Город Марии

Ты всегда была в почете в нашей семье. Женщины, в особенности бабушка, всегда обращались в первую очередь к тебе, а уже потом ко всем остальным. Поэтому живу с самой юности с мыслями о Тебе. И Ты все их прекрасно знаешь. И, несмотря ни на что, продолжаешь любить меня.

Я в это верю открытым сердцем. Я это вижу небесного цвета глазами. Мне остается только надеяться и верить, как мо­гу… Иначе многие вещи я не смогу себе объяснить.

Я никогда не забуду тот день. Мой второй день рождения, день смерти бабушки, Твой день рождения. Сошлись в одну точку три эти линии: смерть, спасение, вечность.

Две из них — величины постоянные. Неизбежные. Все умирают, всем открывается вечность. Но спасение… Для всех ли оно уготовано? И даже если ты спас тело, то как спасти душу?

Не понимаю, за что Ты меня так любишь… Ты ведь прекрасно знаешь, кто я. Потому что хороший человек? Верный друг? Любящий отец? Это все настолько размытые фразы, что они перестают что-либо значить. Для кого хороший? Для ближнего? А ближний — это добрый самаритянин, который не прошел мимо. А остальные — чужаки. Так ведь получается?

Вот я и не пойму, какой мерою Ты меришь. И продолжаешь любить. И как я боюсь того дня, когда Твоя благосклонность иссякнет…

 

* * *

 

В начале весны позвонила Ира. Антон бездельничал в своей «штаб-квартире». Таким громким названием именовалась комната в захолустной воронежской общаге, что в Березовой роще. Настроение было поганое, делать ничего не хотелось, даже ходить на работу. Хотелось уйти в запой, но лень побеждала даже это — до алкомаркета нужно было еще дойти. Внутреннего ресурса хватало для поддержания самоуничижительного настроения и мыслей о том, что ты «победитель по жизни». В кавычках, конечно.

Основная тревога, которая его терзала, это принятое решение — идти добровольцем на СВО. У него был определенный опыт, но не сказать что большой. Он застал короткую войну с Грузией, их послали тогда для поддержки, и в боевых действиях Антон не участвовал. В четырнадцатом году он порывался уйти защищать Донбасс, но Ира с маленькой Варенькой на руках удержала. А когда все началось сейчас, он понял, что время его пришло. Ничего его уже не держало…

С полки, висевшей над кроватью слишком низко, так, что он почти всегда задевал ее то плечом, то головой, Антон взял книгу, которую перечитывал уже в третий раз — «Охотник на волков» Марии Семковой. С детства любил он сказки, волшебство, драконов. А благодаря Семковой открыл для себя новый поджанр — славянское фэнтези, основательницей которого она де-факто и была. Как же здорово выдумывать новые миры!

И вот позвонила Ира, бывшая жена, мать его ребенка.

— Привет, Антуан. Как поживаешь? — быстро лепетала она. — Не хочешь приехать к куму?

Его раздражала ее манера коверкать имя, спрашивать и не ждать ответа, говорить с набитым ртом, пронзительно пищать в трубку. Антон попытался что-то ответить, но не удалось.

— Смотри, он тебя приглашает, — продолжала она. — У него будет Варя. Я как раз поеду в Питер к друзьям, поэтому мы не пересечемся, не переживай. В общем, напишешь мне, что ты решил.

Вот, собственно, и весь разговор. Он даже ничего толком не сказал. Когда они были вместе, его часто посещало ощущение, что нужен он ей только для мебели, для антуража. Антуан для антуража. Чем не название для любовного романа? С ухмылкой Антон думал, что к свадебным клятвам надо добавить: «Клянетесь ли вы слушать ее трескотню днем и ночью?»

Нарастающее раздражение сбила мысль о том, что появилась возможность увидеться с дочкой. И в его пустой до этого голове закружились мысли: как все успеть, добраться туда, купить гостинцы. Антон резко поднялся, оставаясь сидеть на кровати, открыл окно и закурил, глядя на снежные наносы и заледеневшие лужи. Весной еще даже не пахло. Холод проникал в комнату. Он задумчиво курил, потирая рыжую короткую бороду. Докуривая сигарету, уже начал дрожать от озноба.

Один звонок от бывшей — и столько мыслей сразу.

А ведь когда-то он любил ее… Как все могло так поменяться?

Но съездить к куму было бы хорошо, очень хорошо. Однако придется играть по правилам хозяина жилища, ведь кум ни дня не проводит без капли и всех остальных заставляет. Антон поморщился от этих мыслей: опять надо будет пить. Но… там была Варя — его золото. Ему хотелось увидеть ее до того, как он отправится на Донбасс.

Стало быть, нужно сэкономить денег.

 

* * *

 

Поезд отбывал в одиннадцать вечера. Народу было немного, оставалось приличное количество свободных мест. Антон закинул рюкзак наверх, сам пристроился на нижней полке. Рядом — никого. «Ну и хорошо…» — думал он. Ему не хотелось ни с кем общаться. Последнее время он полюбил одиночество и уже привык к такому укладу, что вокруг вроде бы много людей, с которыми приходится контактировать по работе, но нет близких, с кем можно было отдохнуть душой. Иногда ему становилось не по себе от этих изменений. Вдруг он выпадает из общества? Еще немного — и станет каким-нибудь маргиналом, человеком со странностями, бродящим по улицам и делающим вещи, не принятые среди людей. И самое пугающее, что он сам не заметит этих изменений и не сможет противостоять им.

Прогонять эти мысли помогали поверхностные, но все же товарищеские отношения с некоторыми людьми. С его стороны это зачастую походило на некое противостояние, подзуживание товарища, в чем он находил свою отдушину. Но окружающие относились к этому снисходительно, относя все это к неустроенности его жизни. У них хватало такта беречь его. У него этого такта недоставало. Впрочем, сближаться они тоже не спешили. Ценили за юмор и полный мешок историй, который он таскал с собой.

Однако что-то тяготило Антона в этом одиночестве. Нередко чувствовал он себя в нем некомфортно, ощущая даже некую ущербность выбранного пути. Хотел ли он быть душой компании и рубахой-парнем? Может, и нет. Но точно не хотел совсем остаться без внимания близких.

Все эти мысли раз за разом возникали у него в голове под стук колес именно из-за того, что в скором времени он должен был оказаться среди этих самых близких. И своим поведением, замкнутым, где-то агрессивным и грубым, не хотел их расстраивать.

Его, конечно, радовали мысли о Варе… родной человечек, его плоть и кровь. Она — это и есть он сам. Это так непонятно и трудно передать словами. Она похожа на него выражением лица и движениями. Но есть еще и черты Ирины. И все это так органично смешалось, создав в итоге маленькое живое чудо. Хотя уже не такое маленькое. Как летят годы…

Глаза у Антона начали слипаться. Он достал наушники, включил музыку и вскоре уснул.

Рано утром после остановки на одной из станций подсевшая женщина случайно задела его ногу. Антон открыл глаза, отключил наушники, растер разболевшиеся уши. Было уже светло. Сполз с полки и отправился в туалет умыться, почистить зубы, пока не было очереди. По пути заказал у проводницы кофе.

Вернувшись, обнаружил, что женщина уже разложила на столике запасенные для поездки яства и начала усердно уплетать за обе щеки. Он присел напротив и посмотрел в окно. Бескрайние солнечные поля прятались за мелькающими соснами, березами и дубами, которые иногда вплотную подступались к железной дороге. Виды русской равнины завораживали. Какие пространства! Как раньше жили наши предки? Это сколько же скакать на лошадях им приходилось, удивлялся Антон.

Они ехали молча, видимо, не находя в себе потребности общения. Его устраивала эта безголосая тишина. Погружаясь в свои тревожные мысли, Антон на время забывал, что едет на встречу с дочерью. Потом ее лик снова проявлялся в его сознании лучиком солнца.

Вскоре в купе еще подсели немолодая женщина и девушка, примерно его ровесница. Вот тогда и начался длинный разговор, от которого Антон спрятался на верхней полке, погрузившись в листание старых фотографий на мобильном телефоне. Сколько воспоминаний! Вот они с Ирой еще совсем молодые, маленькая Варя, живые бабушка с дедушкой, старый родительский дом. Какая-то тоска накатила на Антона, и он отложил телефон. В груди росла черная дыра бессмысленности жизни. Он на протяжении долгих лет пытался вместить в нее смыслы, чтобы она затянулась, но это не получалось. Единственный смысл — Варенька — был далеко. Будь она рядом, конечно, все было бы по-другому, его не покидала бы радость, и скопившуюся любовь он мог бы дарить — если не Ире, то дочке.

Наверное, поэтому он и решил идти добровольцем. Одновременно в нем жили надежда и страх. А вдруг не получится закрыть эту черную дыру на службе Отечеству?

— Да зачем мы туда поперлись? — донеслось до него снизу. Это выступала одна из немолодых женщин, подсевшая позже: — Жили себе и жили, а теперь рассорились с соседями.

Вторая отвечала ей что-то в тон. Они активно уплетали заготовленные в дорогу продукты, стол ломился от вкусностей. У них получился шумный и неуемный клуб по интересам. Это продолжалось какое-то время. Перемыли кости и обсудили всех политиков, выдвинули свои инициативы, до которых, как им казалось, в высоких кабинетах не додумались.

Антон обратил внимание на девушку, сидевшую с ними внизу и молчавшую. На ее спокойном лице отражались эмоции, разобрать которые он не мог. Раздражение? Презрение? Гнев? Смешение всего этого?

Она вдруг твердо сказала немолодым женщинам:

— А мой муж — контрактник. Он сейчас в Донбассе!

Собеседницы ахнули и — с одной стороны, с сожалением, а с другой — с неким упреком — сказали:

— Да зачем это ему? Пусть увольняется! Что мы там забыли, на этом Донбассе?!

Тут не выдержал Антон, слез с полки. Он с такой яростью и напором ответил за девушку, что, видимо, напугал женщин:

— Ее муж страну защищает! Чтобы вы тут спокойно сидели и жрали и не знали, что такое война.

Они застыли, поняв, наверное, что наговорили лишнего. Или ничего не поняв, но ожидая, что будет дальше. Антон просто ушел, чтобы не продолжать спор.

 

* * *

 

— Папа! — она выбежала к нему из дома и чуть не повалила на землю. Уткнулась в живот, обняла и долго стояла. Антон собрал все силы, сдерживая слезы. Он снова ощутил то, чего не чувствовал целую вечность, — счастье. И спокойствие.

Он смотрел на зеркальную гладь озера, заполнившего собой огромное пространство за домом кума, пытаясь совладать с эмоциями и проглотить ком в горле.

— Ну, как ты, зайчик?.. — Антон опустился, чтобы взглянуть ей в глаза.

— Все нормально! — как-то беззаботно ответила она.

И ему показалось, что за этим «все нормально» и особого смысла-то нет. Ну что за ответ? А потом он понял: это же хорошо, когда все нормально. Провел рукой по ее темным волосам и поцеловал в лобик.

В дверном проеме показался кум. Как всегда, в его глазах была заметна хитрая искринка.

— Ну, чего встали? Давайте в дом!

Стол был уставлен блюдами — в его центре на огромной сковороде была жареная картошка с мясом, ее окружили наполненные разными салатами тарелки — оливье, селедка под шубой, «Мимоза». В конце стола возвышалась трехлитровая бутылка, заполненная темным ароматным напитком.

— Ну-с, начнем! — скомандовал кум.

Антон с дороги был голодным, охотно накинулся на такую аппетитную еду, притом не забывая опрокидывать раз за разом подносимую кумом наполненную рюмку.

— Папа, попробуй блины! Я сама их делала! Крестный не помогал.

Послушно подчиняясь дочке, Антон дегустировал ее кулинарные творения, довольно причмокивая губами, тем самым показывая, что ему очень нравится. Варя улыбалась, не отводя взгляда от отца.

Благодаря такому олимпийскому темпу Антон в кратчайшие сроки не только набил до отказа свой желудок, но и порядком захмелел. Он вышел на улицу, чтобы проветриться. Сзади за домом в паре сотен метров начинался густой лес, высокие сосны призывно шумели своими коричнево-зелеными ветками, а меж них оставались прогалины снега, всегда долго таявшего в этих местах. Перед домом мирно спало озеро, уложив в свои объятия небо.

Антон сел на лавочку, откинулся на спинку, любуясь здешней природой. По нему разлилось спокойствие, словно бы заполнявшее черную дыру в груди. Сейчас ему было так хорошо…

— Как твое ничего? Все в порядке? — вышел к нему кум и закурил.

— Да, более-менее. Хорошо тут у тебя.

— Место райское, — подтвердил кум. — Я его создал для своих близких.

— Спасибо, что с Варей возишься.

— Крестница, как-никак. Жаль, что у вас с Ирой все так получилось.

— А сам-то? — по-доброму улыбнулся Антон. — Разведенец-многоженец.

— О, ходит ко мне тут одна барышня из соседнего села. Баба — огонь! Поэтому скучать не приходится.

— Я не сомневался…

Помолчав и тоже закурив, Антон произнес:

— Мне скоро придется исчезнуть на какое-то время…

— Куда собрался?

— Поеду на Донбасс. Здесь мне все равно делать нечего, — будто пытаясь оправдаться, сказал Антон.

— Ну, поезжай-поезжай… Правильно. Только, когда станет тяжело, вспоминай это место, этот рай. И будь спокоен за Варю.

Дни с дочерью и кумом пролетели слишком быстро. Они были наполнены общением, смехом, теплом и любовью Вари, не отходившей от отца. Разговаривали обо всем, в том числе о мальчиках в классе, влюбленных в нее. Ему не верилось, что она так выросла. Еще вчера он сам был таким мальчишкой, поначалу дергавшим за волосы нравящуюся ему одноклассницу, а потом взволнованно провожавшим ее домой. Варя доверяла Антону секреты с неизменной фразой: «Только маме не говори». Это были детские секреты, зачастую смешные и наивные, но отражающие ее мир.

Ему так не хотелось уезжать. Появилось желание спрятаться от всего мира в этом тихом уголке и жить простой сельской жизнью. Но… Но Варя в скором времени сама уедет, снова начнется школа, последняя четверть в этом году. А без нее… все снова опустеет без нее. И лес, и озеро, и кум, и самогон перестанут радовать. А это значит, что противоядия от черной пустоты не будет.

Будет ли оно на Донбассе? На время — да, возможно. А после? Антона успокаивало лишь то, что этого «после» может и не быть.

 

* * *

 

На обратном пути ему захотелось заехать в Троице-Сергиеву лавру. Отчего-то душа потянулась.

Комплекс тамошнего монастыря потряс его: неимоверное сосредоточие силы, святое историческое место для Руси, откуда Дмитрий Донской вместе с войском после благословения преподобного Сергия отправился на битву с полчищами Мамая.

Не случайно попал сюда и Антон, ведь он тоже отправлялся на войну. Стоя перед белыми величественными стенами и воротами, он представлял себе, как отец Сергий освящает крестным знаменем коленопреклоненного князя, за которым стояла русская рать, как уходили они защищать свою землю под звон колоколов, уходили, чтобы было будущее у их детей. И вот это будущее наступило, и в очередной раз уходят потомки, уподобляясь отважным предкам, чтобы новое будущее поколение жило без войны. А время все бежит вперед, приближая возвращение Великого Плотника, но люди ни капли не изменились, история повторяется из раза в раз, постоянно повышая ставки.

Он отстоял службу и поставил свечки, приложился к мощам святых. В умиротворении бродил по здешним местам, кутаясь в куртку от холодного ветра. Постоял у усыпальницы Годуновых, которые по трагическому стечению обстоятельств не стали новой династией русских царей после Рюриковичей.

На лавочке сидел в рясе священнослужитель и разговаривал со старушкой. Антон присел рядом, не особо вслушиваясь в разговор. Он просто ждал, потому что в храме не стал подходить к батюшке, но сейчас ему очень захотелось получить благословение.

В подходящий момент Антон повернулся и попросил:

— Благословите, батюшка. Ухожу в поход.

Священник посмотрел на него, обратив внимание на слово «поход». Антон и сам удивился, почему так сказал. Не на войну, не на Донбасс, а в поход. Но батюшка все понял, очень хорошо понял. Не раз он видел тех, кто идет заниматься ратным делом. Он кивнул, перекрестил, дал поцеловать большой крест, висевший на его шее, и произнес:

— Благословляю. Иди с Богом.

 

* * *

 

Обычно в новостных сводках пишут так: за город шли ожесточенные бои. И сколько всего многозначимого скрывается за этой короткой фразой. Прежде всего, боль души и трудная работа военных. В учебниках говорится, что городские бои — наиболее тяжелые, потому что из-за каждого угла, из каждого окна и трещины в разрушенной стене может показаться автомат, который выпустит из своего дула несущую смерть пулю.

Город можно было стереть с лица земли огромными ракетами, оставляющими после себя только пыль — от зданий, машин и людей. Но этого делать не стали — берегли жителей. Антон не раз и не два сталкивался с тем, что националисты, занимавшие Мариуполь, не выпускали из города своих же сограждан, прикрывались ими. И приходилось не только воевать с противником, но и спасать ни в чем не повинных людей, потерявших надежду на жизнь.

Обучение проходило несколько недель: Антон оттачивал свои навыки, полученные им когда-то во время срочной службы. Усердно налегал на физподготовку, чтобы не терять уверенность в самых экстренных ситуациях. Он привыкал к стрельбе и взрывам, изучал тактику сводных отрядов, тренировался точности внезапных решений. Понимал, что тяжело в учении — легко в бою. Хотя в настоящем бою ох как нелегко!

Все это он испытает на своей шкуре. А еще ему откроется удивительный парадокс, что умереть, погибнуть — в этой жизни иногда самое простое…

 

* * *

 

Бои с противником шли на многих направлениях, но сформированный отряд добровольцев бросили на одно из самых важных — в Мариуполь. Его необходимо было взять для выравнивания линии фронта, так как он находился южнее Донецка и являлся портовым городом, имея выход к Азовскому морю. Город немалый — полмиллиона жителей. Это не деревня или небольшой городок, который можно взять с наскока. И то — если повезет: не будет серьезных оборонительных фортификаций, а противника внезапная атака вынудит запаниковать и обратиться в бегство.

Их штурмовую группу бросили на подмогу для зачистки мариупольского порта. Натиск российских и республиканских сил был очень серьезным. Это приводило к тому, что солдаты противника, в том числе и самые отъявленные националисты, решали, что лучше сдаться в плен. Антон, получивший позывной Рыжий за бороду соответствующего цвета, привыкал к таким отличным от мирной жизни боевым будням. Без дела сидеть не приходилось. Даже на море, которое было поблизости, он не обращал внимания. Работа, работа, мужская работа…

Им приходилось штурмовать кварталы и улицы, и всегда это было по-разному — то быстро проходили квадрат, то начиналась ожесточенная перестрелка, надолго тормозившая продвижение. Вовсю действовали разведчики, отряды разминирования и подрывных работ, которые входили в штурмовые группы. Рядом постоянно что-то взрывалось и бахало, пахло порохом и ядовитым дымом. То и дело раздавались заполошные крики, тотчас заглушаемые сверхъестественным гулом и шумом.

 

* * *

 

Рыжий ехал сверху на броне по раскуроченной улице. Зачищенная территория осталась позади. По донесениям разведки, противник был в двух улицах отсюда. После мощной обработки артиллерийским огнем, выдвинулась штурмовая группа.

Они остановились, подъехав к передовым позициям, району, который никто не контролировал. Неизвестно, остался ли здесь кто-то в живых после удара артой.

Взвод под прикрытием бэтээра продвигался по улице к домам, где были позиции противника. Рыжий всегда удивлялся, как после такого ураганного огня что-то еще остается. Сколько могут выдержать кирпич и бетон?

Он не успел понять, из какого именно дома по их группе открыли огонь. Бойцы, и так продвигавшиеся с предельной осторожностью возле разбитых лачуг, выбрали укрытия и притаились. Из БТРа начал работать пулемет — экипаж выявил огневую точку, находившуюся в полуподвальном помещении какого-то красного полуразрушенного дома.

Рыжий продвигался вперед по разбитым частным дворам: груды кирпичей и сгоревших железок затрудняли путь. Он двигался по диагонали от дома, из которого вели огонь, подбираясь к нему все ближе. В одном из дворов он увидел развороченные мешки с песком и ящики из-под оружия. Здесь был временный пункт дислокации боевиков-националистов.

Пулеметные выстрелы вдруг прекратились, как и автоматный огонь противника. Видимо, точка была подавлена. Зайдя в дом, Рыжий увидел несколько изувеченных тел. Комнаты были выгоревшие, а крыша разбита. Погибли от артиллерийского удара. Прикрывавший его солдат с позывным Один, внешностью действительно напоминавший скандинавского бога, обыскал погибших, но ничего стоящего найти не удалось.

В подвале никого не было, но на столе лежали карты и какие-то документы, книги и флаги с неофашистской символикой. Пока Рыжий и Один собирали все это, в рации раздался голос:

— Танк близко!

Разведка с помощью беспилотника следила за районом. Откуда он взялся, да еще так близко к их группе, было непонятно. Видимо, неподалеку находилась хорошо замаскированная позиция противника.

Остановить танк им было нечем, поэтому оставалось лишь одно — немедленно покинуть данный квадрат. Рыжий подумал, что, вероятно, это ловушка и тихий райончик с разбитыми домами не так уж пуст на самом деле.

Когда бойцы возвращались к своему бэтээру, на перекресток выкатил чужой танк. За несколько секунд он повернул башню и произвел выстрел. Рыжему показалось, что он даже увидел пролетавший мимо снаряд. Громыхнуло, бэтээр подпрыгнул, остановился и загорелся. Один из уцелевших бойцов экипажа попытался вытащить из машины то ли раненого, то ли уже убитого товарища. Но тут и его подкосила очередь. Так они оба и остались лежать возле искореженного бэтээра.

Уцелевшие бойцы укрылись и стали думать, как выбираться. Они оказались по разные стороны улицы. Одним уходить было проще — по дворам и участкам в сторону своих. А Рыжему и Одину повезло меньше, они были с «вражеской» стороны. Перейти на другую они не могли — там стоял танк, и их бы мигом изрешетили из пулемета.

Показав Одину направление, куда они должны с ним двигаться, Рыжий чуть задержался, прикрывая товарища автоматными очередями. Он опасался, что вместе с танком прибыла пехота. Так что за ними могли пуститься в погоню.

Они пробирались через небольшие дворы. Здешние дома уже были непригодны для жизни, в каждом зияли огромные дыры от снарядов, хозяйственные постройки после атак вообще лежали в руинах. Пройти здесь беспрепятственно, да еще и без особого шума, было невозможно. Хотя за шум можно было особо не переживать, так как в Мариуполе безостановочно гремели раскаты снарядного грома.

Они вышли на широкую улицу с голым пустырем. Дальше был какой-то пустующий старый универмаг. Двигаться необходимо было в сторону от него. Рыжий и Один повернули направо и перешли на бег. Внезапно откуда-то по ним открыли огонь.

Они упали на землю. Рыжий спешно искал глазами точку, откуда в них стреляли. Откатился за фундамент рассыпавшегося дома, приподнялся и начал стрелять, пытаясь подавить огонь противника. Они оказались зажаты: сзади танк, а тут засада. Рыжий повернул голову чуть назад и увидел, что Один лежит и не двигается. Твою ж мать! Через мгновение напарник все же шевельнул рукой. Живой. Нужно было вытаскивать его из-под огня. Рыжий выглянул из-за угла, измерив взглядом расстояние до флигеля, из забитого окна которого по ним стреляли. Вынул гранату, выдернул чеку и прицельно метнул. Он не мог видеть, что она попала между карнизом и доской. Раздался взрыв. Набравшись духа и сил и воспользовавшись замешательством врага, Рыжий двинулся прямо к флигелю.

Он заметил, что окно раскурочено — его прицельные выстрелы были направлены прямо в пролом. Ответа не последовало.

Заглянув внутрь, Рыжий увидел обожженное окровавленное лицо, посеченное осколками. Боевик с нашивками националистического батальона «Азов» распластался, бездыханный, на полу, неестественно раскинув руки.

Вернувшись, Рыжий оттащил Одина в безопасное место. Как ему казалось. Ранения были в руку и плечо, несколько осколков, разодравших кожу и мышцы, превратили их в красное месиво. Кровь стекала по безвольно висящей руке.

— Я не могу ею двигать, — как-то жалобно, по-детски сказал здоровенный Один. — Я не могу ею двигать!..

Рыжий с размаху, но не сильно, ударил его по щеке. Один застыл и недоуменно смотрел на него, потом нахмурил брови. «Все, пришел в себя», — подумал боец.

— Ничего, брат, это ерунда. Починят тебя, еще будешь жонглировать.

Один неожиданно рассмеялся, очень ему понравилось слово «жонглировать». Он так живо представил себя на арене в цирке среди медведей и гимнасток, что это развеселило его. Антон и сам улыбнулся, не понимая, из каких глубин подсознания вывалилось это «жонглировать».

Обработав и перевязав рану, Рыжий помог подняться товарищу, и они прошли мимо уничтоженной позиции противника во флигеле. Раненый чувствовал, как силы уходят. Его шаги становились все тяжелей. Через пару пролетов Рыжий понял, что самостоятельно идти Один в скором времени не сможет.

Слева от них вдалеке шел бой. Из занятой пятиэтажки наши отстреливались от боевиков, прятавшихся в частных домах. Рыжий видел сполохи от попадания снарядов в фасад здания. Шарахало раз за разом так сильно, что казалось, бой идет совсем рядом.

Пришлось взвалить Одина на себя. Рыжий продолжал упорно двигаться, все четче понимая, что они хорошая мишень. Еще одна такая засада — пиши пропало.

Но все оказалось намного хуже.

С трудом пройдя вперед с Одином несколько десятков метров, Рыжий вышел на Т-образный перекресток и, повернув голову, увидел, как по улице в их сторону движется все тот самый танк укропов.

Чертыхнувшись, Рыжий моментально упал на асфальт, пытаясь уберечься от пулеметной очереди. Рядом засвистели пули, впиваясь в асфальт и стены домов. Если пулемет пройдет сейчас полосой, то попадет по ним. И все. У Рыжего промелькнуло в голове — прикрыться Одиным. Может, так получится выжить. Но от злости, тотчас возникшей из-за этой гадкой мысли, вдруг появились силы, и он с внезапной ловкостью пополз в сторону, волоча за собой Одина, дальше по улице за ближайшее здание. Сдирая пальцы в кровь, Рыжий полз изо всех сил и не хотел сдаваться в этой бесконечной игре со смертью.

На какой-то момент стрельба прекратилась, боец бросил взгляд на танк и увидел, как у того вспыхнул бок. Потом еще один удар. И новый взрыв — попадание в башню. Боевая машина застыла, окутанная огнем.

Из укрытий показались несколько бойцов. Они рысью направились к ним. Сняли со спины у Рыжего раненого Одина и быстро отнесли его в укрытие.

— Наконец-то сняли этот танк… — сказал морпех с красным рюкзаком за спиной.

Рыжий поднялся, отряхиваясь. Недоуменно посмотрел на своих, непонятно как оказавшихся тут.

— Несколько дней его выслеживали, — продолжил боец. — У него тут не один «гараж» был.

— А если вдруг еще танк появится, — сказал, приходя в себя, Рыжий.

— В этом районе последний, скорее всего. Наши хорошо их «повыстегивали». Повезло вам. Сейчас за вами приедут.

— А вы?

— Видишь пятиэтажку? — кивнул Рыжему военный с красным рюкзаком за спиной. — Идем к нашим на подмогу.

Присев и закурив, Рыжий потирал виски — разболелась голова. Сейчас бы бахнуть сто грамм, а лучше бутылку. Вроде и привык уже, а с другой стороны — как к такому привыкнуть.

— Спасибо, — скрипучим голосом протянул Антон.

Морпех похлопал его по плечу.

 

* * *

 

Тело болело так, будто все невзгоды мира обрушились на меня, не давая поднять голову и склоняя не к чистому роднику, а к болотной жиже. Как же может человек вынести это бремя греха? Все мои провинности, видные Ему, жгли не только душу, земным аналогом которой выступала совесть, но и каждый мой сустав, кость и мышцу. Наказание последует, это я точно знал, не только за каждое действие, но и за бездействие, недостойный помысел. И не только в следующей, небесной, жизни, но уже здесь, в царстве хаоса, прикрывающемся витринной гармонией.

Как же мне было тяжело дышать…

Он соединил земное и небесное, духовное и телесное, и тело мое мучилось, не находя покоя и отдыха, но первостепенной, конечно, была мысль. Чем смыть эти грехи? Раскаяние, исповедь, причастие? Но получается ли это? Господи, насколько я слаб духом. За что такие страдания…

Я устал разрушать все, что меня окружает, — города, близких, родных, друзей, врагов. Я устал разрушать свою душу. Зачем мне было это осознание? А без него кем бы я был? Не более чем животным, имеющим только природные инстинкты. Да разве я против? Маленькие радости — они как раз для меня: лежать на спине, щипать травку, радоваться солнцу и дождю. Ничего не понимать и ни о чем не думать. О, как бы было хорошо! Возможно, это и есть рай? Но мы его потеряли — и теперь пытаемся снова обрести.

Люди — это совершенно иное. Величайшее творение и величайшая неудача… Прости за это богохульство, Отец.

Мешают наши, мои прегрешения… Все вокруг — грех. И я устал бороться с ним… Я сдаюсь. Я думал, что вера дана для того, чтобы поддерживать человека, давать ему силы сносить духовные преграды и немощи. Вместо этого моя вера меня сломала, потому что я чувствую эту тяжесть своих недостатков каждую минуту. И вопрос остается лишь один: простишь ли Ты, Отец? Ответ мы рано или поздно узнаем, но изменить Его решение уже будем не в силах. Так для чего я живу, коря себя и превозмогая боль?

Я бы хотел не отходить от Тебя, больше всего на свете я бы этого хотел. Но есть завет, есть незыблемые правила, и они нарушаются каждый день… Я каюсь… И захожу на новый круг, как истребитель, снова пикирую и разбиваюсь. А надежда остается. Я же хороший… Ведь хороший? Ответь, Господи!

 

* * *

 

Рыжий смотрел, как над городской администрацией развевается недавно установленный российский флаг. Ну казалось бы, что особенного?.. Не такой уж важный момент. Намного важней уничтоженный танк или огневая точка ВСУшников. Но нет. Реющий над кварталом флаг Родины пробирал до мурашек. «Наш символ. Это то, кто мы!» — окинул небо взглядом Антон. Как порой советский флаг действовал на тогдашних бойцов, заставляя их бросаться в бой, так подбадривал и нынешний, рея над городом на ветру. Может, для кого-то он и не так много значит, но не для добровольцев. Флаг Отечества над старо-новой русской землей.

Вокруг — бои, горящие дома и техника, не добежавший до укрытий или не вовремя высунувшийся мирняк, окровавленные и покалеченные бойцы, которым не повезло при штурме. А он реет над страной, прошиваемый пулями и осколками, но нет силы, способной заставить его сдаться врагу.

Передышка окончена. Очередная ротация — и их отряд мотивированных и подготовленных воинов уже вблизи позиций противника. Заблокированные на предприятии украинские боевики понимали, что оказались в ловушке. Они еще огрызались, но наши метр за метром настойчиво подступали вплотную к территории завода, подавляя любые попытки их остановить.

Работала российская артиллерия, снося ограждения, пробивая дыры в хозяйственных зданиях, делая бреши в обороне, сжигая технику, орудия и солдат. Улицы вокруг были пустынны, на дороге стояла раскуроченная легковушка, рядом с ней лежало обмякшее тело.

Недалеко разрывы снарядов, разбросавших горячие смертоносные осколки. Рыжий и еще два сослуживца заняли позицию в наскоро укрепленном полуразрушенном здании, через широкую дорогу от которого в нескольких местах был проломлен забор. Укрывшиеся в подвалах завода националисты периодически устраивали обстрелы. В замаскированных укрытиях сидели снайперы, постоянно меняя, если повезет и их не обнаружат, свою дислокацию. Поэтому Рыжий с отрядом двигался по открытой местности быстро, рывками, всегда находя хоть что-то, за что можно спрятаться, будь то разбитая цистерна, брошенная и прошитая осколками машина, невысокий забор, но чаще всего — фонарные столбы и деревья.

И вот теперь группа Рыжего смогла хорошо укрыться, наблюдая за территорией. Чуть подальше, справа, с другой стороны улицы, была разбитая остановка, а за ней — двухэтажное административное здание из красного кирпича, превращенное в крепость. Сейчас его уже разнесли артиллерией и тяжелым вооружением, однако, вероятнее всего, там еще оставался противник, следивший за местностью.

Артиллеристы, получая разведданные с коптеров, выбивали врага с территории завода, ежеминутно нанося по ним сокрушительные удары. Штурмовые группы на других участках вклинивались внутрь, проходя по изрытому минами асфальту и постепенно зачищая небольшие участки, раз за разом неся потери, но освобождая от националистов мощно укрепленное предприятие. И они, загнанные в угол, чувствуя, что деваться им некуда и терять, кроме жизни, нечего, решились идти на прорыв.

С наступлением сумерек несколько боевиков показались в проломах в ограждении завода. Осмотрелись и сделали рывок влево от позиции, которую занимал Рыжий. Укры хотели попасть в жилые кварталы с одной целью — отдышаться, переждать под покровом ночи, переодеться в гражданское и попытаться покинуть город по гуманитарным коридорам. Надежды на то, что военное руководство пришлет подмогу для разблокирования, уже не было.

Дождавшись, пока весь небольшой отряд покажется из-за стены и направится в сторону домов, Рыжий тихо прохрипел: «От меня не убежишь…»

Отряд открыл прицельный мощный огонь, благо расстояние было небольшим. Кто-то из беглецов хотел отползти за деревья, чтобы открыть ответный огонь из автомата, но Рыжий с бойцами жестко подавили их попытки.

И в этот момент по зданию, служившему им укрытием, что-то ударило, сотрясая все до основания. Они повалились на пол. Поднявшаяся в воздух едкая пыль заполнила легкие, вызывая непрерывный кашель. В ушах сначала зазвенело, а потом все будто окутало ватой и наступила тишина.

— Живые?! — кричал он, поднявшись на колени и ощупывая себя.

Его товарищи в ответ большими пальцами показали, что у них все нормально. Антон усмехнулся. «Все нормально…», — так говорила Варя.

По ним ударили, значит, месторасположение отряда раскрыто. Рыжий осмотрел укрепление — вверху на стыке потолка и стены появилась пробоина. Но отступать было некуда, отсюда хорошо виден весь район.

Он обрисовал ситуацию по рации командиру роты.

— Трехсотых нет?.. Выдвигайтесь. Отправляю к вам еще группу.

Сейчас начнется жара. Не дожидаясь, когда будет второй удар по их позиции, четверо бойцов вышли из укрытия и осторожно двинулись к проломам в стене, из которых еще несколько минут назад вылезали враги. Попутно Рыжий глянул на украинских солдат, лежавших на земле под деревьями. Кажется, все убиты, в спину не выстрелят.

Никто их группу не атаковал, и они скоро оказались в пределах территории завода. Искореженная фура, закрывая обзор неприятелю, послужила им щитом. Рыжий огляделся. В полусотне метров от них был комплекс зданий, испещренных дырами от снарядов и ракет. Наверняка там остался противник.

Сумерки притупляли взор, поэтому Рыжий был настороже и подал всем команду рассредоточиться. Его товарищи спрятались за разбитой техникой, которой на территории предприятия хватало — фуры, фургоны, погрузчики, автобусы. В этот момент к ним присоединилась еще одна группа, и они попытались взять в полукольцо несколько зданий, чтобы проверить их.

Как и подозревал Рыжий, гаражи и склады не пустовали — оттуда по российским добровольцам открыли огонь. Завязалась интенсивная перестрелка. Группа Антона действовала четко и спокойно, так как понимала — противник никуда не денется. Рыжий и товарищи отстреливались, но продвигаться не спешили. Бой продолжался долго. Наши несколькими выстрелами из гранатометов на время угомонили обороняющихся укропов и хотели было наступать, но тут по ним ударили из минометов. И били плотно. Рыжему показалось, что с двух направлений. Сразу двое раненых, которых сразу оттащили подальше. И отрядам пришлось отступить назад, за забор.

Была уже глубокая, но неспокойная, шумная и опасная ночь…

Они вернулись в старое укрытие, второй отряд занял первый уровень соседней пятиэтажки. Накопилась усталость, и Антону захотелось спать. Уже не отвлекали даже ставшие привычными здешние грохот и свист.

Через несколько часов командиры решили нанести очередной массированный артудар, а также привлечь авиацию.

Мощь ударов была огромной. То, что уцелело до этого, разваливалось и горело, вверх мрачно поднимались клубы черного и серого дыма.

После такой атаки штурмовикам снова предстояло идти на зачистку вглубь завода. Им подвезли боеприпасы, а командование приказало не жалеть БК.

Но внезапно все отменилось. Противник вышел на связь, сообщив, что намерен сдаться.

 

* * *

 

И все-таки я не теряю надежду на вечную жизнь. Иначе для чего это все тогда? Неужели мы просто очередной биологический вид? И на других планетах есть микроорганизмы, прочие формы жизни. Отличается ли человек от них? Чем? Более сложным устройством центральной нервной системы? А мыслями, а смыслами, а моралью? Или это как раз побочный эффект нашей эволюции?

Жизнь вечная впереди… Но верить не хочется, что эта жизнь будет проходить в мучениях. А если твои близкие, шедшие впереди тебя, оказались вовсе не в раю? Как это уместить в сознании? И бабушка, и дедушка… Грешные же мы, от малых, казалось бы, безвредных грехов до великих, смертных… Мучаемся здесь, искушаемые князем мира сего, страдаем там… Но какой в этом смысл, какой общий замысел Его тогда? Неужто не простит нас Отец, и отправится большинство из нас в геенну огненную?

Отец способен простить все, но способен ли ты простить себе все то зло, которое причинил другим? Можешь ли ты исправиться? Вот кажется, что работаешь над собой, меняешься в лучшую сторону, для кого-то даже являешься образцом, а потом срываешься со скалы в греховный океан. И барахтаешься в нем, захлебываясь горько-соленой водой, пытаешься выбраться из пучины, а силы уходят, покидают тело, а дух твой уже ни во что не верит. И ты взмолишься: прости, Господи, выведи на берег!.. И слезы твои наполняют океан, и каешься во всех прегрешениях.

А маятник качается, а весы склоняются то в одну, то в другую сторону…

Выплывешь ли?

Жизнь вечная… Радостная или скорбная… Далеко она или близко? Не знаю.

Но знаю, что многое еще здесь, в земной жизни, предстоит мне обустроить.

Тем и спасаюсь.

 

* * *

 

Уже стало понятно, что Мариуполь будет нашим, но ожесточенные столкновения все еще не прекращались.

Антон поймал кураж боя. Еще бы, столько времени находиться здесь. У него появилось странное чувство, что он бессмертен, что с ним ничего не может случиться. Его не оставляла яркая мысль, затмевающая все остальные: «Я наконец-то живу!» Все, что было до этих событий, — сон, другое бытие, не имевшее, на самом деле, ценности, — всё было подделкой, бутафорией. И только здесь, где решались судьбы страны и мира, все было явственно настоящим. Столько замечательных ребят, столько горящих глаз и светлых голов. От понимания своей причастности ко всему этому Антон волновался до глубины души. Порой он вспоминал все, что было с ним до войны. В основном на память приходили неудачные отношения с девушками и подставы товарищей. Тогда ему казалось, что люди измельчали, нет в них ничего хорошего, благородного. Но здесь он понял, что это не так. В грязи, дыму и крови — в этом, казалось, невыносимом ужасе войны он видел своих новых товарищей и не мог надивиться, насколько они хороши. Нет, конечно, и жестоки бывали, и боялись, и срывались, и ругались бранными словами. Но все это отступало, когда они выносили из огня детей и женщин, прикрывали своими телами в бронежилетах стариков и подростков. Они преображались дивно, возможно, становились такими, какими их и задумал Господь.

Раньше Рыжий всегда чутко ощущал приход весны, ждал ее, радовался. Ведь апрель — это Иисус, возрождение, надежда. Сейчас он пропустил этот момент. Слишком много работы было. Слишком много крови и смертей. Слишком много дьявольского было в этом апреле и в этом городе. Но в глубине души Антон знал, что морок спадет и царство тьмы отступит. Линия фронта отодвинется на запад. А сейчас…

А сейчас они зачищали очередной квадрат. Квартал состоял из пятиэтажек, разбитых и более-менее целых. Передвигаясь между домами, они заходили в них и проверяли, не остался ли кто-то в живых, выволакивали тела мертвых. Некоторые лежали здесь не одну неделю. Запах от полуразложившихся трупов неприятно бил в нос и голову. К виду окровавленных, раздутых тел Антон уже привык. Тяжелей было слышать стоны раненых, но они встречались не так часто.

Как только первые бойцы зашли в очередной двор, по ним открыли мощный огонь. Несколько передовых бойцов были сражены наповал. Отряд занял укрытия, вычисляя, откуда стреляли. Понятно было, что враги были в доме напротив. Также вероятно, что они оборудовали позиции и в параллельно стоящем доме.

Тогда Рыжий с несколькими бойцами обогнули пятиэтажку, прикрывавшую их, и оказались с другой стороны, откуда было лучше видно злосчастный двор. Затем они зашли в крайний подъезд, который проверили до этого, и поднялись на третий этаж. Двери квартир открыты или выбиты. Отряд занял квартиру, неплохо сохранившуюся во время боев. Из нее просматривалась вся территория. Антону показалось, что он понял, откуда вели огонь украинские нацики. Одна из точек — подвальное окно. Чем-то оно его привлекло.

Рыжий скинул с плеча «муху» и дал залп. Снаряд попал точно в окошко, дом дрогнул, поднялась пыль. В этот момент из другого здания по ним начали стрелять. Засекли.

— Уходим! — скомандовал Рыжий.

Он успел срисовать, откуда примерно велся огонь. Параллельный дом, второй подъезд, третий или четвертый этаж. Сколько их там — неизвестно.

Бойцы переместились во второй подъезд и зашли в квартиры на пятом этаже, чтобы ударить по врагам сверху. Другая часть группы обходила здания, окружая их и пробираясь внутрь. Рыжий повторил схему, атаковав замеченную ранее позицию украинских солдат. Только на этот раз выстрелили из двух гранатометов. Ответного огня не последовало. Он остался на своем месте и наблюдал за домами, координируя работу остальной группы.

Через несколько минут после того как зашли российские бойцы раздались выстрелы, произошло короткое боестолкновение.

— 105-й, как слышно? — раздался в рации голос командира с позывным Кречет. — Доложите обстановку.

В ответ прозвучало:

— 108-й, у нас двое «трехсотых». Противник ликвидирован.

— Продолжайте зачистку.

Несколько человек направились эвакуировать раненых. Другая группа пошла в соседний дом, который не подавал признаков жизни. Это могла быть ловушка.

Но все обошлось. Военные обследовали все подъезды с квартирами, попутно обезвредив несколько подарков в виде растяжек.

Расслабляться было рано. От разведки поступила информация, что на них движется группа противника на двух бэтээрах. Кречет приказал рассредоточиться по дому, с третьего этажа которого их атаковали. Отряд занял оборону на более высоких уровнях.

Уже в скором времени появился первый БТР, начавший обильно поливать пулеметным огнем оконные проемы. В ответ пытались подбить его из гранатомета. Атака не увенчалась успехом. А автоматный огонь не причинял желаемого вреда противнику, и бронетранспортер подбирался все ближе.

Одновременно с этим второй БТР заходил со стороны дворов, зажимая дом в тиски. Укры начали расстреливать здание, не жалея боекомплекта. Огрызаться Рыжему с сослуживцами было практически нечем. Они выжидали свой момент, прячась за толстыми кирпичными стенами. Около получаса продолжался такой односторонний бой, в результате которого ранения получили еще двое.

Когда бэтээры применили дымовые гранаты, установив завесу, группа поняла, что сейчас будет высаживаться десант, который пойдет на зачистку здания. Все приготовились, заняв удобные для обороны места. Бойцы постреливали по мелькавшим в дыму темным фигурам, входящим в здание. Укры тут же стали в ответ стрелять из бэтээровского пулемета. Пришлось отступить в квартирный коридор.

Шагов противника слышно не было из-за грохота орудий, но Рыжий заметил поднимающихся бойцов ВСУ. Он замешкался лишь на секунду и выпустил автоматную очередь, остановив продвижение врага. Напарник кинул на лестницу гранату. Подъезд тряхнуло. Удар по нервам.

Как бы там ни было, стало ясно, что они оказались в ловушке. «Это ж надо было так попасть…» — напряженно думал Рыжий. Он старался не терять самообладания, но чувство, что тебя зажали в угол, мешало это сделать. «Ничего, живым я им не дамся…» — успокаивал он себя.

Перестрелка продолжалась еще некоторое время. Потом по ним начали лупить из чего-то тяжелого, видимо, гранатометов. И это сыграло решающую роль. Их оставалось все меньше. Кречет допустил ошибку, приказав занять этот дом. Он стал их… последним пристанищем. Дать команду к отступлению было некому, да и отступать уже поздно.

Взрывная волна от очередного залпа повалила Рыжего и его напарника. Они лежали в большом зале, мебель была вся вверх дном. Рыжий понимал, что с минуты на минуту сюда ворвутся враги. И он не придумал ничего лучшего, чем… притвориться мертвым.

Когда несколько нациков вошли в квартиру, они увидели два тела. «Хоть бы не проверяли и не было контрольных», — не дыша, думал Рыжий. При этом его глаза были открыты, смотрели в стену — точно мертвец.

Укры явно были не прочь поживиться чем-нибудь ценным. Они наклонились к мертвецам, намереваясь обшарить трупы.

И тут Рыжий полоснул по ним из своего автомата. Ближний боевик повалился навзничь, другие кинулись из комнаты прочь. Антон чувствовал, что это его последние мгновения в жизни. Он достал гранату и кинул ее совсем недалеко от себя, туда, где, как ему казалось, спрятались оставшиеся нацики. Громыхнуло так, что Рыжий на секунду потерял сознание.

Он пришел в себя, но действовал больше на автопилоте. Смутно помнил, что прополз мимо мертвых боевиков из квартиры и, повинуясь инстинкту, а не логике, полез на верхние этажи, надеясь спрятаться там. Жадно хватая ртом воздух, кашляя и подавляя в себе этот кашель, чтобы не привлечь внимания.

До его сознания донеслись возобновившиеся звуки затихшего было боя. «Наши еще отбиваются…» — закрывая глаза, в полуобмороке думал он. Прозвучала серия мощных взрывов, каких не было до этого, а следом крики и звуки стрелкового боя.

Сквозь дымную пелену Рыжий видел фигуры в камуфляже, хотел открыть огонь, собравшись с последними силами, но ускользающим взглядом заметил знакомые шевроны. Свои…

Сквозь обморочный сон Антон спиной чувствовал дорожные ухабы, на которых подскакивала везущая его машина. Это вызывало боль во всем теле и особенно в голове. Но он был спокоен, потому что знал: везут в безопасное место. Полностью в себя пришел только в госпитале и, осмотрев тело и ощупав его, понял, что все-таки получил ранения. Теперь можно было объяснить непонятно откуда взявшуюся слабость. В пылу боя он не чувствовал боли и думал, что кровь на нем чужая. Как оказалось, была и своя. Нельзя же всю войну проходить невредимым. «Это, в конце концов, как-то неприлично…» — с нервной усмешкой подумал Антон.

Голова его была перевязана: осколок задел ее верхнюю часть, оставив длинную, но неглубокую рану. Болела грудь, половина которой посинела. Кажется, сломано ребро. Осколок попал и в локоть левой руки.

Антону предстояла операция. «Еще легко отделался, — узнав все подробности своего состояния у врача, вздохнул он. — Такая переделка…»

Потребовалось несколько недель, чтобы он почувствовал себя относительно здоровым. Все это время Антон не мог спать, постоянно дергаясь во сне, отчего то и дело просыпался. Из-за этого усталость не проходила, но он не жаловался. Видел, что другим было куда хуже.

Его представили к медали «За отвагу» за спасение Одина. Получил выплаты. Решил, что направит все деньги на будущее Вареньки, на образование. А может, если получится, купит для нее квартиру. Себе он не хотел оставлять деньги. Ему хватало одной медали.

Домой Антон возвращался героем, исполнившим свой долг.

Только никто его не встречал.

 

* * *

 

Я продолжаю верить в Любовь. И я знаю, что где-то она есть. Пусть даже не у меня. Но она существует! Этому учит нас христианство. «Полюби ближнего своего, как самого себя…» А что делать, если себя не то что не любишь, а ненавидишь? «Прощай врагам своим…» А мы им в головы стреляем… С молитвой, прощением, но стреляем. Иначе пуля окажется в голове у тебя… Где же найти здесь любовь среди крови и ненависти?

Ведь и мы ненавидим, и нас ненавидят.

А почему? Потому что не понимают? Не хотят понять?

Бог есть Любовь. А любовь к Родине? За нее приходится отдавать жизни и убивать, чтобы Родина продолжала существовать. И как разобраться во всем этом? Убивать, воевать во имя Любви? Разве это то, чему учил нас Он? Конечно, нет.

Господи, тогда что я наделал?.. Нарушил все законы Божьи и людские… И впору бы впасть в состояние агонии, глубокой депрессии, безнадеги. Но я не впадаю.

Почему?

Потому что я люблю, искренне люблю свой дом, близких и дальних, мою великую Отчизну, мою женщину. И это выручает, придает смысл суетливой возне, когда кажется, что смысла совсем нет. На самом деле, он есть. И он огромен, просто ускользает от нас иногда.

Он простит, не может не простить, ведь я все это делал не для себя, а для будущего. Он простит, но прощу ли себя я? Найду оправдания? Буду ли вообще их искать?

Не буду. Я делал то, что нужно было делать. Чтобы это не делал кто-то другой. Жертвовал своей душой, спасая души других, отводя их от этой участи. Пусть они останутся чистыми, насколько могут, станут к Богу намного ближе, чем я. А я пожертвую своей душой ради них. Из любви к ним, к тем, кого даже не знаю. Живите и не убивайте!

Простит ли меня Господь? Я уверен в прощении. Потому что я люблю Его. И люблю людей. Я верю в них.

 

* * *

 

Конечно, его ждали родители, пролившие столько слез, пока Антона не было. Когда он вернулся, мать стала плакать еще чаще. От счастья, что живой, от досады, что сыну плохо.

А ему было тяжело возвращаться в мирную жизнь. Он не знал, куда деть руки. Хотелось ими что-то делать… Держать автомат… Нажимать на спусковой крючок… А здесь это было не нужно, и без дела были его руки. А в голове продолжалась война.

Рыжий справился с этим. Постепенно, шаг за шагом, но справился. Однако одиночество и неприкаянность не позволяли вернуться до конца. И он ходил по городу, словно бледный призрак.

Однажды по осени проходил мимо церкви. Колокольный звон остановил его, повернул к куполам и будто бы кто-то сказал: «Иди сюда». Он вспомнил Троице-Сергиеву лавру, как получил благословение, и решил зайти в храм. Прикоснувшись к иконам, Антон почувствовал облегчение, все плохое и горькое будто бы улетучилось куда-то.

 

* * *

 

Ему нужно было попасть из Ростова в Мариуполь. На трассе Антону повезло — семейная пара с детьми согласилась его подвезти.

Он никогда никому не завидовал. Ни успешным и богатым бизнесменам, ни красивым и знаменитым звездам телеэкрана, ни обладателям недюжинного здоровья и гениального ума. Но этим людям он позавидовал. Возможно, единственный раз в жизни. Их имена он не спрашивал, хотя и проделал вместе с ними значительную часть пути. Они навсегда останутся для него безвестными и при этом будут образцом того, как люди должны хранить свои чувства друг для друга. Это особенно было видно по двум дочерям, младшей из которых лет семь, а старшей лет одиннадцать. Примерно столько же, сколько и дочери Антона…

И вот они вместе ехали по дороге среди донбасских степей, минуя блокпосты, объезжая ямы. Где-то на севере был Донецк, а на западе — линия фронта, которую держали наши бойцы, упорно продвигаясь вперед и освобождая все новые поселки. Раньше эта территория была под контролем украинских националистов. Теперь же русская армия освободила ее и присоединила к государству, которому она принадлежала по праву исторического наследия. Антон немного гордился тем, что и он причастен к этим событиям.

Антон думал обо всем этом и время от времени бросал взгляды на семейную пару. Муж в военной форме, стало быть, коллега, соратник, а она — обычная женщина, вошедшая в годы своего расцвета. С какой нежностью она смотрела на супруга, иногда прикасаясь к его руке, которой он переключал коробку передач, гладила по шее, по волосам, ненавязчиво, аккуратно и бережно. Он отвечал ей уважительной доброй улыбкой. Как они сумели все это сохранить? Как пронесли это через годы? Да еще такие непростые… Они были из Донецка. Представить сложно, каково растить маленьких детей, когда муж воюет, а город подвергается ежедневным обстрелам. И тем не менее, от них исходили спокойствие и сила. Они были опорой друг другу. Может, правда этот мир спасет любовь? Если так, то Антон видел ее у этих двоих.

Вот тогда он испытал чувство зависти. Конечно, в хорошем смысле. Хоть у кого-то получилось. Он-то с Ирой свои отношения сохранить не сумел. А почему? Чего не хватило? Резкие, вспыльчивые, категоричные? Хочется всего и сразу? Нервные и раздражительные? Тогда как у них получилось такое чудо, как Варя?..

Антон взглянул на дочерей своих попутчиков: младшая уснула, а старшая слушала музыку в наушниках, смотря в окно… Как там его девочка? Он вспоминал их счастливую неделю, проведенную до того, как он ушел добровольцем. С тех пор Антон не видел дочь, им оставались только недолгие разговоры по телефону. Не видел больше года.

А тянуло его в Мариуполь… Этот город стал для него каким-то наваждением. Город, в котором он испытал так много плохого и прежде всего — потерю товарищей по оружию. И как тяжело было теперь одному вернуться в мирную жизнь. Но его сюда тянуло.

Увидев первые многоэтажки на окраине Мариуполя, которые еще чернели обугленными проемами, он почувствовал, что возвращается домой. И вот вам слезы…

Мужчина не стал брать с него деньги за поездку.

— Возьми на мороженое детям. Прошу тебя, — уговаривал Антон.

— Не могу, спасибо.

Антон как-то виновато смутился.

— А ты сам из Мариуполя? — решил перевести тему водитель.

— Нет. Я его освобождал.

Тот понимающе кивнул. Они попрощались.

Знакомые улочки были совсем другими, чем тогда. На них появилась мирная жизнь. Всюду работала техника и строители. Одни разбирали здания, не подлежащие восстановлению, другие в соседних домах вставляли окна и двери в проемы, клали новый асфальт.

Жизнь вернулась в Мариуполь. Антон вернулся в Мариуполь. И в Антона возвращалась жизнь.

Тяжелые воспоминания нахлынули, когда он проезжал мимо знакомых мест. Возле зоопарка он заметил несколько автобусов и толпу людей. Подойдя ближе, Антон разглядел на них бэйджи. Какой-то фестиваль волонтеров. Люди гомонили, шумели и смеялись. Ему показалось, что они словно вдыхали в этот город жизнь. Кто мог представить такое в двадцать втором году во время боев, когда Мариуполь опустел? А сейчас город вернулся к жизни.

«Все так удивительно…» — взволнованно улыбался Антон.

Повернувшись, он вдруг заметил знакомое лицо. И не поверил своим глазам. Неужели?! Среди участников фестиваля, мимо которых он проходил, была его любимая писательница Мария Семкова. Раньше бы он постеснялся подойти, а сейчас имел на это право. Ведь он боролся за этот город, пусть даже никто об этом здесь и не подозревает.

— Извините, можно с вами сфотографироваться? — обратился Антон.

Она дружелюбно улыбнулась и кивнула. Он сделал селфи.

— Я очень люблю ваши книги, спасибо вам.

— Рада это слышать.

И она вместе с другими участниками форума направилась на территорию зоопарка, а он пошел дальше, туда, где находился парк.

От этой встречи ему стало так хорошо на душе. И от возвращения в Мариуполь. Он чувствовал, что здесь его место. Антон ходил по улицам, иногда восторженно, иногда с грустью глядя по сторонам. Впервые за этот год он отдыхал. Непростой, тяжелый год возвращения к мирной жизни.

На лавочке в парке сидела девушка, на ней не было лица. Что-то тяготило ее. Антон присел рядом и заметил возле ее глаз небольшие слезинки.

— Можно угостить вас мороженым? — предложил он.

Она непонимающе посмотрела на незнакомца.

— Нет… спасибо… не надо… — неуверенно отозвалась девушка.

— Знаете, и все-таки я настаиваю. Пойдемте.

Антон взял ее под руку, и они вместе зашагали к магазинчику. Девушка даже не пыталась сопротивляться, возражать, хотя эта странная ситуация и удивила ее.

— Вы не плачьте… — сказал он. — Все будет хорошо. Кстати, можно узнать ваше имя? Меня зовут Антон.

Девушка повернула голову, всматриваясь в его лицо. Он ощутил этот взгляд и улыбнулся. И ей почему-то вдруг стало так спокойно с ним, и она тихо прошептала:

— Мария…

 

---

Андрей Михайлович Авраменков родился в 1990 году в Луганске. Окончил Восточноукраинский национальный университет им. В. Даля по специальности «Издательское дело и редактирование». Работал корреспондентом в различных местных изданиях. Публиковался в луганских газетах, альманахах, молодежном литературном журнале «Индиго», в журнале «Подъём». Автор книг прозы «Город сломанных судеб», «Русская весна в Луганске. Как начиналась война», «Под прицелом». Лауреат Исаевской премии для молодых литераторов Воронежской области (2022). Член Союза писателей России. Живет в Воронеже.