ОТ НОВОСЕЛОВСКИХ КОРНЕЙ

В московском издательстве «Темп» скоро выйдет в свет книга «Учителями славится Россия». Педагог с 50-летним стажем из Россоши Наталья Сергеевна Лушпина рассказывает о своих коллегах, публикует их воспоминания. Для читателей журнала «Подъём» любопытным будет публикация шеф-редактора (ответственного секретаря) издания Владимира Новохатского.

 

                                                                                                                                                                      ***

 

Владимир Новохатский родился 28 сентября 1951 года в россошанском хуторе Новоселовка, где проживал все дошкольное детство. В 1957 году семья Новохатских переехала в Лизиновку. Володя прекрасно учился в школе, затем в Россошанском педагогическом училище, которое окончил в 1970 году с отличием. Учебу продолжил на отделении журналистики Воронежского госуниверситета, которое окончил в 1975 году также с отличием. Плодотворно реализовал себя в профессии. Начинал литсотрудником в богучарской районке, был заместителем редактора в Анне, редактором рамонской газеты «Знамя Ленина». В 1983-1987 годах – главный редактор Воронежской областной газеты «Молодой коммунар». 1998-2005 годы – собственный корреспондент «Парламентской газеты» (издание Совета Федерации и Госдумы РФ) по Центральному Черноземью. Более 15 лет работал на госслужбе – заместителем председателя комитета по делам печати и информации, начальником отдела развития СМИ и средств массовых коммуникаций администрации Воронежской области. В 1987 году избирался делегатом Всесоюзного съезда журналистов СССР, а также делегатом ХХ съезда комсомола. Награжден многими творческими наградами, в том числе знаком «Золотое перо» как лучший собкор России, знаком «Благодарность от Земли Воронежской» и др. В 2012 году вышла его книга «Было у матери три сына». В настоящее время работает шеф-редактором литературно-художественного журнала «Подъём» (Воронеж).  

                           

***

 

Давно замечено: чем дольше идешь ты по жизни, тем ближе и дороже тебе родная земля. Так и тянет сюда, где и воздух кажется чище, и кавуны слаще, и нигде ты больше не увидишь, как по весне разлетаются по холмам цветущие садки, будто облака… Вот и хутор Новоселовка, где я родился, вроде ничем не может похвалиться: реки тут нет, даже в прудах вода не держится – зато из-под горы течет такой ручей, что нет ему конца-края далеко в полынной степи за околицей. С дружком Ваней Ворвулевым на этом «ривчаке» мы готовились стать моряками, как наши отцы и дяди, и многие хуторяне, бывшие краснофлотцами. Мой отец, Евгений Антонович Новохатский, служил на Балтике и в Севастополе водолазом, дядя Петя (Петр Тимофеевич Сушко) был моряком Тихоокеанского флота, дядя Ваня (Иван Антонович Новохатский), служа в 50-х годах в Австрии, типично горной европейской стране, умудрился попасть в Дунайскую флотилию… И таких мореходов в хуторе было не счесть. Факт, меня удивляющий до сих пор – из этого, пожалуй, самого сухопутного селения в округе почти всех ребят служить забирали в морфлот. Отец улыбнулся, когда я спросил его, почему? Шутливо ответил: «Может, потому, что мы плавать не умели, и с корабля нам некуда было бежать». Вот и мы с Ваней гордо пели морские песни, копошась в ручье и готовясь в моряки. Слушали песни украинские, которые часто пели наши мамы и бабушки… Сегодня все это отзывается в сердце сладким чувством нежной ностальгии. В Новоселовке, я помню, была целая наша родовая улочка – Панасивка, от деда Опанаса когда-то и пошли мои корни: предки, прадеды и деды мои – Михайло Опанасович, Антон Михайлович… Сегодня там нет никого, одни могилки остались, но душа без этой земли жить не может, коль корни в ней, то и опора там же.

Правда, родных дедов я фактически не знаю: деда Антона (колхозного конюха Антона Михайловича Новохатского) расстреляли в 1938-м по самой контрреволюционной статье 58 п. 10, а деда Тимофея (старшину Тимофея Григорьевича Сушко) война с земли стерла так, что даже сейчас не могу найти следов в открытых архивах на сайтах Министерства обороны. Невозможно и представить, какая доля и судьбина навались на хрупкие, такие теплые и любимые (все помнится!) плечи моих бабушек  — Анастасии Ивановны Сушко (по матери) и Анастасии Романовны Новохатской (по отцу). Впрочем, эта судьба тогда редко кому благоволила в хуторе – почти все в то послевоенное лихолетье едва перебивались скудной едой, одеждой, тягостным житьем-бытьем. Однако уныния и стенаний от своих родных я никогда не слышал. А как просто и тактично они умели наставлять нас к разумной жизни, я вспоминаю до сих пор.

Не видел я воочию родных дедов, зато был у меня прадед – Иван Иванович Ворвулев – проще дедушка Иван. Два его сына погибли в начале войны. И вся его отцовская любовь и забота достались мне. Работал он пасечником всю жизнь, на пенсию ушел в 75-ть. А когда мне было лет пять, колхозную пасеку из Новоселовки перевели в хутор Волкодав, и мы с ним частенько ходили туда пешком.

В тот раз в поход с дедом я отправился с громадной охотой, потому что бежал от стыда и скандала, который мы сотворили с дружком Ваней. У старьевщика мы мечтали выменять пистолет с бумажными патрончиками. Отнесли ему в телегу какие-то тряпки, но их было мало, потому что в те нищие времена одежда обычно истлевала на людях. Отдали пару ржавых железяк, но меняла сказал, что надо бы еще десяток яиц. По своим домам мы набрали штук семь, а три яйца позаимствовали из соседкиного сарая. Все это видела молодая жена моего дяди, не особо меня жаловавшая. Пистолет мы выменяли, но шум из-за нашего мародерства был колоссальный! «Растет вор и бандит!» — шумела тетка. «Ладно, мы с этим разберемся, — сказал оказавшийся в доме по случаю и на мое счастье прадедушка. – Пойдем, Вовик…» И мы пошли в Волкодав.

На середине пути сели отдыхать в тени одинокой дикой груши. Тут он и спросил, зачем же мы взяли яйца у соседки. Я рассказал про пистолет. «Вот же, собачья душа! (Самое сильное дедушкино ругательство). Ты запомни: на краденом никогда не поправишься», — сказал дедушка. «Почему?» — удивился я. «А ты помнишь деда, который жил с сынами у Семененковых садков? — спросил он. – Так вот, украли они как-то телку и пока съели – похудели». – «Как же похудели, если ели?» — Мое недоумение было искренним. Дедушка улыбнулся: «Так ведь ели они телку ночью, чтобы никто не увидел. Ели и не спали. А днем не спали, потому что надо было работать. От такой жизни и похудели, понял?..»

Скоро мы двинулись дальше. Много потом случилось ярких событий, но дедушкина история про краденную телку запомнилась навсегда. Кстати, и злосчастный пистолет у нас с Иваном очень быстро куда-то пропал.  А чужое я больше никогда не трогал. Такой вот воспитательный момент…

 

Жизнь нас так и учила – в заботе и работе с юных мягких ногтей. Я благодарен своим родителям – Евгению Антоновичу и Таисии Тимофеевне – за эту трудовую науку. Не помню, чтобы они долго сидели без дела, не работали. Отец мой был прекрасным строителем, плотником, столяром. Наверное, ни одного дома в Лизиновке, да многих и в Новоселовке, не строилось без его участия. А сколько работ переломилось на плечах матери – и не счесть: и в поле, и на ферме, два десятка лет работала в столовой, потом в ветслужбе…  Мне очень хотелось быть на них похожим – сильных и умелых. Однажды, было это в первом классе, сделав домашние уроки, отправился я на огород и стал срезать подсолнечные шляпки.  Носил их во двор к погребице. Когда родители поздно вечером приехали с поля, подсолнечная кучка была уже заметной. Матушка, увидев это, обняла меня и заплакала: «Да ты, мой помощничек, уже вырос…»  Эти слезы были еще непонятой мной наградой, но какую-то важность момента я ощущал. Так осязаемо и рано приходила к нам ответственность. Не случайно ведь говорят, что школа начинается с колен матери. В детстве мы обходились без особых понуканий и принуждений, но у нас с сестрой Валей (она на пять лет младше) всегда была своя доля, повторюсь, ответственности в семейном хозяйстве – и по огороду что-то сделать, и по силам домашних животных обиходить. Не было такого случая, чтобы я или сестренка пошли в школу в грязной одежде или немытыми. Все эти привычки просто и естественно от родителей перешли и в нашу жизнь.

В Лизиновку мои родители переехали в 1957 году ради того, чтобы мы с Валей не мыкались по школам да интернатам, ведь в Новоселовке была тогда лишь начальная школа, а в соседней Шекаловке – восьмилетка. А здесь — большая средняя школа. Очень скоро я ощутил лизиновские преимущества: были тут аж три библиотеки – школьная, сельская и колхозная от МТС. Во все три я и записался, поскольку к 3-4 классу без книжек моя жизнь уже не представлялась. Я на полном серьезе мечтал стать путешественником, мореплавателем, чтобы открыть какой-нибудь необитаемый остров… В колхозной библиотеке попалась мне на глаза монография о плаваниях Колумба с картами и чертежами его каравелл. Я упросил библиотекаршу Екатерину Власовну выдать мне явно неподходящий по возрасту этот 400-страничный фолиант, изучал его недели три. И возникла у меня тогда идея нарисовать карту села с нашей речушкой, дойдя до ее истока. В шестом классе я нарисовал эту карту с несколькими необитаемыми островами в речке, до истоков которой за хутором Вишняки я не добрался всего несколько километров. Зато в следующем 1965 году выиграл районную географическую олимпиаду, получил в награду путевку в «Артек» и впервые в жизни увидел море. К этому времени мною были написаны несколько стихотворений о весне и странноватая поэма из жизни… цыган. Море взбудоражило не только поэтические, но и художнические  чувства. Я начал рисовать маринистские сюжеты, потом лизиновские пейзажи. К празднику «За честь школы» была готова целая выставка. Петр Андреевич Гончаров, учитель рисования, сказал: «Володя, тебе надо поступать в художественное училище. У меня в Пензе есть друг-художник. Я напишу ему письмо, он поможет…» Но жили мы бедно, затею с Пензой родители разумно зарубили, и я по настойчивому совету тети – Лидии Викторовны Мартыненко, которая была старше меня почти на три года, поступил в Россошанское педагогическое училище.

Я благодарен судьбе, что учился у прекрасных преподавателей, которые работали здесь еще со времен учительского института – директор Виктор Дмитриевич Грачев, завуч Василий Андреевич Акименко, многие другие…  Но более всего с нами возилась учитель литературы Мария Андреевна Спасибо. Она даже создала настоящий театр, в котором мы были актерами. Серьезные пьесы-драмы «Любовь Яровая», «Платон Кречет», даже «Разбойники» Шиллера мы ставили с оглушительным успехом не только в педучилище, но и в селах района. Яркий гуманитарный заряд тех незабываемых лет остался у меня на всю жизнь. Их я всегда вспоминаю с чувством глубокой признательности к преподавателям и благодарной памяти к друзьям-товарищам, подругам…

Я готовился стать учителем начальных классов. На предварительном распределении выбрал Красноярский край – что поделаешь, романтика, Сибирь… как пели тогда в песне – едут люди «за туманом и за запахом тайги».  Но впереди была пока что двухмесячная практика в родной Лизиновской школе. Дали мне второй класс. Мария Гавриловна, учительница, которая немного в начальных классах учила и меня, посмотрев несколько моих уроков, сразу доверила мне и основные занятия, и продленку, иногда попросту отдыхая дома.   Школьные звоночки отсчитали неделю, другую, и меня вдруг увлекла волна новаторства. Наш класс готовился к популярной в то время патриотической игре «Зарница».  Я и рассудил: на уроках труда, допустим, можно не просто вышивать крестиком, а сделать… свой флаг. И скоро девочки у меня вдохновенно вышивали на этом стяге красивую надпись «2-й А класс». Мальчики выстругивали древко.

Под своим знаменем (кстати, самым красивым – все признали) мы лихо отвоевались на «Зарнице», и поставили его в шкаф. Но вскоре нам пришлось знамя расчехлить. Дело в том, что перед продленкой класс ходил на обед в школьную столовую – по прямой это метров триста, но путь пролегал через колхозные мастерские.  Мальчишки, да и девочки то и дело или под комбайн шмыгали, или залезали на всякие культиваторы и жатки, откручивая разные гайки да трубочки. Что делать? И возникла идея. «В столовую мы будем ходить теперь строем и под знаменем. Знаменосца будете выбирать сами – того, кто на уроках лучше всех себя вел и получил самые хорошие оценки, – сказал я ребятам. – Согласны?»  Ребята недоуменно молчали, но когда я достал из шкафа знамя, все закричали дружно: «Да-да-да, согласны!»

Знамя навело порядок в наших рядах. Мы бодро шагали в столовку мимо техники и возвращались не менее организованно. Однажды наш парад попал на глаза председателю колхоза. «Володя, что это за шествие?» — изумленно спросил он.  «Дисциплину крепим и технику колхозную от разора храним», — отрапортовал я. «Вот это правильно, молодцы, ребята», — засмеялся председатель. И укатил на «Волге». Дней десять ребятишки увлеченно жили знаменосной идеей. Дальше надо было придумывать что-то новое. Тогда и пришло понимание, насколько многотрудно настоящее учительство. Да и любое дело тоже, если отдаваться ему без поблажек. А меня уже увлекала, честно говоря, не только школа. Написав конспект уроков, я опять садился перед чистым листком бумаги и пытался интересно рассказать о своей практике. Я составлял заметку в газету. На эти муки творчества меня подвигли события почти невероятные.  Все получилось как-то неожиданно, но естественно.

В училище по программе мы готовили практические уроки, которые регулярно давали в своей базовой школе. Располагалась она возле церкви и была такой старенькой, что безропотно и смиренно смотрелась своими окошками прямо в землю. Но классы ее всегда звенели от детских голосов так звонко, словно они накапливались здесь, не исчезая, целый школьный век. Однажды на разборе урока Мария Андреевна Спасибо сделала мне замечание:

— Володя, вы неправильно поставили ударение, сказав «издалёка».

— Мария Андреевна, но ведь у Лермонтова есть: «Но что за диво, издалёка…» — упрямился я.

— Слово устаревшее! И это Лермонтов! Надо говорить «издалека», —  начала сердиться Мария Андреевна.

Но я обнаглел вконец и выпалил:

— А что Лермонтов?! Я тоже пишу стихи. И не хуже.

От возмущения моя любимая учительница, не найдя слов, просто влепила мне «четверку» за великолепный, по мнению других, урок. У меня это была единственная «четверка» по практике. Но я был юн, горд, самонадеян и счастлив до такой степени, что не пощадил даже Лермонтова, который ведь не печатался в россошанской районной газете, а у меня там накануне вышли в свет целых двенадцать поэтических строк!

Конечно же, для извержения моих поэтических чувств были веские причины: я вдохновенно учился в лучшем в мире Россошанском педучилище, где окружали меня восхитительные девчонки. А милый слобожанский городок утопал в цветущих облаках сирени и садов, и, естественно, стихи просились на бумагу. Я отправил их в редакцию районной газеты «За изобилие». И вдруг на 4-й странице газеты вышли эти 12 зарифмованных строчек, подписанных моей фамилией! Газета зашелестела по педучилищным коридорам, в один миг моя слава затмила классиков русской литературы.   А я вскоре получил письмо: «Зайди в редакцию, надо поговорить…» И случилась встреча, перевернувшая мою жизнь. Лысый коренастый дядька поначалу был строг и краток:

— Есть удачные строчки и не очень. Нужна будет тебе поэзия как дело всей жизни, поймешь сам. Но то, что любишь возиться со словом, хорошо в любом случае… Ты напиши несколько заметок о жизни в училище, о ребятах, о занятиях. Не придумывай, не фантазируй. Пиши просто, как письмо матери…

Этот мастер-класс от великого русского поэта Алексея Тимофеевича Прасолова, который, кстати, тоже раньше учился в Россошанском педучилище, остался для меня на всю жизнь. Так же, как неожиданно распахнувшийся передо мной невообразимый мир журналистики: прекрасный, но и безжалостный, вдохновляющий, но и выжигающий тебя дотла. И, в конце концов, все-таки радость творчества дарящий необыкновенную! Словом, в Красноярск я не поехал, учителем не стал, а, с отличием окончив училище, получил право без отработки сразу поступать на очную учебу в вуз. И поступил на отделение журналистики ВГУ, одолев фантастический конкурс: 12 человек на 1 место!

После нашего разговора с Алексеем Тимофеевичем минула пара лет, и в местной редакции я освоился уже как газетчик-практикант. Россошанская редакция тех лет была коллективом действительно редкостного сплава. Тот же Иван Матвеевич Грачев – не просто газетчик-фронтовик, а человек, учившийся, кажется, в легендарном Институте красной профессуры… Шумный, как колхозный трактор, корреспондент сельхозотдела Иван Ильич Моргунов с целой авоськой вчерашних анекдотов… Вызревающий в летописца родного края молодой зам. редактора Петр Чалый… Застегнутый на все пуговицы партийно-редакторского мундира, всего опасающийся Иван Кузьмич Сухачев… Но изящнее всего разыграл меня неунывающий даже от собственной инвалидности ответсек Виктор Семенович Желтухин.

— Володя, бросай к чертям этот университет, ты и так уже прекрасно пишешь, — перед всем честным народом уговаривал меня «начальник штаба» районки. – Мы с тобой сделаем новую и лучшую в Россоши газету. Куда там «За изобилию»!? Нашу газету будут рвать из рук! Я уже придумал название…

Лапша висела у меня на ушах, но, не чуя подвоха, с волнением спросил:

— Какое название?

— «Хреновень»! (Слово, конечно, было еще смачнее, но по закону я не могу его приводить в открытой печати).

Народ лег на подшивки от хохота. До слез смеялся и я. Лишь Петя Чалый, придерживая очки, советовал:

— Не ходи туда, Володя. Тебя из этой «Хреновени» сразу в армию упекут. Кончай университет, «За изобилие» тебя подождет…

 

Так сложилось, что после учебы вместо Россоши достались мне Терновка и Богучар, Рамонь, потом Воронеж… Мои полвека в журналистике, конечно же, столь были наполнены пережитым, что и выбрать что-то суперособенное трудно.

Вот Богучар – моя светлая журналистская песня! Родина моего первого серьезного успеха. Предыстория его необычна. Шел 1977 год. Юбилей Октября.  В полудокументальном романе М. Булавина «Богучарцы» меня поразила история деда Морунова, который в гражданскую войну привел в Богучарский полк весь свой мужской род – 18 сыновей, племянников, внуков. В бою у Бутурлиновки моруновский разведотряд в засаде был изрублен белоказаками. В живых остался только избитый до полусмерти подросток Федька.  И вот в селе Шуриновка мне встречается эта фамилия. Оказалось, родственники. Притом от Федора род пошел еще гуще: 40 всевозможных наследников! Удачнейшая тема! С секретарем парткома отправляюсь в гости к будущим героям. Дородная жена Варвара будит своего мужа-чабана Федора… И все рухнуло в одночасье: Федор был… немым. Однако публикация все-таки состоялась. Варвара была кропотливым сурдопереводчиком в нашем разговоре с Федором. Цикл очерков получился интересным. «Сельская новь» стала лучшей в области. А меня направили на  I  Всесоюзное совещание молодых журналистов. На практических занятиях очерк приглянулся куратору, обозревателю «Правды» Юрию Апенченко: «Как думаете, в какой газете работает автор?» Свой опрос он завершал радостным тезисом, что настоящим журналистом можно стать и в райгазете. Собственно, я и сам так считал, и работа моя пошла в гору.

«Молодой коммунар». 1980-е годы. Удивительное ощущение высоты и размаха. С моими прекрасными коллегами мы сделали одну из лучших молодежных газет Советского Союза. В 1987 году меня избирают делегатом сначала Всесоюзного Съезда журналистов СССР, а затем делегатом ХХ съезда комсомола…

«Парламентская газета». Начало 2000-х годов. Я работал собственным корреспондентом газеты по Черноземью. За серию проблемных газетных публикаций награжден «Золотым пером» как лучший парламентский журналист России. Конечно, признание твоих заслуг коллегами приятно. Так же, как и награждение Почетным знаком правительства области «Благодарность от Земли Воронежской». Значит, всё было не зря…

 

Кто-то любит вспоминать тему «Я и великие». Таких встреч у меня было множество, и с космонавтами, и с первыми лицами государства… Но, наверное, это всего лишь преимущество профессии, а не заслуга. Я бы выбрал те случаи, которые, на мой взгляд, формировали меня как человека, газетчика, руководителя. Словом, невидимые миру «слезы». Вот, к примеру, как я по тем строгим советским временам чудом избежал если не тюрьмы, то безусловного отлучения от журналистики — точно.

В 1979 году меня назначили редактором рамонской районной газеты «Знамя Ленина». Хозяйство мне досталось весьма расхристанное. И прежде всего, беспокоила допотопная типография. Единственный линотип (это машина, на которой отливались из металла газетные строчки) часто выходил из строя, поэтому наборщики нередко набирали строки, особенно рубрики и заголовки, вручную. А совершенно дряхлые, побитые шрифты едва не толкнули меня на тропу идеологической диверсии… Был я в пору еще и уполномоченным на молочной ферме. Это значило, что как районному начальнику мне вменялось побывать в четыре-пять часов утра на дойке, проконтролировать все, а потом доложить о неурядицах первому секретарю райкома партии. Но безобразия в то утро поджидали меня в родной редакции. В тамбуре стояли стопки отпечатанной ночью газеты, которую почему-то не взяли почтовики. Это значило, что газета теперь поступит к читателям с опозданием.

Я глянул с огорчением на эту газетную гору… и волосы на голове натуральным образом встали дыбом, приподняв начальственную шляпу. На первой странице, на самом видном месте, стоял гвоздевой материал номера под рубрикой «Рейд «ЗАМЕНИ ЛЕНИНА»!.. На улице заурчал мотор, в тамбур ввалились запыхавшиеся почтовики: «Быстрей давайте газету! Опаздываем!» — «Газету не отпечатали, приезжайте завтра», — сказал я, по наитию выбрав из худших зол меньшее. Почтовики, чертыхаясь, помчались дальше. А я сказал редакционному водителю, чтобы срочно привез на работу линотипистку Риту и резчика бумаги Сашу. Рубрику мы перелили и поставили в талер плоскопечатной машины. Саша в мелкую стружку изрезал «диверсионный» номер. Моим помощникам я сказал: «Об ошибке знаем мы втроем. Если она где-то всплывет, я буду знать, кто донес…» До обеда отпечатали тираж по новой. Из райкома партии позвонил зав. орготделом с грозным вопросом: «Почему до сих пор нет газеты?!» — «Но вы ведь знаете, какая у нас типография?» — ответил я. «Да, надо что-то с этим делать!» — опять грозно произнес заворг…

А случилась ошибка до обидного просто. Рубрику наборщица набрала вручную. Стопка в букве «Н» была так избита, что при печатании она опустилась, и вместо «ЗНАМЕНИ ЛЕНИНА» получилось «З АМЕНИ ЛЕНИНА».

История эта нигде не всплыла. Это говорит о порядочности моих коллег. Местную типографию мы, конечно, тогда подтянули, сделав ее филиалом областной типографии. Газету через два года вывели в победители регионального творческого конкурса. Меня вскоре перевели в редакцию областной газеты «Молодой коммунар» заместителем редактора. Впрочем, как любят сегодня говорить, это совсем другая история… Кстати, Чапек в свое время шутил, что самое интересное в газетах – это ошибки. Хотя каждая из них – зарубка на сердце. Не случайно утверждают, что по смертности работники СМИ стоят на уровне с летчиками-испытателями, чуть опережая саперов. Словом, рисковая у нас профессия. Но мы ее все равно любим.

 

Друзья мне как-то по случаю юбилея сделали роскошный подарок. Собрали мои лучшие публикации, стихотворения и выпустили книгу «Было у матери три сына». Долго бились над обложкой. А когда увидели некоторые мои картины и рисунок, чем-то  напоминавший  волкодавский сюжет, решили окончательно: «То, что надо!» Так и вышло. Пейзаж этот, кстати, размещен  на обложке нынешней книги. Со стихотворным этюдом.

 

Ах, весна! Колыбель новорожденных почек,

Убаюкай меня своим ветром

тревожно-хмельным.

И пусть сон на земле мне такое пророчит,

Чтобы в небе душа улыбнулась

сквозь слезы над ним:

 

Над несбывшимся, нежным, неуловимым,

Что мелькнуло желаньем

скатившейся с неба звезды,

Той звезды, что упала в ладони любимой,

Той любимой, которой казалась мне ты…

 

А над миром весна.

И прозрачным, веселым, зеленым

Пусть плывет этот сон,

прикасаясь к ресницам людей,

Пусть ласкает сердца жавороночьим звоном

И себя обмануть он не даст

легкомысленной нашей судьбе.

 

Эти картины – давнее увлечение, которое досталось мне от дяди Вани. Он рисовал на клеенках «ковры» с лебедями, оленями… Служил в Австрии и привез оттуда чемодан с масляными красками. Когда увидел, что я начал что-то рисовать, подарил три коробки чудесных красок. Засохли они лет через сорок… А поэтическое видение мира перешло ко мне, видать, от прадеда по материнской линии – деда Гришки, который был настоящим хуторским пиитом, сходу перекладывавшим в баллады события повседневной жизни. Как говорил мне один ученый, пальцем гены не сотрешь. Вот и моя внучка Алена рисует, в детской художественной школе учится…

Что касается «Подъёма», где я сейчас работаю. В последние годы наш журнал действительно выделяется в лучшую сторону среди своих «толстых» собратьев. Не только провинциальных, но и московских. В 2017 году он был признан лучшим литературно-художественным журналом России. В 2019-м  получил памятный знак Союза писателей России, в 2020-м – награжден Шолоховской медалью. А недавно нашей редакции вручили специальный приз славянского фестиваля «Золотой витязь»… Все это значимые факторы общественного и литературного признания. Мы этим горды. Но нередко бываем в смятении. Наше время действительно трудновато для пера. Хорошо, что нас финансово поддерживает правительство Воронежской области, справедливо считая «Подъём» творческим и интеллектуальным брендом региона. Где этого нет, журналы обычно умирают. Мы, конечно, стараемся идти в ногу со временем, открыли свой сайт, журнал освоился в интернете, в социальных сетях. И главное нынче – привлечь к чтению молодое поколение. Возможно ли ребят вырвать из мобильного рабства? Когда говорю со своими внуками, причем на темы серьезные –  о Родине, Отечестве, литературе – я вижу пробуждающийся интерес. Подсовываю им журналы, они почитывают. Вот почему важно насытить библиотеки, прежде всего, школьные, подписками на «Подъём», книгами воронежских литераторов, выходящих ежегодно по областной издательской программе… Словом, нельзя сегодня перо откладывать в сторону. Не время…

 

---

Владимир НОВОХАТСКИЙ, публицист, шеф-редактор журнала «Подъём»