Ты припомни, Россия

Эти зарисовки созданы из крупиц, которые были мимоходом услышаны автором в случайных разговорах или прочитаны в документах. Речь о тех, кто —

И для тебя и для меня

Он сделал все, что мог:

Себя в бою не пожалел,

А Родину сберег.

 

Подвиг неотменим

 

Его считают своим в Богучаре, Кантемировке и Россоши. Наш герой — Каленик (в некоторых документах ошибочно его фамилия перетолкована как Калейников) из знаменитых 28 панфиловцев, уроженец хуторка Стеценково Писаревской волости Богучарского уезда Воронежской губернии. В богатом на административные перекройки территорий ХХ веке село Писаревка с 1957 года прописано в Кантемировском районе. А Стеценково, когда стало селом, куда только не «переводили», а на исходе 1970 года включили в Россошанский район.

Четвертое ноября (и без того — «красный день календаря», названный Днем народного единства) осталось памятным для жителей Стеценково и гостей из ближних сел Цапково, Новой Калитвы, из райцентра Россоши, из сел соседних Богучарского, Верхнемамонского и Кантемировского районов: в Стеценково состоялось открытие бюста Герою Советского Союза Каленику.

Дмитрий Митрофанович — один из тех, кто в декабре 1941-го, как и весь советский народ, встал перед выбором: велика Россия, а отступать некуда — позади Москва. Каленик — один из тех тысяч и тысяч воинов, кто положил свою жизнь на алтарь Отечества, остановил фашистских захватчиков на ближних подступах к столице.

В небольшом степном Стеценково бюст установлен взамен порушенного временем. Заодно отреставрирована стена Памяти с именами односельчан, павших на фронтах Великой Отечественной войны.

Возвращение Героя на родину оказалось непростым.

Родился Каленик в 1910 году в крестьянской семье. Рано осиротел, без отца росли пятеро на руках матери. За хозяина — старший Клим, а еще Прошка с Митей, Алеша с Марусей. Сельские старожилы вспомнили: «До колхоза хлеб молотили уже сообща — родичи, соседи. Митька в зубарях. Стоял перед самым нутром молотилки и ровно подавал на зубья развязанные пшеничные снопы. Бежит на зерноток от пруда ребятня, кричат оглашенно:

— Яшка утонул! Яшка пропал!

Первым подлетел к воде Митька Каленик. Хлопчика вытащил. Откачали, ожил».

В начале 1930-х годов семья отправилась за «хлебным счастьем» и нашла его в Казахстане под Алма-Атой. Там Дмитрий возмужал, женился, воспитывал своих детей. Работал уже председателем сельпо. На тридцать первом году жизни пришлось сменить профессию — ушел Родину защищать.

Призван он был в дивизию Ивана Панфилова. Ее воинам, как и их генералу, выпало в составе Красной Армии себя не пожалеть, но остановить и разгромить врага у стен Москвы.

В посмертный наградной лист фамилия погибшего была записана на иной, удобозвучный лад — Калейников. Именно поэтому, когда в Стеценково утверждали, что их земляк — Герой, являлись сомнения. Фамилия-то вроде не из здешних. До истины докопался учитель-краевед Ткаченко. В архивных делах Иван Иванович нашел документы, подтверждающие, что уроженец Воронежской области Каленик «как верный сын великого советского народа отдал свою жизнь в неравном бою в числе двадцати восьми героев во главе с политруком Клочковым 16 ноября 1941 года, защищая Москву. За проявленные доблесть, мужество и героизм в борьбе с германским фашизмом» удостоен звания Героя Советского Союза. О выверенном документально факте Ткаченко известил местные органы власти, написал в газетах, выступил по радио. С шестидесятых годов имя панфиловца утвердилось в его родном краю.

Подвиг 28 бойцов, а попутно и всех панфиловцев, как и других известных героев Великой Отечественной, попытались и стараются «отменить» на перестроечной волне пересмотра и переоценки истории Отечества. Основанием тому стала действительная недобросовестность отдельных журналистов военных лет, перетолмачивших из кабинетного «окопа» на свой лад события тех военных дней. Видеть в подробностях картину той жесточайшей схватки, когда наступающую неприступную крепость железного танка приходилось крушить бутылкой с горючей смесью, конечно, теперь никому не дано. Бой шел, как утверждал в ту же грозную годину великий русский поэт Александр Твардовский, «святой и правый, смертный бой не ради славы, ради жизни на земле».

Командир 1075-го стрелкового полка 316-ой дивизии Капров после говорил, что с немецкими танками дрался весь полк и в особенности четвертая рота второго батальона (в составе которой был наш Каленик), что из роты погибло свыше ста человек.

…Кому память, кому слава,

Кому темная вода, —

Ни приметы, ни следа… —

такова участь многих воинов любой войны. Так что историческая истина в «последней инстанции» одна: подвиг был. Народный! А совершил его, если называть поименно всех — то и Дмитрий Каленик.

Герою и фронтовикам-односельчанам, из которых в живых к тому памятному дню остался лишь единственный Алексей Хильченко, на митинге посвящали речи, стихи и песни.

Опало белое покрывало — и встал на бессменный пост, как былинный витязь, Защитник Отечества.

 

Письма на фронт

 

«Муженек мой, Михаил Ефимович, посылает тeбe привет и горячий поцелуй жена Прасковья Петровна. И желаю я тебе быть счастливым и вернуться до меня и до своих деток неповрежденным. А еще посылают привет дочь Шура, сынок Проня, дочь Рая и ваш сынок — алый цветочек Ваня. И все мы тебе желаем быть непобедимым, скорее разбить проклятую гитлеровскую гадину.

Дорогой мой хозяин, ты и сам знаешь, какую жизнь я прожила, а теперь еще здоровья не стало. Но я все же роблю. Сена корове запасла, теперь начнем топку для печи таскать. Кормимся с огорода. Картошку подкапываем, она уже с куриное яйцо. Детишки от меня укрываются в огороде, начну шукать, а они в горох заползают. А я их будто не вижу.

Кукуруза колос выкинула, начала вязаться. Жито уже спелое, скоро будем косить. А теперь до свидания. Писала письмо ночью».

Прасковья Петровна Пшеничная, жительница воронежской слободы Новобелой когда-то Михайловского, а нынче Кантемировского района писала письмо мужу на фронт летом сорок третьего. Ему оно в руки не попало. Вместе с другими такими же конвертами-треугольниками военной поры было найдено спустя сорок лет. В железнодорожных Лисках ремонтировали детсад и под полом нашли увесистую кипу писем, адресованных на полевую почту номер 04677. По какой-то причине все они оказались непрочитанными. Журналист Валентин Андреевич Логунов бережно подготовил к публикации часть этой почты и напечатал на страницах железнодорожного «Гудка». В степную глубинку газета не дошла. Впрочем, письмо не застало в живых ни Михаила Ефимовича, ни Прасковью Петровну. Их односельчанин Дмитрий Горбанев, проживающий ныне в райцентре Кантемировка, рассказал о судьбе семьи:

«Михаил Ефимович отвоевал благополучно. Работал плотником в колхозе “Вторая пятилетка”. Хороший мужик. Всегда в настроении, что передавалось и другим.

Тетя Паша часто болела. И летом ходила закутанная в теплый платок. Старший Проня молодым уехал из села. К нему на жительство в тепличный совхоз под Луганском перебрались и сестры.

С Ваней в школе сидели за одной партой. Он-то докормил, схоронил родителей. Работал трактористом. Допекли хворобы, дали ему группу. Его сын теперь механизатор».

…Горбанев набрал телефонный номер тракторной бригады, хотел ему сразу, не откладывая на потом, прочитать бабушкино письмо. Ответили, что Володя Пшеничный в поле.

Поиски адресата другого письма в Кантемировском районе оказались безуспешными.

«Здравствуй, многоуважаемый супруг Федя! Вчера получила от тебя письмо и еще от куманька Григория И. Ты советуешь посеять часть огорода зеленями. Но если купим семена, то посеем. А мы тут думаем, что зеленя сеять придете сами. Вон ведь как поганых погнали, наверное, вы у них и пяток не видите».

Приписка от дочери: «Папа, очень нам трудно. Я тоже хожу косить, заготавливаю корове корм на зиму. У нас есть тележка, я кошу траву и вожу на тележке. Петя наш находится на фронте и бьет фашистов. А еще такое горе: Григория Антоновича Сальникова убили. До свидания, папочка. Твоя дочка Мусенька».

Письмо это было написано Савинкову Федору Григорьевичу от жены Ксении. И вроде бы из села Новомарковка. Но сельские старожилы семьи Савинковых не помнят. Да и озимые зеленями здесь не называют. Возможно, что неразборчивый обратный адрес отправителя читается чуть иначе — Новомакарово Грибановского района нашей же Воронежской области.

А вот в семье Соколовых в Россоши хранят давние номера «Гудка», перечитывают дорогие строки.

«Пущено сие письмо от родителей твоих. Здравствуй, милый сыночек, посылаем тебе с любовью низкий поклон. Ну, теперь, мой дорогой сыночек, я тебе сообщаю, что мы получили от тебя два письма. И ты спрашиваешь про отца. Отец пока дома, была комиссия, и его освободили от фронта по его болезни. Сестра твоя Маруся работает в госпитале и вам, братьям-красноармейцам, помогает хорошо.

Еще такая новость. До нас приходил какой-то военный. Зашел и говорит: “Тут живет Соколов Прокопий Иванович?” А я спрашиваю: “На что он вам?” От вашего сына поклон, говорит, а я с ним в госпитале лежал. А теперь, говорит, повезли его на фронт, теперь он зенитчик.

Я, как услышала, поплакала здорово. Если б я знала, где ты лечился, я поехала бы к тебе, посмотрела бы на тебя хоть трошки. Ну, ничего, дорогой сыночек, разобьете немца, закончится война, и приедешь до дому благополучно. Слухи у нас идут: скоро война закончится и будет тогда жизнь хорошая.

Сыночек, пишу письмо, а тут приносят от тебя третье. Я дюже рада, почула, что живой. Ты пишешь — соскучился, а без тебя как скучаю! Тебя нет пять месяцев, а сдается, нету пять лет. Хотя бы были у меня крылья соколовы, снялась бы и полетела до тебя темненькой ночью.

Ну, до свидания. Не обижайся, что плоxo написала, у меня болят глаза».

Наталья Петровна Соколова писала эти строчки сыну Дмитрию. Домой с войны он вернулся благополучно, четыре боевые медали на груди. Работал секретарем, председателем сельсовета, руководил колхозом, избирался председателем Россошанского горисполкома. Но война догнала-таки. Сказались тяжелые ранения. В сорок с небольшим скончался. Остались мощенная камнем дорога к селу, клуб, построенный при Соколове, да еще — память о добром человеке. Жена Анна Петровна поставила на ноги двух сыновей. С ней же доживала век Наталья Петровна…

И еще — письмо из непрочитанных. Письмо на войну.

Полевая почта 04677. Зинковскому Митрофану Филипповичу.

Воронежская область, станция Семилуки, село Ендовище. От Зинковской Татьяны Власьевны.

«Пущено письмо 2 июля от вашей супруги Тани. Поклон тебе, дорогой Митроша, от меня и деток. Теперь, Митроша, я вам опишу свою жизнь. О хозяйстве что писать? Ты сам знаешь, какое хозяйство у нас осталось. И так думаю: шут с ним, с хозяйством, лишь бы сам остался жив, а это все нажитое. Еще я вам опишу об усадьбе. Все посеяла. Пойду, погляжу — душа радуется. Все хорошо, все рacтет, только нету вас, милый Митроша. Я и табак посадила: приходи скорее домой. Плохо без тебя, Митроша, дорогой мой сокол!..»

 

В полях под Москвой

 

Рассказ о жизни Федора Ивановича Демченко очень и очень скуповат. Родился 17 марта 1909 года в селе Поповка, Россошанский район Воронежской области. Из крестьянской семьи. Служил в Красной Армии в железнодорожных войсках. После демобилизации недолго работал председателем колхоза в соседней Сотницкой. И — ушел в рабочий класс.

Так поныне складывается судьба у многих односельчан. Благодаря «чугунке» Поповка с 1870-х годов стала «пригородом» станции Россошь. Рельсовый путь к вокзалу недолог. Здесь Демченко трудился в вагонном депо, оставаясь сельским жителем. Жена Варя, Варвара Михайловна, в колхозных полях со своим звеном растила сахарную свеклу.

В молодой семье в 1939 году родился сынок Саша. Живи и радуйся, человек! Нет же — война! Уже 26 июня 41-го в Россошь прибыл первый санитарный эшелон с ранеными воинами. А сентябрьским днем в светлом небе на станцию коршуном налетел фашистский самолет. Спешил, разрывы бомб беды не сотворили. Зато напомнил старое присловье: пришла беда — отворяй ворота…

Федора, как железнодорожника, на фронт призвали лишь в начале 1942 года со второго захода. И то — из военкомата доставили распоряжение: вернуть на работу! Распоряжение не застало хозяина дома, он уже отбыл в действующую армию. В мае Демченко получил от жены письмо с радостным известием: родился второй сын, назвали Васей. Варя успела получить ответ с наказом — беречь детей и себя. Просьба оказалась завещанием. В июле — будто с небес на донскую землю свалились немецкие, а затем и итальянские захватчики. После черного полугодия оккупации на исходе февраля 1943 года в семью пришла запоздалая «похоронка». Заместитель политрука стрелковой роты Демченко Федор Иванович геройски погиб еще 14 июля 1942 года. Похоронен в деревне Вышнее, ныне Мосальский район, Калужская область.

Воевал он, преградив фашистам путь на Москву, где пролег старинный Варшавский тракт. Сейчас в атласах для автомобилистов это дорога А-101 Москва — Рославль. На ее 227-м километре у деревень Барсуки, Вышнее, Сычево гитлеровцы зубами вгрызлись в мерзлую русскую землю после позорного разгрома у стен столицы и отступления. Исполняли личный приказ фюрера: «Под Москвой стоять насмерть! Цепляться за каждый населенный пункт, не отступать ни на шаг, обороняться до последнего солдата, до последней гранаты…» Фронт застыл извилистым выступом к столице. В руках у фашистов оставались Ржев, Гжатск, Вязьма, Спас-Деменск. На плацдарме в 150–200 километрах от Москвы спешно закреплялась мощная группа армий «Центр» — семьдесят полнокровных дивизий различного состава и назначения. Эта армада в любой момент могла вновь пойти в наступление. Она же противостояла советским войскам, прикрывая прямую дорогу на Берлин через Смоленск, Минск…

Почти полтора года здесь шли непрерывно ожесточенные сражения не местного, а стратегического значения. В то роковое время, когда фашисты рвались к нефтепромыслам Баку и рассчитывали у Сталинграда перекрыть на Волге «дорогу жизни», как им не хватало для победы хотя бы части тех сил, скованных на подступах к Москве.

На участке фронта в калужских полях, где бился с врагом и Федор Иванович Демченко, по свидетельству оставшихся в живых воинов, «был настоящий ад». И деревни, и шоссе десятки раз переходили из рук в руки. Раскинувшуюся на холме деревню Вышнее, у какой сложил свою голову наш земляк, удалось взять только хитростью после немалых потерь. Незаметно сделали подкоп. В конце подземного тоннеля в 780 метров заложили пять тонн взрывчатки. От главного фашистского укрепления и его огневых точек осталась огромная дымящаяся воронка да обвалившиеся окопы.

…Сорок братских могил в Мосальском районе. Мемориал с воинским кладбищем у деревни Барсуки — возле асфальтового тракта. А поисковики еще находят и находят неучтенные боевые полевые захоронения.

И поныне —

До глубины потрясена,

Земля качается от боли!..

 

* * *

 

Когда Федор Иванович с однополчанами держал противника на коротком поводке в Подмосковье, его младший брат Николай Иванович в оборонительных боях сдерживал вражеский натиск под Сталинградом. А когда на Волге советские войска нанесут фашистам нежданный сокрушительный удар, младшему Демченко выпадет «разгибать» Курскую дугу. В горячей схватке под Полтавой пулеметчика гвардейского мотоциклетного полка тяжело ранили. После лечения в госпитале ему скажут врачи: «Война для тебя, солдат, закончилась». Домой в родимое село вернулся с орденами Красной Звезды и Отечественной войны первой степени, медалью «За боевые заслуги».

Колхозный бригадир-плотник не оставит семью брата без опеки. Поможет его детям встать «на крыло». Александр Федорович — ученый, доктор экономических наук. Василий Федорович возглавлял районную «Сельхозтехнику». Как бы порадовался за сынов отец!

 

Безымянные

 

Где только что прошел танк, по гусеничному следу в примятой травяной зелени кроваво алела раздавленная железом земляника.

— А сладка-то!.. — по-мальчишески делился механик-водитель. — Да много как ее нынче уродилось!

Командир же вроде не услышал приглашения попастись на ягодной поляне, оглядывал окрестности. Неподалеку сквозь заросли акаций белели хаты села. Совсем рядом начинало зеленеться хлебными волнами пшеничное поле. Отсюда, со степного всхолмья, хорошо просматривалась проселочная дорога в сторону Россоши, по какой недавно катил-поднимался их танк. Отсюда — дали неоглядные во все стороны света, поля, луг с редким кустарником и опять поля.

Расстелил полотно карты, развернул его строго по линии «север-юг», вновь начал сверяться с местностью. У подбежавших ватажкой из сельца вездесущих хлопчиков сразу спросил:

— Воронежцы, шрамовские будете?

— У кого в колодце вода студеней? — допытывался водитель. — Принесли бы… На танке покатаю…

— А вы не брешете, дяденька? — спрашивал самый отчаянный.

— Прокачу — а то, как же!

Босоногие пятки только сверкнули. Потянулись гурьбой ребята по выгону наперегонки. Возвратились тоже быстро, но уже с чьей-то мамой. Несли в ведерке, стараясь не расплескать, холодную родниковую водичку. А женщина шла с двумя крынками, прижав кувшинчики к себе, будто грудное дитя.

— Утрешнее молоко, в погребе стояло… Не погребуете? Прямо из глечика пейте, — приговаривала она, угощая нежданных пришельцев.

Танкисты стали тут на постой по-хозяйски. Машину загнали в ближний раскоп, где местные жители брали песок. Пушку развернули в сторону проселка. На орудийный ствол развесили просушиться потные рубахи, гимнастерки. И так жарко — а в танке вообще адово пекло… Сами же расположились на привал в тенечке одинокой грушки-дички. Гостили недолго. Поблагодарили за угощение. Командир отослал всех назад, в село.

— Тут скоро будет горячо, — сказал он, часто бросая взгляд на проселок.

Действительно, там послышался нарастающий гул моторов. Из яра на подъем по склону медленно шли в гору тягачи с пушками в упряжи.

— Ого, сколько их прет! — то ли удивился, то ли напугался словоохотливый водитель.

— Все наши будут, — резко оборвал командир. — К бою! Без команды не стрелять.

Средь бела дня в степной долине заполыхали костры.

Было это у воронежского села Шрамовка тогда Михайловского, ныне Россошанского района. 1942 год. Июль. Число, скорее всего, восьмое-девятое…

Я знаю: вспыхнула недаром

У нас под Россошью трава.

Уже и немцы за Айдаром,

И под угрозой Калитва.

Так после о тех черных днях фашистского нашествия скажут в стихах.

Прорвав оборону, немцы стальной лавиной хлынули в брешь, устремляясь как на север, к Воронежу, так и круто южнее — в сторону Сталинграда, окружая, хватая в клещи наши полки, дивизии, армии, какие чаще внезапно остались разъединенными, разрозненными, без связи со штабами, с командованием.

В том спешном отступлении, конечно, не обошлось без паникеров. Но не сплошь все были таковыми. Отходили и расчетливо, без приказа, сами принимали решение встать в заслон на основных путях-дорогах, хоть как-то придерживая неотвратимый вражеский натиск.

Помните свидетельство Михаила Шолохова? «Было что-то величественное и трогательное в медленном движении разбитого полка, в мерной поступи людей. Измученные боями, жарой, бессонными ночами и долгими переходами, они готовы снова, в любую минуту развернуться и снова принять бой».

Нередко такой бой оказывался неравным, для отступающего — последним. Прискорбно, но то жаркое лето в уже написанной истории Великой Отечественной остается белым пятном. Как и его герои, чаще неизвестные…

Об одиночном танковом экипаже, какой разгромил целую вражью колонну, я услышал в случайном разговоре. Мой собеседник не был очевидцем, но доподлинно знал, что танкисты те погибли. А вот немцы вроде бы после боя вели себя необычно: поразившись храбрости русских — трое ведь приняли бой с целым подразделением! — решили похоронить погибших танкистов с должными воинскими почестями. Даже салютовали оружейным залпом над свежей могилой…

Случай редкостный. Ведь больше знаем, как люто свирепствовали на нашей земле фашисты. В недальней стороне, на Дону, считай ни за что ни про что расстреляли мирных жителей, полностью сожгли село Басовка. Почти в каждом городе, в селе не обходилось без расстрелов, убийств. Тут же — просто рыцарский поступок.

Подробности события полувековой давности пытаюсь разузнать у старожилов. Хоть воды их тех криниц военных лет утекло немало, да и колодцы те порушились… Женщина из Шрамовки, что привечала бойцов молоком, в 60-е годы выехала будто в город, доживает век близ своих детей. Свидетелей боя не нашлось. Помнили же о нем многие. Указали, где танк стоял, на какой дороге — она сейчас непроезжая, заросла травой, затянута землей — поднимались к селу немцы. Помнят, что всю короткую ночь полыхали-горели в кострах искореженные снарядами вражьи машины и пушки.

Рыцарские же похороны на поверку оказались красивой выдумкой. В жизни все было куда обыденней. Жители — покойный дедушка с женщинами — сами захоронили погибших — командира и водителя. А вот третьего их товарища возле тоже обгоревшей машины не нашли. Посчитали: или сгорел в огне, или немцы увели с собой… Обнаружили его чуть позже — выкосили в пшенице на ближнем полe. Уходил он израненным, с собой в командирской планшетке уносил документы всего экипажа. Да раны оказались смертельными…

Бумаги те вроде приберегла-схоронила та женщина, короткая знакомая танкистов. После оккупации она переписывалась с их родными, письма получала откуда-то с Урала…

Останки воинов вроде бы после перезахоронили в Митрофановке, бывшей тогда райцентром. Родные, видимо, знают, где покоятся их близкие. Для жителей Шрамовки, как для нас с вами, танкисты же так и остаются безымянными.

 

В день нашествия

 

Когда механизаторы из Новокалитвенской машинно-тракторной станции увидели, что на пароме здесь им тракторы не переправить за Дон, решили степными проселками уйти на Богучар к понтонному мосту у села Галиевка. Туда россыпью повернули технику. Трактористы из Первомайского сельсовета держались друг друга. Путь выбирал старший по возрасту, хорошо знающий местность Григорий Егорович Шевченко. За ним впритык рулили машины молодые парни — Яша Величко и лещанский хуторянин Егор Порубаев.

На подъезде к селу Стеценково небольшую колонну обнаружил немецкий летчик. Будто примеряясь, пролетел низко над землей, заглушая гул тракторных моторов. Григорий Егорович резко сбросил скорость, соскочил с сиденья, обернувшись назад, махнул рукой. Мол, за мной. И — кинулся бежать в ближнюю лесополосу. Не успели. Пилот уже прицельно вышел на второй заход. Взрывом бомбы всех бросило наземь. Когда Яша очнулся, с трудом еле поднял ставшую будто чугунной голову, то увидел, что к нему, пошатываясь, идет Шевченко. Оглянулся назад. И сразу закрыл глаза. На посеченное осколками смертельно тело Порубаева смотреть было страшно. Яша сразу даже не понял, что ему самому срезало ступню ноги.

Григорий Егорович побежал в село за помощью. Молодая акушерка, впервые увидев окровавленных людей, чуть сама от испуга не упала на землю. Все же взяла себя в руки. Вместе с добровольными помощниками наложила жгут, остановила кровотечение и забинтовала рану. Тут уже подъехала телега. На свежее сено положили Яшу, погибшего товарища и благополучно доставили домой.

Но его злоключения не кончились. В эти дни в село уже вошли фашисты. А у парня началась гангрена — почернела нога, самого кидало то в жар, то в холод. Отказался от еды, просил лишь пить.

Отец Семен Трофимович, участник Первой мировой, германской, войны решился показать сына врачу-немцу. Хирург на их счастье оказался не бессердечным. Он ампутировал часть ноги, не пожалел лекарств. Подарил парню жизнь, как оказалось, на долгие годы.

После освобождения села Яков Семенович с саморобным протезом на ноге сел за рычаги трактора. Растил хлебушек. Встретил семейное счастье с русоволосой красавицей Галей, Галиной Дмитриевной Куковской.

…Непостижим человек. Имел на руках справку, свидетельствующую о том, что «тракторист колхоза “Красная зоря” Первомайского сельсовета Величко Я.С. в период эвакуации техники в июле 1942 года при налете вражеских самолееов, при бомбежке был тяжело ранен, лишился ноги. В настоящее время Величко работает трактористом Новокалитвенской МТС.

Директор Толстиков.

Справка выдана 26 октября 1944 года».

Инвалид ведь, но трудился в поле наравне с другими, здоровыми мужиками-односельчанами. А когда его чуть не силой уговорили явиться во врачебно-трудовую экспертную комиссию, то не сошлись характерами с лекарем. Яков хлопнул дверью. И — всю доставшуюся ему жизнь оставался «не инвалидом».

 

Касьяновские разведчики

 

Три фронтовых награды у ветерана Крутьева: медаль «За отвагу», орден Красной Звезды и еще очень редкостный — орден Богдана Хмельницкого.

— За что получил? — переспрашивает Николай Потапович. — За то, что воевал.

Пехотинец, стрелок, разведчик. Держал в руках и пулемет, и снайперскую винтовку, и автомат.

Год рождения 1925-й. В армию был призван весной 1943-го. Курс молодого бойца проходил в Поволжье. Осенью попал на фронт в уже прославленную Лозовскую 35-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Освобождал Украину и Белоруссию, Польшу, брал немецкие города. День Победы встречал на Эльбе, встречался с союзниками. «Американцы — веселый народ. Хотелось им увидеть, как русские водку пьют. Но нас предупредили об этом, свою мерку знали. Охочи к борьбе, все им с нами силой хотелось померяться — кто кого быстрее на лопатки уложит. Молодыми мы были, кровь играла».

Крутьев трижды ранен, да еще и контужен. Считает, что везло. Вернулся домой живым. Однажды Крутьев за малым не расстался со своей частью. «В Белоруссии это было. Иду из госпиталя, глядь, на улице стоит земляк Петька Михайлов. Обнялись, он мне что брат родной. А уже слыхали, что вроде есть приказ Сталина — родичам можно воевать вместе. Пошли к его командиру, разрешил остаться. Но еще не обжились, не наговорились, вызывают меня в штаб — “за тобой приехали”. Командир роты заявил: «Не отпущу, кого угодно взамен отдам».

Так и не довелось односельчанам повоевать в одном окопе. А очень хотелось Крутьеву служить вместе с Петром Тихоновичем Михайловым. Ведь они еще на граждане хлебнули военного лиха в cвоей Касьяновке, в родимом воронежском селе, что под Кантемировкой.

 

* * *

 

В первые дни июля сорок второго хлопцев вызвали в военкомат. В армию еще по возрасту не вышли, а вот конную бричку им доверили. Погрузили документы районных контор, велели доставить бумаги в Калач. С парнями отправили в дорогу двух медсестер. Уже за Талами немец, запруженный повозками, машинами грейдер бомбил. Подобрали раненых, девчата их перевязали. Богучар горел. Донская переправа забита. Советуют на станицу Казанку правиться. Но попутчики из военных рассудили иначе. Нашли лодку. В ней разместились сами, девчат взяли и одежку у парней. Бричку сняли с хода, бесколесную телегу вместе с лошадьми затащили в воду.

— До середины реки плыли благополучно. Бричка с ящиками на плаву, кони впереди, мы сбоку держимся, — вспоминает Крутьев. — А дальше не хватило сил. Утонули лошади, пропали наши документы. Еле сами выбрались. Течением, конечно, отнесло далеко вниз. А народу на том берегу тьма. Ходим в исподнем, хорошо, к вечеру нашли своих девчат с вещами, переоделись.

На пересыльном пункте попутчиц направили в медсанчасть, а нас — в колхоз. Там мы никому не нужны. Советуют домой идти. В Петропавловке услыхали, что Кантемировка уже под немцами. Тут нас встретил земляк Калюжный — старший лейтенант, районный чекист, — и стал готовить парней к возвращению в Касьяновку для подпольной работы в тылу врага. Попытались переправить через Дон у села Гороховка. Лодку обстреляли, пришлось вернуться. Переплыли реку темной ночью близ Подколодновки, незаметно выбрались на берег. В темноте заблудились. Под утро в воронке залегли, нас в ней немцы сцапали. Кабель связи повредило, вот и шли они по проводу и на нас набрели. В Богучаре допрашивали. Говорим, что гоняли колхозный скот за Дон, домой путь держим. Отправили под конвоем в Кантемировку в концлагерь. Там удалось передать матери, где находимся. С мамой отпустили.

Когда наши отправляли ребят в тыл, задание дали простое: пожить с месячишко в своем селе, осмотреться, запомнить, какие части стоят, какие укрепления строят. А затем степными дорогами вновь перейти линию фронта к нашим.

Но вскоре в Касьяновке появился сапожник, вроде из военнопленных, таких тогда немало бродило по селам. Он-то взял парней под свое крыло.

Возвращение наше отменил. Давал простые поручения. Скажем, сходить к родичам на станцию Журавка и разузнать, какие, с чем идут поезда, как охраняются. Увидеть, запомнить и после рассказать ему обо всем. Нас не посвящал в то, как передавал через линию фронта эти сведения. Замечали, ночью иногда исчезает из села. Осторожничал «сапожник» не напрасно, лишнее нам знать было ни к чему.

Вскоре он пропал вовсе, не предупредив нас.

За две недели до прихода освободителей хлопцев арестовали.

— Полицаи отвели нас в Белолуцк Луганской области. В тюрьме излупили шомполами. В камере с нами сидели мужики постарше, бойцы из окруженцев. Посоветовали говорить, как было. Раз «сапожник» исчез, выдавать вам некого. Зато бить не будут. Немецкий офицер допросил и больше действительно не трогал. Взяли нас с Петром дрова пилить. Немец-охранник прячется от ветра, стоять-то ему холодно. Улучили момент и — тикать. Стрелять он начал, когда мы в лозняк отбежали. Отсиделись в болоте, а погодя пошли домой. В селе Куликовка староста помог — предупредил, что впереди теперь линия фронта, посоветовал лучше тут дождаться наших.

— Жили у бабки, где квартировала учительница. Молодая, к ней приставали немцы. Она назвала меня своим мужем. Немец только посмеялся, очень уж сопливый вид был у «главы семьи». А тут им стало не до нас. Ночью убрались. А следом в Куликовку вошли наши танки.

 

* * *

 

После войны судьба разбросала друзей. Михайлова — на шахты в Донбасс. Крутьев пригодился, где родился: колхозным агрономом работал. Спустя годы он узнал, что в «сапожниках» был разведчик Степан Гонта, родом из Украины. Он-то и обнял Николая Потаповича при встрече…

Беседуем с Крутьевым.

— Орденом Богдана Хмельницкого за что наградили? Памятный случай. 1944-й год. Наша дивизия в составе войск Первого Белорусского фронта участвовала в наступательной Люблин-Брестской операции. Где-то на границе с Польшей на рассвете спокойно перешли вброд через речку. Разделись, одежду и оружие над головой, сухими вышли из воды. Боевым порядком движемся дальше. Тут глухой залп.

Припали к земле. Осмотрелись — впереди укрепление, крепость из камня и бетона. Попытались двинуться вперед — ударили огнем прицельным. Спас нас грейдер. У всякой дороги есть кювет. В него мы и свалились. Надежное укрытие. Переговариваемся — командир взвода куда-то пропал. А я его помощник — замкомвзвода. Решаем — ползком подбираться поближе к крепости по кюветам. Где они помельче, глубже зарываемся.

Дорога вывела нас во вражеский тыл. Броском бы кинуться на эту крепость, ниши забросать гранатами. Но наши артиллеристы долбят камень снарядами. Нас осколками посекут.

Той же кюветной дорогой послал связного в роту. Ротный доложил командиру батальона, что взвод под стенами укрепления. Тот не поверил, засомневался. Меня хотел вызвать.

Долго рассказывать. Короче — переползло к нам подкрепление. Пушкари прекратили огонь. Крепость мы взяли без потерь. Здесь я первый раз увидел прикованного цепью к оружию немецкого пулеметчика. Мертвого, в черном обмундировании. Дальше такие смертники попадались чаще, тоже в черной форме.

Раз я принял командование взводом, то меня и представили к награде.

Попозже орден вручил сам командующий фронтом — Константин Константинович Рокоссовский. Красавец мужик. Уважали мы его.

 

* * *

 

Необходимая справка. Орден Богдана Хмельницкого трех степеней учрежден Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 ноября 1943 года. Орден первой степени — полководческий, генеральский. Его удостоены 323 человека. Орден второй степени — командирский. Им награждены 2400 командиров корпусов, дивизий, бригад, полков, партизанских соединений. Орден третьей степени вручался рядовому, сержантскому, старшинскому и офицерскому составу «за смелую инициативу и решительность, проявленные в проведении боевой операции, обеспечившей нанесение врагу поражения, захват важного рубежа». Среди награжденных 5 700 воинов.

На выходном костюме у Николая Потаповича Крутьева сверкает орден Богдана Хмельницкого третьей степени за номером 3296.

 

Лег на Гранкино боем

 

Алексей Яковлевич Величко, житель села Первомайское:

В скупых строках книги Татьяны Малютиной и Петра Чалого «Кому память, кому слава…» я узнал точнее судьбу моего дедушки, отца мамы.

«Куковский Дмитрий Яковлевич — 1897 г.р. Рядовой, автоматчик 15-й стрелковой дивизии. Убит 29 июля 1943 года в селе Гранкино Курской области. Похоронен в братской могиле села Чувардино Лубянского сельсовета Дмитровского района Орловской области. Жена Куковская Наталья Денисовна».

Представил его в последнем бою на ратном поле Курской битвы. Невольно родились стихи.

Лег на Гранкино боем

Сорок третий, июль,

И разносится с воем

Взрыв снарядов, свист пуль.

Трескотня автоматов

Да разрывы гранат,

А врага бьет прикладом

Повзрослевший солдат.

…И стучит очень нудно

Пулеметная дрожь.

Осознать даже трудно,

Что еще ты живешь.

Жизнь в окопе несладка

При свинцовом дожде,

А в бою нет порядка —

Беспорядок везде.

Упорядочен только

Смерти щедрый оскал.

Вдруг, обнявшись с винтовкой,

Воин юный упал.

Бьют орудия градом:

Жизнь в бою не зови!

Ходит смерть совсем рядом —

Суета на крови.

А у леса сердито

«Тигр» немецкий рычал

И, умело подбитый,

Стал в огне на причал.

Клубы дыма и пыли

Завершили тот бой…

Мы своих не забыли;

Мы их помним с тобой!

Автоматчик Куковский

Здесь сражался, как мог,

И навек в землю Курска

Дмитрий витязем лег…

Дмитрию Яковлевичу было от роду сорок шесть лет. Трудно сознавать, что я уже старше своего деда. Задаюсь вопросом: а смог бы, как он, подняться в атаку под свинцовым огнем? Ответить мне помогает современный поэт Николай Зиновьев:

Как ликует заграница

И от счастья воем воет,

Что мы встали на колени.

А мы встали на колени

Помолиться перед боем…

 

* * *

 

— Моему дяде Петру Куковскому в ту пору шел шестнадцатый год, весной помогал саперам выносить на край поля Пески кинутые боеприпасы. Он видел подбитый обожженный советский танк. Рассказывал: «Вокруг глубокие воронки. Экипаж, наверное, так обозлил итальянцев, что они долбили уже горевший танк из шестиствольного миномета, пока взрывом не сорвало башню, она лежала неподалеку на пашне».

Когда я прочел в газете отрывки из книги «Кому память, кому слава…» и увидел фотокопию извещения о гибели комбата Андрея Андреевича Дородного в бою за хутор Зеленый Яр, то еще и еще убедился — дядя видел танк командира. По этому полю проходила линия фронта. Здесь ее прорывали наши воины-богатыри.

Сами собой у меня сложились стихи.

 

Освобождение.

Весна сорок третьего

       Памяти танкиста Дородного

Не для меня придет весна,

Не для меня Дон разольется…

Из песни

Застонала донская земля.

Заплакали ивы, березы.

И война в наше сердце не зря

Послала лишь горечь да слезы.

Позади тот холодный декабрь

С огоньком в том горячем бою,

Где солдаты сражались как встарь

За землицу родную свою.

Оттолкнувшись от Дона, пошли

В наступленье на запад страны.

Молодые навечно ушли

В оглушительных взрывах войны.

Здесь Дородный Андрей, наш герой,

От села до села шел вперед.

Вот уже Первомайск за горой,

Но… настал его смерти черед.

Он оставил жилище — танк свой,

Полыхнувший костром на снегу,

И рванул сквозь снарядный вой,

Не давая прорваться врагу.

…Злая пуля сразила бойца,

Пал на землю отважный герой.

Как танкист и комбат — до конца

Завершил он последний свой бой.

Нам весной запоет неспроста

О любви свою песнь соловей.

Очень жаль: не осталось креста

На окопной могилке твоей.

В густых зарослях где-то кукушка

Все считает кому-то года…

Не увидит комбат, наш Андрюшка,

Красоту той весны — никогда.

 

Долгий путь домой

 

Час печали и благодати в Новомарковке Кантемировского района. У мемориала погибшим воинам односельчане хоронили земляка — прах гвардии старшего сержанта стрелка-снайпера Гелемеева Ивана Ивановича. Хоронили его второй раз. Шестьдесят два года назад бойца в окопе зарыла в шар земной война.

…Шла Курская битва. На русском поле в который раз решалась судьба Отечества. Броневым кулаком враг пытался рассчитаться за поражения под Москвой и в Сталинграде, на Кавказе и в воронежских степях. На огненной дуге впервые сошлись такие силы. «Земля стонала от разрывов снарядов, авиационных бомб и грохота танков. В черных тучах пыли и гари исчез горизонт, скрылось солнце, его раскаленный диск еле пробивался сквозь мглу», — свидетельство очевидца и участника тех боев.

На южном фланге фронта противник кинул основные силы в направлении на Обоянь. Шестого июля 1943 года после полуторачасовой пушечной бойни на участке Луханино — Сырцево враг в течение дня восемь раз поднимался в атаку, бросал в бой при поддержке авиации до 250 танков с пехотой. Все попытки немцев перейти в наступление «упорным сопротивлением частей 90-й гвардейской стрелковой дивизии полковника Виктора Георгиеича Чернова были сорваны… Воины не дрогнули».

Среди тех, кто смертью смерть попрал, был и сорокапятилетний Иван Иванович Гелемеев, боец 272-го гвардейского стрелкового полка. Как он погиб? Об этом знает только Бог. Останки воина только в 2005-м году обнаружили поисковики-следопыты в засыпанном землей окопе. При бойце — оружие, гранаты, бутылки противотанковые с зажигательной смесью. При бойце — медаль «За отвагу» и знак «Снайпер». Он и мертвым держал оборону!

Своими немыми муками он и теперь поразил потомков ушедшей былью:

Какие были времена!

Какие люди были!

На сельском майдане над многолюдной толпой возносятся траурные мелодии, звучат прощальные речи, молитва. Ружейный салют возвестил: останки бойца обрели покой на родине.

На постаменте склонил голову каменный солдат. Стена Памяти, на мемориальных досках которой — больше трехсот фамилий односельчан, не вернувшихся с фронта. Тут же братская могила, в ней сорок три солдата-освободителя со своим командиром — капитаном, уроженцем села Селезневка из-под Киева Зубрием Дмитрием Дмитриевичем. От роду ему было двадцать четыре года. Командовал стрелковой ротой. Посмертно награжден первой и единственной наградой — орденом Отечественной войны второй степени.

И рядом — свежее надгробье с военной каской: бойцу, какой шестьдесят два долгих года шел домой.

— Как в старину на Руси, всем народом собрали пожертвования. Ко дню Победы установили новые памятники на трех братских могилах военных лет, — рассказал Владимир Васильевич Покусаев, председатель здешней сельхозартели «Правда».

А еще слушаем Петра Максимовича Жигалкина. Он племянник Гелемеева, хорошо помнит Ивана Ивановича.

— Дядя из бедноватой и многодетной крестьянской семьи. Жену — тетю Дуню, Евдокию Петровну, — себе нашел в недальнем селе — Шевченково. Пятерых детей растили. Уже никого из них нет в живых. А внуки и правнуки деда не видели. Работал он в колхозе воловником — за быками ухаживал. Тогда трактор был дивом редким, больше на волах пахали. Потом дядю Ваню бригадиром поставили. Не столько начальник, сколько пример для всех. Первым на покосе, на молотьбе…

Вот и на фронте — остался навечно первым.

 

Кортик танкиста

 

В известном фильме «Освобождение» нам, зрителям, остается надолго памятен танковый бой на Прохоровском поле в дни Курской битвы. Огненный ад, в котором «смешались в кучу» танки, самолеты и люди. Пылающие машины, из которых выбираются, спасая друг друга, танкисты. И сразу же — снова в бой, в рукопашный.

Это, оказывается, не киношная выдумка.

В Богучарском историко-краеведческом музее посетители засматриваются на изящный кинжальный кортик: лезвие-штык, резная рукоять из слоновой кости, ножны с пояском. Орнамент из дубовых листьев, в которые вкраплены полустертые фашистские символы — крест-свастика и двуглавый орел. Экскурсовод Елена Филатова удивляет:

— Трофей с Прохоровки.

Подарил вражеский кортик музею земляк — Герой Советского Союза Яков Котов, уроженец села Терешково. Его именем теперь названа одна из улиц Богучара. Отставной офицер после войны и армейской службы жил в соседней Ростовской области. Яков Михайлович на милой родине бывал часто до самой кончины, случившейся в декабре 1990 года. Здесь он и похоронен.

Котов встречался с молодежью, рассказывал «об огнях-пожарищах», сквозь которые пришлось пройти ему, механику-водителю знаменитой «тридцатьчетверки».

В бою под Прохоровкой подбили танк. Спешился благополучно, но — очутился лицом к лицу с таким же «безлошадным» фашистом, в кулаке которого сверкнул клинок. Котов опередил: перехватил руку с кортиком и разрядил в упор свой пистолет.

Знатный трофей служил с той поры уже нашему танкисту. Он им особо не похвалялся, хотя, конечно, красивый кортик. Портили ему вид свастика с орлом, пытался счистить их.

Фашиста кинжальчик не защитил, а крестьянского сына уберег. У ворот Берлина на неприступных Зееловских высотах и в самой немецкой столице танк Котова трижды горел. Экипаж тушил огонь и вновь сражался. Погиб командир. На его место встал механик-водитель с кортиком. Позади оставались разбитые пушки, минометы, пулеметы. Враг был повержен.

После дня Победы, когда в донском краю запели соловьи, Яков Михайлович узнал — ему присвоено звание Героя.

 

Била Маруся из автомата

 

Жительница Россоши Мария Орлова получила неожиданный гостинец из Украины. Это был краеведческий журнал «Спадщина» («Наследие»). Издавали его на родине великого поэта Тараса Шевченко — в районном городке Звенигородка Черкасской области.

Перелистала Мария Артемовна страницы и — оказалась мыслями в своей юности. А носила она тогда еще девичью фамилию Цыбина, воевала в составе 62-й гвардейской стрелковой дивизии. Ее воины в январе 1944 года за Днепром окружили и громили Корсунь-Шевченковскую группировку врага. Ту битву историки после назовут «Сталинград на Днепре». А дивизии будет присвоено почетное наименование Звенигородской, ее наградят орденом Богдана Хмельницкого II степени.

— Сейчас нередко приходится слышать, что Победу добыли мы числом, а не умением воевать, — говорит Орлова. — Это не так. Война для всех страшна потерями. Статьи, карты-схемы в украинском журнале мне напомнили о боях за освобождение Украины. Тогда после небывалой огневой подготовки шли в наступление не по снегу, а по вражеским трупам…

Добрый знакомый, земляк Марии Артемовны, русский поэт Михаил Федорович Тимошечкин тоже освобождал Украину. За Днепром был ранен. На встречах фронтовиков вместе с Орловой часто вспоминали дни обагренной кровью молодости. В этих беседах родилось стихотворение-песня.

Мыла Маруся белые ноги,

Шла она долго по пыльной дороге,

Шла она долго, устала немножко

В старых солдатских кирзовых сапожках.

Шла она долго, приутомилась.

Дайте вздохнуть ей, сделайте милость…

В штабе комбата ей сказано было:

Танки фашистов заходят к нам с тыла.

Ей надо выйти из окружения,

За Ингульцом быть к началу сражения.

Место найти на период короткий

Пункту первичной медсанобработки…

Шла она долго, приутомилась,

Остановилась, к речке спустилась.

Села в тенечке, уединилась,

К сумке походной спиной притулилась.

Сумка с крестом, все в ней для человека —

В ней и больница, и тут же аптека —

Все в ней для боя, не для парада,

Только Марусенька реченьке рада.

К речке спустилась перед закатом,

Не подходите, хлопцы-солдаты.

Не подходите, сделайте милость —

Маша-сестричка уединилась.

На белой камени в тенечке сидела,

Тихо вполголоса песенку пела,

Ноженьки мыла на белой камени.

Пела она о любви и измене.

Сброшены наземь cyxие портянки,

Где они, близко ль, фашистские танки?

Мыла Маруся белые ноги,

Шла она долго по пыльной дороге.

Дайте вздохнуть ей полною грудью,

Дайте не слышать гула орудий,

Дайте не видеть черных разрывов,

Дайте побыть под приречным обрывом,

Дайте к воде Ингульца прикоснуться,

Дайте в водичку лицом окунуться.

Мыла Маруся белые ноги.

Танки немецкие шли по дороге.

Гулко забилось сердечко у Маши,

Приподнялась — думала наши.

Стукнули выстрелы — сердце забилось.

Не подходите, ждет вас немилость.

Била Маруся из автомата

По кровяневшему в поле закату.

Била Маруся по танкам крестатым,

Падали наземь чужие солдаты.

…Школьница Маша, можно сказать, в одночасье стала бойцом.

— Родилась и училась я в Гнилуше, сейчас это воронежское село Лозовое Верхнемамонского района. Летом сорок второго, вскоре после выпускного вечера, нас, девчат, созвали в сельсовет. Беседовали с нами офицеры. «Родину надо защищать». «Готовы», — без раздумий согласились все девять человек совершенно искренне. Саша Голикова, Маша Скибина, Маша Дедова, Лена Абалмасова, Поля Гуркина и я попали в санитарную роту. Курс молодого бойца проходили прямо в своей части — на хуторе Дубовое Павловского района, почти на передовой линии фронта. В декабре из села Гороховка началось наше наступление по донскому льду у хутора Самодуровка, теперь он Донской.

Мы спасали раненых прямо на поле боя — перевязывали, отправляли в тыл.

Не приведи Господи кому-то еще это пережить. Рядом рвутся снаряды. Шрапнель летит со свистом. Человеку начисто срезало голову. Головы нет, а он бежит в атаку!

Первой погибла в санитарной роте Паша Алехина. Самая красивая из нас — высокая, стройная, волнистые волосы. Как сейчас вижу ее.

Теперь вот читаю: с июля 1942 года по май 1945 наша 127-я, позже преобразованная в гвардейскую 62-ю, дивизия проделала героический путь от Дона до австрийской столицы Вена. Даже подсчитали: с боями мы прошли 1460 километров, маршем — 1860, а всего — 6870 километров.

Марию Артемовну вывело из боевого строя третье, самое тяжелое ранение — в ногу.

— Случилось это уже на австрийской границе. Цвели абрикосы, впервые видела. Командир полка, оказавшийся рядом, пытался поддержать шуткой:

— Маша, кто тебе поверит, что тебя ранило, ведь сегодня первое апреля.

День Победы санинструктор Цыбина-Орлова встречала в военном госпитале в Баку.

— Под окнами парк. Мы на костылях туда на танцы бегали…

 

Две поездки

 

Тогда еще гордились своей историей и не забывали ее памятные даты. Год 1985-й проходил под знаком сорокалетия Великой Победы. Журналистов из Воронежа и области пригласили в путешествие по местам былых боев. Фотографии и блокнотные записи возвращают в те прозрачные дни светлой осени.

Даже в недальней поездке, когда тебе из автобусного окна открываются знакомые дали, дивишься тому, как велика и просторна твоя земля. А дорожные встречи с новыми людьми утверждали иное давним присловьем — тесен мир. Так было и в том, выражаясь по-старинному, на-колесном странствии, какое определяли значимые слова — Курская дуга.

Из книг припоминалось известное.

С 5 июля по 23 августа 1943 года на дуговом выступе фронта от Белгорода до Орла шли ожесточенные бои на земле и в воздухе. Операция «Цитадель» провалилась: враг потерял около полумиллиона солдат и офицеров, полторы тысячи танков, 3,7 тысячи самолетов. Тут кровавая дуга переломилась в нашу пользу.

До поры до времени исторические факты звучат для тебя отдаленно.

Пока не настала минута, как эта — когда ты всматриваешься в надпись на памятной доске — «На этих рубежах…»; когда склоняешь голову у братских могил близ хутора Крапивенские Дворы, поселка Яковлево, на всхолмье, означенном военно-топографическим языком — высотой с номером; когда вчитываешься в бронзовую строку:

Это поле победы суровой

Для потомков по праву равно

Полю грозному Куликову,

Ратным доблестям Бородино.

И когда слушаешь артиллериста Андрея Борисовича Попова — бойца, отработавшего после войны четверть века председателем колхоза и получившего за то два ордена Трудового Красного Знамени. Он указывал на противоположный склон яра, говорил:

— Там — немцы. Приглядитесь: следы траншей заметны. А мы — здесь, на южном склоне, точно у такой же пушки, какая теперь на постаменте. Танки шли на нас прямо из-под солнца.

— Не первый раз пришлось стрелять?

— Нет, уже нюхнул пороху на Дону, в декабре сорок второго принимал крещение.

— Где-где? — заторопился я с вопросом.

— Под Новой Калитвой прорывали фронт. Операция «Малый Сатурн».

— Мои родные места, — обрадовался я собеседнику, как земляку. Память солдата хранила названия сел, а подробности боев стерлись. Впрочем, нет, бой за родимое ceло Сажное здесь, на Белгородщине, артиллеристу, по его же признанию, памятен будет до конца дней.

— Допытывается у меня командир: Сажное — твоя деревня? Моя, отвечаю. А он приказывает: ночью выбирай позицию поближе, выкуривай фрицев самолично, земляки памятник при жизни поставят.

В темноте окопались. Поутру оглядываю, прощупываю глазом улочки, дворы — аж зубами заскрипел с досады: как специально, фашисты поставили батарею в огороде у моей хаты. Стреляй по своим! Такое врагу не пожелаешь.

— Пришлось стрелять?

— Тут выбирать не приходилось: или — мы, или — нас в прах разнесут. — Собеседник вытер взмокревший лоб.

— Стрелял. А то как же. На мое счастье, мать в погребе всех наших держала, не давала и голову высовывать…

И еще одна встреча, у памятника танкистам. Свел нас путь тоже с участником боев на Курской дуге. Богатырского сложения человек, сразу думаешь — как в танке такой вмещался. Мощна легендарная «тридцатьчетверка», а танкист тоже вроде витязь из русской былины. В возрасте, а статью крепок.

Военная биография богатыря: с 22 июня сорок первого по 9 мая сорок пятого — в танке, а значит — и в бою. Шесть раз горел. Лично уничтожил 29 вражеских бронемашин… Отмечен четырнадцатью медалями.

Орден Красного Знамени получил за первый бой на Украине. Еще 14 июля сорок первого доказал — можем бить фашистов.

Вторым орденом Красного Знамени награжден за участие в разгроме немцев под Москвой.

Орден Отечественной войны I степени — за бои на Курской дуге.

Орден Александра Невского вручен при освобождении Польши.

Орденом Отечественной войны II степени отмечен в Берлинской операции.

Названа фамилия — Василий Яковлевич Стороженко. Слушаю его, и все не покидает меня ощущение, будто уже знаю танкиста. И ведь не ошибся.

— Родом я, — говорит Стороженко, — из Ольховатского района Воронежской области.

Тут уж дотошней выспрашиваю: еще земляк нашелся.

— Xyтop Еремин рядом с селом Копанная, — уточняет Василий Яковлевич место своего рождения. Не скрывает, что рад встрече. Допытывается, как там ольховатцы. Сам-то Стороженко после войны обосновался в белгородской Ивне.

На Курской дуге лейтенант Стороженко командовал танковой ротой. Железной ее называли за крепость. Танкисты остановили врага в направлении главного удара на южном фасе. Седьмого-восьмого июля немцы бросали в атаку двенадцать раз танковые лавины. Тридцать пять вражеских машин сожгла на поле боя рота Стороженко.

— Дни стояли ясные, но солнца нам не было видно. Дым застил глаза, — вспомнил Василий Яковлевич тот июль сорок третьего.

На Ивню, Обоянь враг не прошел. Свернул к Прохоровке, где его встречали танкисты резерва, прибывшие из-под Острогожска.

Командарм Павел Ротмистров после так записал о двенадцатом июля:

— Солнце помогло нам. Оно хорошо осветило контуры вражеских танков и слепило немецких фашистов.

Танкисты бились насмерть. Сражались в горящих машинах. Шли на таран. Всюду на поле боя — тела убитых, искореженные танки, раздавленные орудия, бомбовые воронки. И ни одной зеленой былинки — сплошь выжженная, черная, дымящаяся земля. И так — на протяжении десяти-двенадцати километров: на всю глубину нашей атаки!

…Самое крупное в истории встречное танковое сражение на Прохоровском поле приближало День Победы.

Не знаю, дожили ли мои собеседники до нынешней очередной годовщины боев на полях, где сошлась сталь со сталью. И если не они, так их потомки пришли и придут на поле нашей славы, нашей боли. Как бы кто ни пытался перекроить историю Отечества.

 

* * *

 

После того, как в 1992 году первому Президенту России не удалось вычеркнуть из народной памяти нашу Победу в Великой Отечественной войне, связанные с ней события вновь обретают достойную национальную значимость. Примером тому — сооружение мемориала на Прохоровском поле в Белгородской области. Строительство музея под открытым небом под началом известного государственного деятеля Николая Ивановича Рыжкова уже завершено. И в Прохоровку со всех концов света натаптывается «народная тропа». В этом недавно смогли убедиться ветераны-фронтовики из Россоши.

В удобном автобусе нашлось место и журналисту. Ехал я в Прохоровку во второй раз, пятнадцать лет спустя. Вспоминал вознесенный на постамент танк, еще не прижившиеся основательно молоденькие деревца и черным-черно вспаханное поле.

А Василий Иванович Гребенюк, участник нашей поездки, видел это поле летом 43-го года. Он был сержантом батальона разведки в 140-й роте 29-го корпуса знаменитой гвардейской 5-й танковой армии. Василий Иванович уже ночью участвовал в штурме под Прохоровкой, «после перелома боя в нашу сторону. Шел дождь, и вода шипела на раскаленном танковом железе». И еще он припомнил, что с рассветом на поле страшно было глядеть. «Танки сцепились гусеницами — трак в трак. Сорваны башни. Перевернуты вверх дном. Сошлись орудийными стволами. Страсть!»

Понятно было желание Василия Ивановича увидеть снова Прохоровское поле. А под июльским небом накрапывал обложной дождичек. Еще зеленела пшеница, цвели в ней ромашки. Поле, какие на сотни, тысячи километров тянутся, перемежаясь лесополосами, по серединной России. Но нет: это — особое, здесь белой свечой поднялась ввысь светло-каменная четырехгранная звонница.

А впереди ждала встреча с музеем. А главное — с белокаменным храмом святых апостолов Петра и Павла. В нем на мраморных плитах высечено около семи тысяч имен павших под Прохоровкой.

Читаю фамилии. Запнулся. Есть и Чалый B.C. Кто он мне?

Вчитываюсь в фамилии. Как будто вся держава собралась под Прохоровкой. А ведь так оно и было.

 

Служили братья

 

На старинном земском здании школы села Криничное Россошанского района принародно открыта мемориальная доска. На ней портрет воина. Здесь учился участник Великой Отечественной войны, полный кавалер ордена Славы Михаил Кузьменко.

В самой же школе — рядом две фотографии. Схожие лица, а вот награды на груди разнятся. Это близнецы-братья Кузьменко — Михаил и Дмитрий. Их еще в детстве часто путали. Крестьянские сыны росли крепкими. Девятнадцатилетними в 1942 году ушли на фронт. Парней зачислили в минометчики. На учебных стрельбищах от седьмого пота соль на гимнастерках прикипала, в бою — тем более. Миномет в руках, и снаряды тяжелы. Быстро успевай выбрать выгодную позицию, точно порази цель — будь то скопление пехоты, пулеметное гнездо, пушка. Твоя мина с воем выписывает в небесах дугу во вражий окоп, но и тебя кроет ответный вражеский огонь. Смертная работа — война.

Крещение братья приняли в Сталинграде. Звание сержанта присвоили на Курской дуге. Оба стали командирами минометных расчетов. Обоих в боях за освобождение Украины наградили орденом Славы третьей степени. А впереди были сражения в Польше, в самой Германия, в Чехословакии. Бeз ранений не обошлось, но родилась близнецы все же в счастливой рубахе.

9 мая 1945 года все салютовали Победе, а минометчики еще целую неделю воевали с гитлеровцами, отказавшимися сложить оружие.

Победили и остались живы.

После считали не только раны, но и награды. У каждого медали — по две «За отвагу», «За освобождение Варшавы», «За освобождение Праги». Дмитрию вручили орден боевого Красного Знамени. Михаилу — еще ордена Славы второй и первой степени. «Зря я залежался в госпитале, — шутил Дмитрий. — Слава от меня ушла. А краснознаменный орден добыл так. Ранило в ногу. После лечения ходил на перевязку в свой медсанбат. Возвращаюсь лесом. Еще прихрамывал. Вместо костыля у меня винтовка. На нее опираюсь. Вышел на поляну, голову поднял — е-мое, немцы впокат отдыхают на траве. Куда мне, хромому, бежать. Вскинул винтовку и кричу: “Хэндэ хох!” Слушаются. Встают и поднимают руки вверх. Построил их и повел колонной в расположение своей части. Человек семьдесят сдались в плен. Война уже к концу».

Братьям пришлось служить и в мирное время — в одной части, но в разных подразделениях. Командир хорошо знал Михаила — отправлял его в Москву на исторический парад Победы. Однажды при объезде встретился он с Михаилом Андреевичем, побеседовали. И тут же в соседнем подразделении вновь видит знакомое лицо.

— Кузьменко?

— Так точно, товарищ генерал!

— А как ты меня опередил?

— Никак нет.

В конце концов выяснилось, что перед командиром стоял действительно Кузьменко, только — Дмитрий Андреевич.

— Вместе хотите служить, близнецы? В чем же дело? Отправляйся к брату!

— Этот случай Михаил и мой Митя вспоминали часто, — рассказывает сейчас бабушка Наташа, жена Дмитрия, всю жизнь проработавшая колхозной дояркой.

Домой на хутор Поддубный братья вернулись в 1947 году. Невест нашли в соседнем Новотроицком. Здесь и окопались основательно бывшие минометчики.

— Дмитрий Андреевич заведовал молочной фермой. Передовой, лучшей в Новокалитвянском районе, а потом и в Россошанском, — говорит Наталья Стефановна. — У меня все Почетные грамоты сохранились. Красные Знамена нам вручали, на слеты передовиков возили.

Михаил Андреевич плотничал при ферме. То полы в коровниках новые настилает, то кошары городит. Круглый год хватало дел. С Дашей, Дарьей Григорьевной, они вырастили дочерей — Лиду и Галю. В Ростове живут девчата. У нас с Митей сыновья. Миша в Тюмени, а Коля в Воронеже.

По молодости братья войну вспоминали без охоты. Потом в школу начали приглашать, перед детьми просили выступить. На встречи с однополчанами ездили — в Сталинград и в Курск, на Украину.

Бабушка Наташа перекладывает старые фотографии, на которых — невозвратимое. Где ты, хутор Новотроицк? Лишь сивый горчливый полынок в степном яру. Да посвистывает хозяин на меловом курганчике — отоспавшийся по-байбачьи за зиму в норе рыжий сурок. Как вроде и не жили здесь веками люди. Где вы, спасшие мир от фашистской чумы герои Отечества?

— Ветеранские встречи братам нравились. Приоденутся — белые рубахи, галстуки, на костюме целый иконостас орденов-медалей. Кто подумает, что с хутора мужики? Мало им выпало на белый свет поглядеть, на шестом десятке война догнала, укоротила век. Еще бы жить да жить…

 

Грамота от земляка

 

Из села Фисенково Кантемировского района учительница Валентина Ивановна Шайна прислала копии интересных «железнодорожных» документов. Их владелец — Сергей Петрович Проскурин. Жизнь его сложилась так. Родился в селе Гороховка — ныне Верхнемамонского района. Рос в крестьянской семье. Окончил школу-семилетку. Выучился на слесаря-паровозника.

Войну встретил красноармейцем — служил старшим бригадиром в 38-м Отдельном мостостроительном железнодорожном батальоне. Воевал на Северо-Западном, Центральном, 1-м Белорусском и 1-м Дальневосточном фронтах.

Воевал — сказано о нем точно. Ведь враг старался разрушать подъездные пути в районах боевых действий. Бомбил, взрывал, перекрывал насыпи, рельсы, мосты. Железнодорожникам довольно часто приходилось вначале браться за оружие, чтобы отсечь противника, а затем с инструментом в руках под обстрелом восстанавливать пути.

Проскурин был награжден медалями «За боевые заслуги», «За освобождение Варшавы», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», «За победу над Японией».

Особо стоит выделить Почетную грамоту Министерства путей сообщения СССР. Вручили ее старшему сержанту от имени наркома Ивана Владимировича Ковалева — земляка, уроженца донской слободы Белогорье.

Для воина служба продолжалась семь с половиной лет. Нужно было где восстанавливать, а где и заново строить железнодорожные магистрали.

Демобилизовался Сергей Петрович летом 1948 года и вернулся в Россошь. Здесь он работал до выхода на пенсию в вагонном депо. Мастеровитый слесарь и толковый умелец-рационализатор. Об этом свидетельствуют записи в трудовой книжке, которую хранят внуки.

 

Два бойца

 

Жительница села Архиповка Мария Тимофеевна Щербак, в девичестве Ткаченко, бережно хранит отцовские фотографии, его документы военных лет, письма однополчан. Тимофей Трофимович, в частности, переписывался с «незабвенным» фронтовым другом из села Скнаровка соседнего Кантемировского района Михаилом Ивановичем Коростовым.

«Дорогой мой Тима, Миша напоминает о себе. Слушал воронежское радио со слезами на глазах. Так тронула душу песня о Чижовке. Наш 128-й артиллерийско-минометный полк держал оборону на левом берегу и прикрывал защитников плацдарма. А мы с тобой под постоянным обстрелом держали связь между частями. Трудно было. Как только выжили? А в январе 1943 сломали оборону противника и погнали его на запад.

Живыми и невредимыми прошли сквозь огонь Курской дуги. А на Днепре ты первым попал в госпиталь. Я днями позже был тяжело ранен за Киевом на подступах к городу Коростень. Лечили меня на Урале в Нижнем Тагиле. После учился на танкиста. И — опять на фронт…

Со скучливым к тебе приветом твой товарищ. Жду ответа.

25 апреля 1983 года».

О Коростове архивные документы свидетельствуют, что Михаил Иванович на днепровской переправе за день восстановил восемь порывов связи. Старшему сержанту вручили орден Отечественной войны второй степени.

Тимофея Ткаченко ранило на правом берегу Днепра вблизи Киева. Разрывная вражья пуля разворотила кисть левой руки. Как инвалида комиссовали из боевой части с медалью «За боевые заслуги». Трудился он в колхозе «Заря хлебороба». К сорокалетию Победы в 1985 году был награжден орденом Отечественной войны первой степени.

 

Награда нашла… дочь героя

 

В детстве никогда бы не подумал, что мой односельчанин, житель села Первомайское, дядя Петя, Петр Семенович Тютерев, — воин-герой. По-моему, он и сам себя таковым не считал. Да и большинство фронтовиков даже в праздничном застолье, на пирушках о войне мало говорили. Беседы вели чаще об извечных крестьянских заботах. Ждать ли дождя в засуху? Прояснится ли небо над полем в разгар жатвы?.. Безобидно подшучивали друг над другом. Любил веселое острое слово и Петр Семенович.

Был он из породы «мужичок с ноготок». Невысок ростом. Старательный тракторист. В борозде, в загонке трактор свой жалел, как добрую лошадку. Машина всегда у него не загнанная, сверкала, как новенькая копейка.

Запомнился Петр Семенович всегда улыбчивым, разговорчивым. У встречного школяра всегда допытывался, какие оценки несет в школьном портфеле.

Не жаловался на нездоровье, хоть и был фронтовик тяжело ранен. Эти раны, скорее всего, до срока укоротили ему жизненный путь.

Годы спустя о тихом, даже застенчивом дяде Пете мне напомнила вдруг моя дочь. Татьяна листала на экране компьютера военные архивные бумаги.

— А у нас в селе есть кавалер солдатского ордена Славы. Петр Семенович Тютерев. Говоришь, давно умер? Жаль. Он ведь и сам не знал об этом.

Читаем наградной лист. В полосе наступления войск Первого Украинского фронта «рядовой стрелок восьмой роты второго полка 50-й стрелковой Запорожско-Кировоградской Краснознаменной дивизии 8 февраля 1945 года в бою за населенный пункт Каподорф (Германия) первым ворвался на окраину и вступил в бой с численно превосходящим противником. Убил 12 немецких солдат. Будучи тяжелораненым, остался в полосе обороны и не прекращал вести огонь по противнику. Лишь вечером он был вынесен товарищами с поля боя… Достоин ордена Славы третьей степени…»

Подписи — командир полка, подполковник Твердохлебов, командир дивизии, полковник Рубан.

Санитарный поезд увез бойца на лечение за Урал — в Челябинск. Он о высокой награде так и не узнал. Орденское удостоверение недавно подписал президент России Владимир Владимирович Путин. Вручили его дочери героя — Нине Петровне.

 

На минном поле

 

В поределом ряду фронтовиков, кого в майский день Победы чествует россошанское село Архиповка, — три женщины.

Наталья Припутень-Кравченко в военные годы была бригадиром колхоза «Заря хлебороба». Рыла окопы под Ровеньками. Не знает, помогли ли нашим бойцам те укрепления, но вскоре село захватили фашисты. После оккупации ее пригласили в военкомат в Россошь. Армии нужны были минеры.

— Училась на курсах в Семилуках, — рассказывает Наталья Федотовна. — Через месяц отобрали часть курсантов, я с ними. Отправили в Чугуев под Харьков. Еще станцию Сосновку помню. Там началась для нас война. Ставили мины и разминировали.

Со мной подружка была из Россоши, Надя Диканьская. Страшно боялась подорваться. На минном поле, бывало, просит: вынеси меня, Наташ, отсюда подальше. Подставляю ей спину, обхватит руками меня за шею, вцепится — несу. Все наказывала: если погибну раньше, припудри мне лицо, губы помадой накрась — перед тем, как схоронить.

А меня ранило первую.

До того, правда, однажды десять минных полей обнаружила. Медалью «За отвагу» наградили.

Подорвалась так. Обезвреживаю мину, склонилась к земле. Рядом моя собака, она помогала находить мины. Первое октября, час дня, жарко. Собака, наверное, зацепила проводок. Рвануло. Шрапнелью сыпануло веером вверх. Мое счастье, что прижалась к земле. Ранило в бедро. Подобрали меня только вечером, кровью изошла. Обмундирование сняли, разрезав на куски, с ними нечаянно документы, медаль выбросили.

В двадцать один год кончилась для меня война на госпитальной койке. Получила вскоре письмо от подружек, узнала, что погибла землячка — Надя.

…Фронтовичка работала в колхозе звеньевой, бригадиром, агрономом-овощеводом под началом опытного Николая Перепелицы. Суженого Алексея Кравченко встретила в Казахстане на целине, на полевом стане сыграли свадьбу. Сейчас их поле — сбегающий от подворья к речке, ухоженный, что грядка, огородик. А к сорокалетию Победы Кравченко вручили орден Отечественной войны второй степени.

Мария Самотоенко родом из соседней Екатериновки. Сюда, в Архиповку, ее увел Яков Андреевич, разведчик по армейской специальности. Звеньевую свекловичницу в связисты призвали в девятнадцать лет.

— Военному делу учили нас в Отрожке под Воронежем. Стреляли, по-пластунски ползали, — вспоминает Мария Дмитриевна. — На фронт попала уже в Белоруссии. Служила в батальоне аэродромного обслуживания. Телеграммы разносила по отделам, у аппарата дежурила — связь с самолетами поддерживала.

Фронт далеко, километров за пятьдесят, а то и сто. Но бомбили и нас. Как-то спешу с телеграммой, а по мне стреляют с чердака. Упала, ползком в укрытие: немцы в засаде были.

Ночью — бойся не бойся, а неси телеграмму. «За взятие Кенигсберга» имею медаль. Там встретила День Победы.

Марию Архипенко, школьную учительницу, фашистская оккупация застала дома.

— Сразу после освобождения пошла на военную службу, — говорит она. — Охраняла железнодорожный мост через Дон в Лисках. На курсах не была, прямо у зенитки училась стрелять — отражали вражеские налеты.

После работа досталась, можно сказать, женская: в штабе с документами.

Демобилизовавшись, Мария Васильевна вернулась в школьный класс. Учила ребят — до выхода на пенсию. «Дома не отдыхаю, нянчу внуков, правнуков».

 

«Твой, до конца жизни…»

 

Исписанные химическим карандашом блокнотные, тетрадные листки потерты на сгибах — это письма из окопов Великой Отечественной войны. Почта полевая несла их с фронта в воронежскую слободу Новую Калитву. Адресовались они девушке. Тот, кто их слал, уже побывал однажды в донском селе. Случилось то жарким летом сорок второго в горькую пору нашего отступления. «Да разве таких красавиц можно оставлять врагу на поругание», — сказал в сердцах двадцатипятилетний офицер, украинец с редким именем Франц, вынужденный под вражеским натиском покинуть крестьянский дом, где воины останавливались на короткий привал. А привечали их тут вместе с матерью две сестры — Маша и Поля Шевченко. Маша после недолгих раздумий с согласия родных тут же ушла с бойцами, после попала на службу в медсанчасть санитарного поезда. Полина осталась дома, но ненадолго. По приходу оккупантов спешно пришлось вплавь — их дом стоял на речном берегу — броситься через Дон к своим. По ней стреляли, ранили, но желанный берег был уже близок, и навстречу спешили красноармейцы…

Поля, в конце концов, оказалась на фронте.

Маша после освобождения Новой Калитвы оставила свою санитарную часть и вернулась домой. Стареньким родителям требовалась помощница. Вот Маша-то и получала бумажные «треугольнички» почты полевой от офицера Франца.

Вскоре после Победы в гости нагрянул и сам Франц Павлович Ветряк. Кадровый военный увез суженую к месту своей службы. А его фронтовые письма к Маше остались в родительском доме в Новой Калитве, счастливо сохранились сквозь десятилетия до текущего дня. Их мне предала Поля, ветеран войны Полина Ивановна, по мужу — Гурикова.

 

«4.10.44 г.

Здравствуй, дорогая Мария!!!

Передаю тебе свой пламенный фронтовой горячий чистосердечный привет, шлю массу добрых пожеланий в работе и жизни.

Не беспокойтесь, со мною ничего не случилось, здоровье мое превосходное. Пару дней тому назад я уже отправил тебе письмо, а сегодня еще одно, вдогонку. Пишу перед боевым заданием, ответственным и трудным.

Мария, пишу в блиндаже, с утра идет большой дождь. Сушился после вчерашней ночи и готовлюсь к наступающей. Пока есть время, вспоминаю прошлое, те дни, когда встретился и познакомился с тобой. Твои теплые слова из последнего письма унесу с собой в сердце…

Маруся, писать много сейчас не стану. Вернусь, напишу больше. Пиши моим родным, если даже что-то случится.

Не забывай меня. Да, Маруся, хороша будет жизнь после войны…

Будь, дорогая, до конца хозяйкой своих слов.

Заканчиваю свое сочинение. Время подгоняет. Жди меня! До скорой встречи. Твой до конца жизни…»

 

Архивные документы позволили узнать о судьбе фронтовика. Украинец с польскими корнями Ветряк Франц Павлович родился в 1918 году в селе Криваченцы, Волочисский район Хмельницкой области.

В боях с июня 1941-го. Ранения: 10 июля — тяжелое, пулей прошило правую ногу, в районе Минска; 1 сентября — легкое, осколком обожгло голову, случилось это в районе Смоленска; 10 ноября того же 1941 года — снова легкое, осколочное, в руку, на реке Жиздра в Калужской области.

С апреля 1944-го — лейтенант в составе 324 стрелковой дивизии, 50-я армия, 2-й Белорусский фронт — командир стрелкового взвода 1093 ордена Александра Невского полка. Дивизия в эту пору после ожесточенных боев держала оборону в верхнем течении Днепра вблизи города Быхов Могилевской области. Ее воины стали участниками одной из крупнейших стратегических операций Второй мировой войны «Багратион», в ходе которой была разгромлена главная вражеская группа армий «Центр», заперта в Прибалтике группа армий «Север» и — освобождены Белоруссия, часть Литвы и Латвии.

Дивизия 27 июня под огнем противника форсировала реку. Дивизия была поименована Верхнеднепровской Краснознаменной.

Свой взвод водил в атаки уже не лейтенант, а капитан Ветряк. А впереди — широк Неман, река Нарев и ключ к Восточной Германии: прославившаяся еще в Первую мировую войну русская крепость Осовец. В этих боях Франц Павлович награжден орденом Красной Звезды «за личную отвагу и мужество».

 

«12.02.45 г. Восточная Пруссия.

Здравствуй, моя Маруся!

Вчера получил от тебя письмецо, большое спасибо. Прими мой чистосердечный фронтовой привет и такой же поцелуй.

Осталось немного времени в запасе на личные дела. Рота приготовилась к броску — скрылись в мелком кустарнике, место болотистое, ждем сигнала.

А вчера в этот час подъехала полевая кухня, все поспешили на завтрак и обед одновременно.

…Пришел письмоносец (мы его зовем “Красный нос”), выкликнул и мою фамилию. Получил близкое и родное письмо.

А мои друзья уже не могли так порадоваться. Письма им пришли, а в живых не застали. Тяжко писать об этом родным, еще тяжелее было своими глазами видеть их гибель, вместе ведь сколько отшагали…

В твоем письме для меня дорога каждая строчка, написанная твоей рукой.

Каждый час наша страна ожидает фронтовых сообщений Информбюро. В этих сводках и приказах т. Сталина, какие ты слышишь или читаешь, обо мне, конечно, не напишут, а вот фамилию нашего командира Казака встретишь. То и о нас сказано.

Дело идет к концу. А для нас с тобой каждый прожитый благополучно день дорог… Судьбу победы и жизни решает каждая минута.

Дописываю ответ уже при свете свечи. Заняли пару укрепленных домиков и шоссейную дорогу. Жив, здоров, что еще писать? Ну и все, дорогая. Приказано явиться к начальству. Все. Будь счастливой. Твой до конца жизни».

 

Описывал капитан в письме любимой девушке боевые будни на подступах к столице Восточной Пруссии — Кенигсбергу. Ныне западный форпост России — Калининград.

В феврале 1945 Францу Павловичу вручили орден Отечественной войны второй степени. Вот извлечение из наградного листа. Тов. Ветряк «за овладение городом Зенсбург (ныне польский город Мронгово) сражался с врагом исключительно храбро и мужественно, умело руководил своим взводом, отбил три контратаки противника с большими для него потерями, тем самым способствовал выполнению поставленной задачи».

Немецкий Зенсбург — ныне польский город Мронгово в Враминьско-Мазурском воеводстве.

Командир дивизии Казак Иван Корнилович, о котором пишет Ветряк, — его земляк, уроженец Винницкой области. В этих сражениях полковник был удостоен ордена Богдана Хмельницкого второй степени.

В Новой Калитве Мария получала весточки с фронта и от сестры, гвардии сержанта медицинской службы. Полина Шевченко воевала в составе 184 полка, 62-я стрелковая дивизия, 3-й Украинский фронт. Она была награждена главной солдатской медалью «За отвагу». «За весь период наступательных действий полка на правом берегу реки Дунай, не считаясь ни с какими трудностями и под огнем противника, оказала помощь 180 раненым бойцам и офицерам». Десятого апреля, когда уже рвались к Берлину «смертельно храбрые войска», Полину Ивановну тяжело ранило. Победную весну она встречала в госпитале.

 

Капитан Франц (наш Франтичек, Францишек — так его называли однополчане) Ветряк вместе с женой Марией после демобилизации из армии в конце пятидесятых годов поселились на жительство в Краснодаре. В 1985 году в канун сорокалетия Великой Победы капитану вручили орден Отечественной войны второй степени.

«Франц возится в саду, а Марусе нельзя работать, здоровье не дозволяет. “Ты только присядь, будь рядом со мной”, — попросит муж», — так рассказывала о них сестра Полина Ивановна.

…Счастливые до конца жизни: любовь войной испытана.

 

«Лет до ста дойду»

 

В свой парадный «китель» Мария Никитична Гребенник принарядилась по просьбе фотокорреспондента. Впрочем, тут же заметила, что в ее возрасте каждый прожитый день — праздник, потому не грех и в будни быть «покрасивше». Памятью о войне — не только награды: хранит бережно хозяйка фотокарточки фронтовых лет.

— Здесь я в кубанке. А здесь, по случаю награждения медалью «За боевые заслуги», снялись с девчатами, — растолковывает Никитична.

Ее, двадцатилетнюю, из сельской глубинки призвали «на окопы». Рыла их под Воронежем на станции Придача. Там же учили военному ремеслу — колхозница стала минером.

— Приходилось взрывать мост. Немцы из «котла» вырывались — отрезали им путь, — вспоминает Никитична. — А главная работа — разминирование освобожденной территории. Даже магнитные мины обезвреживала.

Военные дороги у минера пролегли вслед за солнцем через свою страну. А еще фанерную табличку с надписью «Проверено. Мин нет» ставила в Румынии, Венгрии, Чехословакии. Жаль, там теперь вытравляют из человеческой памяти прошлое, переиначивают его, чтобы напрочь забыть, как, рискуя жизнью, русские девчата очищали землю от смертоубийственной скверны. Дорогим ей знаком «Отличник минер», орденами Красной Звезды, Отечественной войны, медалями отмечен тот ее смертельно тяжкий труд.

С фронта Маруся, Мария Никитична, вернулась домой в хатку «под горой, за рекой». В свою Николаевку, что пригород Россоши. И — пошла работать на железную дорогу в дистанцию пути. Соловьем залетным не то что юность — жизнь пролетела. Судьба уготовила ей (мало без того выпало невзгод) одинокую старость. Сын далеко, в Краснодаре, часто болеет, да и дорога простому человеку нынче накладна.

А у Никитичны беда: крыша хатенки прохудилась, дождь за холмами, а ты уже тазики в комнате подставляй.

Пожалилась в отдел социальной защиты Марии Кирилловне Беликовой, Ивану Яковлевичу Городкову. А там постучались в «Коттедж-индустрию» к директору завода газосиликатных блоков Юрию Михайловичу Кухтину. Он выделил шифер, доски. Строителей прислал Валентин Андреевич Миленьких, начальник Россошанской дистанции пути. Скинули старье, поставили новые стропила. В шиферной «шапке» красуется хатка.

Рада Никитична, что свет еще не без добрых людей, благодарна всем.

— Теперь я на своих «четырех» (так она говорит о костылях) до ста лет дойду…

А вот ее землячка из соседней Поповки (села разделяет лишь речушка Россошь) — тоже Маруся, Мария Григорьевна Ольховик, — уже дошагала к знаменательному в человеческой земной жизни рубежу. Как она сама говорит:

— Век вековала…

Вручали в августе 1997 года колхознице-крестьянке подарки, поздравляли и попросили спеть, как бывало.

Голос певуньи Маруси Ольховик в округе помнят…

 

Звезда за взятие Берлина

 

К дедушке Петру Венедиктовичу Ефименко в село Терновка я заезжал нередко по просьбе его единственного сына. А сам Иван Петрович служил газетному делу на Кавказе. Стариков я старался проведать в нужный час, когда им требовалась подмога. Уголек забрасывал в сарайный закром, по весне картошку сажал, а осенью выкапывал ядреные, в хороший кулак клубни. Лунка, другая и — полнехонько ведро.

Всегда удивляла росшая посреди огорода высоченная, чуть ли не до неба груша. С июня по октябрь она смотрелась новогодней елкой — светилась спелыми золотистыми плодами. Дедушка Петр нагибал ветку и командовал: «Рви!» Он пояснял, что поспела наша летняя Нежная, а затем — Лучистая. Рядом еще зелеными с румянцем красовались Мраморная, Подгорянка, Бере зимняя Мичурина…

Еще к молоденькой дичке когда-то Петр Венедиктович привил старательно веточки разных сортов груш. Ему их привез из местной плодово-ягодной опытной станции сын. Так и вынянчил садовод чудо-дерево.

Голодным меня домой, конечно, не отпускали. А в застолье я часто «пытал» фронтовика о войне. Он отмахивался. Зато бабушка Матрена заставляла вытащить из шифоньера дедов парадный пиджак с наградами. Она и сама бы это сделала, да хвори обезножили. Передвигалась с трудом, пересаживаясь с табуретки на табуретку.

Петр Венедиктович воевал наводчиком в полковой минометной батарее 266-й Артемовской Краснознаменной ордена Суворова стрелковой дивизии 5-й Ударной армии. Он рассказывал:

— Выбираем загодя вдоль по фронту скрытые от неприятельского глаза места. Выпрягаем лошадей, отводим их подальше в сторонку. Готовим к бою минометы, открываем ящики с минами. И ждем. Цель нам с переднего края указывает офицер-корректировщик. Командир батареи, плотно прижав к уху телефонную трубку, громким голосом отдает приказ. Пойман нужный градус прицела, и мина с воем вылетает из ствола. Выгибает под небом дугу. Где-то впереди гремят взрывы. Командир повторяет слова корректировщика: «Станковый пулемет накрыли», от себя добавляет: «Молодцы! По наступающей цепи — огонь!»

Будто ожившая вдруг земля обдает тебя комьями. Деревья режут вражеские осколки. Нас засекли. Лошадей — в упряжь, и — ноги в руки, бегом меняем позиции. Петляем, как зайцы, вслед за пехотой.

В «наградном листе» о таком бое сказано по-военному кратко: «Огнем минометов точно накрыли отряд противника, поднявшийся в контратаку… Товарищ Ефименко достоин награждения медалью “За отвагу”».

Дедушка не шутил, когда говорил, что даже в кабинете Гитлера побывал. Подтверждением тому — тоже архивные документы. «В боях на улицах Берлина, в районе Александр Плац 29 апреля 1945 года Ефименко из своего орудия уничтожил: две автомашины с боеприпасами и до 15 солдат и офицеров противника. Он обеспечил овладение вражеским опорным пунктом. Так же смело и мужественно действовал воин 30 апреля в этом же районе…

Удостоен ордена Красной Звезды.

Командир дивизии генерал-майор Фомиченко».

 

Пехотинец за Дунаем

 

Житель Россоши Квачев Алексей Андреевич 15 марта 2017 года уже разменял второй век.

У дедушки сто лет за спиной. И каких!

Крестьянский сын родился в слободе Поповка, еще приписанной к Острогожскому уезду. Маму Марию Васильевну не помнит. Семья осиротела в голодном 1921 году.

Окончил четыре класса сельской школы, а позже и курсы трактористов. Трудились с отцом Андреем Васильевичем на колхозной ниве.

Женился. В молодой семье радовались первенцу — дочери. Да горе уже ходило рядом. Скоропостижно умерла жена, и грянула война.

Хваткого тракториста придержали дома, пока не обмолотили хлеба. Призвали в зиму. 360-я стрелковая дивизия, 1195-й полк формировались в Горьковской, ныне Нижегородской области. Учили владеть оружием. «Нас одели по холодам. На вате куртка-фуфайка, штаны. Обули в валенки. Шапка-ушанка, рукавицы. В мясорубку Московской битвы не попали. За дивизией генерала Панфилова держали вторую линию обороны на Волоколамском паправлении».

Алексей Андреевич хорошо помнит: «Когда немцев погнали от Москвы, нашу дивизию на грузовиках перебросили на Северо-Западный фронт. Туда, где Волга течет из родника. Освобождали города Торопец, Велиж. Сугробы не то, что в пояс, — выше головы. В лесах протаптывали тропы, следом расчищали дороги. На немцев свалились как снег на голову. Города и села мы взяли. Воевать с фашистами научились. И тут меня тяжело ранило. Осколок врезался в спину, легкое зацепил. Пока санитары подошли — одежа напиталась, и в валенках кровь хлюпает. Долго лечили в госпитале. На комиссии признали: годен к нестроевой службе. Зачислили в железнодорожный батальон. Молот, зубило, пила в руки — восстанавливали рельсовые пути».

Восстанавливали вслед за уходящими на запад войсками.

Тракториста Квачева отправили в освобожденную Одессу. «Учился в карьерах каменоломни. Стал экскаваторщиком, мотористом и машинистом крана. Техника хорошая, американская. Кран-двадцатипятитонник».

По личной просьбе Иосифа Броз Тито железнодорожный батальон направили в Югославию. Фашисты, уходя из Белграда, взорвали единственный мост через Дунай. Изначально, в 1930-е, его строили три года. «Мы там такими бетонными балками ворочали, как только кран выдерживал. Года не прошло — новый мост в полтора километра через реку встал».

Вспомним слова писателя, лауреата Нобелевской премии, серба Иво Андрича: «Из всего, что человек строит в своей жизни, нет ничего более ценного, чем мосты. Они важнее домов, священнее храмов. Они принадлежат всем и относятся ко всем одинаково… Они долговечнее, чем другие строения, и не служат злу».

Рука у Алексея Андреевича и его товарищей оказалась легкой. Красавец-мост назвали в честь Красной Армии. После сменят имя — на то не наша воля. Главное, десятилетия спустя, в 1999 году, мост выстоит при бомбежках Белграда устроителями нового миропорядка и разрушителями Югославии из военного блока НАТО.

До демобилизации Квачев после войны восстанавливал железнодорожные мосты в Закарпатье. Возвратился домой и тоже устроился крановщиком в Россоши. Но вскоре волею судьбы вернулся в поле. В родимом селе на колхозной пашне обкатывал все тогдашние тракторы знаменитых заводов — Сталинградского, Харьковского, Челябинского. А на пенсию «выехал» за рулем поворотливой и надежной машины «Беларусь».

В сто лет сам Бог велел подытожить и понять, как жизнь прожить и поле перейти. Ответ у тракториста и фронтовика прост: в трудах праведных о хлебе насущном, в трудах ратных за мирное небо. На парадном костюме у Алексея Андреевича — орден Отечественной войны первой степени и медаль «За трудовую доблесть». Есть еще две редкостные награды Социалистической Федеративной Республики Югославии. Это орден «За заслуги перед народом» и медаль «За строительство моста через Дунай».

Главное же — родовое древо семьи разрастается новыми ветвями: дочери и сын, пятеро внучат, есть правнуки и праправнучка.

Жаль, возраст заставил Алексея Андреевича покинуть сельский дом и переехать к дочери Катюше в непривычную городскую квартиру.

 

Остался на войне

 

— Мой отец остался на войне, — рассказывает житель села Александровка Иван Федорович Бордюгов. — Погиб в тридцать семь лет. Получается, я уже вдвое старше…

Детям солдата Бордюгова досталась в наследство «неизбывная память» об отце Федоре Михайловиче — фотокарточка да извещение-«похоронка». Он вместе с женой Марией Евсеевной растил три дочери да двух сыновей. Конюх по тому времени — как сейчас механизатор. Лошадь была, наравне с трактором, тягловой силой, потому ее и холили.

Род Бордюговых на виду в колхозе «Трудовой авангард». Старший, дедушка, Михаил Захарович, в прошлом — солдат русско-японской войны, трудился чабаном. Отара — загляденье. Чабана посылали в Москву на Выставку Достижений Народного Хозяйства делиться опытом. Быть бы и его сыну в почете. Да грянула война.

В июле 1941 Федора Михайловича призвали в армию. Летом 1942 в отступательных боях ранило. Оказался в окружении. Попал в плен. Удалось уйти из лагеря. Добрался домой в захваченное фашистами родное село. В семье подлечился, окреп, а тут и Александровку освободили красноармейцы. Снова ушел в бой с ними и Бордюгов. Освобождал Украину, Молдавию, Болгарию в составе войск 3-го Украинского фронта. На исходе сентября 1944 года вместе с частями Народно-освободительной армии Югославии и Отечественного фронта Болгарии советские войска влились в Белградскую наступательную операцию. Успешно завершилась она 20 октября. А рядовой Борюгов — «верный воинской присяге, проявляя геройство и мужество, погиб 19 октября». Федора Михайловича с воинскими почестями похоронили в братской могиле у высоты Овала на 23-м километре шоссейной дороги Младеновац — Белград.

Так и не узнает солдат, что его дети, внуки, правнуки будут достойны его подвига, подвига рядового труженика войны.

— Хотелось поклониться праху отца, — говорит сын. — Да так и не выпала дорога в далекую Югославию.

 

Соседи не за границей

 

А ведь было это. И совсем недавно, в 2010 году. Как желанных гостей принимали на Украине делегацию из нашей воронежской Кантемировки. В соседнем районном центре Марковка Луганской области началась тогда посвященная 65-й годовщине Великой Победы историко-патриотическая акция — Эстафета Памяти «Венок Славы».

Кантемировский район своей территорией примыкает к Украине — Меловскому, Марковскому и Новопсковскому районам. Несмотря на политические распри недавние в государственных отношениях с Россией, люди и местные власти жили и живут как добрые соседи, как единая родня. Кантемировцев в очередной раз пригласили на торжества, потому что из воронежских степей в январе 1943 года пришло в украинские края долгожданное освобождение от фашистского ига, от вражеской оккупации — вроде недолгой по времени, но жестокой.

В историко-краеведческом музее поселка Марковка хранятся свидетельства, воспоминания о тех грозовых днях военной поры.

В селе Лобасово украинские крестьяне спрятали от неприятельского глаза летчиков подбитого бомбардировщика Семена Ермака, Василия Котлова и Алексея Гордеева. Перевели их поближе к линии фронта в село Россоховатое, где их приютила до прихода советских войск Прасковья Кирьян. После войны к своим спасителям приезжал полковник Ермак, благодарил и рассказывал, что его экипаж участвовал в боях за взятие Берлина.

Накануне освобождения Кантемировки оккупанты отправили в свой тыл попавших в плен советских бойцов. В Марковке они попали под бомбежку нашей авиации. Воспользовавшись паникой, обезоружили охрану. Отряд во главе с Рязановым и Харитоновым пробивался к своим. Жители села Высочиновка сообщили, что в колхозных амбарах полицаи стерегут боеприпасы, оставленные нашими еще при отступлении. Охрану уничтожили. Раздобыли четыре пары лошадей с санями. Обоз со снарядами снежной ночью двинулся на Кантемировку. Проводник — сельский комсомолец Никита Высочин — помог доставить добытый арсенал советским артиллеристам, крайне нуждавшимся в пополнении боезапаса. Все участники этой операции — местная молодежь и бойцы — были награждены медалью «За отвагу».

И в наступление на Марковку они шли вместе с воинами Шестой армии, переданной из Воронежского фронта в подчинение Юго-Западному.

…И вот теперь, спустя десятилетия, участники сбора Эстафеты памяти «вспоминали минувшие дни и битвы, где вместе рубились они». Ветеранам войны из Кантемировки Станиславу Захаровичу Гетманову, Ивану Михайловичу Гетманскому и их содругам-украинцам повязали георгиевские ленты. Съехавшиеся и собравшиеся возложили венки, цветы к монументу павшим воинам.

На митинге слова благодарности ветеранам, слова надежды на добрые перемены в славянском братстве высказали председатель Луганского областного Совета Владимир Пристюк, заместитель председателя Луганской областной государственной администрации Родион Мирошник, заместитель главы Кантемировской районной администрации Владимир Филатов, председатель Марковской районной администрации Александр Гнедко и другие.

Участники акции стали зрителями литературно-музыкального «Слова о войне». На сцене выступили школьники героико-патриотического клуба «Молодая гвардия» из Краснодона, артисты из Луганска.

Гостям подарили Луганскую книгу Памяти и Славы «Победа». На ее страницах есть имена воинов — уроженцев Кантемировки.

 

* * *

 

Кто знал, что вот-вот война, теперь уже гражданская, вновь полыхнет на многострадальной украинской земле. И в душе поэта из воронежского, почти приграничного поселка Петропавловка Александра Нестругина родятся горестные строки:

Мы — братья, но друг друга судим,

Набрав слова обид свинцом.

И очужевший Днепр не чуден

За дымным Северским Донцом.

По крику смертному, по стону

Мы долю страшную кроим!

…И беженцы выходят к Дону

С Донца горящего к своим…

 

---

Петр Дмитриевич Чалый родился в 1946 году в селе Первомайском Россошанского района Воронежской области. Автор двенадцати книг прозы. Более тридцати лет работал корреспондентом воронежской областной газеты «Коммуна». Публиковался в журналах «Подъём», «Волга», «Наш современник», «Кольцовский сквер», «Воин России». Награжден орденом «Знак Почета». Дипломант форума «Золотой Витязь», лауреат литературных премий «Имперская культура» им. Э. Володина, «Родная речь», «Кольцовский край», всероссийского конкурса «О казаках замолвите слово», премии им. В.А. Белокрылова. Член Союза писателей России. Живет в Россоши.