* * *

 

Я хочу тебя встретить одна

в темном парке зеленом.

Вдруг увидеть. Вздохнуть изумленно —

и сначала тебя не узнать.

 

Вскинуть руки — и вновь опустить.

На минуту застыть в ожидании.

И, как будто при первом свиданье,

путь твой перекрестить.

 

Я хочу тебя встретить в тиши —

чтоб к любимой груди припасть,

и

чтобы в миг долгожданного счастья

рядом не было

ни души.

 

КОНЕЦ ПЕСНИ

 

…кричать, и петь, и помнить:

дрожь и хмель

пути во сне

по краю синего обрыва,

где вся земля — за тридевять земель,

за тридевять небес, простерших крылья…

 

Небесный лен над пропастью в горсти

зажать — и выпустить лазурью молодою…

 

Как ветер, ударяющий в ладони,

меж пальцами продрогшими свистит!..

 

Спешить увидеть небо под собой,

не обольщаясь легкостью паренья

пернатых демонов,

блеснувших опереньем —

и поманивших к бездне голубой…

 

* * *

 

У маленьких осин

собрать упрямых веток.

Поставить на окне —

и поиграть в весну:

как будто юный сын

по старому паркету

босой бежит ко мне,

и я к нему тянусь…

 

И я к нему тянусь

растерянно — и плачу…

 

Представить так.

Но нет:

я плачу над собой,

у вороха листов,

как девочка…

как мальчик…

Мой черный свет

без слов…

 

И боль слепа,

как боль.

 

* * *

 

Цветы волшебных очертаний

сажала мама у дверей.

Мы пели песни вечерами,

собравшись вместе во дворе…

 

Девчонкой в мяч играла ведьма,

незлой злодей ловил стрекоз…

Как вдохновенны были дети,

что превратились в стариков!..

 

Пора безгрешных меценатов,

любви и правды полный мир!

Летучий коник над театром…

Колдун-река: Гвадалквивир…

 

Где твой вихор, бродяга-братик?

Куда тебя заботы мчат?

На что, сестренка, век истратишь,

как сносишь клеш на помочах?..

 

Произойдут, как роды, сроки,

измучит бремя похорон;

отравит дальние истоки

немадригальный грай ворон…

 

Проснется в личике — личина,

прогонит юношеский шиз…

Все станет ровно и причинно.

И обретет названье: жизнь.

 

* * *

 

Когда я повернусь тому вослед,

что — прожито и полуживо — все уходит

и в зимней памяти земных угодий

рубцом на сердце оставляет след,

 

душа молчит и слепо ищет путь —

в ночи до дна промерзшая криница:

ни Света нет, Которому молиться,

ни глуби той, в которой утонуть.

 

И только мука на изломе сил

Да Ты — «…вернись!..» — глядящий издалека.

Под небом с предрассветной поволокой

нептичий зов…

                       Куда он уносил?

 

* * *

 

Не уводи меня, Боже, из хрупкого этого дома

радости, крови, зари, заговЛренных уз…

Роня и Слава живут в нем, и Виктор, и Тома.

Таня покойная, Ваня отъезжий — и аз.

 

Семеро нас. Не кричи под окном, предрассветная птица:

к осени в клетке ручного мы купим щегла —

будет восьмым до весны, а девятым родится,

может быть, Ангел-Хранитель, сияя в углу…

 

Копья ломать приучая на «сталинской теме»,

нам отказали недавно покос за летейской рекой…

Жили и прежде, прозрев — но в грядущем Эдеме

время подлечит, боюсь, все небывшие наши грехи.

 

Господи!.. не допусти нас за узкий подлесок прибрежный!

Зї руку бережно сына, Хранитель, по тропке води.

Если ж уйдем за луга — Ты и там — не отвержи.

Вышли по следу собаку с живою и мертвой водой…

 


Римма Викторовна Лютая окончила музыкальное училище, Литературный институт им. А.М. Горького. Работала художником в театре, ответственным секретарем в газете и регио­нальной организации Союза композиторов России. Выпускающий редактор православного издания «Вестник Антониевского храма». Пу­бли­ковалась в журналах «Смена», «Литературное обозрение», «Москва», «Подъ­­­ём», «Простор», «Но­вая Немига литературная», «Сура», «Гостиный двор». Дипломант национальной премии «Золотое перо Руси». Член Союза журналистов и Союза композиторов России. Живет в Воронеже.