись на почте с местным культурным бомондом. Не факт, что в Ковеле эти «западэнцы» окажутся более радушными.

Так что мы летим вперед, никуда не сворачивая и не заезжая.

И тут перед мостом через какую-то речушку, на дорогу выплывает здоровенная пестрая корова…

 

— ***, пип, пип, пип! — кричит Вовка, съезжая на обочину.

Мы едва не сбиваем растяпу-пастуха, который бежит за коровой, пытаясь поймать ее. Слава Богу, он отпрыгивает в сторону.

Колеса «копейки» беспомощно скользят по траве, на которой еще не высохла утренняя роса. Вовка прибавляет газу, пытаясь вернуться на асфальт, но машину все равно несет прямо. Она же заднеприводная. А под колесами — склон, заросший влажной травой, и прямо перед нами — какой-то арык. И машина съезжает точнехонько в этот арык…

 

Мою шею вновь спасает пристегнутый ремень безопасности. В прямом смысле. «Копейка» летит вниз, я лечу вперед — снова рукам не на что опереться, головой бьюсь о верх лобового стекла.

Время опять странно растягивается. Я успеваю посмотреть на вцепившегося в руль Длинного с выпученными глазами. Думаю о том, что ему хорошо — есть за что держаться. И том, что у него прикольный взгляд. Вся заносчивость в мгновенье испарилась куда-то, теперь он просто испуган. Еще я думаю о том, что разбить вторую машину за неполные сто километров — это достижение. Если бы у нас была третья, доехала бы она до Воронежа? И самое забавное в том, что в обоих случаях за рулем сидят водители куда опытнее меня. А я, любитель из любителей, человек без водительских прав, всякий раз оказываюсь на пассажирском сиденье. И даже бываю пристегнут, в отличие от уверенных в себе профи.

А еще думаю о том, что ширина арыка, в который мы неуклонно съезжаем, невелика. Отвесные бетонные стенки этого дурацкого канала рядом с мостом все ближе. И если мы свалимся в него, то — вот черт! — даже не сможем открыть двери из-за узости пространства. Грохнемся в грязную воду, вода заполнит салон, и мы захлебнемся. И на ходу не выпрыгнешь, потому что я вишу в неудобном положении, удерживаемый только ремнем, обе руки ушли в пустоту над «торпедой». Как-то вывернуться, отстегнуться, распахнуть дверь и вывалиться на траву — из области фантастики. Впрочем, и Длинного не слабо притиснуло к рулю, он аж покраснел.

Под передними колесами «копейки» появляется бурлящая вода. Еще чуть-чуть и…

Мы бьемся о склон и замираем в безумном положении. Представьте себя сидящим в автомобиле где-нибудь на парковке у супермаркета. Затем поднимите багажник на половину прямого угла, после чего наклоните машину вправо на те же сорок пять градусов. Вот так в полной тишине мы и висим над бегущим потоком.

— А, что, где мы? — из вороха вещей, перемешавшихся на заднем сиденье, появляется заспанная морда Сереги. Он трет глаза и пытается сесть поудобнее.

Мы в ужасе машем руками, умоляя его не шевелиться. Он испуганно замирает.

Осматриваемся.

Надо выбираться из машины, пока не рухнули в поток. Но как это сделать? Если я открою свою дверь справа, на которой, в сущности, сейчас лежу, то вывалюсь прямо в воду под собой. Вовке вообще придется лезть по левому борту «копейки». Раскачает машину и…

Единственный путь — левая задняя дверь. С замиранием прислушиваясь к скрипам и шорохам под днищем, мы с легкостью цирковых гимнастов перетекаем с передних сидений на заднее. Оттуда — на краешек склона под ногами.

«Копейка» висит между берегами, с одной стороны каким-то чудом зацепившись за склон бампером, а с другой — опираясь на багажник.

В этот момент я вспоминаю про пастуха. В ярости устремляюсь вверх по склону. Злосчастная корова мирно пощипывает травку, будто и не бегала перед машинами две минуты назад. А пастух, серый деревенский мужичонка, в ужасе смотрит на нас, живых.

— Сволочь, не мог за своей рогатой тварью уследить?! — отчего-то очень литературно ору я на него.

— Так я її до дому гнав, — оправдывается испуганно мужичок. — Вона втекла, трохи не догледів…

— Ах ты ж, гад! — продолжаю орать я, сжимая кулаки. — Мы могли вообще ее на хрен сбить! И тебя могли сбить! Дебил!

Я готов прибить и его, и эту корову. Жаль, что я не бандит и в бардачке у меня не лежит левый ТТ.

Судорожно вытаскиваю из кармана газовый баллончик — и в этот момент меня отпускает. Представляю, как я подбегаю к несчастной буренке и начинаю прыскать ей в морду перцем. Картина кажется мне настолько нелепой, что я машу рукой на пастуха и сажусь на обочину. Бог с ними!

К нам подходят местные. Перекидываются репликами с пастухом, с Длинным, который живописует произошедшее, спускаются взглянуть на повисшую меж берегов «копейку».

— Яка красива машина! — говорят уважительно.

— Была, — мрачно отвечаю я им. — Если этот хмырь мне деньги за нее отдаст, то все нормально.

Заслышав про деньги, пастух исчезает вместе с коровой. Рогатая тварь показывает нам свой зад, невозмутимо помахивая хвостом.

— Та ти не бійся. Він через три будинки живе. Ось там, — показывают мужики.

Быстро они сдали товарища. Я-то думал, что на подмогу к нему пришли, а они тут же открестились. Его проблемы — не их. Наверное, в обещанных карах мужику и его корове я был очень убедителен.

— Ну что, надо вытаскивать ее, — говорит Вовка.

— На хрена ты гнал так? — переключаюсь я на него.

— Чо?

— Да ничо! Знак видел? Сорок километров, населенный пункт, а ты летел под семьдесят.

— Ну и?

— ***! Что бы не затормозить? Прошла бы эта корова, и мы бы спокойно проехали. Автогонщик хренов…

Длинный в обиде.

— Да если бы я в нее затормозил, нам бы на капот полтонны мяса упало! Тогда бы вообще каюк был!

— Какие полтонны? Куда упало? Гнать не надо было! Нормально надо ездить, и не будет проблем.

— Ты самый умный?

— Да не глупей тебя!

Длинный, конечно, длинный, но я тоже в спортзале ногами махал на уровне его подбородка. Видал я этих сержантов. Бычимся друг на друга, но до драки дело не доходит, вмешивается Серега.

— Хорош, оба! — говорит он, вклиниваясь между нами. — Нам еще ехать вместе. Давайте думать.

— Да я вообще за руль не сяду больше, — бурчит Вовка. — Посмотрим, как он без прав поедет!

— Да не вопрос, — говорю в ответ. — Можешь прямо отсюда пешком идти до Воронежа!

— Успокойтесь! — снова вступает Серега. — Чем собачиться, лучше думайте, что делать.

Позабытые нами местные мужики вдруг подают голос.

— Так витягувати треба. Можна трактором підчепити і смикнути. Тільки трактористу налити добре б.

— Вытягивать? — спрашиваю я.

— Так, підчепити і тягнути, — подтверждают они.

Мне эта идея не нравится. Если мы потянем машину за крюк под багажником, то она ударится днищем о бетонный край этого дурацкого арыка. И что потом с ней станется?

— Тут кран нужен. Чтобы поднять ее вверх и потом на землю поставить на ровном месте.

— Мужики, есть кран? — спрашивает Серега.

— Есть, только не у нас.

— А где?

— Там, в Городільце, вахтовики з Уренгоя працюють. У них великий кран є.

Городилец — какое-то место южнее по реке (или по каналу этому, не разберешь). И там наши, из России. Не откажут же в помощи?

Отправляемся на поиски крана с Серегой. Длинный принципиально не хочет принимать участие в этом. Мол, моя машина, мне с ней и заниматься любовью.

Солнце уже в зените, палит немилосердно. Бедный шоколад в салоне! Плитки на ощупь напоминают желе. Да и бутылки с французским шампанским где-то под сиденьями — не взорвутся ли?

До мифических вахтовиков мы маршируем сначала по полю, затем по неширокой улице с серыми частными домами и редкими полуразрушенными остановками. Наконец, километра через четыре, обнаруживаем стоящий на берегу реки — это точно река! — одинокий кран. В кабине никого нет.

Мы сидим в тени у переднего колеса, стараясь не заснуть. Усталость, жара действуют угнетающе. Серега похрапывает, я периодически тоже отключаюсь на десять-двадцать секунд.

— О, гости дорогие! — выводит нас из параллельной реальности чей-то веселый и немного нетрезвый голос.

Рядом с кабиной возникают два мужика с пустой бутылкой и остатками еды в авоське. Крановщики. Гуляли у реки во время обеденного перерыва.

В процессе переговоров выясняется: вытащить краном машину, конечно, можно, но для этого требуется разрешение бригадира.

Бригадира мы находим в строительном вагончике неподалеку. Снова рассказываем свою печальную историю. Бригадир, суровый сибиряк со специфическим юмором, готов пойти нам навстречу. Конечно, он рискует, потому что в ближайшие два часа может приехать комиссия из России, и если она обнаружит, что кран используется не по назначению, а основная работа стоит…

— Да ведь она у вас и так стоит, — замечает Серега. — Кран на берегу торчит, мужики дурака валяют.

— Так плиты не завезли, — соглашается бригадир, — вот и стоим.

Сговариваемся на сумме в две тысячи русских рублей и бутылке французского шампанского. Ну и шоколадки, конечно. Их вручаем бригадиру сразу.

— Да что я, ребенок какой! — удивляется главный.

— Так это же настоящий немецкий шоколад! — восклицаем мы.

Бригадир рассматривает подарок и проникается важностью момента. Да, это вам не эрзац, которым заполнены дешманские магазинчики в округе.

— Ну, ладно, ребята, поможем вам, — говорит он. — Скажите крановщику, что я разрешил!

После трехчасовых скитаний мы возвращаемся к злосчастному мосту через реку, где дожидается спасения моя красная «копейка» с волшебным люком в крыше.

То есть дожидалась.

К нашему величайшему удивлению, мы не обнаруживаем на том месте ничего. Машина словно испарилась.

— Она же не могла упасть в воду и уплыть? — размышляет вслух Серега.

Спускаюсь к самой воде. Ничего.

— Слушай, так Длинного тоже нет! — вдруг осознает Серега.

— Может, пока мы ходили, его здесь убили уже?

— Ага, скотопас с подмогой вернулся, замочил и уже закопал. А машину успел продать новому хозяину.

И в этот момент из-за холма на противоположной стороне канала появляется сам Длинный. Вместе с ним какой-то пьяненький мужик.

— Хозяин! — радостно кричит мужик. — А мы твою машину вытащили! Налить бы надо…

Мы переезжаем на другой берег. Там на луговом раздолье гордо стоит трактор «Беларусь». И моя красная «копейка», возле которой происходит народное гулянье. Люди очень радуются моему появлению. Они машут руками, подмигивают и гордо бьют себя в грудь.

Подойдя к машине, я замечаю, что возле левой двери валяется уже выпитая бутылка. Роскошнейший рейнвейн почил в луженых желудках местных алкашей.

— Слышь, братуха, — говорит один, — спасибо тебе за вино! Надо бы и на дорожку выпить. Угостишь? Мы тут старались, вытаскивали…

— Чем вытаскивали? — спрашивает Серега. — Вот этим?

— Микола трактор пригнав. На трос підчепили і смикнули, — вступает в беседу другой.

— Так, мій трактор. А чого чекати? — подтверждает Микола.

Вовка тоже подает голос.

— Вы бы еще до вечера ходили! Я заколебался вас ждать.

— Слышь ты, сообразительный, — завожусь я, — а если бы ты ее утопил?

— Так ведь все нормально, — презрительно пожимает он плечами.

Серега шепчет:

— Проставься этим клоунам и поехали! Иначе мы тут застрянем.

Вручаю местным спиртное и поворачиваюсь к вахтовикам из Уренгоя. Крановщики разочарованы.

— И вам, мужики, благодарствую! — говорю я им. — Вот шампан­ское, шоколадки. А мы поехали.

— А не заплатите? — робко интересуется один.

— За что? — не понимает Серега. — Вам даже тросы разматывать не пришлось. А шампанское хорошее, французское! Тут такого нет.

— Да это мы так, — улыбаются они. — Хорошей дороги вам!

И пока местные заняты распитием подаренной им немецкой водки (химия, дрянь редкостная, хотя бутылка — очень красивая), мы быстренько пересортировываем по салону и багажнику перемешанные вещи, запрыгиваем внутрь и укатываем. Пить с местными в наши планы не входит.

Удивительно, но «копейка» почти не пострадала от падения с откоса. Лишь на правом переднем крыле появилась едва заметная вмятинка, которую можно выправить, даже не отгоняя машину в автосервис. В очередной раз я испытываю гордость за продукцию отечественного автопрома.

 

А ведь нас не обманывали, советуя хорошенько подумать при выборе украинского маршрута. Все автозаправки, попадающиеся нам по пути, стоят закрытыми. На красную «копейку», летящую по пустынным дорогам, окрестный люд взирает как на призрак, вынырнувший непонятным образом из прошлой, благополучной жизни. Немецкие номера внушают уважение. По дорогам ныне раскатывают только бандиты, полицейские да такие вот залетные, у которых деньжата водятся. Главный вопрос, который волнует нас, — насколько еще хватит бензина. Лампочка на приборной панели загорается километров через двести после Ковеля. И горит, горит, горит…

Меня не пугает этот красный огонек. После падения в арык я уже и не знаю, что еще может произойти, чтобы мы не доехали до России. На радостях мы, наверное, час вспоминаем в подробностях случившееся: и непонимающее выражение на лице Сереги, проснувшегося на заднем сиденье от того, что его попа оказалась выше головы; и наше с Вовкой трепетное передвижение — упаси Боже раскачать машину! — со своих мест к спасительному окну в задней двери; и живописных аборигенов западной Волыни, то ли злых, то ли добрых, то ли недоверчивых, то ли наивно-простодушных… Смех снимает напряжение. И я теперь не так злюсь на занудные поучения бывшего сержанта, и сам Длинный расстается с идеей гордо покинуть наш экипаж и добираться до Воронежа на автобусе.

Даже неудачная попытка купить бензин с рук не выбивает нас из равновесия. На одной заправке мы замечаем некоторое оживление. Люди бурно жестикулируют, ходят взад-вперед. Даже какой-то мотоцикл стоит. Останавливаемся в надежде, что в цистернах (совершенно случайно) есть хоть что-то…

Мужики, которые своей веселостью ввели нас в заблуждение, так же задорно машут руками: да откуда тут взяться бензину? Вот в столице есть, наверное, а тут уже два месяца как сухо.

— А как же у вас посевная, сбор урожая? — спрашивает Длинный. — На лошадях пашете, как при дедушке Ленине?

Мужики переглядываются.

— Слышь, Петро, так у тебя вроде в колхозной «буханке» трохи есть бензину? — изрекает один.

— Ну есть, — соглашается Петро.

— Так продай хлопцам! Они марками заплатят, а тебя все равно председатель завтра заправлять собирался.

Комбинация кажется всем переговорщикам весьма симпатичной.

Петро отправляется в деревню, которая раскинулась в километре от трассы. Мы ползем за ним по местным буеракам. Первая передача, вторая, первая, вторая… Петро шагает по пыльной проселочной дороге неторопливо, наслаждаясь теплым послеполуденным солнцем. Возле первого дома он останавливается и беседует с бабкой, выглянувшей из-за плетня. Та указывает ему рукой куда-то влево. Мы сворачиваем влево и проезжаем еще с десяток домов. Затем пережидаем сложные переговоры Петро со своим кумом. Переезжаем на соседнюю улицу. Ждем.

Наконец, Петро подходит к машине.

— Вы это, извиняйте меня. Кум должен сейчас подъехать на мопеде. Он в канистре привезет бензин. А вы точно марками заплатите? Может, авансик?

— Вот когда бензин увидим, тогда и заплатим, — ухмыляется Серега.

Петро кивает и идет пообщаться с молодухой, появившейся возле соседнего дома. Они некоторое время беседуют, стоя перед калиткой, затем Петро подмигивает нам и заходит вместе со знакомой в дом.

Мы ждем еще полчаса. Ни Петра, ни молодухи, ни мифического кума.

— Да чтоб ему пусто было! — с досадой говорит Серега. — Круто они нас развели! Зря только лишние километры намотали по этим ухабам.

Бросаем Петра и уезжаем.

Двигатель начинает чихать, когда мы оказываемся в окрестностях Коростеня. Нам еще хватает запаса хода, чтобы взобраться на гору, и вот там-то мы встаем намертво. Цари горы! Видимость — на несколько километров в обе стороны при нашем полном одиночестве на трассе.

— Ну что, открывай багажник! — говорит Серега. — И капот.

— Зачем? — недоумеваю я.

— И бумагу давай с ручкой. Я видел, у тебя в бардачке лежит.

Мы большими буквами пишем на бумаге слово «бензин». И клеим листы на капот и крышку багажника. Вдруг повезет и кто-нибудь поделится с нами топливом!

— Только бы на бандюков не нарваться, — поджимает губы Серега. — Тогда машины лишимся.

— Да не, не нарвемся, — возражает Вовка. — Бандюки в Киеве сидят, тут им делать нечего.

— Ага, а кто кум у этого Петра, ты не спрашивал?

— Надеюсь, что не бандюк.

— То-то и оно…

За час мимо нас проезжают целых три легковушки. Они даже не сбрасывают скорость, как мы ни машем им. Наверное, тоже боятся рэкета. Серега, развлекаясь, достал два полотенца, из одного свернул себе подобие чалмы на голову, второе держит в руке как флаг. Так он заметнее. Впрочем, маскарад не очень помогает. Зрителей нет. Можно спокойно лечь посреди дороги, никто тебя не переедет.

От нечего делать травим анекдоты. Вспоминаем все подряд: и армейские, и про Штирлица, и про русских, американцев и французов… Когда запасы остроумия истощаются, начинаем перемывать косточки знакомым в Галле. Затем доедаем остатки припасов. Время тянется подобно нелепому сну под утро. Проснуться бы…

— О, смотрите! — кричит Вовка и показывает на дальний пригорок.

Со стороны Киева едет какая-то большая машина. Когда она приближается, мы ликуем: это даже не просто грузовик, это целый бензовоз! Три шимпанзе исполняют ликующий танец обретения новой вселенной. Показываем знаками водителю, чтобы тот остановился.

Скорее всего, именно немецкие номера на «копейке» внушают доверие к нам. Латинский шрифт наводит на возможность подзаработать.

— Дружище, выручай! — со всей кавказской обаятельностью подступает к водителю Серега. — Встали тут намертво. Продай бензинчику!

Шофер облизывает губы. Он согласен вступить с нами в товарно-денежные отношения, однако его что-то очень беспокоит. Он то и дело озирается по сторонам.

— Ребята, да я не против, только давайте в лесок съедем! Там и договоримся.

— Чудак-человек! Да у нас вообще машина сухая, не заведется.

— Ай, ай, ай… А если толкнуть?

Мы в изумлении.

— Друг, ты предлагаешь толкать машину двести метров до той посалки?

— Да вы поймите меня, — объясняет шофер, — если спалят за левой продажей, так уволят тут же. Безо всякого. У нас уже трое погорели.

— А что же продаешь тогда?

— Так зарплата копеечная! На эти гривны-карбованцы, мать их, ничего не купишь! Семью кормить надо.

— А мы дойчмарками заплатим, — проникновенно продолжаю я мысль Сереги. — Марка — литр.

Водитель бензовоза сдается.

— Да не бойся, — убеждает его Серега, — никто тебя не поймает. Тут все видно. И никто не ездит. Сколько мы уж с тобой балакаем, а никого.

— Только это, парни, у меня бензин-то не автомобильный, — вдруг заявляет шофер. — Я не знаю даже, как быть.

— А что за бензин? Для самолетов? — смеюсь я.

Шофер неожиданно подтверждает:

— Сто пятнадцатый, авиационный. Я ж на аэродром сейчас еду.

Хм, этого мы не предполагали.

— А может, все-таки залить? — спрашивает Вовка.

— Да ну нафиг! — возражает Серега. — Мотор взорвется.

Шофер кажется опечаленным. И тут мне приходит в голову совершенно дикая идея.

— А твой ГАЗ на каком ездит?

— На семьдесят шестом, — отвечает водитель.

— Давай так: ты наливаешь нам сначала авиационного, а потом мы к нему добавляем топливо из твоего бака. Сто пятнадцатый и семьдесят шестой перемешаются, и выйдет примерно девяностый.

Так и поступаем. Затем мы дружно ухватываем «копейку» за багажник и принимаемся раскачивать ее вверх-вниз. В бензобаке весело плещется живительная влага для двигателя, топливо перемешивается с топливом. Шофер восхищается нашей сообразительностью. Он радостно прячет дойчмарки в нагрудный карман и, заторопившись, быстренько уезжает на свой аэродром. И вовремя, потому что на горизонте появился еще кто-то. Возможно, тут действительно ведется скрытое патрулирование.

Мы смотрим друг на друга.

— Заводи, хозяин! — говорит Серега.

Я сажусь за руль, вставляю ключ в замок зажигания, поворачиваю. Несколько секунд стартер крутит впустую, но затем первые пары бензиновой смеси попадают туда, куда нужно. Мотор заводится! Теперь снова в путь!

 

В моей голове перемешались день, ночь, Германия, Польша, Украина. Еще бы! Вначале выдалась ночь с недосыпом, после нее — совсем бессонная ночь, затем суматошный день, еще одна ночь в крапинку, опять безумный день, а теперь мы мчали под вечер в направлении Киева и совершенно не представляли себе, где мы остановимся на ночевку, остановимся ли вообще и сколько километров осталось до российской границы. Иногда я пытался мысленно восстановить последовательность тех или иных событий, разговоров, городов, пейзажей, но получалось неважно.

Ближе к украинской столице на приборной панели опять начала помаргивать красная лампочка.

— Что-то быстро, — удивился Серега, — только ведь заправились.

Я подумал и сказал:

— А ведь он нам не двадцать литров налил. Литра три-четыре зажал.

— Как так? — удивился Серега.

— Да вот так. Плохо следили. Надо было на пять марок меньше давать.

— Да ладно, семью свою порадует.

— Ну да, не гнаться же за ним с калькулятором в руках.

Впрочем, адская смесь авиационного и обычного бензина машине пришлась по вкусу. Полностью груженая «копейка» даже в затяжной подъем взлетала на пятой передаче, в крайнем случае, достаточно было переключиться на четвертую. А уж как она набирала скорость при разгоне! Мы ощущали себя гонщиками «Формулы 1».

Впрочем, мы надеялись, что уж в Киеве-то бензин есть. Не пропадем.

И мы действительно заправились в столице. Произошло это при совершенно невероятных обстоятельствах.

Пока мы обсуждали, стоит ли ехать через Киев или лучше поискать окружную, по обе стороны дороги пошли пятиэтажки, девятиэтажки, скверы…

— Серега, елки-палки, мы уже по Киеву едем! — сказал я.

— Так, не волнуйся, рули дальше, — встрепенувшись, ответил он, — а я буду на указатели смотреть. — Нам куда ехать-то?

— За Киевом вроде бы Сумская область должна лежать. Смотри Сумы.

— Понял, смотрю.

Мы катили по широкой улице. Обгоняя нас, проносились на иномарках местные мажоры. Я ехал очень осторожно. Мы были самыми медленными в этом прекрасном желтом городе.

Улица пошла под уклон. Я обрадовался и пустил машину накатом.

— Наверное, к реке спускаемся, — сказал я. — Значит правильно.

— А какая тут река? — спросил Серега.

Иногда он поражал меня избирательностью кругозора: в Германии у своего профессора изучал глубинную историю национал-социализма, но при этом не знал, что украинская столица лежит на Днепре.

Мы приблизились к какому-то перекрестку, я включил третью передачу и перестроился в левый ряд. Река, как мне показалось, была с левой стороны. Именно оттуда доносились влажные ароматы ночи. На мигающий желтый я миновал перекресток, аккуратно объехал какие-то дорожные заграждения, рабочих в комбинезонах, копавших траншею…

Метров через сто Серега задумчиво поинтересовался:

— А ты чего не остановился, когда милиционер тебе махал?

— Кто махал?! — стукнул я по тормозам.

— Гаишники там стояли. А ты едешь и едешь мимо.

— Черт, я их вообще не заметил!

Я посмотрел в зеркало заднего вида. И точно, метрах в ста позади нас прямо на проезжую часть в изумлении вышли два человека в милицей­ской форме. Они смотрели на нашу «копейку» с немецкими номерами, из которой никто не появлялся.

— Быстро меняйтесь местами! — сказал Длинный с заднего сиденья.

Мы с Серегой исполнили акробатический трюк по одновременному перелезанию с одного переднего места на другое, после чего распахнули двери и неторопливо выбрались в ночную прохладу. Милиционеры уже прошли по направлению к нам метров сорок. Мы двинулись им навстречу…

 

Слава Богу, что здесь, в столице, не возникает языкового барьера! Милиционеры смотрят на нас, потом на немецкие номера и иронично спрашивают:

— Здравствуйте! Или Guten Tag?

— Да не, лучше по-русски, — улыбаемся мы.

— Вы бы еще дальше остановились! — пеняет нам один.

— Извините, устали, — говорит Серега, — не сразу дошло.

— Ваши документы!

Мы показываем документы: Серега права, я — купчую на машину. Милиционерам требуется некоторое время, чтобы осознать эту схему.

— А почему хозяин и водитель — разные люди?

— Да вы не волнуйтесь, меня никто не похищал, — говорю я с улыбкой. — Мы студенты, из Германии едем.

— Поэтому номера немецкие?

— Ну да. Я купил машину, он за рулем, помогает.

— Да вроде бы за рулем не он был, — с сомнением говорит милиционер, который держит в руках наши бумаги.

— Да какая разница, тут у всех права есть! — с изумительной простотой заявляет Серега. — А за рулем я был, это точно. Вы же сами видели, как мы из машины выходили!

— Ну да, видели, — соглашается милиционер, но документы возвращать не спешит. Думает.

— А вы вот не подскажете, где заправиться можно? — переключаем мы их внимание. — Вы же тут лучше нас места знаете.

— С заправкой проблемы сейчас, — задумчиво говорит другой.

Милиционеры называют друг другу какие-то улицы, на которых есть заправки, тут же сами опровергают эти варианты: там бензина нет со вчерашнего дня, тут — с позавчерашнего.

Выждав, я предлагаю им свой вариант.

Конечно, я рискую показаться обнаглевшим до предела. Раньше, еще месяц назад, мне бы такое и в голову не пришло. Но эпическое возвращение на родину изменило меня в некоторых вещах до неузнаваемости. В общем, я набираю воздуха в грудь и говорю с уверенностью делового человека, живущего по принципу «ничего личного, просто бизнес»:

— Ребята, у вас же вон милицейская «шестерка» стоит! Тоже на девяносто третьем ездит. А давайте мы купим бензин прямо у вас!

Как ни странно, эта подкупающая своей простотой и коммерческой выгодой мысль им самим не приходила в голову. Они неуверенно переглядываются, потом один спрашивает:

— А сколько заплатите?

— Марка — литр. Мы так везде заправлялись.

Милиционер облизывает губы, смотрит на напарника.

— А что я? — говорит тот. — Ты водитель, решай!

— Нам же тут до утра стоять?

— Так. А утром в отделе заправят.

Милицейская «шестерка» подъезжает прямо к нам. Чтобы соблюсти точность, я вооружаюсь пустой пластиковой канистрой, — той самой, из-за которой мы намучились в Польше, — и, орудуя шлангом, перекачиваю бензин. Из милицейской машины — в канистру, из канистры — в бак «копейки». И снова — из милицейской машины в канистру, из канистры себе. Пять литров, десять… Серега травит анекдоты, все смеются. На четвертой канистре водитель начинает волноваться. Однако я неумолим. Двадцать марок означают двадцать литров. Иначе никак.

Перелив бензин, расплачиваемся с добрыми киевлянами. Права и документы на машину они вернули нам еще до заправки.

— Ребят, а можно мы рядом с вами постоим часок? — спрашивает Серега. — Устали что-то.

— Да не вопрос! Мы тут до утра. Только из-под знака машину уберите.

Серега идет к «копейке», показывая, что водителем был он. А я наконец разглядываю во всех деталях улицу. М-да, сразу три нарушения. И на желтый свет проехал (никакой он не мигающий, это у меня в глазах мигало), и на требование милиции сразу не остановился, да и остановился, только добравшись до знака «Остановка запрещена»…

Как тут не воскликнуть: «Во дни сомнений и тягостных раздумий вдали от родины, о, волшебные дойчмарки, вы одни мне — надежда и опора!»

 

«Часок» незаметно превратился в нечто большее. Откинувшись на сиденья, мы расслабились, довольные донельзя. И — мгновенно отключились.

Разбудила нас ледяная сырость, просачивавшаяся в приоткрытое окно с водительской стороны. Серега заворочался, вслед за ним и я с трудом продрал глаза. На часах было шесть утра. Последним пришел в себя Длинный. И тут же разорался на нас: как мы могли проспать?! Длинному по каким-то своим делам требовалось попасть домой уже «сегодня». А тут вдруг оказывается, что мы спокойненько стоим себе на одной из киевских улиц. И до Воронежа еще о-го-го сколько километров!

Мы в очередной раз повздорили. Я сказал, что маленьких детей у нас в машине нет. Кому надо, тот пусть за будильником и следит. Да и вообще: от усталости мы одну машину уже грохнули, а вслед за ней и вторую чуть не утопили. Серега поддержал меня: нельзя ехать в состоянии зомби. Вовка надулся.

— Да и хрен с вами, — сказал он. — Ехайте как хотите.

— Понятно, — сказал я, — Серега, давай ты сначала, по Киеву, потом я сяду за руль.

Наши спасители-милиционеры уже уехали. Мы допили оставшуюся банку колы, зажевали ее последними печеньками, обнаруженными под водительским сиденьем, и тоже тронулись в путь.

Чтобы Сереге не было скучно, я рассказывал ему все, что знал: об украинской столице, о Булгакове, о «Белой гвардии», о Киево-Печерской лавре… А когда переезжали Днепр по мосту, мы все пытались оценить, долетит ли птица до середины Днепра или не долетит.

Было бы хорошо повидать своими глазами и Крещатик, и прочие места, знакомые мне только по книгам, но мы не могли рисковать. И без того два шоколадных Эльбруса растаяли под жарким дорожным солнцем до полной незаметности. Не говоря уже о наших финансах. Отчего-то все дорожные встречи заканчивались по одному сценарию — мы платили, платили, платили… И дело было даже не в том, что нам было жалко своих денег. Мы не уставали поражаться продажности миров, через которые ехали. Германия на этом фоне представала невиданной страной честности и порядка. Там тоже имелись полицейские. Только совершенно другие. В обычной жизни их не было заметно. Немецкие полицейские не имели обыкновения цепляться к гражданам без нужды. Когда я, не имеющий прав, на свой страх и риск ехал по немецкой дороге, — ничего не нарушая! — для немецких полицейских я просто не существовал. Однако они всегда появлялись, словно из-под земли, в нужный момент. И тогда злодея ждал впечатляющий штраф. Например, если человек без прав (вроде меня) устраивал аварию. Ему тогда лучше было бы сразу продать свой автомобиль.

— Немецкие полицейские — единственные честные полицейские в Европе, — посмеивался Серега, еще только подбивая меня на эту авантюру.

А вот в Польше мы расплачивались шоколадками (и не только) четыре раза! И никто из людей в форме не отказался, не возмутился… И на Украине происходило то же самое: мы были абсолютно уверены в том, что нам не откажутся продать бензин — вопреки всем страшным запретам. И даже сами милиционеры продадут его. Мы, конечно, поговорим о водительских правах, о страховках и прочей лабуде, но ведь главным в общении станут не документы, а всесильные дойчмарки.

Мне трудно было решить, где же тут правда. С одной стороны, коррупция, пронизывающая миры братьев-славян, удивляла, огорчала, возмущала. А с другой стороны, я был рад ей, потому что отдавал себе отчет: через честные страны я вряд ли бы проехал, не имея водительских прав.

При этом огорчение от продажности мира отличалось некоей дистанционностью. Несмотря на то, что мы когда-то жили в одном соцлагере, в одном Союзе, все эти шоколадные дела на дорогах происходили теперь не у нас, а «у них». И можно было испытывать даже некую убогую гордость, некое превосходство над братьями-славянами. Вот, мол, какие они и какие мы! У нас тоже, конечно, не все ладно, но у них-то дела совсем швах…

Однако эта ущербная гордость за свою родину, которая чуть-чуть, на какие-то миллиметры ушла вперед по сравнению с бывшими советскими соседками, не мешала мечтать о путешествиях, в которых не было бы нужды расплачиваться за неправду шоколадками и дойчмарками. И в которых возле дорог стояли бы чистые заправки, на которых имелось топливо. И бензин бы стоил не в полтора и не в два раза дороже, чем в Германии…

Я ехал, смотрел на дорогу, думал, и всякий раз в моих размышлениях «правильная» абстракция сталкивалась с «неправильной» конкретикой…

А затем в очередной раз мы попали в умелые руки государственной автоинспекции. Случилось это уже под Курском. За пять минут до этого момента нам удалось спокойно (!) заправиться (!) на обычной заправке (!) возле какой-то деревни! И едва Серега разогнался после этого до сотни, как из кустов вышел на дорогу гаишник и помахал нам жезлом.

— Вот и родные появились, — философски констатировал Серега. И обобщил опыт прошлых поездок: — Теперь, как увидят немецкие номера, будут тормозить безжалостно. Дойчмарки едут. Прямо хоть свинчивай…

И полез в карман за водительскими правами. Очень милый милиционер взял их, пролистал бегло, затем заглянул в салон, посмотрел документы на машину, после чего вздохнул и сообщил, что вынужден оштрафовать нас.

— За что?! — возопили мы в полнейшем недоумении.

— У вашего товарища, который сейчас за рулем сидит, права просрочены, — с некоторой грустью разъяснил он.

И как он заметил? Действительно, срок действия водительских прав истек неделю назад. Серега совершенно забыл про это.

— А что же делать? — спросил я.

— Вам повезло, что за рулем он, — пояснил инспектор. — Будь вы на водительском месте, штраф был бы больше.

— Что за бред?!

— Читайте ПДД и вовремя меняйте права! — посоветовал инспектор. — Их я пока забираю. Вам нужно заплатить штраф в кассе и привезти на пост квитанцию, тогда получите права вместе с временным водительским удостоверением.

— А где найти сберкассу?

— Если поторопитесь, то успеете в ***, сберкассы сегодня работают до пяти.

И мы понеслись в ***. Потеряв три часа времени, потому что пришлось еще найти обменник, в котором последние марки превратились в рубли, которые тут же ушли на оплату штрафа, мы наконец подъехали к посту ГАИ перед Курском. Злой Серега второй раз за поездку вызволил свои права из рук представителей закона, злой Вовка, который пропустил важную встречу с кем-то из подпольных полукриминальных кругов, отпустил очередную едко-сержантскую шутку, а злой я, оставшийся совсем без денег, пожелал, чтобы… впрочем, неважно, что я пожелал.

А ведь до этого мы так ликовали от нахлынувшего ощущения родных просторов! Шевчук допел, наконец, свою песню, мы приехали. И даже долгий торг на границе, когда украинский таможенник пытался отжать у Сереги его коллекцию монет, не омрачил нашего восторженного настроения. Как ни старался таможенник доказать, что Серега перевозит через границу музейную контрабанду, как ни листал он какие-то толстые справочники, мы вышли из этой схватки победителями. Мы с презрительным видом переговаривались между собой на немецком, которого таможенник не понимал. Мы беспощадно пижонили, потому что впереди, в километре, была Россия. Серега, подобно фокуснику, в решающий момент извлек из сумки все чеки, доказывающие покупку им «коллекционных» немецких монет в обычном магазине. И показал два рекламных буклета, на которых было указано, что подобные монеты, несмотря на свой восхитительно исторический вид, не являются музейной ценностью. Серега был уверен в своей победе над алчным служителем закона. Рядом была Родина.

Украинец сдался и открыл шлагбаум. Российские пограничники, наблюдавшие издали эту сцену, дружно поржали над проигравшим. Видимо, похожие споры им приходилось видеть не раз и не два.

— С возвращеньицем! — сказали они, хлопнули штампы в паспорта и впустили домой.

 

А потом уже не было ничего интересного. Вечерняя темнота быстро легла на шоссе, а мы ехали, ехали и ехали на восток. Уже и радио не хотелось слушать, и кассеты крутить по двадцатому кругу. Да и разговаривать друг с другом тоже не хотелось.

Дома мы оказались в три ночи.

Необыкновенную красную «копейку» с люком в крыше я вскоре продал, половину из полученных денег потратил на получение второго высшего. К сожалению, русские дороги оказались негостеприимны к германской красавице. Некий курд, который купил ее у меня для своей русской любовницы, слишком верил в умение девушки водить. Через месяц красная «копейка» непонятным образом съехала на полной скорости в кювет да там и осталась.

Кстати, мне повезло еще целых два раза.

Сначала чудо случилось на таможне. Когда чиновник обрисовал длительный порядок действий по растаможиванию машины, у меня подкосились ноги. В Германии я об этом совершенно не подумал. Однако тот же чиновник, улыбаясь, вернул меня к жизни, сообщив, что для студентов есть волшебные льготы. И даже пошлину платить не надо.

А второй раз повезло в ГАИ, где я ставил машину на учет. Инспектор задумчиво посмотрел на невиданный договор купли-продажи, писанный ночью под уличным фонарем, но не стал упорствовать и зарегистрировал транспортное средство. Только крякнул: «Эка у них в Германии»! Кстати, люк в крыше его тоже восхитил.

 

---

Дмитрий Александрович Чугунов родился в 1971 году в Воронеже. Окончил филологический факультет, факультет романо-германской филологии Воронежского государственного университета. Доктор филологических наук. Стихи и рассказы публиковались в журнале «Подъём», коллективном сборнике «Первая веха», двухтомной антологии поэзии ВГУ «Земная колыбель». Автор нескольких поэтических сборников. Живет в Воронеже.