Заснеженный сад

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

 

Растаял снег, в лесу просторно.

Высокая сосна глядит во все концы.

В живой тени, раскинутой узорно,

звенят пичуги, словно бубенцы.

Там — расцвели в лещине верболозы,

здесь — лось ходил, оставил шерсти клок…

И ослепительно — под солнцем — из березы

стекает сок в пробитый котелок.

 

* * *

Кричит испуганная птица.

Ночь распахнулась, как крыло,

и на уснувшее село

холодный лунный свет ложится.

Я, очарованный луной,

смотрю на дальнее светило.

И вдруг очнулся: что за сила!

И что за бездна надо мной!

А там, в мирах иных полей,

так мрачно облака теснятся,

что хочется к земле прижаться,

как в детстве — к матери своей.

 

НОЧНОЕ

 

Река дышала, словно вечность.

Звенели жабы до утра,

ругая жизни быстротечность

и пламя моего костра.

Река плескала и дремала,

и девки пели на току…

Семья лосей переплывала

в восходе плоскую Оку.

Лось плыл и шевелил ноздрями,

хрипел, костра глотая дым,

и даже звезды егерями

застыли, улыбаясь им.

Потом на берег первозданный

все выбрались —

и затрубил

сохатый дико и гортанно

в избытке грозных, дерзких сил.

…Рога, мухортые колени,

В ночи копыт тяжелый стук…

Восторг, и радость, и волненье,

И — страх за эту красоту!

 

ПАМЯТНЫЙ ПОКОС

 

Извечной грусти полон зов кукушки,

и шапки пламени, и писк ольхи в костре,

и кислый квас из оловянной кружки,

и дальний окрик дружных косарей…

Как в этой зорьке ветрено и зябко!

Все больше дел, все меньше — сил и слов.

И долгий-долгий взгляд кухарки с тряпкой,

и сладкий пар вскипающих котлов…

Совхозные за речкою покосы

и жеребенка с маткой росный бег…

Кухарка — девочка.

Мы счастливы и босы.

И долог день,

как век.

 

* * *

Подгорели листья кленов,

и подсохла грязь тропинок.

Вьются в рощах отдаленных

нити светлых паутинок.

Ближе оклик журавлиный,

даль яснее, эхо глуше.

И заря костром калины

сентябрю рубаху сушит…

 

* * *

Вот октября последний теплый взгляд,

осенних яблок спелый аромат,

их тяжкий стук в укроп, в сырую землю…

Всему я рад, все чувственно приемлю:

осенние и светлые пруды,

и липовых аллей сквозное солнце,

и лодку с ржавым черпаком на донце,

и дальний свет предутренней звезды…

 

Пройду один, опять по грудь в тумане, —

и с тихой радостью вдруг сердцем оживу:

нет, некуда спешить — и никуда не тянет.

Бортом хлебает лодка на плаву…

А завтра — глядь! — уже случайный снег —

безмолвно, медленно, волшебно, как награда…

 

Я на пороге — зрелый человек —

вдруг сам замру, жалея целину

осыпанного снегом сада.

 

* * *

Все как всегда:

тяжелая вода

по лужам стынет.

Свалялась-сгнила лебеда —

и хмель на тыне.

И по садам печаль, печаль

неслышно хороводит,

и широко открыта даль…

 

А жизнь проходит.

 

* * *

Я бы век промолчал здесь,

в березовой роще заречья:

словно вновь я вернулся на землю,

как будто бы жил уже здесь…

Все по-новому ясно,

и понятнее — все человечье,

и теплее молитва,

и святая — любовь, а не месть.

 

Песню льет жаворонок,

и пробуют голос кукушки…

Сколько здесь я дышу?

Полчаса? Или час?

Или день? Или век?

И берез золотые, с поклоном, верхушки

протянулись к небесной,

бездонной для всех синеве.

 

Как случилось,

что жизнь прокатилась бесследно, не пыльно?..

Слишком рано — так рано в туманы окуталась даль!

 

Не вернусь я сюда,

я уйду по дороге неторной, ковыльной —

в Небеса,

где смиренье, любовь

и печаль.

 

СПАСЕНЬЕ В МИРУ

 

…Сверкала мысль — как солнце по ножу,

а где-то под столом пищали мыши…

Жена ему сказала: «Ухожу!» —

а он творил и даже не услышал.

Друзья забыли, умерли враги…

Чернильница сочилась черным соком,

и бился ветер крыльями пурги

в косые стекла перемерзших окон.

Он пишет, кашляет в глухую полутьму,

на пальцы леденеющие дышит…

Теперь хоть смерть сама стучись к нему —

он не откроет ей: он не услышит.

 

ЛУННЫМ ВЕЧЕРОМ

 

Это голуби, голуби, голуби —

масть лихая с медью пера…

Из окна, как над сколотой прорубью,

я склонился в ущелье двора.

Словно сам с голубиной стаей

синим снегом любуюсь окрест,

и на крыльях размашистых тает

лунно-хрупкая льдинка с небес.

 

В каждом взмахе хочу я постигнуть

этой жизни высокую суть.

Край родимый, прости, прости мне

ветром скрученный мглистый мой путь.

Снова ввысь мне взлетать — и падать,

чтобы вновь над землею взмыть.

Без земного пернатого рая

Рая Божьего нам не открыть…

 

Рвется сердце птенцом из потая,

в клетку ребер с размаху бьет —

Что ты, глупое?

Сизая стая

миновала окошко мое.

Просто голуби пролетели —

и ушли в синеву окна.

И заносят перья метели

их мгновенные письмена…

 

ПОСТ

 

Каким напором, силою какой

бежит в деревьях смелый сок древесный

дубовых крепких жил!

Я над рекой…

Иду — вбирая взглядом мир окрестный.

 

Во мне — весь мир! Струится светлый пар…

Я — то огонь, то — свежий ветр по краю…

И каждой искрой я зову пожар,

и каждым зернышком грущу по урожаю.

 

Целительною Верою томим

и обновлен, проснусь я всем и всюду…

Вот-вот душа очнется с верой в чудо,

и кажется: воскресну молодым!

 

* * *

Пахнет ягодой желтый дрок,

ветерка по травам судорога,

обступили грибы дубок,

как учителя мудрого…

 

Край речонки морщинит слегка,

носит ветер перо и солому…

Я на веслах плыву в облака,

словно к Отчему Дому.

 

---

Василий Васильевич Киляков родился в 1960 году в Кирове. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького. Публиковался в журналах «Новый мир», «Наш современник», «Юность», «Октябрь», «Литературная учеба», «Подъём», в газете «Литературная Россия». Член Союза писателей России. Живет в городе Электросталь Московской области.