Украинский вопрос

Прочитав название сборника, составленного воронежским историком профессором Аркадием Юрьевичем Минаковым, оснащенного его же предисловием, послесловием и примечаниями, иной читатель может подумать, что речь в представленных материалах пойдет о недавних и сегодняшних событиях на Украине, вокруг Крыма и Новороссии. В сознании многих наших соотечественников «украинский вопрос» возник с пугающей неожиданностью на Майдане, в жестокой войне киевского режима с собственным населением Донбасса, в бесноватой русофобии бандеровского толка последних двух-трех лет. Другие привязывают генезис «западенского» национализма к 1991 году, к процессам распада СССР. Подобная «недальнозоркость» имеет свое объяснение. Все годы после торжества «самостийности», а тем более в советское время, фактически существовал запрет на всякие разговоры о национализме в союзных республиках. А он процветал как идеология и практика руководящих элит, внедрялся в сознание народов. Не была исключением и Украина. В результате российское общество оказалось неподготовленным к произошедшему в «братской» соседней стране взрыву ненависти, к агрессивной пропаганде националистических кругов и их готовности объединяться со злейшими врагами России, не исключая и исламских террористов. Возникла острая общественная потребность разобраться в ситуации, понять истоки возникшей вражды. Похоже, что неожиданными огненные протуберанцы Майдана стали лишь для российского посольства в Киеве, но не для всякого, кто хоть немного занимался историей Украины, читал сочинения ее классиков, вслушивался в разговоры политиков и интеллигенции.

Еще со средины XIX века в произведениях представителей русской государственно-патриотической мысли — в публицистике славянофилов, М.Н. Каткова и журналистов его круга, русских консервативных мыслителей и историков, оказавшихся в эмиграции — «украинский вопрос» подвергся тщательному анализу и был рассмотрен во всех его основных аспектах. С самого начала русские мыслители уловили потенциальную угрозу, которую несла идеология и практика «украинизма», прежде всего, его русофобскую и антигосударственную сущность. Подавляющее большинство материалов, вошедших в сборник, не переиздавалось после 1917 го­да, небольшая часть их выходила в малотиражных изданиях. Собранные же под одной обложкой они представляют глубокий и суровый анализ «украинства» как изначально антирусского проекта. Большинство прогнозов авторов сборника оказались поразительно точными и нашли, к сожалению, полное подтверждение в наше время.

Вопреки навязываемым в наши дни стереотипам «украинский вопрос» возник отнюдь не после распада СССР, его истоки и родословная уходят в середину XIX века. Именно тогда, с появления в Киеве в 1845 году так называемого Кирилло-Мефодиевского общества, можно вести родословную сепаратист­ской идеологии, изображающей одну из ветвей большого русского народа, традиционно называемую малороссами, как особый, отличающийся от русских украинский этнос, нуждающийся в обособленной культуре и государственности. В то время украинских националистов можно было, что называется, пересчитать по пальцам. Следствие 1847 го­да по делу о Кирилло-Мефодиевском обществе показало, что в его составе было 12 человек, в том числе Н.И. Костомаров, Т.Г. Шевченко, П.А. Кулиш — культовые фигуры современного украинского национализма.

Русская государственно-патриотическая мысль немедленно отреагировала на появление этого феномена. В переписке и рецензиях В.Г. Белинского, публицистике славянофилов В.И. Ламанского и И.С. Аксакова, крупнейшего консервативного публициста и издателя М.Н. Каткова и авторов его круга, а в более поздний период блестящих публицистов Л.А. Тихомирова, А.С. Су­ворина, В.В. Розанова, М.О. Меньшикова, Д.В. Скрынченко, либеральных консерваторов П.Б. Струве и Н.А. Бердяева, русских консервативных мыслителей в эмиграции евразийца Н.С. Трубецкого и видного религиозного философа Н.О. Лосского, историка Н.И. Ульянова «украинский вопрос» был детально рассмотрен во всех его основных аспектах. С самого начала русские консервативные мыслители уловили потенциальную угрозу, которую несла идеология и практика «украинизма», прежде всего, его русофобскую и антигосударственную направленность, цивилизационный и культурный провинциализм. В этом их бесспорная историческая заслуга. Вопреки либеральному и леворадикальному общественному мнению, поддержавшему «украйнофильство», М.Н. Кат­ков заявлял: «Не перестанем указывать на опасность, хотя бы только еще зарождающуюся; мы лучше хотим быть похожи на того моряка, который, заметив на небе черное пятнышко, принимает меры против бури, нежели на того, который начинает убирать парус, когда уже налетел шквал».

Едва ли не первым авторитетным критиком зарождавшегося украинского национализма стал В.Г. Белин­ский — литературный критик, чрезвычайно много сделавший для уяснения русским обществом значения поэзии А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя и других гениев русской литературы того времени. Принадлежа к лагерю «западников», Белинский в то же время был несомненным русским патриотом-государственником. Обладая безукоризненным эстетическим чувством, Белин­ский дал уничтожающе резкие оценки поэтическим произведениям Тараса Шевченко, оценив их как культурно несостоятельные и бездарные. В собственно консервативной публицистике, посвященной Шевченко, выделяются статьи М.О. Меньшикова, ведущего публициста суворинской газеты «Новое время», отмечавшего, что «политиче­ская поэзия Шевченко есть возбуждение к мятежу и к разрушению государства…»

В 1860-1880-х годах славянофилами и консерваторами-государственниками были подвергнуты критике базовые идеи и культурные практики украин­ского национализма, в том числе антиисторическая концепция Н.И. Костомарова (одного из основателей Кирилло-Мефодиевского общества) о существовании еще с Киевской Руси особой «Южнорусской народности», якобы отличающейся изначально от великороссов свободолюбием, тягой к федеративному устройству, терпимостью к иным верам и национальностям. На этой идее основывалось стремление украинского национализма к созданию из малороссийского наречия особого украинского языка.

Подвергнув критике антиисторичность и беспочвенность подобных взглядов и устремлений, видный славянофил и знаток истории славянских народов В.И. Ламанский доказывал, что три ветви единого русского народа — малороссы, великороссы и белорусы — «при всех своих частных разногласиях, обоюдных несходствах и насмешках друг над другом образуют один Русский народ, единую Русскую землю, плотно, неразрывно связанную одним знаменем веры и гражданских убеждений». М.Н. Кат­ков, редактор консервативных изданий — газеты «Московские ведомости» и журнала «Русский вестник» — отмечал, что в великих европейских государствах, таких как Франция, Германия и Италия, «везде есть резкие особенности и местные наречия до такой степени своеобразные, что если бы не было общего государственного и литературного языка, то люди одной страны и одной народности не могли бы понимать друг друга и должны были бы разойтись на множество особых центров». В отличие от этих европейских стран в Российской империи русские как великая народность, в сравнении с европейцами, заключают в себе гораздо меньше «резких оттенков». «Ступайте по всей Русской земле, где только живет русский народ всех оттенков, и вы без труда поймете всякого, и вас без труда поймет всякий». Особенности малороссийского говора, которые Катков, разумеется, не отрицал, объяснялись им «несчастными историческими обстоятельствами», насильственным и временным соединением с Польшей, отрывом «Украйны» от «русского корня», что привнесло «полонизмы» в народный язык. При этом, утверждал он, Малороссия «никогда не имела особой истории (отличной от общерусской. — Г.Л.), никогда не была особым государством, украинский народ есть чистый русский народ, коренной русский народ, существенная часть русского народа, без которой он не может оставаться тем, что он есть».

И.С. Аксаков, отвечая на выпады «украйнофилов», отмечал, что Малороссия никогда не была страной, покоренной Россией, присоединенной к ней силой оружия, трактатов и т.п., напротив, она сыграла в российской истории блестящую и славную культурную роль: «Малороссия толкнула Москву на путь преобразований; Малороссия вызвала предшественников Петра и подготовила его реформы; без Малороссии не было бы ни Петра, ни его реформ, не было бы и Российской Империи как новой великой державы с ее всемирно-историче­ским значением». В дальнейшем, отмечал Аксаков, Малороссия «как бы исчезла и потонула в волнах Империи; но в этих волнах точно так же потонула и допетровская Москва, как в московских волнах потонули все малые и большие северо-восточные потоки старой русской жизни».

Разделяя вышесказанные положения, М.Н. Катков крайне негативно оценивал костомаровскую концепцию «двух народов», находящихся «между собой лишь в случайной и внешней связи»: «Возмутительный и нелепый софизм! Как будто возможны две русские народности и два русских языка, как будто возможны две французские народности и два французских языка!». А историк и публицист Д.В. Скрынченко в начале XX века писал о том, что, с одной стороны, слово «украина» употреблялось в значении «пограничья» по всей России и «принадлежит всему русскому народу», производным от этого слова названием «украинец» можно было бы называть «не только малороссов, но и белорусов (полочан), и псковичей, и калужан, и москвичей, т.е. всех тех, кого называют «москалями». С другой стороны, отмечал публицист, «слово «украина», так сказать, польского политического происхождения», потому что, «являясь общерусским и польским словом для обозначения окраины или пограничья государства или области, в таком именно смысле постоянно повторяется в польских и вообще южнорусских документах». Закрепление за Польшей Южной Руси «содействовало и большему закреплению за ней, как пограничной для польского государства областью, и термина «украина». Только в силу «многовекового владычества Польши над Южной Русью свое же русское слово «украина» … закрепилось … сравнительно прочно за Южной Русью». При этом Д.В. Скрынченко (и в этом с ним были согласны представители всего консервативного лагеря) утверждал, что с общерусской исторической точки зрения предпочтительнее название «Малороссия». Название это ввели греки, «путешествовавшие в северо-восточную Русь, независимую и действительно великую, чрез эту Русь подъяремную и сравнительно малую», к XVII ве­ку это название «привилось» — Малая Русь, Малая Россия. Сейчас же это название «обозначает племенное свойство народа и связывает последний с его предками, название же «Украина» отрывает народ от его древней истории, от предков и напоминает ему о самой печальной странице его истории — пребывании под владычеством Польши, с которым Малороссия всегда так напряженно боролась».

Разумеется, такая точка зрения была категорически неприемлемой для украинских националистов. Отречение от русского имени уже в начале XX века доходило, говоря словами М.О. Меньшикова, до «политического психоза». Он отмечал: «Ни одно из инородческих племен — кроме разве поляков — не обнаруживает такой воспаленной ненависти к Великой России, как эти представители Малой Руси. Самые ярые из них отказываются от исторических имен «Россия», «русские». Они не признают себя даже малороссами, а сочинили особый национальный титул: «Украина», «украинцы».

Пожалуй, наиболее острой проблемой и для украинских националистов, и для русских государственников и патриотов являлся вопрос о создании особого литературного украинского языка. В изложении Каткова (вполне аутентичном) стержнем «украйнофильской доктрины» было утверждение: «малороссийский говор не есть только местное наречие русского языка, получившее свою нынешнюю физиономию вследствие только того, что в него вошла польская примесь, но что оно есть особый язык, точно так же относящийся к русскому, как польский, чешский или сербский, и потому долженствующий иметь свою особую литературу, стать языком преподавания в школах и получить признание от государства».

Одним из первых подверг критике подобное представление об украинском языке В.Л. Ламанский. Он утверждал, что Малая и Великая Русь обоюдными усилиями выработали «общий литературный язык». Это произошло в силу того, что «наречия Малорусское и Великорусское не отличаются между собой множеством важных и разных особенностей». Эти особенности были в целом «незначительны, если не совершенно ничтожны» до конца XIV века «и даже позже», причем как в устной речи, так и в письменном языке. Последний имел «общий элемент Церковно-Славян­ский». Ламанский отмечал, что южнорусские ученые и писатели имели огромное, непосредственное влияние на русский язык «с конца XVII в. почти до самого Ломоносова», поскольку малороссы «господствовали» в церковной «иерархии, в школе и образованности. Они, заявлял Ламанский, «имели все средства образовать Русский литературный язык на Малорусской основе». В представлении Ламанского, общерусский литературный язык был создан Ломоносовым, который «принял наречие Московское, но в то же время признал всю законность и необходимость общего элемента Церковно-Славянского». Но и после Ломоносова, подчеркивал Ламанский, огромный вклад в развитие русского языка внесли многие даровитые писатели из Малороссиян и самый из них известный — Гоголь. Поэтому русский литературный язык «есть плод исторической жизни всего Русского народа».

Выдающийся лингвист Н.С. Трубецкой, один из основателей евразийства, будучи уже в эмиграции, серьезно уточнил представления о вкладе малорусов в формирование общерусского литературного языка. С его точки зрения, на рубеже XVII и XVIII веков произошла «украинизация великорусской духовной культуры», причем «старая великорусская, московская культура при Петре умерла». Новая русская культура «является органическим и непосредственным продолжением не москов­ской, а киевской, украинской культуры». Но при этом центр культуры переместился из Киева в Великороссию. В результате «культура стала не специфически великорусской, не специфически украинской, а общерусской». В XIX ве­ке в развитии этой культуры принимали участие и представители «украин­ского племени»: «Нельзя выкинуть из русской литературы Гоголя, из русской историографии — Костомарова, из русской филологии — Потебни и т.д.». Общий вывод, сделанный Трубецким, гласил: «Русская культура послепетров­ского периода является общерусской, и что для украинцев она не чужая, а своя — этого отрицать невозможно».

Исходя из такого понимания природы и происхождения общерусского языка, консерваторы в большинстве своем крайне негативно отнеслись к самой идее создания украинского литературного языка. К примеру, автор катков­ского «Русского вестника», А.А. Иванов, ссылаясь на языковую политику в Германии и Франции, утверждал, что, невзирая на различия в немецких и французских наречиях, которые «гораздо значительнее, чем между малорусским и великорусским наречиями», тем не менее, обучение в этих государствах происходит не на диалектах, поскольку «есть только один литературный язык, и никому не приходит в голову сумасбродная мысль образовать там другие литературные языки». Соответственно, и «мы считаем, — подчеркивал Иванов, — положительно вредным обучение народа на местном языке». Публицист «Русского вестника» справедливо считал, что цель такого обучения — «навязать народу понятие об его каком-то резком и совершенном отличии от великороссов. Обучение на этом языке укрепляет самих деятелей в сепаративных тенденциях, побуждает их не ограничиваться обучением, а сделать это наречие литературным языком для всего населения Малороссии». Не сомневался в этом и Катков: «Всякое усилие поднять и развить местное наречие в ущерб существующему общенародному историческому языку не может иметь другой логической цели кроме расторжения народного единства».

Консерваторы небезосновательно полагали, что навязывание украинского языка в качестве литературного приведет к резкому падению общего уровня культуры. Так, говоря о возможности «особой малороссийской литературы», Ламанский был уверен, что она «возможна только при условиях самых невообразимых», для этого «надо убедить всех мыслящих малороссиян в ее необходимости, надо им позабыть употребление русского языка, перестать читать русские книги, надо образовать целые поколения малороссиян в неведении русского языка и литературы». Публицист «Русского вестника» Н.А. Ригельман утверждал, что подобного рода обособление создаст для украинцев «в русском мире духовный партикуляризм», сделает для них непонятными произведения их земляков Димитрия Ростовского, Феофана Прокоповича, Георгия Конисского, Гоголя, равно как и творения Державина, Карамзина, Пушкина, Жуковского, Толстого. «Чем же вы замените все это? — спрашивал Ригельман. — Неужели вы воображаете себя в силах написать что-нибудь подобное, создать хоть сотую долю того литературного богатства, которым мы и вы уже обладаем и пользования которым вы хотите лишить ваш народ?»

Спустя несколько десятилетий либеральный консерватор и бывший «легальный марксист» П.Б. Струве констатировал сохраняющуюся искусственность «мовы»: «Сделать из украинского языка «ровню» языку русскому после двух последних столетий русской истории можно только искусственными мерами, искусственно-оборонительными и искусственно-наступательными». Консерваторы были убеждены в том, что в процессе создания украинского языка главной задачей сепаратистов было доказать, что он существенно отличается от общерусского. «С этой целью, — писал А.А. Иванов, — в составляемых ими учебниках и других книгах они, по большей части, тщательно стараются избегать русских слов для выражения многих понятий, так как в малорусском языке, по его неразвитости, нет слов для этих понятий, и берут из польского и из других славянских языков, лишь бы не из русского».

Публицисты «Русского вестника» оставили красочные описания методов внедрения украинского языка в крестьянскую малороссийскую среду. Так, по словам Каткова, в начале 1860-х годов по украинским селам «начали появляться, в бараньих шапках, усердные распространители малороссийской грамотности и начали заводить малороссийские школы в противность усилиям местного духовенства, которое вместе с крестьянами не знало, как отбиться от этих непрошеных просветителей». Для того чтобы оправдать создание подобных кустарных школ, энтузиасты украинской идеи заявляли, что они внедряют «мову» в крестьянскую среду лишь потому, что русский язык непонятен для малороссийских детей. Однако, как свидетельствовал А.А. Иванов, «дети неохотно слушали учителей и на малорусские вопросы последних почти всегда отвечали по-русски. Весьма немногие ученики сами изъявляли желание учиться по-малорусски». С.С. Гогоцкий, русский философ с малороссийскими корнями, писал, что общерусский язык понятнее детям выдуманного «южнорусского жаргона»: «Весьма хорошо знаю, как не только сотни вместе со мною, но, подобно мне, тысячи детей, говоривших до 7-8 лет только на местном южнорусском просторечии, начинали потом учение без малейших затруднений по книгам на общерусском языке и все понимали так же, как понимали бы их дети, живущие в центральной России».

Консервативные мыслители прекрасно осознавали колоссальную значимость языка, литературы и истории для формирования национального самосознания и поддержания государственного единства. Так, Катков провозглашал: «Великое дело язык и литература! Что разошлось в языке и литературе, то разошлось в духе, и того не свяжешь потом никакой материальной силой». Анализ текстов русских консерваторов, посвященных украинскому вопросу, приводит к выводу, что распространенное суждение о том, что он был вызван к жизни «польской интригой» и в целом «внешними факторами» нуждается в существенном уточнении. Да, бесспорно, славянофилы и Катков не раз подчеркивали особую роль поляков и Австрии в стимулировании украинского национализма. Тот же Катков не раз повторял, что «украйнофильские стремления … точь-в-точь совпадают с враждебными русской народности польскими интересами и распоряжениями австрийского правительства». По его мнению, для поляков, после того, как малороссийские крестьяне приняли самое активное участие в подавлении восстания ненавистной им польской шляхты в 1863 году, «нет лучшего средства, чтобы изолировать от России этот русский народ Юго-Западного края, который так беспощадно разрушил польские мечты о принадлежности русской Украйны к великому польскому государству». Мировая война представила бесспорные факты того, что многолетняя работа Австрии по подавлению прорусски настроенных галичан и, наоборот, поощрению галицийских украинцев, дала свои плоды. Это привело к резкой радикализации как украинских, так и русских националистов. Д.В. Скрынченко писал о том, как в Галиции после отступления из нее русской армии, галицийские украинцы учинили расправу над всем, что было связано с русским именем, и «все силы свои направляют на то, чтобы уничтожить не только все нити, связывающие их с русской культурой, но и все то, что сделано другими галичанами, держащимися русской ориентации».

При этом консерваторы не игнорировали и внутренние факторы, которые, с их точки зрения, серьезно способствовали развитию украинского национализма. Они указывали в этом качестве на космополитическую, лишенную национального сознания бюрократию. Катков прямо говорил в 1864 году о «правительственном содействии украйнофильству как делу безвредному», когда в «некоторых сферах» готовились решения о переводе Священного Писания и государственных актов на украинский язык, об обязательном введении украинского языка в народные школы, о распространении в народе книг на украинском языке за счет казенных средств. Реализация этих мер означала бы, по мнению Каткова, что «правительство на казенные средства помогало распадению России или создавало призрак, который стал бы вампиром целых поколений». И.С. Аксаков уточнял, ссылаясь на свидетельство Костомарова, что все вышеперечисленные инициативы имели «не только одобрение, но и горячую поддержку» со стороны бывшего тогда министром народного просвещения А.В. Головнина. Они не были реализованы лишь «по причине вспыхнувшего вслед затем польского мятежа».

Уже оказавшись в эмиграции, евразиец Н.С. Трубецкой, как и многие эмигранты, осознал, что жизненным нервом всей русской культуры была Православная Вера, и именно благодаря ей «западнорусская и московская индивидуации русской культуры оказались способными вновь воссоединиться». В послепетровское время секулярная антихристианская европейская культура разрушила в сознании элиты Православие, не заменив его ничем, а затем интеллигентский нигилизм проник в народные массы, породив в них полное духовное опустошение. Рассуждая таким образом, Трубецкой развил идею, что будущая русская культура «должна стать в идеале оцерковленной сверху донизу» и тем самым вновь способствовать единству русского народа.

М.О. Меньшиков с тревогой писал о том, что в России нет ни одного «пригодного для школ учебника русской истории». Наряду с миллиардными тратами на создание флота и покупку племенных жеребцов следовало бы потратить несколько премий на создание «основного учебника русской истории, увлекательного и правдивого», привлечь самых талантливых ученых и публицистов для доказательства того, что «русское государство — до сих пор единственная возможная форма державной самостоятельности и белорусов, и малороссов». А.С. Суворин призывал позаботиться прежде всего о русском центре страны: «Необходимо его культурно крепить и возвысить. …Русский человек должен блистать образованием, а не отставать от окраин; русская промышленность, торговля и земледелие должны стоять как пример развития для окраин, а не завидовать и не зависеть от них… Прочность России, ее долголетие и ее крепость зависят от прочности центра, от притягательной, внутренней, органической силы его».

Показательно, что ни один из пунктов этой программы так и не был осуществлен, что убеждает в справедливости и точности оценки консерваторами петербургской бюрократии. Власть начинала прислушиваться к консерваторам только в минуты смертельной для нее опасности, как это было в 1812 году и в 1905-м. К февралю 1917 года консервативное движение оказалось в силу различных причин расколото и деморализовано самой монархической властью и высшей бюрократией. В условиях неумолимо надвигавшейся национальной катастрофы Меньшиков призывал государственную власть «глядеть на украиноманство как на одну из злокачественнейших язв нашей внутренней жизни». Предельно жестко и недвусмысленно выражался по этому поводу Д.В. Скрын­ченко: «Российские украинцы — изменники и предатели наши и жаждут они лишь развала России, чтобы на ее костях создать «самостiйну, незалежну Украину».

Эти призывы не были услышаны правящими кругами. Все самые зловещие предупреждения и пророчества консерваторов сбылись. Удивляет поразительная точность некоторых предсказаний, своего рода футурологическая состоятельность русской консервативной мысли. Например, Н.А. Ригельман утверждал, что тактика и стратегия украин­ских националистов будет заключаться в том, чтобы, поначалу не отрываясь от России, «пользоваться ее силами и ее охраной, покамест настолько не окрепнут, чтобы в ней больше не нуждаться». А Н.С. Трубецкой в статье, написанной в 1927 году, подробно описал, как в независимой Украине придут к власти узкие и фанатичные краевые шовинисты, которые наложат на самостоятельную украинскую культуру свою «печать мелкого провинциального тщеславия, торжествующей посредственности, трафаретности, мракобесия и, сверх того, дух постоянной подозрительности, вечного страха перед конкуренцией. Эти же люди, конечно, постараются всячески стеснить или вовсе упразднить самую возможность свободного выбора между общерусской и самостоятельно-украинской культурой: постараются запретить украинцам знание русского литературного языка, чтение русских книг, знакомство с русской культурой. Но и этого окажется недостаточно: придется еще внушить всему населению Украины острую и пламенную ненависть ко всему русскому и постоянно поддерживать эту ненависть всеми средствами школы, печати, литературы, искусства, хотя бы ценой лжи, клеветы, отказа от собственного исторического прошлого и попрания собственных национальных святынь… Словом, — это будет жалкий суррогат, не культура, а карикатура.Таковы те неприглядные перспективы, которые ожидают украинскую культуру в том случае, если она пожелает заменить общерусскую, вытеснить общерусскую, вообще, если она вступит на путь конкуренции с общерусской культурой».

В предельно концентрированной форме уроки, которые должно вынести русское общество по украинскому вопросу, содержатся, на мой взгляд, в приведенных в сборнике статьях выдающихся русских религиозных философов Н.А. Бердяева и Н.О. Лосского. «Нужно прямо и решительно заявить — никакой великорусской культуры нет, как нет и культуры малорусской, есть только единая русская культура, объединенная великим русским языком, который не есть язык великорусский. Нет великорусской истории, есть лишь русская история», — писал Бердяев.

Тем же, кто хотел бы знать больше о фактической истории украинского националистического движения от его возникновения и до начала XX века, я бы порекомендовал прочесть представленную в сборнике монографию эми­гранта «второй волны», историка Н.И. Уль­янова «Происхождение украинского сепаратизма». Мировоззренческие установки Ульянова во многом определялись идеями и подходами, высказанными представителями дореволюционной русской консервативной мысли. Показательно отношение к этой книге современных украинских националистов. Своим появлением в Москве в 1996 году она вызвала фактически международный скандал. На Украине книгу расценили как враждебный и провокационный шаг. Такая реакция, безусловно, подтверждает, что исследования Ульянова не потеряли своей актуальности и в наши дни. И если бы книга была вовремя прочитана и усвоена как представителями «политического класса», так и научного сообщества, события на Украине 2014 го­да наверняка воспринимались бы с самого начала совершенно по-другому. И по сей день в обществе имеют хождение идущие от невежества, а иногда и специально запускаемые украинскими националистами теорийки о существовавших в истории «протоукрах», о извечной борьбе украинцев с «российским империализмом» и проч. Потому своевременность выхода сборника несомненна. Он явно предназначен стать пособием, настольной книгой для политиков и представителей гуманитарных дисциплин. И в то же время способен увлечь любого читателя, думающего о истоках, причинах и возможных следствиях неполадок, возникших в отношениях наших народов — несомненно, самых близких по крови, вере и культуре народов.

———————————————

Украинский вопрос в русской патриотической мысли. Составление, предисловие, послесловие и примечания: д-р ист. наук, проф. Минаков А.Ю. — М.: Книжный мир, 2016. – 800 с.