Анакопийская высота
- 29.12.2016
Ждал спасения. Спасения своим чаяньям, тому, что обрел в этой черноморской стране, но спасение не приходило. С тяжелой головой поднялся с кровати, толкнул изляпанную черными пятнами створку двери и вышел на лужайку, еще вчера казавшуюся самым прекрасным двориком земли, где со шпалер свисали лозы с чернильными гроздьями винограда, зонтиком занес крону инжир, вытянулся солдатом кипарис.
Ожидая чего-то чудодейственного, посмотрел на порожки:
— Нету…
Обошел очаровательный домик, похожий на чеховский приют в Гурзуфе, и глянул на крыльцо:
— Нет…
Не было того, что являлось его рабочим инструментом: ноутбука, заполненного уже изданными произведениями и набросками, не было диктофона, на который записывал рассказы, не было флэшки, где хранились копии текстов на случай их утраты, не было сотового телефона, благодаря которому связывался с внешним миром, а теперь оказался отрезанным, оторванным от него.
Не было. Все это не обнаружили они с женой в домике, придя с моря.
А ведь он надеялся, что за ночь подкинут и извинятся перед ним, как человеком, который называл себя самым проабхазским россиянином, к тому же написавшим книгу о войне в Абхазии.
Но не случилось…
Он приехал в Сухум неделю назад и был обрадован, когда директор Национальной библиотеки за умеренную плату предложил ему для отдыха дачу на берегу моря. От синевы бухты его отделяла эвкалиптовая роща, запах которой он сразу уловил. Этот запах знаком каждому, кто любит попариться в бане. Опьяняюще пахнул виноград. Кипарисы. И в округе почти ни души, на море ни корабля, и ты — один счастливчик.
И вот на тебе…
Теперь вспомнил вчерашнее возвращение с пляжа.
— Дверь взломана, — растерянно сказал он. — Нет ноутбука… Нет…
— Как нет?! — не поверила жена.
Она еще закрывала калитку.
В домике у кровати в беспорядке валялась одежда, а крышка тумбы была пустой. Он смотрел на тумбу, на которой оставил ноутбук, сотовый… и не верил своим глазам. Как это нет? Да такое невозможно! Он столько сделал абхазам, и чтобы они причинили ему боль?!
Охая, ходила его жена…
А он просил:
— Ничего не трогай.
2
Вспоминал весь день. Утром за ним приехал главный адвокат Абхазии, и они провели у него в конторе час, обсуждали издание книги об истории абхазской адвокатуры, и тот «слил» содержание на флэшку. А потом прямо с дороги, не заходя в домик, он прибежал к жене на берег, до часу они купались, с часу до двух обедали в беседке перед домиком, с двух до четырех он вычитывал на ноутбуке записанный на флэшку абхазский текст и в очередной раз радовался, что не только выпустил книгу об абхазах, но и поможет им в издании их книги.
С четырех до шести они загорали за эвкалиптовой рощей, а в шесть вернулись домой. Тут-то и потянул створку двери, которая оказалась вырванной…
Он оказался отрезанным от внешнего мира уже по-настоящему…
А ведь здесь прошел человек, чужой, который унес технику, быть может, их было несколько, быть может, за ним сейчас следит один из них, следит из гущи листвы, а он его не видит.
Потом во дворе откуда-то возник заика, которого он остановил резким движением.
— Парень… Ты что здесь?.. Ты не видел?..
Тот трясся и заикался:
— З-з-дес-сь р-р-ус-к-ких ч-час-то г-г-ра-бят…
От услышанного все переворачивалось в душе: он и не мог подумать, что именно на русских идет охота. И с испугом поглядывал на не находящую себе места жену.
Но у заики нашелся телефон.
И вот он кричал в трубку директору библиотеки:
— Нас обокрали.
И слышал в ответ:
— Я сейчас на границе… Я милицию вызову…
И потом звонил адвокату:
— Нет ноутбука… Нет…
А тот:
— Я сейчас приеду…
Солнце спускалось к хребтам, не обещая ничего хорошего. Вот зайдет, ляжет темень на предгорья, и тогда… Что тогда, об этом не хотелось и думать.
3
Приехала «Газель», из которой вывалило несколько людей в милицейской форме. Лейтенант стал опрашивать его, другой — жену; лейтенантша, как он понял, следователь, осматривала и описывала расположение вещей, сержант стал разглядывать дверь, изредка водя по белой поверхности кисточкой.
Появился адвокат и отвел гостя в сторону:
— Зачем милицию вызвал?
— А что…
— Я своих людей подключу… Но что милиция знает, плохо.
— Я не мог не вызвать… У меня же сотовый украли.
И уже было не до разговора о книге об истории абхазской адвокатуры.
Примчал директор:
— Ты бы знал, на какой скорости я летел…
Но после того, как убедился, что дом в целости, а пострадали только гости, заметно успокоился.
А гость слушал милиционеров и понимал, что искать воров никто не будет. Их не заинтересовал ни заика, каким-то образом оказавшийся во дворе, ни соседи-алкоголики, о которых гости узнавали по их пьяным ночным выкрикам. О них один из лейтенантов так и сказал: «Они хорошие люди».
Гость хотел было возмутиться: «Это объект для отработки», но их не то, что не забрали, с ними и не поговорили…
«Эх, — гость вспомнил свою службу в милиции. — Пусть я был и плохим следаком, но таких бы ляпсусов не допустил».
Его жена пыталась что-то доказать, рассказать милиционерам, а ее мужу за этих людей было стыдно.
Стыдно и за адвоката, который вскоре уехал, стыдно и за директора библиотеки, который на беспомощный вскрик жены: «Мы здесь и сегодня останемся?» лишь засмеялся:
— А чего тут бояться… Они раз пришли, второй — не придут…
И гостю стало жутко.
Но потребовать от абхазца, главного библиотекаря страны, он ничего не мог, хотя случись такое с тем и его женой в Воронеже, он бы непременно предложил: «Давайте собирайтесь и — ко мне».
Он с женой остался один на один с ночью. Уложил ее на койку подальше от окна, чтобы в нее чем-нибудь не кинули, а сам лег у дверей, чтобы хоть как-то пресечь нападение, если такое произойдет.
4
Эта ночь… Она не сомкнула глаз, следя за окнами: не появится ли тень. Он ворочался, понимая теперь, насколько тяжко людям жилось в дни войны, когда вооруженные мародеры могли прийти в любой момент и ограбить. И эти могли прийти ночью, окрыленные первым успехом наживы. Оружия осталось с войны видимо-невидимо, гостю об этом рассказывать не надо было… Сожалел, что в домике жена. И понимал, как он мелок, в смысле как писатель: писал о войне, а сам на ней не был.
Забрезжило. А ему было обидно. Его так тепло приняла Абхазия. Тот же директор устроил такую презентацию его книги, о какой он у себя в Воронеже не мог и мечтать. Приехали телевизионщики и отсняли сюжет. Подобное у себя было просто невозможно. Сколько теплых слов услышал он в свой адрес. Говорил прототип одного из его героев, который опирался на палочку и был лаконичен: «Мне книжка… Она про нас… Про тех, кто шел в первом эшелоне. А не во втором… Спасибо». Автор понял: во втором шли мародеры. Говорила профессор скупо, но четко: «Вы пишете про то, о чем наши не пишут». Он понял: речь идет об абхазских писателях. Говорил ученый.
Сам директор в завершение сказал:
— Будьте уверены, пока существует наша библиотека, ваша книга будет храниться здесь…
Что он мог еще пожелать, уже вечером увидевший себя на экране абхазского телевидения? Он становился известным в Абхазии человеком. И вот всей его радости, всему его спасению на чужой земле — крах. Это было запредельно больно.
Он тихо встал, осторожно открыл измазанную черным дверь, выглянул на улицу…
Никто не проникся тем, что обокрали друга Абхазии, никто не вернул вещей, никто не шагнул навстречу со словами: «Извините». И как карточные домики рассыпались легенды об абхазской идиллии, где за друга готовы отдать жизнь, где самое высшее — честь дома, что здесь главенствуют обычаи гор!
А оказывалось — здесь Чикаго.
«Вот так вот. Тебя в России хотели лишить пера, а лишили — в Абхазии».
Ему было горько. Видел, как горько его супруге.
Сказка, на которую надеялся, стала былью.
5
Жена молча сносила горечь утраты. Они пошли на берег. Теперь при появлении каждого абхаза он спрашивал себя: «Вор?»
И ухмылялся: «А ведь раньше думал — герой».
Он пошел вдоль берега, где редко-редко лежали, загорая, парочки и всех подряд спрашивал:
— Извините, у вас нет сотового?
Ему было неудобно, но это неудобство он готов был перебороть, лишь бы выбраться отсюда. Ему отвечали: нет, нет, и он допускал, что его обманывают, но не обижался.
Вот какая-то бабуля осторожно достала сотовый.
«Боится, я вырву и убегу», — стало стыдно ему.
У него не было ни минуты сомнения, чей номер набирать. Не адвоката, который обещал помочь, но его и след простыл, не директора библиотеки, который в его понимании бросил гостей в беде. Он набрал номер того, о ком писал, бойца из далекой войны абхазов с грузинами, теперь ветерана, пришедшего на презентацию, опираясь на палочку.
— Вася… Нас обокрали…
Ему не надо было ничего объяснять…
Уже через десяток секунд в ответ летело:
— Давай ко мне! Только ко мне.
Слезы навернулись на глаза: вот он, настоящий абхаз!
Он сказал жене:
— Едем к…
И увидел, как у нее повлажнели глаза.
Василий жил в пятиэтажке у Дома правительства.
— Заходи… Заходи…
Показал палочкой в маленький коридор. А когда он узнал обо всем, то сказал:
— Как я зол! Как я зол!
И гость понял, что Вася взял бы автомат, приклад которого виднелся за холодильником, и тут же пошел разбираться, если бы не рана ноги.
— Как он мог вас оставить! Бросить… — не успокаивался ветеран.
Им сразу накрыли стол, угощали, и он понимал, как скромен достаток хозяина и насколько широко абхазское гостеприимство.
— Я про второй эшелон, — гость вспомнил слова ветерана на презентации.
— Да, они везде! Крохоборы! Но ты извини. Извини за них. Это другая Абхазия…
— У нас тоже есть другая Россия, — вдруг проняло гостя.
Он понял: он чужой для одной России, грязной, но он свой для чистой.
Ему становилось стыдно, что он, писатель, написавший книгу об Абхазии, только теперь дошел до этой элементарной истины. Такие вот Васи прогнали грузин, такие Васи в России погонят и своих мерзавцев.
6
Эта ночь оказалась одной из самых сладких, какие в последние годы были у гостя с его женой. Они спали, забыв про опасность, которой на самом деле подверглись, оставшись после кражи в доме.
— Восемь человек окружат с автоматами и все заберут… — сказал Василий.
— Да, забрали технику, придут и за деньгами, — соглашался гость.
А утром они с женой шли по благоухающим олеандрами улицам Сухума, плавали в море, радовались солнцу, радовались мальчику с ранцем за спиной, девочке с портфельчиком в руке, идущим в школу, бабуле с внучком… И страшившие раньше остовы разрушенных домов теперь казались чуть ли не украшением жизни народа, способного на подвиг.
Они уезжали. Впереди вагонов загудел дизель, обдал состав дымом, состав дернулся, гость прилип к стеклу. С перрона махал рукой Вася.
На остановках дежурные по станции бородачи выходили к перрону и вместо подачи флажком сигнала «Вперед» вставляли пальцы в рот и свистели. На дорогах лежали коровы, которых объезжали машины, и гость думал: «Вот она, патриархальная Абхазия…»
И он вспомнил, о чем почти забыл, что выдавила из сознания кража. Свой второй день в Абхазии.
Их пригласили в Новый Афон. Там намечался крестный ход с восхождением на Анакопийскую гору. Угловую башню в зелени на вершине горы он видел не раз, и теперь заглядывался на белую вышку и качал головой.
Ему поручили нести икону. Лик Пресвятой Богоматери смотрел из деревянной рамы иконы. Четверо носильщиков, и он в том числе, подняли икону, каждый взял за ручку со своей стороны.
Перед ними двинулся крест. Еще четверо парней несли хоругви. За иконой шагал русый батюшка, за ним вытянулся людской разношерстный шлейф. На крестный ход съехались бабули и деды, моложавые женщины и девушки, шли мамаши с детками, кого-то везли в коляске.
Он нес икону и думал: «В крестном ходе не участвовал… Тем более не нес иконы. Тебе не доверяли… А вот доверили, когда тебе под шестьдесят. Когда в груди ломит…»
Встречавшиеся люди бросались к иконе, целовали, кто падал перед ней на колени и крестился, кое-кто ложился на дорогу, и икона проплывала над ним.
Руку тянуло к земле: «Да, у иконы вес значительный…» Словно в ней собрались все чаяния людей, которые нужно вознести к небу.
Остановились у каменной стены бывшей церкви. Подняли икону на вытянутые руки, повели в одну сторону, в другую, словно прочерчивая ею крест.
И вот повернули вдоль отвесной стены, на которой желтел своими многооконными этажами монастырь. Золотились купола.
Люди крестились, все без исключения. Молодые и старые. В платках и без. В длинных юбках и коротких.
«Вот место счастья…» Он сам себя чувствовал счастливым как никогда. Несмотря на то, что плечи ныли, а кисть готова была разжаться.
7
В обители остановились. Икону снова поднимали и качали, снова звучали молитвы, и вот батюшка произнес:
— Мы с вами проделываем путь… Свою канавку.
Он слышал о канавке в Дивеево.
— Она защитит Абхазию от врагов…
А теперь в поезде открыл глаза, увидел, как сверкнули купола обители в бескрайней зелени, и чуть не вырвалось:
«Да, это не Дивеево… Здесь небесного мало… Но и Дивеево не Новый Афон… Там золотого меньше…»
И спросил: «Защитила меня Абхазия? И да, и нет. Защитила, вдохнула писательской радости. Признания. Благодарности. И обожгла. Этой кражей. Но позволь, а сколько ужаленных жизнью клонило голову у этих алтарей? От боли, от невыносимой обиды».
Сильно зажмурил глаза. И продолжился тот второй день…
Ход обогнул собор и рекой вылился за полукруг здания, по каменистому склону расползся, спускаясь вниз.
Он еле держал ручку, боясь отпустить.
К нему подошли:
— Тебя заменят…
Но он бы нес икону до конца. Если понадобится, до самого Воронежа. До Дивеево. Так проникся важностью происходящего.
Но ему вместо иконы теперь дали нести хоругвь.
Оставалось восхождение на Анакопийскую гору.
Он не то с жалостью, не то со слезами посмотрел на вышину, где виднелась башня.
8
Теперь икона плыла за ним. А над ним колыхалось бархатное полотнище, на которое словно перелетел с иконы Лик Пресвятой Девы Марии. «Вот она — сила, — поднимал он глаза на полотнище, над которым стелился лес. — Вот он, мой народ… И Ты…»
«Пресвятая Дева Мария, — звучало в висках. — Как Ты там?..»
Один разлет асфальта сменялся другим, по бокам ползли заборы абхазских дворов с открытыми верандами, ниспадал над дорогой инжир, и вот дома сменили огромной высоты платаны.
Вышли на тропу, которая змеилась туда, где башню было видно только изредка. Верхушка древка цепляла ветви деревьев. Он отходил, освобождал древко и заносил над голым пространством обрыва, ступал по камням, рискуя соскользнуть.
Бросал взгляд на людей, видел сосредоточенные лица среди молодок, бабулек, которые старались не отставать от молодых. Среди массы платков, шевелюр замечал розовую косынку жены.
На изломе тропы открылась панорама на море — на треть зеленого, а дальше — синего, и его качнуло к обрыву.
Подумал: «А что, хорошо вот так с хоругвью кануть в небытие. Пусть и на пики деревьев… Но эта смерть лучше, чем в душном мире…»
9
Поезд пролетал километры. Он вспоминал, как двигался, слившись телом и душой с чем-то огромным. Ноздри расширились, словно делая последний вздох, а хоругвь описывала над головой круги, и уже не резало руки древко, оно срослось с рукой.
А-на-ко-пи-я….
Он не упал. Когда держал хоругвь в разрушенной церковке, открытой сводами небесам, его губы шептали свою, только ему известную молитву. Так же стояла, склонив голову, жена. Он был счастлив, даже если бы это был его последний отрезок жизни. Он покорил свою вершину.
И ему стало смешно. Разве смогут его одолеть эти пройдохи-крохоборы. Разве смогут осилить его, взявшего и вершину в Анакопии? И он бы так и стоял, если бы не упала его хоругвь…
Он оторвался от подушки. За окном тянулись поля, говоря о том, что Кавказ позади, а впереди черноземная равнина.
Посмотрел на жену. Она лежала спокойно, и по ее лицу гуляли блики.
— И ты еще будешь ныть оттого, — сказал себе, — что Абхазия тебя укусила…
Он почувствовал, что в душе нет прежнего ожесточения, прежней обиды. И прошептал: «Она их простила…»
Вот она, жизнь…
Вот оно, спасение…
Михаил Иванович Фёдоров родился в 1953 году в Вологде. Окончил Высшую школу КГБ, юридический факультет Воронежского государственного университета, сценарный факультет Всесоюзного института кинематографии. Автор нескольких книг остросюжетной прозы и многочисленных журнальных публикаций. Лауреат премий журналов «Сура», «Полиция России». Член Воронежской областной коллегии адвокатов, руководитель адвокатской конторы. Член Союза писателей России. Живет в Воронеже.
