История одной свадьбы

Писатели Азербайджана в журнале «Подъём»

Вы никогда не приезжали в Баку в середине прошлого века? Значит, вы не могли почувствовать атмосферу вечного карнавала, которая царила в этом южном городе. Самые красивые женщины были известны по именам, и каждый их проход по городу вызывал изумление и восторг у мест­ных жителей. В любой компании, собравшейся в бакинском доме, можно было найти представителей разных народов, говоривших на особом бакинском диалекте русского языка с вкраплениями азербайджанских слов. Причем у всех был одинаковый южный акцент, азербайджанцы, грузины, армяне, русские, евреи, лезгины, татары говорили на одном языке, и зачастую их трудно было отличить друг от друга.

Распахивались окна, и отовсюду доносились звонкие женские голоса. А какие «пижоны» ходили по Торговой! Самые лучшие нейлоновые рубашки и чулки, самые разноцветные водолазки, самые немыслимые сумки появлялись в Баку не позже, чем в других крупных городах Европы. Здесь любили жизнь и умели ею наслаждаться. Казалось, что сама погода благоволила жителям этого удивительно красивого города, расположенного у моря. Это был единственный город — столица республики, находившаяся у моря. Рига выходила на Балтийский залив, а остальные города имели лишь реки. Может быть, море как-то влияло на нравы людей? Запах йода, огромная масса воды, делающая людей более спокойными и уравновешенными. В огромной стране, занимавшей шестую часть суши, было только два таких южных города, где солнце, море, смех, вино, музыка, очаровательные женщины, красивые мужчины перемешивались друг с другом, создавая особую и неповторимую полифоничность.

Эта история произошла в Баку в конце сороковых годов. Недавно закончилась самая страшная война, которая когда-либо происходила на нашей планете. Тысячи похоронок, тысячи инвалидов, тысячи детей-сирот, оставшихся без родителей. Казалось, самое время ожесточиться, стать эгоистом, думать только о себе, упиваться своим горем. Но с людьми происходили удивительные метаморфозы. Соседи помогали друг другу. Незнакомые люди старались подбодрить случайного прохожего. Кража хлебных карточек у детей считалась самым постыдным поступком даже среди воров. Люди только начинали приходить в себя после изнуряюще долгой войны. Это только сейчас кажется, что война длилась просто четыре года. Четыре года — это очень много, невообразимо долго и страшно. Спросите у матери, чей сын ушел на войну, узнайте у жены, мужа которой забрали на фронт, спросите у любого, кто ждал целых четыре года. И он расскажет вам, что это были самые долгие, самые длинные годы в его или ее жизни. Но на самом деле война началась еще в тридцать девятом, когда советские войска отбивали нападение японцев в Монголии. Потом была советско-финская война, на которую тоже мобилизовали тысячи мужчин. Затем — Великая Отечественная. Едва она закончилась, как многие части начали снова перебрасывать на Дальний Восток, против Японии. И только в сорок седьмом, сорок восьмом, сорок девятом начали возвращаться домой ветераны.

Повзрослевшие дети не узнавали отцов. Но это были самые счастливые дети. Многие так и не дождались возвращения с фронта своих близких. Многие так и выросли, никогда не увидев своих отцов. Гордые бакинские женщины выходили на дороги, набрасывая на головы келагаи, и пытливо всматривались в каждого прохожего. Тысячами получали сообщения о пропавших без вести родных и близких. И они тоже ждали своих мужчин, надеясь, вопреки здравому смыслу, на чудо. Но чудеса иногда происходили.

Может, поэтому в те годы люди воспринимали боль соседей как свою собственную и умели радоваться сообща. Это были особые бакинские дворы со своим неповторимым внутренним пространством. В одном из таких дворов на Дивичин­ской жило несколько бакинских семей.

Этот дом был построен в начале двадцатого века известным человеком Каблеи Дамиром, которого уважали не только потому, что он побывал в Кербеле. Этот строгий мужчина, владелец дома, был отцом многочисленного семейства. Но после революции в доме произошли некоторые изменения. Ему оставили несколько комнат, конфисковав остальные. Можно считать, что ему повезло, так как у него была большая семья, и ему оставили три большие комнаты. Каблеи Дамир никогда не выступал против режима, и поэтому новая власть решила проявить столь не свойственное ей впоследствии благоразумие.

В остальных помещениях поселились новые жильцы. Первой появилась семья тети Берты, которая прибыла из Воронежа вместе с мужем, бывшим политруком агитационного поезда имени товарища Фридриха Энгельса. В другой части дома поселился старый лезгин Мустафа с пятью детьми и вечно беременной женой. В пристройке, бывшей когда-то комнатой для гостей и перестроенной уже в двадцатые годы, жил татарин Хабибулла, приехавший в Баку из Казани и женившийся на украинке Галине, которая научилась готовить бакинские блюда ничуть не хуже местных женщин.

Так они все и жили в этом дворе. Иногда ссорились, иногда спорили, но никогда не доводили дело до серьезных столкновений. В этом дворике отмечали все праздники вместе — Навруз-байрам, Курбан-байрам, православную Пасху, еврейскую Пасху. Разумеется, отмечали Первое мая и Седьмое ноября, Новый год и даже в ленинские субботники все вместе выходили чистить и без того чистый двор, а женщины почему-то выбивали в этот день свои ковры.

Чаще всего вместе пили чай под старой чинарой. Мужчины играли в нарды, женщины стирали белье, судачили о своих детях, ценах на рынке, о вернувшемся из Германии и ставшем инвалидом войны Гусейнбале, который без ног умудрился жениться во второй раз. Гусейнбала был хороший жестянщик и снимал комнату у Мустафы, оплачивая ее из собственных средств. Такой мастер, как он, всегда мог найти работу, обеспечивая не только себя и свою новую жену, с ее двумя детьми, но также и прежнюю супругу, от которой имел сына. В те времена безногий жестянщик был символом благополучия и вполне мог прокормить сразу две семьи. Его жена Фатима сразу пришлась по душе всем соседям. Они уже знали, что она мать близнецов, которые никогда не видели своего отца. Свадьба состоялась в пятницу, двадцатого июня сорок первого года, а через два дня началась война и мужа Фатимы забрали на фронт. Его убили в сентябре сорок первого. В марте сорок второго она родила двух мальчиков. Фатиму уважали и за ее трудную судьбу, и за ее молчаливую покорность. Она помогала всем соседям, ее мальчики всегда были аккуратно и чисто одеты. Но никто и никогда не видел, чтобы она смеялась. Говорили, что она очень любила своего первого мужа.

Муж тети Берты умер в тридцать пятом. Ему было всего сорок два года, но он сильно болел — сказывалось революционное прошлое, — и открывшаяся язва убила его. Наверно, ему отчасти повезло, его хоронили с оркестром, а на могиле установили памятный знак с красной звездой и произнесли немало хороших слов. Кто знает, проживи он еще несколько лет, не обвинили бы его в каком-нибудь вредительстве или не установили бы, что он был одновременно японским, корейским и германским шпионом? А так тетя Берта получала хорошую пенсию, и ее даже несколько раз приглашали в местные школы выступать с рассказами о героическом муже.

В тридцать девятом, словно предчувствуя войну, в Баку переехала ее старая мама из Воронежа. Тете Рахили было уже под семьдесят, но она сохраняла ясный ум и довольно быстро вписалась в дружный коллектив бакинского дворика на Дивичинской. Должен отметить, что эта улица, находившаяся рядом с кинотеатром имени Двадцать восьмого апреля, построенным здесь уже после войны, называлась так из-за верблюдов, которые останавливались в этом месте в начале века. На самом деле она была Давячинской, но со временем ее стали называть Дивичинской.

У тети Рахили была лишь одна существенная особенность, отличавшая ее от других: она ходила в синагогу. Это было невозможно, неправильно, неразумно на двадцать пятом году революции. Тетя Берта ее все время отговаривала, но никак не могла убедить. Тетя Рахиль кормила мацой весь бакинский дворик, она никогда не скрывала, что была набожной женщиной и уважительно относилась к христианке Галине, шиитам Гусейнбале и Каблеи Дамиру, суннитам Мустафе и Хабибулле, хотя ни один из них подобной набожностью не отличался.

Но в сорок втором им пришло трагическое известие: сын тети Рахили, брат тети Берты Борис пропал без вести на Юго-Западном фронте. Там как раз в это время шли самые ожесточенные бои. Тетя Рахиль, до того жизнерадостная и энергичная, вмиг постарела на несколько лет. Весь двор утешал ее, понимая, что такое несчастье может коснуться всех. Гусейнбала тогда еще во дворе не жил, но двое сыновей Мустафы ушли на фронт в сорок первом, а в сорок третьем несчастный отец получил похоронку на старшего.

Однако нужно было знать тетю Рахиль. Она не могла и не хотела смиряться. Теперь она еще чаще посещала синагогу, словно пытаясь вымолить у Бога жизнь своего сына. И дочь уже не возражала против частых походов в синагогу. Да и сама власть словно поменялась. Людям, настрадавшимся за время войны, стали разрешать посещать церкви, мечети, синагоги. Даже самая безбожная власть понимала, что им в такой момент нужно помочь найти утешение.

Девятого мая сорок пятого пришло сообщение о Победе. В этот день все плакали. Кто жил в Баку в середине прошлого века, может подтвердить, что такое случалось в городе лишь два раза. В первый раз девятого мая сорок пятого — от радости и во второй — в марте пятьдесят третьего, когда умер Сталин. Тогда всем казалось, что жизнь не сможет продолжаться без вождя, и многие искренне горевали.

В День Победы тетя Рахиль уговорила дочь отправиться вместе с ней в синагогу. Тетя Берта не была набожной женщиной, она была вдовой члена партии и атеисткой. Но в тот день согласилась пойти с матерью в синагогу. И впервые искренне попросила у Бога, чтобы ее брат нашелся. И он каким-то чудом нашелся. В конце сорок шестого они получили абсолютно, казалось, невозможное известие: ее брат Борис возвращается домой. Почему это казалось им невозможным? Потому что Борис был обрезанным евреем, а это в плену означало верную смерть. Оказалось, что Борис действительно попал в плен, но выдал себя за мусульманина. К тому времени фашисты уже усвоили разницу между евреями и мусульманами. Бориса отправили в концлагерь, по дороге он сбежал. Затем примкнул к партизанам в Югославии и воевал до сорок пятого. В мае пытался пробиться к своим, но был тяжело ранен и лишь в сорок шестом сумел настоять на отправке домой.

С того дня тетя Берта стала часто заходить в синагогу. Вскоре приехал и Борис. Весь двор радовался за помолодевшую тетю Рахиль. Борис вернулся в Воронеж, но каждый год навещал мать и сестру, приезжая в Баку.

В мае сорок девятого должна была состояться свадьба старшей дочери Каблеи Дамира. К свадьбе готовились загодя, как и полагается в хороших бакинских семьях. Сначала в доме появились свахи, которые получили согласие на переговоры. За ними пришли мужчины. Они долго сидели за столом напротив мужчин из семьи Каблеи Дамира. В конце встречи подали сладкий чай, а это означало, что семья девушки согласна выдать ее замуж. Затем начался обмен подарками. В сорок девятом обычный кусок мыла или небольшой кусок материи были большой ценностью. Семьи старались как могли. Свадьба была назначена на шестнадцатое мая. Получить молодого мужа в сорок девятом было почти чудом. На десять девушек в стране приходилось не больше трех-четырех молодых людей.

Свадьба должна была состояться во дворе дома невесты. Готовились столы, завозилось мясо из соседних бакинских сел. Свадьба обещала быть веселой и многочисленной, почти на сто человек. Это сейчас все привыкли к шумным застольям на пятьсот или шестьсот человек в особняках с пластмассовой лепниной. А тогда и двадцать человек — казалось много. Ну а сто — почти невероятная цифра.

Разумеется, на свадьбу пригласили и всех соседей. Каждый готовился к событию по-своему. Только тетя Берта была несколько не в духе. В последние дни ее мать часто болела. Тете Рахили было уже под восемьдесят. Тринадцатого и четырнадцатого мая к ней вызывали «скорую помощь». Она отказывалась ехать в больницу, считая, что не имеет права покидать дом в такой торжественный момент.

Пятнадцатого мая ей стало лучше. Она даже ходила по комнате, успокаивая дочь. А шестнадцатого утром, когда во дворе уже раздавались голоса женщин, начавших расставлять стулья, Берта подошла к матери и с ужасом увидела, что та умерла. Умерла во сне, как праведница, как умирают очень счастливые люди, с улыбкой на устах.

Тетя Берта задернула занавески и села у изголовья кровати. Перед ней стояла очень непростая дилемма. Согласно строгим канонам иудейской религии, покойную следовало похоронить до заката солнца.

С другой стороны, сейчас о смерти матери нельзя объявлять: придется отменять свадьбу, к которой столько готовились, испортить людям праздник, возможно, даже всю жизнь. Они навсегда запомнят случившееся и уже никогда не смогут быть счастливы.

Берта сидела и плакала, а время шло неумолимо.

За окном раздавались крики и радостные поздравления прибывавших гостей. Вскоре появились и молодые. Несколько раз в Бертино окно стучала мать невесты, приглашая на свадебную церемонию. Берта решилась. Она поднялась, накрыла мать свежей простыней, умылась, переоделась и, взяв заранее приготовленный подарок, вышла во двор. В тот вечер ни один человек не узнал о случившемся в доме Берты. Она улыбалась, поздравляла молодых, даже выпила за их здоровье. И всем говорила, что ее мать просто плохо себя чувствует.

Вернувшись в свою комнату поздно вечером, она подошла к телу, села рядом и начала рассказывать о свадьбе, словно мать могла ее услышать. На следующее утро Берта объявила, что ее мать ночью умерла. Кажется, никто из соседей даже не догадался, но мать невесты, войдя в комнату и почувствовав характерный запах, подошла к Берте и, обняв соседку, долго плакала, словно благодарила.

Эта подлинная история случилась в доме моего деда Каблеи Дамира на Дивичинской. Рассказала мне ее моя бабушка. Я не очень верю в потусторонний мир, но абсолютно точно знаю, что мать Берты, набожная Рахиль могла попасть только в рай.

А свадьба оказалась счастливой. Молодожены прожили вместе почти полвека. У них было пятеро детей и восемь внуков. Сейчас есть даже правнуки. Берта умерла через тридцать лет. Ее оплакивали всем двором. Я был на ее похоронах и помню улыбку на ее лице. Может, Бог простил ее семье воинствующий атеизм, ведь она совершила праведный поступок. Наверняка она встретилась и со своей матерью, и с мужем в том мире, откуда не возвращаются. Я хочу в это верить.