Вадя

Убитая дорога, грунт стал киселем, и птица в сыром небе машет мне крылом — все серое. Кагакает осень в корявых, черных от воронок полосах. Темнеет быстро. «Мотолыга» стоит, домик похож на мазанку, хозяйственные постройки, часть из них развалена. Вот БТР с комплексом «Корнет». Забор из жестяных листов измят и продырявлен осколками и пулями.

В сарае из серого камня ступени ведут вниз, а внизу лежит один из боевиков, не успели вынести. Видно нишу перед входом, секатор под паутиной, крышки от банок. Боевики были разбиты и частично бежали. Те, кто из них не убежал, лежали во дворе под черной пленкой — это подворье было их опорником, их несколько десятков. Далеко воет собака, щемящие звуки посреди степи, и этот дом на окраине. Это новое освобожденное поселение, противник сейчас уже не способен долго удерживать позиции и постепенно отходит. А сопротивление не приносит ему пользы. В сутки они теряют убитыми около двух тысяч солдат по всей линии фронта.

Это домик средь степной тьмы, вокруг пусто, и сквозь тепловизор ничего не заметишь. Даль темна, как гусматик, воздух как из компрессоров набегает.

— Россия всегда побеждала и сейчас победит. Это для нас экзистенциальное… А наши противники — это химера, они развалятся, их склеили слабым клеем, их клей не может быть сильным, суть в том, что наша страна всегда была здесь и побеждала, — говорят наши внутри. А именно — кто-то из командиров.

За спиной на стене ковер. Под столом люк в подвал. Мы заглядывали туда. Это зиндан, так мы называли его. В углу либо мышь, либо змея прошмыгнула в трещину: пора им прятаться, пора пожухлых трав. Я глядел в зиндан, видел ее и чуял сырость.

Кто-то на полном серьезе говорит про удаление безоара у крупного рогатого скота, кто-то в углу, смеясь, про то, как в степях Приазовья испытывали подземные подлодки. Там я рассмотрел одного из друзей с позывным «Вадя».

Лежит на полу старая тетрадь, запись в ней покрыта пылью: «Сорокопут сидел на заборе». Кто-то из хозяев этого домика писал в этой тетради, здесь и рецепты — это было очень давно.

И вот дрожит земля, гремят орудия. Мы идем только вперед.

Выхожу… Это ночь сизого костра. Блики его света над распаханной снарядами землей. Вокруг бухмарь, а через мгновение — словно бог Индра мечет огненные шары. Бурлит в груди от этих степных ночей. Непроглядье, и ты затерян среди далеких дорог. Выпало из головы название этого места.

Посреди ночи я проснулся. Грохот орудий, дрожь крыши. А мне приснилось… стояла и смотрела на меня… фигура в балахоне, в ее руках коса, это была смерть, лицо белое, пустые глазницы, череп белый, смотрела… Напротив меня стояла… Такой сон сулит большие перемены, завершение затяжных дел и новые начинания… Но я не мог заснуть…

Уже было около трех часов. Я решил пройтись до реки. Ветер как волосы колышет траву… как на отрубленной голове последнего предводителя мятежа Ань Лушаня… а я, как Ду Фу, среди трав высматриваю лекарственные и чую, что впереди победа и радость с тоской в сердце тлеют… и надежды, и мечты…

Надувная лодка, темная вода, частично спущенный пруд. Двое рыбачат.

— Ты Житов? — раза три спрашивал у меня пожилой мужчина. Я отрицал, меня ведь не так зовут. Для меня было загадкой, чье это имя. Может, это имя человека, который был их старым знакомым. Может, они искали его уже очень давно, и его внешность могла измениться… Возможно, им самим задавали этот вопрос…

С ним была женщина лет сорока пяти. В сетях билась большая рыба, огромная рыба. Я сижу в лодке с ними и помогаю… Мы затаскиваем сеть с этой рыбиной.

— Оглуши ее, — обратился к женщине тот мужчина.

Вода мутная и холодная, налимья спина коснулась моей руки, небо очень высоко, — и все мутное. Угрюмый очерет посерел, взорвался снаряд где-то вдали. А женщина коснулась моего плеча своим. Вокруг безвременье, осенний мрак. Гляжу вверх: как высоко небо. В воде плавают сломанные тростники…

Мы идем вперед, снова стемнело быстро. Место нашей дислокации переместилось в поселок под одним из городов.

Вижу боярышник согнутостолбиковый слева. Вижу, как наполовину возведенная коробка из кирпича заросла изнутри шиповником собачьим. Я иду мимо… и в этом осеннем мраке различаю движение. Из кустов в той руине прошмыгнул наружу фазан. Он устремился в темноту степных трав. Ковыляет по жухлому разнотравью и вот-вот пропадет. Как ни крути, первому снегу скоро быть. И конец всякой жизни неизбежен. И фазанья жизнь имеет конец. Иль сейчас, иль потом. Но природа оживает всегда. Хоть бессмертия нет, либо оно утеряно… для тела… но имя может стать бессмертным… А фазан ковыляет, сейчас исчезнет, и он без бронеплит. А первый снег напоминает белый пепел от бычка. Это степной хозяин стряхивает его, а одет он в зеленую камуфляжную куртку. Дует ненастная степь. В мрак осенних полей упирается зрачок. Как динамическая защита с танка эти темные пашни, заглохшие… Черны осенние просторы.

У нас сухой блиндаж и хорошо оборудованные окопы. Пулеметные точки, впереди только победы и надежды, вражеская армия скоро будет драпать, каждый день куется мощь русского оружия и поставляется по жилам армии на передовую, каждый день по военной машине врага наносятся удары нашими «ФАБами» и ракетами, каждый день мы бьем по мотивации противника, и мотивация противника улетучилась. Здесь Суворов брал Измаил, здесь Суворов побеждал, здесь воевал мой дед в 1943-м и гнал коричневую чуму до Берлина.

Попытки врага на отдельно взятых участках идти в контрнаступление сейчас всегда терпят крах. Степи стали цейхгаузом разбитой военной техники, поставленной украм союзниками. Это цейхгауз бесславия западной бронетехники и оружия. Мазепа в 18-м веке бежал по этой степи до Прута и в Буджаке был зарезан своими же, его мечты о царстве мощь русских улан разбила и рассыпала.

Морось, мокредь, монотонная музыка в стуке капель о кусок металла. Кусок от БМП. Вроде от «хамви». РПГ в руках у товарища. Стук капель. «Остановите их». Слова комвзвода. Один танк врага решил испытать судьбу. Наши ПТУРщики остановили его. Башня загрохотала, и ее снесло в сторону.

После… снаряд разорвался рядом с нами. Эта осень кажется состоящей из мазута, подумал в тот момент. Мой товарищ, тот, с кем я был тогда в той хате посреди степи, теперь лежит, я перевязываю его руку. Он лежит. Я ищу, где еще раны на нем. Он лежит. Вижу его фотографию в его кармане. Он стоит со своей матерью, словно по-быстрому заскочил к ней, ехал по делам: она в домашнем халате и домашних тапочках, на его ногах кроссовки. В руках матери цветы. Я не могу нащупать пульс парня… Накладываю жгут… Вижу на шее кровь… Его позывной был Вадя… Осень поливала раны земли. Тупая боль в душе, неизбежные потери.

Там я видел, как горит бронетранспортер, присланный в караванах западным союзником нашим врагам. Видел, как эти караваны русское оружие разрубает и кромсает, как степную гадюку. Видел глаза защитников Донбасса и то, как они самоотверженно и до последнего бьются за родную землю. Видел степь и горящие окопы. Помню горячие патроны… спецназ, эти глаза… все ради России… в них я видел, что наша армия непобедима, мы армия спасения… Видел, как наш дрон выводил гражданских из лап боевиков, которые планировали прикрываться ими… выводил через опаленное редколесье… Там мерцают огни во тьме, там воронки, перепахано все корпусами чугунных чушек-снарядов. Горы пепла и груды металла, там я держал ДШК, там через тепловизор видел их, вот крадутся в мою сторону, чтоб убить идут, их много, я держу ДШК и начинаю работать… Я не забуду земли Донбасса… Мы защищали Россию. Наше дело правое. Я видел лица ребят нашего спецназа — в них свет, пришедший прогнать тьму. Помню, как набирал номера, кнопочный телефон, а стена почти вся разбита… Неугасимый свет исходил от кнопок, за спиной огромная Россия. А на плече у меня литера Z. И имя Григорий Булатов в голове… вспомнил из старой советской книги это имя, этот символ русской славы и Победы. Красное знамя Победы над рейхстагом.

Алексей Валерьевич Фунт родился в 1991 году в селе Шляхово Белгородской области. Учился на историческом факультете Белгородского государственного университета. Публиковался в журнале «Подъём», литературном интернет-издании «МОЛОКО» и ряде других региональных СМИ. Живет в селе Шляхово.