Ты похож на астероид

Глава 1

 

Моего деда зовут Николай Иванович, его внука, то есть меня — Саша, кузнечика мы назвали — Кузя. Дед, как и его друзья, любил зеленую траву в тени большущей яблони и зарослей белой акации в нашем саду. Моя бабушка, Татьяна Васильевна, каждый раз, как он подходит к ней, тихо напевает: «…Белой акации гроздья душистые ночь напролет нас сводили с ума». Она влюблена в нее, но ворчит, что та разрослась на целый квартал, потеснив всех соседей.

Мой папа — сын дедушки, был шаловливым и непослушным в детстве, угробившим, по словам бабы Тани, ее здоровье. Дед Коля так не считает, говорит, что мой отец — отличный редактор, но поскольку он «обалдуй, то у него все наскоком получается». Он шутит такими словами, это я точно знаю. Отдельно хочу сказать о младшей сестренке — пятилетней Дарье, такой дурочке и крикунье, что слов нет. Но я все равно сильно люблю ее, сам не знаю, почему. Как скажет, хитрюга: «Са-а-ша, я тебя обо­жа-а-ю…» — я готов все-все отдать ей. Она сейчас у второй бабушки-врача, которая со знакомым логопедом исправляет ее речь. А так мы, вообще-то, живем в другом городе, мама и папа работают, а нас с сестренкой подбрасывают на лето по очереди к своим родителям.

Я про Кузю хотел рассказать. Он появился в конце весны. Дед Коля с бабой Таней — пенсионеры, уже вовсю жили в деревне, у большой реки, где моторные лодки да рыбалки по утрам. Сидели они на открытой веранде дома, попивали чай с мятой. Видят, как на полуметровой по высоте порог заскакивает большущий кузнечик, темно-зеленый с коричневыми шипами на лапах. Страшный — бабушка дар речи потеряла, чай забыла ко рту поднести. А дед успокоил:

— Вот и гость. Пусть за сверчка будет, не пугайся, это к достатку в доме, давай-ка последим за ним…

А что тут следить? Тот спокойно так, не прыгая, почти вразвалочку, проковылял к углу веранды и скрылся в щели между вагонкой.

— Значит, сюда он не первый раз наведывается, — сказал дед, — где-то у него проход есть в комнаты. Послушаем, запоет или нет…

Молчал и вечером, и утром зеленый квартирант, но к каждому заходу солнца за горизонт прыгал на веранду и шел в свой угол. Дед понял, что кузнечики все-таки не сверчки, не живут, а только ночуют в доме, утром на луга уходят. Но все равно привыкли они к Кузе, стали считать его своим соседом. И если он не приходил на ночлег, то огорчались, ждали на освещенной веранде допоздна. А потом он совсем исчез. И к нашему приезду в гости они забыли про Кузю, не до того было: внуков-то видели раз в году, готовились к встрече.

Но за неделю до моего приезда, рассказал потом дед, смотрел он телевизор, после фильма потянулся к торшеру, чтобы выключить свет, и тут что-то колючее попало под руку. Испугался, отдернул пальцы, видит, сидит на перекладине, ведущей к абажуру, здоровенный кузнечик, очень похожий на Кузю, только еще большего размера.

— Ну, ты и вымахал, — сказал дед. — И где тебя носило все это время?

Кузнечик сидел неподвижно и смотрел на деда. Тот протянул палец, погладил красавца по спинке. Терпит, не сдвинулся с места, потом поднял передние лапки и будто стал ими гладить длиннющие задние ноги. Я сказал тогда деду: «Что-то фантастическое есть в огромных кузнечиках, будто это посланцы «зеленых человечков» с других планет». Он со мной согласился.

Видел я Кузю всего несколько раз: все-таки мне, хоть и десятилетнему почти, ложиться после 22 часов поздновато. А он приходил на ночлег в сумерках, перестал пользоваться лазом, скакал через теплую веранду прямо в гостиную, забирался на торшер и смотрел с дедом и бабушкой телевизор. У стенки стояла небольшая тарелочка с выемкой для воды, рядом хозяева складывали мини-кусочки огурцов и яблок. Ел он или нет — не знаю, дед говорил, что сосед сидел на блюдечке подолгу, видимо, ждал, когда выключат свет. Но точно знаю: не певец был Кузя, ни разу в доме не выступил с концертом.

В середине августа, незадолго до моего дня рождения, решили мы с дедом наловить рыбки, приготовили снасти, все выставили на открытую веранду. А надо сказать, что в конце нашего двора на толстенной елке жила ворона, которая не каркала, а крякала, словно дикая утка. Летела по небу и крякала так, что у охотников сердце замирало, думали, наверное: неужели утки начали собираться в стаи, рано вроде бы еще? Так вот, эта нахалка раз-два в неделю, строго на рассвете, спускалась во двор и обследовала все закоулки, включая даже веранду. Соберет крошки, попьет молока из кошачьего блюдца и взлетит на довольно пологую крышу дома: каталась она, лежа на спине, помогая себе лапами, как рулем. Сам видел этот цирк, не вру.

В то утро дед как всегда, встал первым, стал готовить завтрак, стеклянную дверь не открывал, увидел через нее, как по веранде расхаживает ворона: подошла к углу и давай долбать клювом по вагонке. Дед вспомнил о Кузе, загремел ключами, но было уже поздно. Если бы он раньше открыл дверь, ворона не посмела бы ходить по веранде, кузнечик спокойно бы доскакал до двора, а там попробуй поймай его в траве. Дед разглядел, как, держа Кузю в клюве, ворона с разбега взлетела в воздух, курс держала прямо на мохнатую ель.

Мог ли ошибиться дед, тем более, без очков? Мог, конечно. Но квартирант больше не приходил к нам вечерами. Жалко Кузю, но дед сказал: таков закон природы, ему миллионы-миллионы лет, и тут уж ничего не поделаешь…

Потом приехала Даша, она очень любит все живое, особенно котят и щенков. Мы решили не рассказывать ей про Кузю, бабушка вздохнула: «Зачем огорчать пятилетнего ребенка. В мире и так столько жестокого…»

 

Глава 2

 

Лето напугало погодой: перевалило за макушку, а купались в реке только мест­ные мальчишки. Дедушка Коля обещал сводить меня и Дашу на самодельный пляж: «как только, так сразу…» Я понимал его юмор, куда пойдешь, если вода — не выше семнадцати градусов. И вот второй день — солнце, дожди прекратились сразу, к ночи затих ветер, но трава мокрая и к пляжу практически не спуститься, берег глинистый, обрывистый, едешь по нему, как на коньках. Все же решили сходить, дед выстругал палку, на больную ногу надел двойной наколенник (еще мальчишкой разбился, играя в футбол), собрали коврики, полотенца, совки да формочки для песка (это все для Даши), а удочки решили не брать: сделаем разведку боем, будет видно, что взять на подкормку рыбы.

Ива — от кустов до мощных деревьев — фактически спрятала берег реки, только на повороте в затон вода намыла метров сто чистейшего песка. До десяти утра там хозяйничали рыбаки, ловили на донки, блеснили судака, но как только песок прогрелся на солнце, они ушли: дети буквально бежали на излюбленное место, над рекой — крики, визг, брызги воды во все стороны.

Мы долго не решались зайти в воду, дед помалкивал, разминал ногу, а бабушка Таня обтерла Дашу мокрым полотенцем. Она вообще была против купания после такого холода. Наконец, дед взял меня за руку, повел к повороту в затон, где с горы несся быстрый родниковой поток. Зачерпнул ладонями сверкающую на солнце хрустальную воду и начал меня обтирать. От холода перехватило дыхание, но я выдержал пытку: все-таки мужчина. После этого дед сказал:

— Вот теперь иди в реку…

Фантастика! Вода казалась теплее парного молока. Я, не раздумывая, нырнул, проплыл метров пять под водой, потом греб по-собачьи, осилил еще метров десять. И никакого холода не испытывал. Но плаваю я, вообще-то, плохо, все время занимает секция большого тенниса, в бассейн некогда сходить. Вот мы и решили с дедом удивить родителей, к концу лета показать им рекорды по дальности заплыва.

Даша так и не решилась окунуться, присела раз-другой в воду, только трусики замочила. Дед не плавал, зашел в воду по пояс, вымыл лицо, плечи, руки, туловище. А бабушка, будто противореча себе, заплыла довольно далеко, почти до фарватерных буйков. Солнце припекало, обсохли быстро. Мы с дедом сходили на валуны, посмотрели, чем прикармливают и на что после холодов ловят рыбу. Вовсю шло тесто с подсолнечным маслом, опарыши, хотя и на червя брали окуни и плотва. Решили завтра устроить большую рыбалку, встать с восходом солнца.

На гору поднимались долго, серпантин обманывал нас своими изгибами, но так было легче идти, особенно дедушке. Я рассказывал ему о последней игре, появившейся в компьютере, вижу, слушает внимательно, а вот понимает из того, что я говорил, далеко не все. Ну, что тут сказать: его время ушло, техника сильно шагнула вперед, он со своим стареньким ноутбуком отстал и, похоже, безнадежно. Бабушка о чем-то разговаривала с Дашей.

Метрах в двух впереди нас из лопухов на довольно широкую дорожку выползла лягушка, которая буквально тащила полуметрового ужа, вцепившегося ей в заднюю левую лапу. Черный, с яркими желтыми пятнами сзади головы, он извивался, стараясь обхватить лягушку кольцом. Но слишком мал обжора, не рассчитал силы, пожадничал: было видно, что лягушка в пять раз больше его головы. Но добычу он не выпускал, выделывал туловищем потешные кренделя, стараясь удержать в схватке хотя бы равновесие. Не тут-то было: по ноге жертвы бежала кровь, и все же она упорно тащила ужа к луже.

— Дедушка! — заверещала Дашка. — Что он делает? Кто это напал на бедненькую лягушку? Укусил ее до крови…

Она была готова расплакаться от жалости к четвероногой жертве. Бабушка громко сказала:

— Николай, прекрати это безобразие, творящееся на глазах детей!

— Это не безобразие, — ответил дед, а сам улыбается, — это, ребятки, естественный отбор. Так устроено природой: выживает сильнейший. Но здесь явно не рассчитал свои силы уж, придется помочь лягушке…

Он стукнул палкой по земле рядом с туловищем ужа, но не захотела змейка отпускать вкусный обед. Тогда дедушка подцепил образованное ужом кольцо и довольно сильно швырнул его на дорогу. Лягушка оказалась на свободе; заметно приволакивая окровавленную ногу, она поползла к луже. А уж проворно скрылся в зарослях лопуха.

— Бедненькая лягушечка, — запричитала Даша, — живи спокойно. Пусть твоя ножка скорее выздоравливает…

— Твои объяснения слишком жестокие и неуместные для детей, — тихо сказала бабушка.

— Они должны знать правду, — ответил дед, — в том числе и о живой природе.

Мы все четверо подошли к луже, увидели, как лягушка сидит в воде, на ее лапке уже не было крови. Дедушка сказал:

— Заживет все быстро, хладнокровные почти не чувствуют боли. А ящерица вообще полхвоста оставляет в руке человека, если тот вдруг ухватил ее за хвост. Но отрастает он заново за несколько дней.

Эти слова успокоили Дашу, и бабушка всю дорогу до дома рассказывала ей про лягушек.

А я спросил деда: мог бы уж заглотить лягушку. Он посмотрел на меня и кивнул, сказав, что мальчишкой видел ужа еще меньшего размера, заглотившего в гнезде перепелиное яйцо. «Бедняга, как-то боком-боком, перекатился к ямке и залег там, надеясь, что скорлупа скоро лопнет и растворится», — дед говорил тихо, чтобы его не слышали Даша и баба Таня.

Я понимал, что дедушка ведет со мной взрослый разговор, честный, без вранья. Взял его за вторую, свободную от палки руку, и мы стали догонять наших женщин.

 

Глава 3

 

Ужинаю, потом играю на компьютере, читаем вдвоем с дедом и — спать. Я люблю эти часы, когда все вместе. А сейчас едим бабушкины блинчики с творогом, рассуждаем, я говорю:

— Как жалко, что люди умирают. Особенно хорошие люди. Их жальче всего…

— Правильно говорить — жалко… Кого особенно тебе жалко, Саша? — спрашивает бабушка Таня.

— Юрия Гагарина, Пушкина, Ивана…

— Какого Ивана?

— Маминого папу. Но мы его все звали Иваном…

— А бабушку Тамару как вы зовете?

— Тамара, — я понимаю, о чем говорит баба Таня, мне самому как-то неудобно вторую бабушку называть просто по имени, но она так захотела. И сделала. Дашке, конечно, пока все по барабану, а мне совсем нет, особенно на улице, особенно при пацанах. Вот поэтому я стараюсь никак не называть бабушку Тамару.

— А Пушкина можешь почитать? — просит дед, которому захотелось смягчить наш неприятный разговор.

— Конечно… — и я начинаю читать: «Мой дядя самых честных правил…»

Читаю минут пять. Мог бы и больше: много чего из «Евгения Онегина» запомнил, когда мне читали его папа, потом мама и даже сам дедушка. Память у меня отличная. Мы с ним на спор читаем книжки постранично: он начинает, замолкает, а я спокойно продолжаю говорить текст почти слово в слово. Дед гордится мной, да и мне приятно.

— Ты рассказывай, а заодно и кушай, блинчики-то остывают, — настаивает бабушка.

— Я к тебе на блины приехал, да? — шучу, бабушка улыбается, но отвечает серьезно:

— Ты можешь и не только в гости приезжать. Можешь оставаться у нас с дедом хоть навсегда…

— Нет, надо ехать. Школа, теннис… А кстати, — спрашиваю, — вы играете в «Монополию»? Мы играем и довольно часто.

— С кем? — говорит дотошная бабушка.

— Папа, мама, я… А Дашка нам мешает, приходится кой-кому или не играть, или играть в полсилы… Часто мама так делает… Ты готов поиграть со мной? — спрашиваю деда.

— Я всегда — завсегда… — шутит он, но понимает серьезность вопроса, говорит без смеха: — Конечно, мне трудно будет, но ты ведь поможешь, да?

— Помогу. Но ты отстал, тебя надо накачать по компьютеру. Кстати, баба Таня быстрее понимает, потому что у нее нет претензий и своих представлений. Я учу — она понимает. А ты вечно с какими-то вопросами. А тут надо просто запоминать…

— Спасибо, очень толково объяснил, — не удержался дед. Я понял, что опять нечаянно обидел его.

Мы пошли к компьютеру, бабушка начала мыть посуду. Я чувствовал, что какой-то осадок остался после моих слов, сказал, типа, с извинением:

— Зря ты обижаешься… Я же не обижаюсь на папу, когда он учит меня на компьютере. А ты — отец моего папы, помнишь его маленьким?

— Представь себе…

— А что представлять-то, вполне понятно… И ты его также учил, воспитывал и даже ругал?

— Да, но никогда не наказывал, как в мультиках показывают.

— Причем здесь мультики, дедушка! Ты вообще не такой, как все. Ты вообще космический, всех любишь, никого не ненавидишь, ты вообще похож на астероид…

— ???

— Да, точно, все о тебе помнят и все тебя боятся, на всякий случай. И все тебя уважают. Мало ли, что вздумает сказать дед. А ты правда генерал в отставке?

— Нет, я сугубо мирный человек, но работал с премьер-министром той, большой страны…

— И здоровался за руку с президентом?

— Было дело, но давно…

— Мне Димка, твой старший внук, мой двоюродный брат, рассказывал: на ВДНХ к вам за перегородку, где стояли посетители выставки, вместе с охраной перелез премьер-министр и долго с тобой разговаривал, а Димку спросил, как он учится. Тот рассказал об этом в школе, парни обалдели.

— Это на что-то может повлиять в наших с тобой отношениях? — усмехнулся дед.

— Не думаю, но просто об этом никто не знает, а жаль. Чаще слышишь: «Зачем расстраивать деда». И вспоминают о твоем больном сердце. Хочешь, я буду приезжать, когда тебе вдруг будет плохо? Просто буду жить у вас, пока тебе не станет хорошо…

— Отлично, будем рыбачить, гулять по лесу, собирать ягоды и грибы, будем вести здоровый образ жизни.

— А что, приемлемо! А вообще-то, дедушка, ты должен знать: я люблю тебя до космоса и выше…

— А что может быть выше космоса?

— Так это я же самый! Который любит тебя выше космоса…

— Поверь, и я люблю тебя выше космоса! — сказал дедушка Коля.

Он вышел с теплой веранды, думая, что прикрыл за собой дверь, а она осталась приоткрытой. Я услышал, как он сказал бабушке, типа того, что интересное поколение растет. Очень открытое, не стесняется своих чувств. Но и жесткое, надо дотягиваться до их уровня развития, до современных технологий, что ли…

— Узнай, пожалуйста, Таня, как работают компьютерные курсы… — на этих словах дедушки я уснул.

 

Глава 4

 

Об этом я не говорил даже с отцом. А вот с дедушкой Колей при встрече обязательно поговорю. В школе заканчивались занятия. Мы знали с Артемом, что будем делить первые место по оценкам. Он, вообще-то, посмелее меня, всегда с деньгами, с планшетом и крутым мобильником. Да и секция самбо сказывается: наглеет просто на глазах. Все ему хотелось первым среди пацанов стать. Недавно еще двое друзей от меня откололись, все ближе к Темке жмутся, будто их кто-то обижает и они ищут защиты. У меня, конечно, нет секции единоборств, хотя большой теннис — тоже неплохо, под правую руку лучше не попадайся. Я терпел выходки и мелкие пакости соперника, старался не реагировать на них. Но в мае полный облом в наших отношениях случился.

Учится в нашем классе новенькая девочка, переехала в город с родителями, папа — военный, служит в гарнизоне. Зовут ее Екатерина. Я первый познакомился с ней, спросил, можно ли называть ее Катя. Она согласилась. Потом подрулил Темка, начал выступать, назвал ее Кэт. Девчонка страшно красивая, но стеснительная, не отшила спортсмена сразу, и, по-моему, даже заискивала перед ним. Вот это меня огорчило: ну, какая она Кэт, и что за чушь несет Артем? А она слушает. Я не стал вмешиваться в разговор, отошел к ребятам на баскетбольную площадку.

Девчонки не больно-то приняли новенькую, и она все больше одна оставалась или с Темкой, слушала музыку из мобильника. Со мной хорошо разговаривала, но коротко, старалась побыстрее уйти. А я начал потихоньку скучать без нее, мне хотелось подольше побыть с ней, погулять по набережной, зайти в павильон с мороженым, сходить в кино. Не тут-то было, за ней приезжали отец или мама и увозили из школы: до гарнизона идти почти три километра по лесной дороге.

Артем в глаза смеялся надо мной, его дружки подтрунивали над моим вниманием к Кате. Я не хотел ссоры, отступал, но многие принимали мои шаги за трусость. Все решилось в минуту: Артем сымитировал падение под учебный стол, схватился за ногу, застонал. Катя стояла рядом, бросилась к нему на помощь. К этому времени в класс зашли почти все ребята, увидели, как Темка обнял склонившуюся над ним девочку и стал целовать прямо в губы. Она пыталась вырваться, но тот крепко держал ее.

Я, не раздумывая, схватил его голову и сильно ударил по железной ножке стола. Артем взвыл от боли, Катю отпустил, быстро встал на ноги и кинулся на меня. Ухватил руку, сделал обманное движение, потом подсечку, и я грохнулся затылком об пол. Круги перед глазами, но боли не чувствовал, вскочил, тоже сделал обманное движение и его челюсть очутилась у моей правой руки. Летел он метра три, плохо приземлился, ударившись о батарею отопления под окном. Когда я выходил из класса, он все еще лежал на полу. Катя шла за мной, в коридоре нас встретила учительница английского языка Бэлла Наумовна, спросила, что это мы разгуливаем. Катя стала быстро говорить о том, что произошло. «Ладно, — сказала англичанка, — пошли в класс, пока никому не говорите об этой истории». В общем, учительница помирила нас с Артемом, внешне вполне пристойно получилось, даже родителей не пришлось вызывать в школу. Так, повздорили двое из-за девочки, с кем не бывает?

Я чувствовал себя вполне уверенно, точно не боялся самбиста, знал, что смогу дать отпор. Меня смущала Катя: то ли она так испугалась за себя и меня, что волей-неволей опять стала заискивать перед Артемом. То ли она влюбилась в него, и ей не хотелось терять его внимания. Она просто тянулась к нему, искала глазами на переменах, бежала на зов, как собачка-дворняжка. А мне было каково? Я ведь, кажется, влюбился в Катю: думал о ней в школе, особенно дома и даже на тренировке в спортзале. За рассеянность уже не раз получал втык от тренера. Он сказал:

— Саша, что с тобой? Встряхнись! Уж, не влюбился ли ты?

По успеваемости меня признали первым, Артем по итогам за пару контрольных и годовой диктант отлетел на пятое место. И что самое позорное для него: впереди оказались аж три девчонки. Хотя, в принципе, успеваемость в классе всем была по барабану. Многие не против троек и замечательно живут. Балдеют за планшетами, покупают в складчину новые версии игр, в общем, все «ok». Но учебный год кончался, и родителям не все равно, как наша успеваемость.

Я слышал, у Артема с отцом, владельцем ярмарки бытовой техники, был большой скандал, не ожидал тот, что сын вылетит из отличников. Катю, в связи с частыми переездами, не аттестовали, за лето предложили сдать экзамены по математике и русскому языку. Она подошла ко мне, попросила подготовить ее к переэкзаменовке. А я уже знал, что уезжаю с отцом к деду и довольно скоро. Но пообещал, и в этот же день мы просидели в библиотеке школы больше двух часов. Я сказал, что ей нужен репетитор, но по ее реакции понял, что денег в семье нет. Кстати, это можно было понять по старенькому «жигуленку», на котором родители приезжали за ней в школу. Я предложил свои накопления на ноутбук, около десяти тысяч рублей. Она отказалась, продолжения этого разговора не последовало.

На последнем занятии учителя приходили в основном, чтобы попрощаться с нами до осени. Артем сидел сзади меня, крутил в руках какой-то старенький планшет. Когда самая строгая в школе учительница Леокадия Ивановна (кличка Лика) подходила к моему столу, он буквально подбросил мне планшет. Я глянул на экран, опупел: одни голые женщины. Учительница сказала, посмотрев на меня:

— Не можете даже на прощальный урок придти без компьютеров, — и тоже опустила глаза на экран.

Что было дальше? Лучше не рассказывать. Папа вроде бы поверил, что меня подставили, а мама до сих пор считает, что я мерзавец. Тяжело было, особенно в первый день-два. С Артемом разбираться — бесполезно: он открестился не только от планшета, но и сказал, что я постоянно показываю всем пацанам в классе картинки из женского душа. И вскоре улетел с родителями в Турцию. Не знаю, если бы не отец, ходивший к директору, что со мной было бы: наверное, отчисли ли б из школы. Но про драку с Артемом из-за Кати я не сказал ни слова. Может быть, и зря: ноги отсюда росли, без сомнения.

Вот с такими мыслями я прилетел к деду Николаю. Сказал, что мне очень надо с ним поговорить, один на один. После обеда, когда баба Таня прилегла отдохнуть, мы с дедом ушли на реку, к причалам. Тишина стояла послеобеденная, знойная, молчали лодки, не шли по руслу пароходы и баржи. Только волны тихо плескались о деревянные сваи. Рассказал я деду эту печальную историю, и впервые мои родственники узнали про драку.

— Ты чувствуешь себя победителем? — почему-то спросил дед. Ответил я сразу, не раздумывая:

— Конечно! Все это видели и признали. И я не боялся и не боюсь его, хотя головой врезался прилично.

— Ну, одно это — уже хорошо… А как Катерина отреагировала на обвинения с планшетом в твой адрес?

— По-моему, поверила мне… Да все поняли, что Артем сподличал, подбросил мне старый планшет. Одна Лика, ну, учительница, ничего не хотела слышать, кричала, что за порнографию можно и срок тюремный схлопотать.

— Понятно, — раздумчиво сказал дед. — Хорошо, что отец верит тебе. Я тоже верю, на сто процентов. А с папой я поговорю, чтобы он убедил маму оставить тебя в покое. В знак полного доверия я, как и раньше, оставляю тебе компьютер без ограничений и запоров на программное обеспечение. С игровым диском разбирайся сам, там столько всего, что на пять каникул хватит… Второе: теннис хорошо, но придется накачать мышцы, надо хотя бы раз-два в неделю походить на бокс или дзюдо, последнее даже лучше, на мой взгляд. Третье: нехорошо совать человеку под нос деньги, это обижает, мало ли причин у него может быть на этот счет. Ты Катю, несомненно, обидел, надо найти повод, чтобы исправить свою ошибку. Лучше самому позаниматься с ней…

— Дедушка, так у меня времени не оставалось, уже билеты на самолет лежали, чтобы лететь к вам, все было распланировано по часам.

— Понятно, тогда бы объяснил. Думаю, она поняла бы, и не остался на душе осадок. Или бы попросил отца перенести вылет на недельку…

— Представляю реакцию мамы, у нее тоже билеты лежали: ко второй бабушке лететь с Дашкой.

— Поговорил бы с отцом, может, он и понял бы тебя, как мужчина мужчину, придержал бы вылет.

— Да, ты, наверное, прав. Зря я сделал из этой истории слишком большой секрет, с папой даже не поговорил, думаю, он бы меня понял…

— Даже не сомневаюсь, — сказал дед, встал со скамейки, взял меня за руку и направился к большущей моторной лодке «Доре», причалившей ко второму, нижнему, ярусу причалов. В ней сидело четверо профессиональных рыбаков, вернувшихся с утренней путины. Все дно лодки — завалено рыбой: судак, сазан, лещ, несколько гигантских щук… Тут же по рыбе ползали крупные раки, темно-коричневые с седыми пятнами-проплешинами на панцире.

Когда возвращались домой, неся на самодельном кукане приличных размеров щуку, а в пакете пяток гигантских раков, дед сказал, что мои проблемы растают, словно дым от костра. Но предупредил, что мстить Артему не стоит, может, он уже и сам пожалел, что сделал такую подлость. Еще сказал, что внимание девочки надо заслужить и что она должна в безопасности себя чувствовать с тобой. «Ты в школе первый ее защитник, а потом уже — семья и все остальные», — добавил он.

С бабушкиного мобильника, древнего, как Русь, я позвонил Кате по ее домашнему номеру телефона. Я ушел на второй этаж, выбрался на крышу и мы здорово поговорили. Ей разрешили сдать экзамены в конце августа, экстерном. «Если папу опять не бросят куда-нибудь на край земли, — пошутила она совсем невесело, — то в сентябре увидимся…»

Я сказал:

— Давай в сентябре сядем за один стол, я буду помогать тебе, а ты мне?

— Конечно, я мечтала, что ты скажешь мне эти слова… Звони, а пока — до осени, до встречи за одним столом.

У меня наступило время замечательного настроения. Улыбалась бабушка Таня, большой палец показал дед Коля, а в медном тазу для варенья, куда поместили раков, они, похоже, для меня устроили целое представление: заползали друг другу на спины, пытаясь добраться до высоких краев, шуршали панцирями и даже щелкали клешнями. Я предложил:

— А давайте выпустим раков на свободу?

Решили: пусть поживут до утра, все-таки второй раз идти на реку — далековато. Дед принес старое корыто, налили из бочки дождевой воды (без хлорки) и выпустили раков в плавание.

А я сказал один на один деду:

— Спасибо, дедушка, с тобой очень хорошо и легко жить.

Он, улыбаясь, ответил: «Цыплят по осени считают, а?»

 

Глава 5

 

Отец — строгий, но мы с Дашкой любим его, потому что он почти все время с нами. Он работает дома с ноутбуком, планшетом и мобильником. Дверь в комнату не закрывает, говорит: наши голоса лучше помогают добывать хлеб. Иногда, редко, он срывался, кричал, что ему надоела вся эта чертовщина с «коммуникациями, конъюнктурой и вкусовщиной». И что он сдохнет от этого ремесла, так ничего и не сделав путного. Он доставал из холодильника баночное пиво, потом приезжал его друг, они весь вечер курили и спорили «за жизнь». Когда мы уже спали, он вызывал такси и отправлял друга домой. А утром папа нас будил, мыл, кормил, одевал и развозил в садик и школу. И все время говорил: «Тише, не будите маму, пусть поспит…»

Я уже после первого класса хожу из школы домой один: десять минут, две остановки на маршрутке. Иногда за мной заходит мама, тогда мы отправляемся на набережную, раньше времени забираем Дашку из садика и едим мороженое в кафе. Мама пьет кофе, не курит, хотя ей, наверное, страшно хочется, но она дала слово папе и держит его. А что с другим ее обещанием делать, я пока не знаю. Вот сегодня зашли в кафе, усадила нас за столик, говорит: «Посмотрю, может, маленькие шоколадочки есть…» — и направляется к бару. А бар — это большущий прилавок с фужерами, рюмками и бутылками, тихая музыка, официант, улыбающийся всем. Я вижу, как она опрокидывает в рот рюмку, наверное, с водкой. Берет с прилавка шоколадку, дожидается, пока официант нальет в пузатый фужер коричневую жидкость и идет к нам. Дашка начинает канючить:

— Мамочка, дай и мне попить глоточек!

— Ты уже и пить захотела? — немножко раздраженно спрашивает мама, — а я думала заказать сок, когда съедите мороженое. Потерпи, сейчас я сделаю заказ… — и снова идет к бару, выпивает еще одну рюмку водки, говорит громко:

— Вместе с мороженым подайте и сок, — к нам не подходит, направляется в туалетную комнату. «Щас будет курить, — угадываю ее желание, — тайком, уже не может без сигареты».

Пока я смотрел на маму, Дашка наклонилась к фужеру, подняла его двумя руками и сделала глоток. «Господи, — подумал я, оборачиваясь к сестре, — что за визг?» Глаза ее наполнились крупными слезами, рот открыт, воздух глотает, как рыба, выброшенная на берег. Я отломил кусочек шоколада и сунул ей на язык, подальше, чтобы она не смогла выплюнуть. Замолчала, смотрит на меня дикими глазами, облизывает губы, будто шершавым языком.

— Это лекарство такое противное… — объясняю спокойно и выговариваю более сурово, — не лезь никуда без спроса, отравиться можешь. И маме не говори, что хлебнула из фужера. Иначе попадет, накажет она тебя!

Мама увидела вскрытую шоколадку, разделила ее на троих, себе взяла маленький кусочек, положила в рот и запила жидкостью из фужера, наверное, коньяком. Заметила, как мы внимательно смотрим на нее, подняла брови, чуть качнула красивой головой с белыми волнистыми волосами, спросила:

— Что-то не так, милые мои?

Я заметил, что у нее слова становятся длиннее, понял, что это опьянение, но пока еще легкое. Тут же сказал, чтобы соседка моя по столу не ляпнула что-нибудь:

— Жарко, мам, пойдем на набережную, к реке…

— Хочу на аттракцион! — выпалила Дашка, — и селфи хочу с собачкой, ну, с той, с которой дяденька дает фотку сделать…

— Мороженое и сок несут, ешьте, не спешите, у нас много свободного времени, — сказала мама и пододвинула к себе вазочку с зеленым шариком из фисташек.

Ели молча, у меня почему-то совсем пропал аппетит, сок я даже не допил. Было очень тревожно за маму, вспомнил, как весной мы еле дошли до дома, хорошо, помог старый папин товарищ с работы. Он уложил маму в постель, дождался отца, они сели в его комнате, а дверь, по привычке, осталась открытой. Папа сказал:

— Ее спасает сон, она сейчас проспит почти день. Потом я приведу ее в норму: аспирин, кофе, минералка, душ… Но вообще-то — это беда. С ней нередко оказываются дети, их можно потерять…

— Надо ее работой занять, реши, наконец, эту проблему, — как-то резко сказал папин друг.

— Она — отличный биолог, с аспирантурой, практически из-за детей и меня потеряла профессию. Ты прав, Жора, спасибо за помощь. Прошу, никому: это навредит и Юльке, и семье.

— Юр, ты меня знаешь не первый год: давай возьму ее в науку, в издательстве ни одного специалиста-редактора такого профиля, — сказал папин товарищ.

…Я очнулся от маминого голоса:

— Саша, сходи с сестрой в туалет, вымойте рот, пописайте, а я пока расплачусь с барменом, — сказала мама, не глядя на нас.

«Значит, еще выпьет водки, — подумал я, — а может, и покурит. Так, надо повнимательнее быть», — лихорадочно заработала мысль.

— Саш, а у тебя яички, как у собачки? — спросила Дашка, сидя на унитазе, который я протер бумажным полотенцем.

— Даш, ты дура, что ли? — отвечаю, кстати, не первый раз. — Не смотри на меня, это писсуар для мужчин…

— А разве ты мужчина уже? — она вытерла бумагой писулю и пошла мыть руки. Я, как мог, помог ей, но детского умывальника здесь не было.

Маму мы увидели на улице, как обычно, она спросила:

— Руки помыли? Хорошо, молодцы. Идем домой, а по дороге — парк аттракционов…

По длине произнесенных ею слов я понял: мама на пределе. Сказал солидным голосом:

— Домой пора, уроков — море разливанное… Давайте на маршрутку сядем, через пять минут — дома.

Даша стала канючить, ей собачку приспичило повидать. Мама потрепала меня по волосам, сказала:

— Доставь нам удовольствие, поиграй с девочкой на аттракционах, а я посижу на лавочке, полюбуюсь на вас.

Мы увлеклись немного: Дашка попросила покачаться на качелях, потом был корабль с красивыми парусами и рулевым устройством, лабиринт из труб, в котором чередовались спуски и подъемы… В общем, когда мы подошли к маминой широкой лавке с высокой спинкой, она спала, ее подбородок лежал на груди. Сумочки в руках не было. А там и деньги, и телефон, и, главное, ключи от квартиры. Я сделал вид, что ничего не произошло, сказал сестренке, чтобы она помолчала: мама устала, весь дом без нас перемыла, пусть поспит, а папа сейчас приедет за нами.

Даша нашла веточку, присела на корточки, стала что-то рисовать на земле. По своей клавишной «Нокии» я дозвонился до отца, сказал тихо, чтобы не слышала сестра: «Пап, мы у парка аттракционов, мама спит, сумочки нет… Приезжай скорее». Он попросил поискать сумку под лавкой, она могла и упасть. Я увидел ее под ногами у мамы, достал, осмотрел, нашел ключи, кошелек с деньгами. Все это время отец ждал на телефоне, потом сказал:

— Сидите рядом с мамой, как ни в чем не бывало, не подпускай к ней никого. Я скоро буду. Держись, сын!

Даша рисовала зверюшек, я присел справа от мамы, взял ее руку, положил себе на колени. Я знал, что в обиду ее не дам, отгоню любого, пусть только посмеет кто приблизиться. Но мне страшно становилось от мысли, что именно сейчас могут подойти люди из нашего дома или, тем более, друзья-одноклассники. Что тогда делать? Мысленно звал отца, просил его приехать как можно скорее. Почему-то вспомнил поездку с папой в дальний район области. Там пришлось заночевать у местного фермера, пузатого говорливого дядьки, построившего в деревне, на пересечении дорог, «мотель». Запомнил старый плакат для шоферов, вывешенный в столовой на самом видном месте: девочка прижимает к груди куклу, лицо испуганное, в глазах крупные слезинки. Внизу подпись: «Папа, не пей! Ты — за рулем!» Я подумал уже сейчас, сидя на лавочке: вот если бы мы купили маме машину, то у нас все бы было в порядке. Боялся произносить слова «пить — не пить», просто вдруг поверил, что с купленной для мамы машиной у нас все было бы хорошо.

Отец привез нашатырный спирт, быстро привел маму в чувство, попросил меня не отпускать Дашу ни на шаг, и все четверо пошли к машине. Мама еле передвигала ноги, что-то бормотала себе под нос. Но вела себя тихо, не выступала и не ругалась с папой. Я нес ее сумочку, ключи переложил в карман, второй рукой крепко держал сестренку. Она устала, притихла, наверное, поняла, что с мамой не все в порядке, поэтому ей лучше помалкивать. А я рассуждал сам с собой и не мог понять, как человек может пить вино, такую мерзкую гадость. Как бы поговорить об этом с папой, послушать, что он скажет, чтобы на душе стало спокойнее. Я был уверен, что у нас все будет хорошо, вот только проспится мама, мы купим ей машину, и она забудет кафе-мафе, бары-шмары. И еще думал я: надо поговорить с дедушкой Колей, рассказать ему обо всех моих тревогах. Но тогда я подведу папу, ведь он его сын, и дед будет его ругать.

Вечером, когда мы смотрели мультики, по скайпу вышли на связь баба Таня и дедушка Коля. Папа, поговорив совсем немного, развернул планшет на нас, и мы по очереди отвечали на их вопросы. Я очень боялся, чтобы Дашка что-нибудь не ляпнула. Но она лишь сказала, что мама устала и спит, потому что мы долго играли в парке аттракционов. Дед приглядывался ко мне внимательнее обычного, спросил: «Саша, у тебя все в порядке? Точно у тебя ничего не произошло?»

Я сказал:

— Все «ok», есть хорошие отметки, нормальные тренировки, но есть и вопросы, которые меня беспокоят. О них мы поговорим при встрече.

— Опять про космос? — пошутил дед, но мне показалось, что он понял, как мне не до шуток.

— Расскажу когда-нибудь… — ответил я.

Дед промолчал — что можно сказать по скайпу? Потом папа отправил нас на кухню пить молоко, и мы слышали, как два отца разговаривали на повышенных тонах.

 

Глава 6

 

Раджан, или попросту Радж, был не только сыном хозяйки дачной усадьбы, он заправлял мальчишками всей улицы. Мама у него — местная южанка, отец — индус, торговец компьютерной техникой. По-русски говорил плохо, сына выучил английскому, что никак не давалось его жене. В то лето мы — папа, мама, Дашка и я — снимали у них флигель вместе с тремя другими соседями. У нас приличные условия были, а одна семья жила в зимней бане, еще две — в комнатах на втором этаже дома, имевшего столетнюю историю. На первом — с кухней, ванной и туалетом — обитали Радж с мамой, а отец, занятый торговлей на рынках, почти постоянно находился в городе. Худенький, даже щуплый, он казался в два раза меньше своей жены, почти двухметровой наследницы купеческих владений: дом с дореволюционных времен принадлежал ее прадеду.

Поскольку мой папа тоже занятой человек, работавший в те времена сутками напролет, а мама возилась с моей маленькой сестренкой, то я довольно часто жил сам по себе. Радж ценил меня как полезного и свободного для контактов человека. Но, тем не менее, терпеть не мог меня на улице, поскольку я ни в чем не давал ему спуска, не только сопротивлялся его командирским замашкам, но довольно успешно высмеивал его глупые фантазии перед пацанами. Мускулами он был в отца, проигрывал мне не только мозгами, поэтому постоянно натравливал на меня уличных «солдат-дуболомов Урфина». Попадало ли мне? Еще как, особенно, когда объединялись двое или трое из них. Мама замечала мои синяки и шишки, жаловалась папе, тот обнимал меня вечерами, в свободную от работы минуту, вы­слушивал какие-то мои небылицы и говорил: «Ничего, сын, до свадьбы заживет…» Нет бы, прошелся со мной по улице туда-сюда (а он — высокий, широкоплечий), просто бы прошелся, и то я, думаю, у многих бы отпала охота приставать ко мне. Но он приезжал домой так поздно, что все пацаны давно видели пятые сны.

Радж классно знал комп, отец менял ему планшеты, мобильники и ноутбуки, как носки марки «неделька». Правда, техника была не новая и имела какую-то, без сомнения, криминальную историю, но не пойман — не вор. Второе, чем владел русский индус, как факир, так это игральными картами. Обыкновенными, какие я видел у дедушки Коли и бабы Тани. Мы иногда вечерами, в каникулы, играли в «подкидного дурака». Радж знал приемчики, когда карты выскакивали именно те, которые нужны были для подсчета очков. Он обыгрывал партнеров не только в «дурака», за что тоже брал деньги, но частенько играл с мальчишками в «очко», «тысячу» и даже пытался научить их игре в «покер», но безуспешно, мозги у тех никак не включались. Тогда он обыгрывал их на деньги в шашки, шахматы и даже в настольный теннис.

Играли в карты, как всегда, на берегу мелкой, но стремительной речки, на небольшом мысочке, спрятанном от посторонних глаз высоким камышом. Перед выходом на реку я стоял на веранде дома Раджа, видел в открытые двери, как он подходил к большущему дивану, выдвигал на полметра нижний ящик, вытаскивал оттуда две или три пятисотрублевые купюры и с усилием задвигал его назад, скрипя колесиками. Диван тоже был старинный, купеческий, смастерили его еще до Великой Отечественной войны. Он насколько раз предлагал мне стать его помощником, чтобы овладеть знаками обозначения: например, увидев козырного «туза» у противника, я должен почесать нос, «короля» — ухо и т. д. Но я отнекивался, а потом сказал категорически: «Нет». Это его нисколько не расстроило, по-моему, он нашел помощника и без меня. Но я уверен, выигрывал бы он всегда: в карманах, в загнутых рукавах рубашки, под ремнем брюк — везде у него были спрятаны карты.

Я, вообще-то, не любил карты, меня с детства и папа, и дед приучили к шахматам. Но как-то раз Радж пришел к нам на открытую веранду, мы расставили шахматные фигурки, начали партию, и мама оставила нас в покое, ей хватало дел с малышкой. Тогда русский индус вынул купюру в 500 рублей и предложил разыграть ее, но только в карты. А я уже который год копил на ноутбук, не хватало чуть-чуть, пару тысяч. Долго отказывался от карт, а тут вдруг решил попытать счастья. Кроме «дурака» я ни во что не умел играть: он быстренько обучил меня игре в «очко». Наверное, для азарта, даже проиграл мне тысячу рублей, но потом все покатилось, как снежный ком…

Короче, я принес ему из копилки почти десять тысяч рублей, он спокойно засунул их в потайной карман джинсов, сказал:

— Не вздумай жаловаться, играли честно, а карточный долг порядочные люди всегда отдают, — и добавил, — читай классиков, Сашок…

Что было делать? Отцу я не мог сказать о своем горе, по крайней мере, почти неделю он был не в том расположении духа, что-то на работе не ладилось. О маме я просто молчу: она бы с ума сошла, если бы узнала, что ее сын играет в карты. К счастью, о копилке меня давно уже никто не спрашивал, наверное, ждали моего дня рождения в середине лета, чтобы подбросить еще немного деньжат. Именно в это время на пару дней заскочил к нам дедушка Николай: он отдыхал в сердечном санатории, недалеко от нас. Мы гуляли с ним по берегу речки; кроме пескарей, вьюнов да уклеек здесь не водилась другая рыба, поэтому даже не стали снаряжать удочки. Он спросил о житье-бытье, сказал, что они с бабушкой не смогут приехать на мой день рождения: для пенсионеров накладно стало ездить на дорогущих ныне поездах. Позвал меня и Дашу в гости на новогодние каникулы, сказал, что на реке расчистят каток с освещением.

Я бодрым голосом попытался рассказать, что у меня все в порядке, но на его вопрос о копилке для компа вдруг ни с того ни с сего взял да и пустил слезу. До сих пор стыдно вспоминать, но уж лучше деду все рассказать, чем отцу с матерью. Он попросил незаметно как-то познакомить его с хозяином домашнего Лас-Вегаса. Короче, на ловца и зверь бежит: Радж приперся после завтрака, когда мама увезла Дашу в парк, отец уже уехал на работу, а мы с дедом играли на веранде в шахматы. Потом собирались на футбольном поле пансионата для чернобыльцев попинать мяч, олимпийский, привезенный дедом из столицы.

— Здравствуйте, молодой человек, — дружелюбно приветствовал Раджа дедушка, — мне о вас много интересного рассказали. Вы прекрасно в карты играете, всю улицу, если не весь поселок, обыграли…

— Че верите-то! Врут все! Вот с Сашком любим в шахматы сразиться, но он слабоват против меня, проигрывает…

— Слышал, что в шахматы и на денежки играете? — перебил его дед. — Может, составите компанию? У меня тысяча завалялась после отпуска. Ставлю ее на партию. А потом, молодой человек, если проиграете, принесете все деньги Александра, которые он почти два года копил на ноутбук. Если выиграете вторую партию, я вам отсчитаю ровно десять тысяч рублей. А еще честнее будет, если и вы денежки принесете прямо сейчас…

Радж молча вышел с веранды, сходил в зимнюю баню, вернулся с железной коробкой из-под советского монпансье. Там лежала часть скопленного от карточных игр капитала. Когда дед выиграл у него партию, примерно, на двадцатом ходу (я так волновался, что даже не помню все ходы), индус отсчитал десять тысяч и, отдав их дедушке Коле, сказал:

— Вторую партию не играем и сдачи не надо. Учись, Сашок, у свого деда. А ноут, как хорошему соседу, я закажу тебе у отца, подешевле будет, но в надежности не сомневайся. Желаю, значит, дедушка Коля, много здоровья. Мне бы так научиться играть в шахматы… Я бы всех пенсионеров на сквере обчистил, хи-хи-хи, — тоненько засмеялся он, закрыл яркую крышку железной банки и пошел к укромному местечку в зимней бане, где держал схрон. Дедушка молча передал мне деньги, сверху положил сэкономленную им в отпуске тысячу.

— Итак, ты не играл и не проигрывал, — сказал он, усаживаясь на ступеньки веранды. — Это болезнь, внук. Она еще аукнется и твоему соседу, и всем, кто с ним связан. Один мой хороший знакомый проиграл все, оставалась только его никчемная и никому не нужная жизнь. Он, действительно, никому не был нужен, даже его детям…

Когда мы пошли на футбольное поле, я крепко держал деда за руку. У него была жесткая и очень холодная ладошка. Я загадал: если она согреется раньше, чем мы дойдем до пансионата, дедушка проживет долго-долго…

Ладошка не согрелась…

 

Глава 7

 

Даша разболелась, мама осталась с ней дома, а мы с отцом полетели на похороны деда. Я не понимал еще до конца, что произошло. Не знал, что означают слова «смерть человека», за мою жизнь у нас никто не умирал. Папа говорил с бабушкой Таней по телефону (она не захотела включать скайп), продолжая держать мобильник в руке, сел на кухне у окна и стал смотреть на хмурое воскресное утро. Долго молчал, потом сказал: «Отец умер, сердце остановилось во сне, мама даже не знала. Но почему… почему так рано… почему?» — он буквально застонал.

Наша мама промолчала, мне всегда казалось, что она боялась и недолюбливала деда. Мило улыбалась при встречах, никогда не говорила о нем с папой, а уж тем более со мной. Правда, несколько раз сказала, типа: «Ты упертый, как дед» или «Упаси нас бог иметь в роду еще одного чиновника…» А отец не так давно при мне очень серьезно поругался с дедом: что-то не сложилось со столичной квартирой, где мы все были прописаны, но жили — в съемной, по месту работы папы. Он кричал в скайп: «Это все, что долбанное государство дало тебе за труды, та же хрущоба, только выведенная на десятый этаж! Как жить там всем вместе, как?» А дед, я хорошо слышал, ответил:

— Никогда ни у кого ничего не просил и не собираюсь сейчас, уйдя в отставку, этого делать. Когда нас с матерью не будет, тогда полностью распорядитесь ею. Других квартир у меня нет…

— А другие? По две-три квартиры прихватили! — успел буквально крикнуть папа, но дед отключил компьютер. Все еще по инерции он продолжал кричать: — Упертый, как осел: ни получить, ни заработать, ни скопить — ничего не захотел делать. Принципы, видите ли, важнее…

— А я что говорила, — сказала мама, — весь он в этом. Да и ты хорош, на собственную квартиру не можешь заработать…

Дальше началась откровенная ругань, и я ушел в комнату. Думал, почему так ведут себя с дедушкой родители, что он сделал им плохого? И почему они не хотят с ним жить, тем более, полгода они с бабушкой — в деревне, на реке, в собственном доме? Ведь на лето они привозят нас с Дашкой к ним, а сами уезжают куда захотят и не считают это плохим делом. Так и остался для меня вопрос без ответа.

На вечерний рейс билетов давно не было, отцу пришлось идти к начальнику аэропорта, и нас поместили только на утренний. Он позвонил бабушке уже по скайпу, извинился, что раньше не может вылететь, спросил, чем надо помочь, что привезти? Баба Таня, вся в черных одеждах, сказала, что ничего не надо, что поминки будут в кафе, а сожжение дедушки, как предложили его бывшие коллеги по работе, она отменила: он давно еще сказал, чтобы захоронили его в землю. Попросила меня подойти к экрану, увидела, заплакала, сначала платком закрыла глаза, а потом не выдержала, зарыдала так громко и страшно, что у меня из глаз просто побежали слезы. Бабушка пыталась что-то сказать и не могла, получалась почти непонятная речь:

— Ма-ма-льчик наш… как он лю-лю-бил… тебя и Д-да-шу… души не ча-ял. Приез-жай скорее, де-ду-шка так много не ус-спел тебе с-ска-зать… Но я все помню, все пере-д-дам тебе…

Папа отодвинул меня от экрана, заговорил:

— Мама, мама! Успокойся, береги себя… Мы скоро прилетим, утром встретимся… Я все хлопоты возьму на себя. Ты только не переживай, не убивайся, береги сердце, мама…

Вечер прошел в сборах: упаковывали огромную сумку на колесиках, мой походный рюкзак да целую сетку свежей и вяленой рыбы принес сосед-рыбак, узнавший про наше горе. Папа по компу заказал машину напрокат, ее должны подготовить к нашему прилету. Потом ездил на работу, сказал маме, что у кого-то перехватил сотню тысяч рублей. Мама ответила: вот, опять дети останутся без новой одежды, в чем пойдут в школу и садик. Папа вспылил, сказал, что сейчас завалит ее совершенно приличной одеждой и обувью, какую уже не вмещает ни одна антресоль. А потом меня с простуженной Дашей отправили спать.

Она несколько раз спрашивала про дедушку Колю, которого просто обожала, и все не могла понять, как умирают люди, зачем и почему они это делают. Но уснула быстро, хотя слышала плач бабы Тани, разговор с ней отца, переживала, наверное, оттого что ничего не может понять. А как ей объяснишь? Вот был дедушка Коля, и вдруг его не стало, положат в гроб его, заколотят гвоздями и опустят в могилу, глубокую яму, засыплют навечно землей, и мы больше не увидимся никогда. Никогда? Мне вдруг так страшно стало от этого слова, что я не мог лежать в кровати, встал, на цыпочках, чтобы не разбудить сестру, подошел к окну, сначала облокотился, а потом с ногами забрался на подоконник, стал размышлять, глядя на ночные фонари и черные контуры старых пирамидальных тополей. Я видел фильмы с мертвецами, похороны всякие вспоминал, но я не мог представить деда в гробу, не мог: сразу першило в горле и носу, из глаз снова текли слезы.

Дверь открылась, вошел отец, поправил одеяло на Даше, потрогал ее голову, направился к окну, обнял меня, поцеловал в лоб, стоял и молчал. Потом прижал к груди, заговорил тихо:

— Как тяжело, сынок, так тяжело… С этой дурацкой квартирой я довел отца до могилы. Не иди на поводу у крика и эмоций никогда. Дед так много пережил, был под следствием в 91-м году, изгнан со всех должностей, стал инвалидом с двумя перенесенными инфарктами. Вот так отблагодарило его новое правительство за службу государству. Ох, папа, дорогой ты мой! Уже давно никто так не живет, как ты пытался жить в стране, где деньги решают все. А у тебя их никогда не было, а могло быть, и очень много… Что сейчас говорить об этом? Но ты должен знать, Саша: я очень любил твоего деда и своего отца, я никогда его не предавал, он всегда был моим другом. Помни об этом, сынок. А сейчас давай спать. Помнишь, баба Таня рассказывала тебе сказку про Бабая: придет, узнает, что ты не спишь, засунет в мешок и унесет с собой. Бабушка учила детей в татарском селе русскому языку, там и нашел ее дед Николай. Вот, похоже, и за ним пришел Бабай. Только этот не вернет его обратно…

Хоронили деда Колю на обычном кладбище, чем страшно были возмущены его сослуживцы. Правда, их было совсем немного, и говорили они о Новодевичьем или, на худой конец, о Ваганьковском кладбищах. Но баба Таня молчала, ничего не объясняла, сказала лишь какому-то представителю правительства со странным именем — Бабай Константинович: «Так захотел Николай. Я лишь выполнила его просьбу. Если вы пройдете здесь вдоль забора, то увидите могилу первого и послед­него премьер-министра страны, ему тоже, в свое время, не нашлось места в престижном пантеоне… Об этом мой муж помнил всю оставшуюся жизнь».

Говорили речи, немного и недолго, пошел мелкий, почти грибной дождь, саван на лбу деда намок и холодил мои губы, когда я целовал его, прощаясь навсегда. Меня крепко держала за руку баба Таня, она будто боялась, что я потеряюсь в толпе прощавшихся. Священник быстро и монотонно читал над дедом молитву, потому что он был крещеный, как и я, крестившийся в знаменитом Угличском монастыре. Когда уже закапывали могилу, к бабушке подошла ее подруга по дому, сказала:

— Таня, дорогая моя, поплачь, не держи в себе, это плохо может кончиться…

Бабушка ответила:

— Проводим всех, останемся, Маруся, с тобой вдвоем, да еще Саша с нами, вот тогда и поплачем…

Подошел представитель правительства, выразил соболезнование, добавил:

— Можно, пройдусь с молодым человеком по аллее? — и посмотрел на меня. — Я верну вам внука, Татьяна Васильевна, не пройдет и пяти минут…

— Меня зовут Бабай Константинович Доброволин, — сказал он, как только мы отошли от могилы. — По маме я татарин… Все остальное — неважно. Кстати, можешь звать меня Бобо, так проще. Сколько тебе лет? Скоро двенадцать… Когда подрастешь, будешь звать меня Боб… Ты знаешь, Саша, я очень многим обязан твоему деду, да честно сказать, это он меня сделал большим человеком. Слушай меня внимательно: вот моя специальная визитка, спрячь ее, там мой домашний телефон, он обычно не меняется. Можешь звонить в любое время. Я помогу всем, чем смогу… А ты знаешь, что очень похож на своего деда? Он был кристально честным и порядочным человеком, жил на одну зарплату, хотя создавал для других империи из новых газет и журналов… Итак, про нас, живых: со старшим внуком, Дмитрием, проще, он уже студент, крепко стоит на ногах, да и отец у него — деловой человек. А вот за тобой нужен хороший присмотр. И я готов это сделать. Помни о нашем разговоре. А сейчас пойдем к бабушке, она уже волнуется. И, пожалуйста, никому ни слова, а то придет Бабай и унесет тебя в мешке… — он улыбнулся.

— Да, — сказал я, — он уже унес дедушку. И это — навсегда… Что же вы не защитили его? Где вы были и как это допустили?

— Такие вопросы — речь не мальчика… Давай поговорим, когда пройдет траур. Или лучше, когда ты немного подрастешь. Обещаю, я все тебе расскажу, ты, конечно, должен знать о своем дедушке… Идем к бабе Тане? Береги ее, Саша.

Папа совсем позабыл про меня, крутился, как белка в колесе: платил деньги священнику, спорил с могильщиками, измерял землю для будущей ограды, рассаживал всех в автобусе и по машинам. Бабушку, тетю Люду, свою старшую сестру, ее сына и меня посадил в прокатную машину, и во главе колонны мы поехали в кафе. Туда прибыло еще меньше народу, стол для поминок не заполнился и наполовину. Я сел слева от бабушки, справа — Дмитрий, потом тетя Люда, рядом со мной — папа. Снова говорили что-то хорошее про дедушку, пили вино, ели холодные закуски и большие бифштексы.

Я совсем не мог есть, ко мне потихоньку подкрадывалась тоска: вспоминал, сколько удочек было у нас с дедом, о чем мы говорили на рыбалках, как он изображал героя фильма «Неоконченная пьеса…», смешно бежавшего по обрыву над рекой, как играли в шахматы и как он учил меня записывать ходы, про Кузю и схватку лягушки с ужом… «Господи, — думал я, держа в своей руке под столом руку бабушки, — а ей-то теперь как жить? Что она будет делать без своего Коленьки?» В мозгу зрела одна мысль: надо пожить у бабы Тани столько, сколько ей будет хорошо со мной. «Школа есть у дома, мне не надо репетиторов, особых режимов и особого питания, теннис подождет… — я уже не мог думать ни о чем другом, — главное, я буду рядом с ней, нам будет веселее вдвоем. Надо поговорить с отцом. Но сначала — поговорить с бабушкой».

Наклонившись к худенькому плечу бабы Тани, я дотянулся до уха и стал шептать:

— Хочу сделать предложение, думаю, оно тебе понравится…

— Хорошо, мой мальчик. Потерпи до дома, там и поговорим…

Она крепко сжала мою руку под столом. «Дома, так дома», — подумал я, и мне стало намного легче. Я был уверен, она скажет «да».

 

Глава 8

 

Мама, конечно, слышать не захотела о моей жизни у бабушки. А отец не смог сам решить простой, на мой взгляд, вопрос, начал звонить ей, советоваться, потом отослал меня на кухню к бабе Тане и по скайпу говорил один. Но я слышал, как мама довольно строгим голосом учила его: надо поговорить с бабушкой о возможном переезде нас — ее, папы, Дашки и меня — в дедушкину квартиру. Папа молчал, лишь сказал: время траура не для таких разговоров и что у бабушки будут свои взгляды на эту проблему. Мама стала его ругать, ну, упрекать опять же, что он ничего не может решить сам.

Я прошел на кухню, увидел, что бабушка сидит у окна, смотрит на улицу, а глаза у нее ничего не видят. Дом был старый, наверное, с дырками, и разговор папы с мамой она слышала не хуже меня. Почему-то совсем не отреагировала, когда я прижался к ней, положил руку на плечо и стал целовать в голову, закрытую черным, пропахнувшим церковным воском, платком. Она третий день после похорон дедушки Коли ходит в церковь, молится. Мы с папой тоже раз пошли с ней, в церкви было интересно, но тоскливо: дома и на улице еще как-то забываешь о деде, а там он весь перед тобой. Будто стоит рядом с иконой Николая Чудо­творца (первый раз я увидел ее в музее), но спиной ко мне, вроде бы хочет повернуться и посмотреть, а не может… Я ошибаюсь, наверное, от этой тоски везде вижу дедушку.

Наконец, бабушка поняла, что я рядом, наклонила мою голову и, поцеловав в лоб, сказала:

— Ничего, сынок, ничего, мой маленький, я выдержу и одна, а на Новый год обязательно приезжай. И Дашеньку возьми с собой.

Не зря моя мама зовет ее «товарищ комиссар»: бабушка может и виду не подать, как ей тяжело и больно. Но я-то все вижу. И вдобавок, я понял две вещи. Первое: плетью обуха не перешибешь, так говорит папа о нашей маме. Аргументы у нее железные: ребенку, особенно в таком возрасте, нужны родители. Потом — школа с экзаменами, теннис, изостудия. Конечно, по ее словам, неплохо бы иметь все это не в провинции, а в столице, но, что делать, утверждает она, нас там не ждут. И второе: мои родители, не разрешив мне пожить у бабушки, притворяются, будто не видят, как тяжело ей сейчас. Это меня огорчает больше всего. Даже больше планов мамы: старую квартиру деда продать, вместо нее купить коттедж на природе, для бабушки — выменять комнату в коммуналке.

Я долго думал, как рассказать обо всем этом бабе Тане, но понял, что нельзя лезть с такими проблемами, это ее просто доконает. А как быть? Ведь мы уже упаковали вещи, отец не смог остаться даже на девятый день после похорон: Дашка разболелась. Бабушка, в основном, молчала, со мной разговаривала, но сухо, лишь отвечала на вопросы, которые я пытался задавать, чтобы чуть-чуть расшевелить ее. А вечером на домашний телефон позвонил Бабай Константинович, она называла его Бобо. Вдруг сказала, что сын дома и, зайдя к нам в комнату, передала папе трубку. Я понял из их разговора, что речь идет о завтрашнем дне и что нам, папе и мне, надо встретиться с бывшим помощником деда в кафе гостиницы «Националь».

Думал, пойдем в ресторан с огромными окнами, с разноцветными конями на стенах, будто летящими по воздуху, возле которых мы прогуливались с отцом, дожидаясь Бобо, а попали в уютное, но явно не для всех, кафе с обычными столиками на четверых и шустрым молодым официантом. Помощник шел уверенно, поздоровался за руку с каким-то мужчиной с бабочкой, тот проводил нас в угол продолговатого зала. Мне заказали мороженое, любимое, фисташковое, и натуральный сок из ананасов, груш и еще чего-то. Мужчины взяли по чашке кофе. Я мысленно назвал Бобо «министром», ну, это те, кто чем-то руководят в Москве. Он сказал, извинившись больше передо мной:

— Простите, я закурю… Одну и без затяжек, — пододвинул к себе пепельницу, долго мял сигарету пальцами, щелкнул длинной и тонкой, похожей на золотую, зажигалкой, затянулся, дым выпустил в сторону от меня.

— Вас зовут Юрий Николаевич? — обратился он к папе. — Очень приятно. Меня можно называть Бобо. Я много лет проработал или вместе, или рядом с вашим отцом, — посмотрел на меня, — и дедом, сейчас представляю самую большую компанию СМИ (я потом объясню, сказал он мне, что это такое). Мы встречались с Николаем Ивановичем не так давно, к несчастью, он не был готов к трагическим для него событиям, но все же успел затронуть тему будущего его внука, а это значит и вас, Юрий…

— Мы ни о чем подобном не говорили с отцом, — почему-то резко сказал папа, — это наше семейное, внутреннее дело…

— Конечно, не спорю, но все же прошу выслушать меня до конца.

В это время официант принес на подносе заказ. Расставил чашки с вкусно пахнущим кофе, мне пододвинул вазочку с мороженым и бокал темно-зеленого густого сока. Бобо помешал ложечкой напиток, отхлебнул маленький глоток, забыв, наверное, положить сахар. Отец смотрел на него, до кофе не дотронулся. А я вдруг сразу понял, о чем «министр» хочет говорить. Дедушка думал о нашем будущем и просил его помочь нам. Да и отец это понял, но почему-то злился и еле сдерживал себя.

Конечно, я не помню всю речь Бобо, расскажу, что уловил. Короче, решением правления, компания приобрела на мое имя пакет акций, более двух процентов. До моего совершеннолетия ими может управлять отец, но с запретом выводить их за границу, продавать и еще что-то, что связано с непрофильными тратами (Бобо сказал, примерно, так: с одобрения правления, мой папа может приобрести любую недвижимость, но не яхту или самолет, отправить меня и Дашку на учебу за границу, не меняя нам гражданства). И еще важное он сказал: квартиру, в которой живет наша баба Таня, надо оставить в покое, это ее просьба. Она доживет свой век там, где прошла почти вся ее жизнь. В общем, таких условий до моего совершеннолетия получилось довольно много. Может быть, поэтому реакция отца была резкой:

— Знаете что, уважаемый Бобо Константинович, не лезьте в мою семью. Я вас ни о чем не просил и не собираюсь просить. Мы уж как-нибудь разберемся без ваших акций… И вообще, кто вам дал право так себя вести?

— Да, Юрий Николаевич, мне никто не давал такого права, кроме вашего отца. И я лишь пересказал вам содержание юридического документа, который наша компания подписала с Николаем Ивановичем. Это и есть расширенный вариант. Но отец предвидел возможную реакцию с вашей стороны и попросил подработать второй, более короткий, вариант соглашения. А именно: внук, Александр Юрьевич, вступает в наследство по достижении своего совершеннолетия. Все, никаких больше отступлений и вариантов. Вам здесь остается лишь дожидаться взросления сына, а что будет через шесть лет, одному богу известно… И хотите вы или компания, или не хотим мы этого, ничего изменить будет уже невозможно. Выбор за вами, подумайте, посоветуйтесь, с кем считаете нужным, но недолго: свидетельство о смерти отца дает право немедленного вступления в силу соглашения. И чтобы вы знали, вот приблизительная стоимость акций, — достал маленькую электронную книжку с карандашом на проводе и вывел на листке девятизначную цифру. Мне показалось, что первой стояла цифра два.

— В доллары переведете сами? — закончил он речь, откинулся на спинку стула, стал пить кофе маленькими глоточками.

Отец побледнел, просыпал на стол песок из пакетика, долго мешал ложкой черную жидкость. Я спокойно доедал мороженое, иногда запивая его соком. Вдруг папа сказал:

— Нам надо ехать в аэропорт.

— Я вызвал машину, она будет в вашем полном распоряжении. Вот визитка моего секретаря, звоните в любое время: как владельцу пакета акций, вашему сыну положено обслуживание за счет компании…

— Дожил, — сказал отец, — становлюсь приживалкой у собственного сына.

— Вы не правы, Юрий Николаевич, вы становитесь своеобразным регентом над сыном, если согласитесь на первый вариант. Думайте, я жду вашего ответа три дня. Иначе в силу вступит второй вариант с итогами через шесть лет…

— Спасибо вам, за все, особенно за признание заслуг моего отца: лучше поздно, чем никогда…

— Он все знал, — перебил папу «министр», — все правила игры, но никогда не отступал от своих принципов, — потом еще добавил, — система процентов и откатов была не для него, большого государственного деятеля. Сначала мы по-тихому посмеивались над ним и только с годами начали понимать, что такое безупречная репутация.

Домой ехали на «Мерседесе». Водитель сказал, что будет ждать на стоянке у дома, напомнил, что теперь усложнилась процедура контроля, надо приехать в аэропорт пораньше. «Знаем без вас», — пробормотал под нос отец, но вслух поблагодарил его и мы пошли к бабе Тане. С порога он заявил:

— Вот познакомься, мама, привел миллионера. Через шесть лет, к восемнадцатилетию, твой внук станет обладателем капитала в двести миллионов, если акции еще не вырастут…

— Я знаю, — сказала баба Таня. — Николай говорил об этом… Я думаю, он правильно поступил. Тебе надо подписать бумаги первого варианта, с пользой расходовать капитал, который вернули отцу через его внука.

— Не обижайся, скажи: мне он не мог передать эти долбаные акции?! — вспылил, почти закричал папа, а мне показал рукой на дверь в кухню.

— Не гони Сашу, — сказала холодно бабушка. — Там все слышно, да и он теперь должен знать об этой ситуации. Во-первых, отец не предполагал, что акции так вырастут в цене: он думал завещать их внуку на продолжение учебы, на непредвиденные обстоятельства. Не дай бог, но на нем тогда остается и младшая сестра. Во-вторых, мы столько денег угробили на тебя, начиная с выпускного класса школы, и по сей день… — Папа что-то хотел возразить, но бабушка не дала ему открыть рта. — Вопрос решен! Поставим на этом точку: или ты остаешься разумным отцом при деньгах сына, или он сам распорядится ими со временем. А сейчас давайте собираться в аэропорт, скоро рейс…

Отец долго кричал о несправедливости родителей по отношению к нему, о том, что внуки руки не подадут им при встрече. На что баба Таня только и сказала:

— Деду уже не подашь руки ни при каких обстоятельствах, да и я не вечная, скоро отправлюсь на встречу с ним…

Я ушел на кухню, туда же перебралась и бабушка.

— Все уладится, — сказала она, — это честно заработанные деньги, которые дедушка Коля решил передать тебе, как внуку и как брату младшей сестренки. А папа подумает, посоветуется с твоей мамой, вернется и подпишет бумаги. Вот тогда, — закончила разговор баба Таня, — и я буду спокойна за тебя, за Дашу, за вашу семью.

 

Глава 9

 

Мне так нравилась Катя, что иногда от желания видеть ее, вдыхать запах школьного рюкзака, из которого она доставала книжки и тетрадки, дотрагиваться до руки или плеча, прикрытого распущенными темно-каштановыми волосами, у меня кружилась голова. Она уже так привыкла к моему столу в классе, что останавливалась точно у него, даже если шла спиной, разговаривая с кем-то из подружек. Улыбаясь и показывая ровные белые зубы, шутила:

— Привет, Саня! Ты сегодня такой красивый и серьезный — что-то случилось?

Недавно она прочитала роман Каверина «Два капитана», только и рассказывала о нем почти всю неделю, незаметно для всех стала называть меня Саней. Я давно прочитал книгу, но хорошо помнил, что героиню звали Екатерина. Катя, как и обещала, перебралась в классе за мой стол, а поскольку это случилось так давно, то никто и не вспоминал о перемещении новой ученицы. Хотя, какая она новенькая: казалось, что мы вместе уже сто лет. Она по-прежнему жила на выселках, в военном гарнизоне, и мне не очень хотелось вот так сразу отпускать ее после школы. Я понял, что и ей не хочется садиться в старенький «жигуленок» отца. Тот видел наши прощания, наверное, что-то придумал, в один из дней Катя сказала:

— Мы можем пройтись до последней остановки трамвая, папа или мама будут ждать меня там. Это удобно им, и мы прогуляемся, как говорит папа, мозги проветрим после занятий…

— Классно, — сказал я, не скрывая радости, — а кто у тебя отец?

— Военный… Но я не так много знаю о его службе. Вообще-то он закончил Ленинградский политех, инженер по ИТ. Служил год офицером запаса, из-за жилья (дали новую большую квартиру) остался в армии. А теперь уже и младший брат появился, и папа привык к службе, да и мы освоились с переездами. Сейчас он — старший офицер КП, только что досрочно получил звание майора…

— А что такое КП?

— Вроде бы командный пункт… А я уже поучилась в четырех школах: в Забайкалье, на Урале, в Заполярье и вот здесь. Я так рада, что встретила тебя, Саня. У меня почему-то нигде не было настоящего друга, как ты. Даже среди девочек: только начнешь привыкать к школе, как опять переезжаешь.

— Так и здесь, значит, все может быть ненадежно? — сказал я, выдав свое огорчение.

— Нет, я поняла: у папы есть перспектива, может до полковника дослужиться.

Мы шли по плохо очищенному от снега тротуару, в двух метрах от нас по рельсам грохотали красно-желтые трамваи, которые через четыре остановки делали «кругаля» у парка культуры и отдыха, граничащего с набережной широкой и полноводной реки. Здесь на десяток километров тянулись узкие самодельные пляжи, засыпанные сегодня белым глубоким снегом, а летом — не протолкнешься: на специально оборудованный городской пляж без машины не доберешься, а маршрутки ездили, кому как из водителей вздумается.

На конечной остановке трамвая, почти всегда у диспетчерской будки, стояли «жигули», похоже, они когда-то имели цвет кофе с молоком. За рулем сидел военный с мужественным лицом, в окно кабины был виден погон с большой звездочкой. Стоя у машины, Катя махала мне рукой, открывала дверцу и буквально падала на заднее сиденье, кричала:

— До завтра, Саня!

Я провожал девушку взглядом до самого поворота дороги к гарнизону, тоже махал рукой и шел на остановку трамвая. Четыре посадки пассажиров в вагон, небольшой путь, но я многое успевал передумать за это время. Главное, о чем я думал в первые минуты прощания: о любви к Кате, хотя не знал, что это такое и старался не произносить это слово вслух. До нашего прощального школьного звонка еще далековато, но мы можем летом поступить в колледж, а там уже никто не запретит нам быть вместе. Я почему-то заранее знал, все будет хорошо: она тоже любит меня.

Потом я думал о том, как быстро мы забыли дедушку Колю: прошло не так много времени, а о нем уже никто не вспоминает. Только Дашка иногда подходит к столу отца и берет в руки небольшую деревянную рамочку, в которую тот вставил старую фотографию деда, одетого в альпинистскую штормовку, с ледорубом в руках. Внизу надпись: «Хибины, пик Юмъечорр, апрель 1969 г.» Дед здесь молодой, заканчивал институт, еще не был женат на бабе Тане. Дашка целует фото, что-то шепчет, типа: «Дедуля, любименький мой…» Я тоже часто смотрю на это фото, но мне больше нравится другое, где двое улыбающихся людей стоят, обнявшись, на фоне пушки военного корабля, а по белому полю внизу ручкой написано: «Камчатка. Премьер-министр и я. Май 1991 г.» Этот снимок я выпросил у бабы Тани, когда мы приезжали к ней на новогодние каникулы. Она отдала мне и шкатулку с бейджиками об аккредитации деда в десяти странах мира, где проходили фестивали молодежи. И его фото с Фиделем Кастро в Гаване, на котором написано размашисто по-испански, типа того, что они никогда не забудут такого мужественного comandante, каким был Николас, и спасибо ему от имени кубинского народа…

Сидя на пластмассовом кресле в трамвае, я вспоминал, как чуть до развода не дошло дело у папы с мамой и как она буквально вытолкала его в аэропорт для подписания документов в столице. Он вернулся через два дня, от него пахло коньяком, сказал мне грустным голосом:

— Не прав я, сынок, нельзя допускать, чтобы так нами командовали, не надо было визировать мне компромиссный вариант с акциями… Пусть бы шло так, как задумал дед: к совершеннолетию на твоем счете лежало бы уже около пятисот миллионов, так сказал Бобо Константинович, а он знает, что говорит. Тогда можно обсуждать любой вариант нашей жизни. Отправил бы я тебя учиться за границу, хоть в Кембридж…

— Пап, а на фига мне Кембридж! — сказал я. — Мне и здесь хорошо. Вы с мамой, Дашка, друзья и Катя тоже здесь, а без нее я никуда не собираюсь уезжать.

— Я понимаю тебя, сын, — рассуждал отец. — Мы все, мужчины нашего рода, однолюбы. Но вам-то с девушкой еще рано задумываться, школу надо, по крайней мере, закончить…

— Мы в колледж поступим, а там даже жениться можно…

— Так ты меня и дедом сделаешь досрочно? А Катя-то согласна? Впрочем, не слушай мой бред, выпивши я, а это нехорошо делать при детях. Я рад одному: появились деньги, стало, что терять, значит, и мама забудет о вине, чтобы не потерять все… Ничего, что я говорю с тобой про это?

— Нормально, пап. Терять семью никому нельзя, а уж тем более маме. Она работает, и у нее уже хорошо получается…

Зимой, на каникулах, отец с мамой ездили к бабе Тане, прихватив меня с Дашкой. За две недели они сумели оформить покупку дачного участка: на берегу реки два жилых строения в триста квадратных метров со всеми удобствами да земли двадцать соток.

— А ты знаешь, что там — самая дорогая земля, дороже дома? — говорил он мне по возвращении. — Это наше самое удачное вложение…

— Пап, это, значит, нам предстоит переезд? Но я не готов! Я не могу оставить Катю. Я против.

— Подожди, сын, мы же все это обсудили: нам надо, не выписываясь от бабы Тани, жить рядом с ней, работать и учиться будем в столице… Я не понимаю, что опять с тобой творится? А если бы Катя завтра поехала с отцом на новое место его службы? Ты что — поехал бы за ней? Или она осталась бы у нас в семье? Нет, так нельзя, пока так нельзя ставить вопрос. Будете писать друг другу письма, на каникулы она прилетит к нам со своей мамой, оплатим гостиницу, поводишь их по музеям, театрам, выставкам… Ты что, маленький мой?! А если бы я отправил тебя в частную школу в Англию, как предлагал Бобо? А ведь я думал об этом и тогда бы вы точно виделись только на летних каникулах. Но, вдумайся, как стремительно взлетели бы перспективы твоей жизни, образования, возможности закончить самые престижные университеты мира? Но я, понимая твое состояние, согласился: никакой заграницы, ты будешь с нами и сможешь видеть Катю после каждой учебной четверти. Но переезжать мы будем, мы семья, и баба Таня хочет чаще видеть тебя с Дашей…

Я тогда не стал говорить отцу: не надо прикрываться именем бабушки, после смерти деда Коли я просился переехать к ней жить, хотя бы временно. И что? Как отреагировала мамочка? А папочка ее поддержал, а ведь мог просто оставить меня у бабы Тани, как бы забыть с последующим переводом в школу, кстати, по моему настоящему месту жительства. Но я знаю, насколько для отца это болезненный вопрос, поэтому не стал ничего говорить. Я давно уже не видел любви и ласки между отцом и бабой Таней, что-то нехорошее творится у них в душах, не могут то ли обиду друг другу простить, то ли мама наша стоит у них посредине, но знаю, что отец не прав. Это ведь мама, единственная, только твоя.

С моей остановки трамвая до дома я добирался быстро, шел знакомыми переулками, вдыхая полной грудью весенний, уже теплый и влажный воздух, предвест­ник пробуждения новой жизни. Я говорил себе: «Ничего, Санек, мы еще поборемся… Да и Катя — моя. А впереди у нас — целая жизнь…»

 

Глава 10

 

Марсель (среди своих Марс) упился водкой так, что мне пришлось выводить его на улицу. Представитель консульства предупреждал ребят из общаги университета, где прописали Марса, что у него какое-то генетическое несоответствие с «раша водкой». Ну, не пей тогда, как лошадь, какие проблемы? А то мутят воду: самая пьющая, но не пьянеющая нация, французская культура пития… Да на дармовщину чистейшую, как слеза, водочку от «Кристалла» пьют и финны на пару со шведами, и якобы профи, а на самом деле, дурные в подпитии англичане, и даже суетливые японцы.

«Не пьянеющая нация…» — чертыхаясь, я крепко держал за поясницу Марса. Хорошо, спасал мой рост в 180 сантиметров да сильные руки теннисиста — почти профессионала. Чуть позже, когда уже прошли пост охраны и раздалось негромкое журчание воды в фонтанах, злость ушла, подумал: «На кой черт льют без толку воду? Ведь скоро зима… Все у нас, как в шарашкиной конторе». Посмотрел на француза, он начал мерзнуть, мелко дрожать: пальто-пиджак — выше задницы, перчаток нет, вельветовые брюки в дудочку не закрывают голые лодыжки ног. Вот бедолага — еще повезло, что кроссовки утепленные, с массивной толстой подошвой. Присели на гранитный бордюр фонтана, я сказал по-французски:

— Дыши, Марсель, хорошо дыши. Сейчас пройдем круг по скверу, проветримся и тогда домой. А пока посиди минутку, не падай, мне надо позвонить…

Набрал домашний телефон бабы Тани, она стала плохо слышать, долго не снимала трубку, хотя громкость я лично ставил на всю катушку. Наконец, раздался почти металлический, похожий на устаревшего робота, голос:

— Алло, вас слушают.

— Ба, это я… Александр, как официально ты зовешь меня по телефону… Тут такое дело: сегодня меня не жди на ночь, французы устроили вечер знакомств, официальный переводчик ушел, остался я один с языком, просто беда, все говорят или по-русски, или по-английски. И никто по ихнему…

— Не шути так, Саша, ты — студент лучшего в стране университета, это ко многому обязывает…

— Да я шутю… Знаю-знаю, как правильно, не обижайся, ба, утром позвоню, скажу, когда приеду… Будет скучно или вдруг что-то, не дай бог, не так, набирай мобильник, у меня всегда включен.

— Я сготовила борщ, домашние котлеты… — упорно продолжала монолог бабушка, будто, не слыша меня.

— Ба! Пощади, есть хочу, как из пушки, котлет хочу и борща!

— И, пожалуйста, не выпивай! Твой нервный срыв может повториться, даже с безобидной рюмки, тогда ты не сможешь управлять эмоциями, сынок…

Я понимаю корректную в выражениях бабушку, но она-то волнуется, видимо, не зря: за пять последних лет мама дважды лежала в клинике. И только нам известно, что это — уже край, которому предшествовали недели, а то и месяцы «пития». Я-то привык ко всему, выкручивался, как мог. А каково было Дашке: по­следний раз отец положил мать в «богадельню» при монастыре, когда дочери исполнилось десять лет. Я не раз говорил ему: «Давай, пока ты возишься с мамой, мы переедем к бабе Тане». «Ну, что ты, сынок, она старосветская, не поймет, да и здоровье у нее не то», — думал, она не знает о нашей страшной беде. Знала баба Таня да и дед Николай, наверное, знал, но молчали, боялись обидеть нас, надеялись, что семья справится общими силами. Не справилась…

— Да-да, я все помню, ба. Целую тебя и спасибо за заботу…

Она всегда первая кладет трубку, так ей легче прощаться со мной, когда остается одна в старой, уже обветшавшей квартире, хотя я регулярно, раз в квартал, заказываю службу, появляются сноровистые тетки и буквально вылизывают все комнаты и кухню, кроме кабинета деда Коли. Это святое место, пыль вытирает сама хозяйка, иногда столетним пылесосом «Урал» я чищу ковер и прикроватные коврики. Так уж получилось, что именно к бабушке Тане почти пять лет назад из столичной частной клиники, где я провалялся пару месяцев, привез меня отец. И все годы до поступления в университет я жил с ней, учился в соседней с нами языковой (французский-английский) школе, ходил в секцию тенниса при ЖЭКе, которую вел никому ныне не нужный легендарный чемпион Союза. Вечерами мы с ребятами подрабатывали в экскурсионном бюро на Красной площади, водили группы туристов, получали почасовую оплату. В общем, жить было можно.

А моя семья все эти годы жила в Подмосковье; мама не работала, отец так и не стал писателем: его не издают, он нервничал, потом привык, перестал появляться на людях, завел в инете пару сайтов, куда пишут домохозяйки и пенсионеры, просят «подправить» их новеллы про кошек и собачек, а также свои воспоминания, на замену обещают читать его произведения в семьях. С усадьбой, как мама любит называть наш коттедж с участком земли, страшно не повезло: агентство недвижимости на стадии оформления документов попало в сводки органов полиции, и вот невероятно долго мы судимся с объявившимися вдруг родственниками внезапно умершего хозяина. Хорошо, вмешался Бобо Константинович, подключил своих волкодавов из юркоманды, те сумели вырвать большой коттедж и четырнадцать соток земли из двадцати, заявленных тогда на продажу. Мы отгородились от всплывших вдруг соседей высоченным забором, но я видел, с какой космической скоростью те начали строить «клоповник» для сдачи жилья на летний сезон. Представляю, что ждет нас впереди…

После дрязг с жильем и переезда в новый дом, на что ушла половина денег, отец потерял контроль над акциями. Таковы были условия соглашения, которые он подписал. Но, наконец-то, этим летом мне исполнилось восемнадцать, мы встретились с Бобо в том же кафе, что и с отцом когда-то, но уже только вдвоем. В двух словах, расскажу о главном: он написал в электронной книжке цифру 2,5 и уточнил, помедлив, «млн. $», улыбнулся, давая возможность перевести сумму в рубли. Предложил положить деньги в швейцарский банк и жить на проценты, заверил, этого хватит на безбедное содержание и семьи, и бабы Тани, и на учебу. Второе: не трогать акции, их рост в ближайшее время будет фантастический, можно увеличить капитал вдвое, если не больше (заработает шельф северных морей). Но тогда придется жить поскромнее, научиться крутиться, но, заверил он, тогда точно познаешь все прелести студенческой жизни. Я сделал выбор в пользу семьи: деньги были нужны не только на мое образование, хотя я вполне проходил как бюджетник. Подрастала Даша, в деньгах нуждался отец и особенно больная мама.

— Алекс, я замерз, — лязгая зубами, сказал француз, — мы можем перестать сидеть, надо ходить. О чем все думаешь?

— Марсель, ты обманул нас или представитель консульства наврал? — ответил я, удивившись, как хорошо стал говорить по-русски наш уважаемый гость. Кстати, один из наследников крупнейшей парфюмерной компании, вдруг решивший получить юридическое образование в нашей стране. У его семьи — представительство фирмы в столице, оно обслуживает все страны бывшего СССР.

— Нет-нет… Ты понял мое произношение?

— Говорят: ты слышишь мое произношение. Кстати, мы можем говорить на французском.

— Мне плохо-хо-хо… Я лучше молчу. Но скажу: в ту неделю мы едем в офис, я представлю управляющего, родственника, пусть имеет на тебя виды… Все потом объясню. Сейчас идти спать…

— Идем. Обнимать тебя больше не буду, у охранников соберись, надо прошагать мимо них без сучка и задоринки…

— Отличная фраза, надо понять смысл и запомнить!

Мы пошли вдоль зеленых кустов сирени, сверкающих от мелкого моросящего дождя, вдруг посыпавшегося с неба. Аллея, освещенная подсветкой и сохранившая летнюю свежесть листьев, вела к главному входу в общежитие с двухместными жилыми блоками для студентов: туалет, душ, кухонька. Пока я за крохотным столом для тостов и чайника готовил две чашки кофе, Марс не только успел раздеться, сбросив одежду на пол, но и уснуть сном праведника. Перешагнув кучу дорогих тряпок, сел за письменный стол, стал размышлять: таблетку для сна принимать страшно, за эти годы столько их выпито, что бедная печень, наверное, скоро будет пищать. Два-три глотка виски давно выветрились, в холодильнике стояла начатая бутылка коньяка, но я помнил о маме, нашем семейном дамокловом мече.

Включил настольную лампу, открыл книгу. От чтения становится легче: через час-полтора по времени я засыпаю, иногда сплю до утра. Но почти каждую ночь ко мне приходит Катя… Я уже не различаю с прежней четкостью черты ее лица, хотя слышу голос, вопросы, которые она задает, чувствую, как молчит, ожидая ответа. Катя погибла у меня на глазах.

Весной в речном затоне у парка дольше всего держится лед: нет движения воды. А на довольно крутом спуске к реке с поздней осени намывают ледяную горку длиной метров сто, на ней катаются на «ватрушках» не только дети, но и взрослые с удовольствием дурачатся вечерами, хотя освещения, как такового, там нет. Мальчишки знают: в начале апреля по затону проходит тяжелый буксир ледокольного класса, который буквально взламывает ледяной панцирь. Делает он проход почему-то ночью, правда, тогда служба парка вывешивает объявление о полынье, иногда обносит склон и ледяную горку веревкой с полосатыми флажками.

В тот день два последних урока отменили: учитель Веньямин Борисович прямо на физре перед нами сломал ногу. Завуч не стала рассовывать класс по другим учителям, отпустила домой. Мы с Катей надели куртки, я взял рюкзаки и повел ее, как обычно, к парку, на конечную остановку трамвая. В запасе у нас оказалось тьма времени, больше часа до приезда кого-то из ее родителей на «жигулях». Мы обошли трамвайный круг, аллея вела к реке, на склоне, под нами, искрилась на солнце ледяная гора. Слева — высоченные сосны с подлеском, справа — частые кусты орешника, куда в конце лета приходят за орехами многие горожане. Посередине — двухметровый по ширине, намытый ровной водой спуск, ведущий в заросший сугробами затон. Из-за подлеска и кустов практически нельзя было разглядеть полынью от буксира, которая разрывала ледяную гору в самом ее конце.

Катя дурачилась на небольшом деревянном настиле, попросив поснимать ее на телефон, выбрала небольшую картонку, которые складывали у кустов, разбежалась и с криком: «Догоняй! Слабо!» — понеслась по ледяной поверхности склона. Я убрал телефон, схватил первую попавшуюся коробку, сложенную по швам, и тоже поехал за ней, правда, на животе. Несколько раз поднимал голову, видел ее полусогнутую спину, чувствовал, догнать уже не смогу, упустил время. Послед­ний раз посмотрел вперед и не увидел Катю. Раскатанная поверхность горы стремительно несла меня в покрытую клочьями белого тумана полынью. В голове билась одна мысль: «Где Катя? Почему ее нет?»

На полной скорости я врезался в небольшой бруствер из мокрого снега и раскрошенного речного льда, как-то боком перелетел его и свалился в воду. Надутая куртка держала меня на поверхности, я начал крутиться вокруг своей оси, но так и не увидел ее. Подумал, что Катя, видимо, ударилась о речной лед, наверное, потеряла сознание, куртка — матерчатая, сразу потянула ее ко дну. Я стал расстегивать куртку, пластмассовый хомутик не поддавался, тогда собрал силы и дернул за верхние края молнии. Она раскрылась, поролон буквально вытолкнула меня в воду. Начал нырять, и тут же почувствовав, как миллионы игл впились в тело, ноги почти не слушались, не хотели шевелиться, начали тянуть вниз. Я решил отплыть от ледяной кромки, поискать Катю в воде на чистом пространстве. Нырнуть на глубину получилось всего два раза; в какой-то металлической с серебристым оттенком воде, я не увидел ее. Понял: еще пару минут продержусь на плаву и пойду ко дну. До кромки льда я не доплыл, лишь почувствовал уходящим сознанием, что кто-то тащит меня за воротник пиджака, потом — мрак. Очнулся в «скорой помощи», увидел врача, спросил:

— Где Катя? Ее спасли? — я боялся узнать, что она утонула.

— Скажи потом спасибо лыжнику, — почти крикнул доктор, перекрывая шум мотора, — он вовремя заметил тебя и вытащил в последнюю минуту твоей жизни… Ты о Кате спросил? — вдруг спохватился мужчина в синей форменной куртке и такой же по цвету шапочке. — А кто это? Ты один был в полынье? Нет?! — Он постучал в кабину водителя. — Стой, срочно свяжись с базой, МЧС, полицией! Там еще и девочка была, видимо, его одноклассница…

Катю вытащили водолазы через несколько часов после моего спасения. Как потом рассказал отец, она разбила голову о торосы, угодила под большую льдину, а глубина здесь доходит до семи метров. Как можно было ее спасти? Рассудком я все понимал, врачи обстоятельно внушали мне, что моей вины в ее гибели нет. Но ведь я любил Катю, и этим все сказано. Сейчас модно говорить: наблюдался у невролога. Про себя скажу прямо: попал в «дурдом», через несколько недель в тяжелом состоянии отец перевез меня в частную клинику. По всем бумагам — я чист, никаких психических отклонений, лишь стресс, переутомление, нарушение сна. Лечение успешное, никаких последствий, а на самом деле я до сих пор не могу спать и разговариваю с Катей. Но баба Таня сказала:

— Время лечит, сынок. И эта первая любовь пройдет, помучает и успокоится. Будем ходить в церковь, просить у девушки отпустить тебя, ведь впереди еще целая жизнь…

 

PS: Записи я вел все эти годы, хочу отдать их отцу, может, пригодятся ему как писателю.

 

---

Юрий Христофорович Михайлов родился в 1945 го­ду в городе Иванове. По образованию педагог, окончил также Высшие экономические курсы академии им. Пле­ханова. Работал в региональных и центральных газетах и журналах, в Правительстве СССР и РФ, был одним из создателей газеты «Деловой мир». Автор многих книг прозы. Лауреат ряда всероссийских и региональных литературных премий, награжден Пушкинской медалью к 220-летию со дня рождения поэта. Член Союза писателей России.