«Были это все живые люди…»

«Я ПРАВДЫ НЕ НАРУШУ…»

 

12 июля 2010 года. Торжества у Звонницы, посвященные очередной годовщине Прохоровского танкового сражения, уже начались. Предстояло возложение цветов к величественному памятнику. Ветераны Великой Отечественной войны сгруппировались в одной стороне народной колонны, мы, писатели, — в другой.

Я невольно оглянулся назад, на дорогу, и увидел, как притормозила машина. Из нее вышел невысокий, сухощавый пожилой мужчина в гражданской одежде, но с наградными планками на пиджаке и заспешил к праздничной толпе. Я подумал: «Наверное, еще один ветеран войны», — но мужчина, видимо, кого-то узнав, направился к писательской группе. Его пропустили вперед, и он, улыбаясь, поручкался, а потом и обнялся с поэтом Михаилом Борисовым, Героем Советского Союза, удостоенным этого высокого звания как раз за бой под Прохоровкой, когда он, девятнадцатилетний артиллерист, подбил восемь немецких танков. Позже выяснилось, что оба фронтовика — тезки, оба Михаилы Федоровичи.

На церемонии вручения литературной премии «Прохоровское поле» первым из лауреатов прозвучало имя: поэт Михаил Федорович Тимошечкин. Он вышел, принял награду, улыбнулся молодо и застенчиво, словно не совсем веря, что премия предназначена ему.

Тогда мне довелось поговорить с Михаилом Федоровичем. Он рассказал, что на фронт попал из десятого класса, воевал в пехоте, в боях на Украине был тяжело ранен, а оклемавшись, опять шагал дорогами войны — Румыния, Венгрия. После второго ранения демобилизовали. Учился, а потом и учительствовал, был комсомольским работником, много лет отдал журналистике, последняя должность — собкор воронежской областной газеты «Коммуна». Выпустил несколько книг стихов и прозы. Живет в райцентре Россошь.

Что меня особенно поразило: он сказал, что и сейчас выпускает на свои скромные пенсионные средства газету «Русский фронт». А ведь поэту было уже за восемьдесят.

Тогда я опубликовал в «Литературной газете» заметку, которая называлась «Тимошечкин, вперед!». Редакция сопроводила публикацию фотографией — юный Тимошечкин в освобожденном от фашистов Бухаресте.

Поэт Геннадий Красников в одной из статей рассказывал. Незадолго до празднования 40-летия Великой Победы в редакцию молодогвардейского альманаха «Поэзия», в которой он работал вместе с поэтом-фронтовиком Николаем Старшиновым, стали наведываться пожилые мужчины в «гражданке», но с орденами и медалями на пиджаках. Николай Константинович называл их «мои товарищи окопники». Это были, можно так сказать, поэты-любители, не снискавшие особой известности и славы, но рассказывающие о «своей» войне.

В 1985 году в «Молодой гвардии» вышел сборник «Поэзия моя, ты из окопа!..», названный строкой Анатолия Головкова — одного из авторов книги. В ней была опубликована и большая подборка Михаила Тимошечкина. Многие строки и стихи из нее я запомнил после первого же прочтения.

А нам орденов не давали,

Знать, не за что было давать.

Мы просто в окопах лежали,

В каких нам велели лежать.

Мы просто не ели, не спали

И мерзли всю ночь напролет,

А утром над полем вставали

И шли по команде вперед.

И, жуткому посвисту внемля,

В комочек сжав тело свое,

Царапали пальцами землю,

Чтоб голову втиснуть в нее…

Нисколько не умаляя творчества известных поэтов военного поколения — таких, как Константин Симонов, Евгений Винокуров, Юрий Левитанский, — я все-таки выражу свое мнение: в стихах этих авторов больше литературы, а в строках Тимошечкина — честной правды. Правды глубинной, народной, которая в поэзии ценится очень дорого. В его стихах «зазор» между жизнью и словом минимальный, и невольно вздрагивает сердце, когда читаешь:

Мы шли повзводно и поротно

На пулеметы белым днем.

И залегали безрасчетно

Перед убийственным огнем.

О нет, я правды не нарушу

И не скажу наоборот —

Мне до сих пор пронзает душу:

«Вперед! Тимошечкин, вперед!»

В антологии военной поэзии «Ты припомни, Россия, как все это было!» (2010), составленной Геннадием Красниковым, стихи Тимошечкина напечатаны в двух разделах: «Запас прочности» и «Поклонимся великим тем годам!», а одно вынесено на обложку с такими словами: «Фронтовик, офицер, писатель Владимир Богомолов предупреждал: “Когда пишешь или даже упоминаешь о цене победы, о десятках миллионов погибших, ни на секунду не следует забывать, что все они утратили свои жизни не по желанию, не по пьянке, не в криминальных разборках… — они утратили свои жизни, защищая Отечество, и называть их «пушечным мясом», «овечьим стадом» или «сталинским зомби» непотребно, кощунственно”. Этим словам вторят стихи фронтовика Михаила Тимошечкина».

До глубины потрясена,

Земля качается от боли.

Там, где заставила война,

Залег солдат в открытом поле.

Под ним, от кровушки пьяна,

Земля дрожит, войне внимая,

До самых недр потрясена,

Контуженно-глухонемая.

А солнце в небе голубом

Лучи свои перепрядает.

А он, уткнувшись в пашню лбом,

Недвижно смерть пережидает.

Жестка комкастая кровать.

Рубцы и вмятины на теле.

…Мы не умели воевать.

Мы только победить сумели.

А это стихотворение звучит сегодня как завещание, как завет нам, живущим тоже в тревожное время, требующее воли и мужества, нынешним и будущим поколениям:

Вновь чужаки для чьей-то выгоды

Нам прочат рабство на века,

Твердят, что нет иного выхода

Из нынешнего тупика.

Но верь, с любовью к человечеству

За землю русскую свою

Сыны и дочери Отечества

Сплотятся, победят в бою.

Россия миллионоликая,

Ты нам одна на все года

Неугасаемо великая

И беззакатная звезда.

Да будем верны этому завету!

Валерий Черкесов

 

* * *

Меня играют на экране,

Вот я ползу, вот я бегу.

А вот уже в атаке ранен

И распластался на снегу.

 

Похоже все: моя пилотка,

Мой котелок, моя шинель,

И размоталася обмотка,

И рвется надо мной шрапнель.

 

Но вот я вглядываюсь ближе,

И что-то мне двоит в глазах:

Никак себя я не увижу

В своих озвученных словах!

 

Смотрю опять: моя винтовка,

Мной пережитые бои.

Но только не моя сноровка

И все манеры — не мои.

 

То я какой-то кислый с виду

И, изменив тем грозным дням,

Не верю, затаив обиду,

Ни командирам, ни вождям.

 

То тут же, на переднем крае,

Когда огонь на полстраны,

Витиевато рассуждаю

О негуманностях войны.

 

Глядь — я не русский, а вселенский,

И обязательно талант.

Глядь — я не парень деревенский,

А фармацевт иль музыкант.

 

Так закрутили-заиграли,

Что в бой меня ни дать ни взять

Не из России провожали

Мою Россию защищать.

 

Кино кончается не скоро.

Но я встаю — гремит скамья:

Позвольте, граждане актеры,

Так это я или не я?

 

* * *

Рванулось сердце горячо —

И гулко, гулко застучало,

Едва почуяло плечо

Прикосновение металла.

 

И вот уж я залег в кювет

У города Кривого Рога,

И мне уже семнадцать лет,

И жить осталось так немного.

 

А рядом — танки в три ряда,

Бежит пехота к переправе.

А нам нельзя, нельзя туда —

Заслоны отходить не вправе.

 

Все, что пришлось тогда решать,

Пожизненно в груди скипелось…

Мне не хотелось умирать,

А в плен и мертвым не хотелось.

 

А сзади Ингулец1 течет,

Судьбы — конец, судьбы — начало.

Что ты забилось горячо,

О чем ты, сердце, застучало?

 

* * *

А нам орденов не давали,

Знать, не за что было давать.

Мы просто в окопах лежали,

В каких нам велели лежать.

 

Мы просто не ели, не спали

И мерзли всю ночь напролет,

А утром над полем вставали

И шли по команде вперед.

 

И, жуткому посвисту внемля,

В комочек сжав тело свое,

Царапали пальцами землю,

Чтоб голову втиснуть в нее…

 

* * *

Мерзлая озимь лежит за траншеями.

Свищет над степью картечь.

Воины, воины с тонкими шеями,

Как же вам жизни сберечь?

 

Вот вы пилотки на лоб понадвинули,

Оторвались от земли,

Взглядами цепь свою молча окинули

И деловито пошли.

 

Так-то размашисто, с юной сноровкою —

Горя-заботушки нет!

Будто бессмертны и будто с винтовкою

Знались с мальчишеских лет.

 

Звезды еще никому не присвоены,

Озимь покамест ничья…

Милые, добрые, грозные воины,

С вами шагаю и я…

 

Голое поле лежит за траншеями,

Голову нечем прикрыть.

Воины, воины с тонкими шеями,

Вам еще жить бы да жить.

 

Вам бы расстаться с патронными сумками,

Мокрую скинуть шинель…

Но в небесах над командными пунктами

Рвется чужая шрапнель.

 

Вам бы рвануться бы к жизни даруемой

Через родимый порог…

Мерзлая озимь. Железными струями

Пули вскипают у ног…

 

ПАХАРИ

                                           Памяти

Степана Ивановича Брюнина,

Андрея Ивановича Ныркова,

Ивана Афанасьевича Рыжова

и других односельчан,

павших в битве под Москвой.

 

Были это все живые люди.

Отойти не пожелав назад,

В новеньких шинелях у орудий

Мужики побитые лежат.

Взяли их с уборочной в солдаты,

Впрок и дня не вышло отдохнуть.

Неуклюжи чуть и мешковаты,

Будто перед кем-то виноваты,

Шли они от сельсовета в путь.

Жуткие осенние недели.

Враг у подмосковных деревень.

У орудий серые шинели

Начинали новый трудодень.

Бить по танкам — непростое дело.

Все кругом в неистовой пальбе.

Соль на гимнастерках прикипела,

Будто на току, на молотьбе.

На руках тяжелые снаряды,

И на лицах копоть, как смола.

Никакой награды им не надо,

Лишь бы только Родина жила.

Тяжела их ратная работа,

Но работать им не в первый раз:

И родились в поле у ометов,

И встречают тут последний час.

Мать-земля, родная с колыбели,

Мягкую постель им приготовь.

Новые — с иголочки — шинели

Теплая пропитывает кровь.

Потонула даль в дыму и гуде.

Враг отброшен. Враг бежит назад.

В новеньких шинелях у орудий

Пахари побитые лежат.

 

ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ

 

Оттого ль, что была война,

По другим ли каким законам

Целовала меня старшина

В полевых медицинских погонах.

 

Подошла среди бела дня

(Был осенний тот день отменный!)

И прижала к себе меня,

Пацана в гимнастерке военной.

 

Иль за то, что веселый смех

Был у раненого солдата?

Иль за то, что моложе всех,

Приласкала как младшего брата…

 

* * *

А я боялся на войне,

Чтоб сонным в плен не захватили

И чтоб случайно не убили

От взвода где-то в стороне.

 

Чтоб бомбою в глухом овраге

Не уложило наповал,

Чтоб не пришли домой бумаги

О том, что без вести пропал…

 

И в охраненье боевом

Чтоб след мой вдруг не затерялся,

Чтоб мертвым я не распластался

Пред торжествующим врагом…

 

О доля, высшая из всех,

Что уготованы солдату, —

Пасть на бегу на белый снег

В цепи под клич ее крылатый.

С мольбой в душе, чтоб на поверке

Среди просторного села

Хотя б на тоненькой фанерке

Твоя фамилия была.

 

НАДПИСЬ

НА ФОТОГРАФИИ 1946 ГОДА

 

Все тяжелое — позади.

Все веселое — впереди.

Никому ничего не должны,

Улыбаемся, пацаны!

Не подумаешь со стороны —

С смертью были обручены…

Уцелели, пришли с войны.

 

СТАЛИНГРАД

 

Стоит, не говоря ни слова,

Потупив мужественный взгляд,

Солдат из армии Чуйкова,

Оборонявший Сталинград.

Откуда он, села какого,

Чей сын, родитель или брат,

Кто осенью сорок второго

Ни шагу не ступил назад?

Белеют перед ним кварталы,

Сияет даль голубизной,

И Волга мирно у причалов

Играет легкою волной.

Бушует под напором мая

Цветов вишневый ураган,

И высится у ног Мамаев

Изрытый бомбами курган…

Не он ли косу, как игрушку,

Носил в лугах передовым,

И не его ли мать-старушка

Ждет до сих пор с войны живым?

Откуда ты, села какого,

Чей сын, родитель или брат?

Пошто не говоришь ни слова,

В шинели каменной солдат?

 

ШИНЕЛЬ

 

Я опять во сне ходил в шинели,

В серой, перетянутой ремнем.

На плечах погоны зеленели

С полевым малиновым кантом.

 

Отчего ж, одежка фронтовая,

Столько лет покоя не даешь?

Я давно тебя не надеваю,

Я и на солдата не похож…

 

Нас с земли командой поднимало,

Грязь пристанет — в том не много зла:

Чуть потер тебя — и все отстало.

Лишь бы совесть чистою была!

 

Колкая, простая, полевая,

Что ж ты мне покою не даешь?

Я давно тебя не надеваю,

Я и на солдата не похож.

 

Перекрасив в темно-голубое

Ноское армейское сукно,

Пиджачок крестьянского покроя

Мать пошила из тебя давно…

 

---

1 Река на Украине, приток Днепра.