Догорающее слово, тающее пение

МОРОЗНОЙ ЗИМОЙ

 

Вельможная щедрость морозной зимы,

роняющей белую шубу

на кладбищ квадраты, на свалок холмы,

на ржавые рельсы и трубы…

Захочешь — исчисли ее январи,

сумеешь — о звездах ее говори,

разжав посиневшие губы.

 

Не слышит она разговоров людских,

не помнит она пустословий,

присыплет порошей и эти листы

опавших страстей и любовей,

а сердце стучит все сильней и сильней,

туманится свет городских фонарей,

а тени в снегу все лиловей.

 

Спешу что есть силы, молюсь на ходу,

вдохнув обжигающий иней,

смахнув со слезами ночную звезду,

пропавшую в снежной перине…

Как бабы и крепости детской поры,

во прах ледяной разлетелись миры,

развеялись пылью в пустыне.

 

Исчезли, умолкли, и вновь родились

узлами стихий и созвучий!

Взываю из клетки — творись и продлись,

мой выкрик, мой приступ, мой случай!

Мое заблуждение, звонкая ложь,

мой старый червонец, затертый, как грош,

мой воздух, и льдистый, и жгучий…

 

АПОКРИФ

 

Проходил селом богатым Спас, а с ним апостолы, —

был в тот день великий праздник, колокольный звон.

Все село тогда молилось, пели алконостами

литургийные стихиры, праздничный канон.

 

А когда накинул вечер покрывало мглистое,

все сельчане собирались у огней лампад,

и внимали благодати, и молились истово,

и горел закатным златом тихий листопад.

 

Но не слушал Спас молитвы, не стоял во храме Он,

а сидел в избушке старой на краю села,

где над маленьким ребенком голубицей раненой

пела песенку сестренка, пела и звала…

 

И апостолы внимали, словно откровению,

и сложили в красный угол хлебы и гроши

догорающему слову, тающему пению,

незаученной молитве, голосу души.

САМОВАР

 

Иван Иваныч, самовар,

пузатый витязь в медных латах,

могучий стан, горячий пар —

почто не во главе стола ты?

 

От века в нашей стороне

с тобою пили и едали —

недаром на твоей броне

теснятся оттиски медалей.

 

Иван Иваныч, светлый царь

витрины тульского музея!

Здесь гости добрые, как встарь,

с восторгом на тебя глазеют,

 

но им неведом тонкий дух

черносмородиновых листьев,

и не улавливает слух

на пир сзывающего свиста…

 

Вернись, былинный богатырь,

воспетый Вяземским и Хармсом,

ведь пол-Европы и Сибирь —

твое наследственное царство,

 

и славься за столом простым

владыкою блинов и чая,

Отечества смолистый дым

с водою ключевой венчая!

 

РЕКА

 

Неси меня, река, на север уноси

извилистым путем вдоль ветреного яра,

к малиновым волнам кипрейного пожара,

в девическую грусть березовой Руси.

 

Неси меня, река, сквозь нестеровский лес,

промеж холмистых гряд, где удит рыбу инок,

где утренник звенит на хрупких иглах льдинок,

и в облаках заря, как золотой обрез.

 

И дальше, в холода, вдоль пустозерских ям,

по бледной ширине Большеземельской тундры,

где облака плывут, как снеговые кудри,

и ветер их стрижет и гонит по полям…

 

Такой простой пейзаж — одна горизонталь,

насколько видит глаз, от моря до заката,

все выражено в нем с открытостью плаката, —

седеющая сталь, безмерная печаль.

 

И чувствуешь, как жизнь сливается с рекой,

и замедляет ход в извилистых протоках…

Подернулась вода вечерней поволокой…

Туман и тишина, пространство и покой.

 

---

Никита Юрьевич Брагин родился в 1956 году в Москве. Окончил Москов­ский государственный университет. Доктор геолого-минералогических наук, ведущий научный сотрудник Геологического института РАН. Автор большого количества научных работ по геологии и палеонтологии, а также шести поэтических книг. Публиковал стихи в московских и зарубежных журналах. Победитель ряда творческих литературных конкурсов в Интернете. Член Союза писателей России. Живет в Москве.