Ржавые гильзы

Анатолий Абрамов

 

«ВЕРНИСЬ!»

 

Только слово одно

Ты тогда мне сказала…

Это было давно,

Было там, у вокзала.

 

Возле братских могил,

В незатейливом сквере.

Я тот миг не забыл,

Я по-прежнему верю.

 

И куда ни ведут

С той поры меня дали,

Помню, где меня ждут,

Где «вернись!» мне сказали.

 

Это слово одно

Мне навеки священно…

Это было давно,

Но и нынче — нетленно.

1941 г.

 

Виктор Будаков

 

* * *

Я читаю отцовские письма.

Сорок пятого года они.

Как иссохшие блеклые листья,

Как сметенные временем дни.

 

Штампы четкой военной цензуры.

Что же пишет уставший отец

Меж боями, на перекуре? —

Скоро страшной године конец.

 

До Берлина все ближе и ближе —

И тревожнее писем язык.

«Может статься, что вас не увижу.

Знай, Мария…» —

слова будто крик.

 

Пишет: если убьют, чтобы сына

От дурного уберегла,

Чтоб не шел он путями косыми,

Чтоб поменьше увидел он зла.

 

Чтобы сын…

О себе я читаю,

Сам давно уже муж и отец…

 

Листья с веток у окон слетают,

Словно тени отживших сердец.

 

Владимир Гордейчев

 

ОККУПАЦИЯ

 

В Саратове горны трубили.

На Каме горели костры.

А мы в оккупации были,

Подростки военной поры.

Нам нечему было учиться,

И карты помочь не могли —

Война поломала границы

На всем протяженье земли.

Нам опыт давался непросто,

И не было радости нам

С утра обходить перекресток

И слушать историю там,

Где рынок бурлил недалеко

И пели слепцы под баян

Певучие плачи Востока,

Плакучие песни славян.

Пылили моторные части,

Погоны блистали оплечь,

И всюду победно и властно

Немецкая лязгала речь.

На каменной этой дороге,

Где пленные толпами шли,

Мы новые брали уроки,

Но старых забыть не могли.

Мы тайно писали «диктанты»,

И утром бесились посты,

Срывавшие «Смерть оккупантам!»,

В косую линейку листы.

Мы эхо ловили ночами,

К земле припадая у стен,

И гулы вдали означали

Начало больших перемен.

Об этом не скажешь: пустое.

Те ночи с раскатами их,

Те дни, потрясенные, стоят

Годов академий иных!

 

Лилия Гущина

 

* * *

Уходили пешие,

Уезжали конные.

Взгляды безутешные,

Женские, иконные.

Веснами зелеными,

Зимами суровыми

Расставались женами,

Вековали вдовами.

Дальняя сторонка

Зашивала травами

То кольчугу звонкую,

То шинель шершавую.

С пулями и стрелами,

Темные и русые

Под листвою прелою,

Под землею грустною.

Разливались вешние,

Остывали сонные…

А они все прежние —

Пешие да конные.

 

Елена Еремина

 

* * *

В головах образа и лампадка —

На квартире в деревне стою.

И у печки душевная бабка

Шепчет старую песню свою.

 

Телевизора нет, только тени

Вдруг метнутся по белым углам.

В пол-окна занесло нас метелью

И смиреньем с тоской пополам.

 

В печке пламя с березою спорит,

А со стенки все смотрит на жизнь

Застарелое бабкино горе —

В сорок третьем убитый мужик.

 

Все шатается ветер над вьюшкой,

Все гоняет по свету пургу…

Беспокойная бабка Настюшка,

Чем утешить тебя я смогу?

 

Анатолий Жигулин

 

* * *

В обрушенном старом окопе,

В оплывах намокшей земли

Нашли наконечники копий

И ржавые гильзы нашли.

 

Легли на ладонь человека

И были на миг сведены

Железо десятого века

С железом последней войны.

 

Стрелу или пулю обреза,

Литое ядро с корабля —

Земля

Принимала железо,

И тяжко вздыхала земля.

 

Молчала.

Но каждое лето,

Когда наступают дожди,

Оттенками ржавого цвета

Земля зацветает.

 

Гляди —

Ржавеют луга и дубравы.

Колюч, как железо, бурьян.

Качаются бурые травы

У вырытых бомбами ям.

 

Проносится ветер со свистом.

И в роще, черны и грубы,

Железные ржавые листья

Устало роняют дубы.

 

Василий Жиляев

 

* * *

В медоносную летнюю пору,

Словно щуки, пройдя быстрину,

Мы упрямо карабкались в гору,

Чтобы снова увидеть войну…

 

Вновь саперки работают скоро.

Лязг металла. И вот оно — есть!

Не какой-нибудь ржавый осколок —

Желтобрюхих патронов не счесть.

 

Как же тут не порадовать душу?

Гильзы, порох с любого конца,

Поджигали в траншее «катюшу»

И — на бруствер, быстрее свинца!

 

Но с другими случалось похуже:

Взрыв фугаса — что дьявольский гнев,

Будто вишни раздавлены в луже…

Был вихрастый — да сгинул в огне.

 

Остальные, глушенные разом, —

С головой в перепуганный Дон…

Из безруких, безногих, безглазых

Не составить лихой эскадрон.

 

Михаил Каменецкий

 

ЛАДОНИ

 

В глухой степи, где эшелон

Застрял на полпути к Балхашу,

Под насыпью осенним днем

Мать в чугунке варила кашу.

 

Был сорок первый год. Война.

В теплушке побывав соседней,

Мать отдала за горсть пшена

Нехитрый свой наряд последний.

 

Кипела каша в чугунке

На костерке неугомонном,

Когда протяжный вдалеке

Взмыл чей-то голос: «По ва-го-нам!»

 

Был резким поезда рывок,

И, заметавшись в криках, в гаме,

Вдруг мама голыми руками

С огня схватила чугунок.

 

Крик боли раздирал ей рот,

Но с этой ношей раскаленной

За поездом, набравшим ход,

Она бежала вдоль вагонов.

 

Мне помнить до последних дней

Ладони эти в клочьях кожи

Не Божьей матери, не Божьей —

А смертной матери моей.