Горлица

Вьюга разыгралась не на шутку. Щедро лепила снегом, и сильный ветер гудел в проводах. Местами они касались друг друга, и происходило замыкание, сверкали искры, пучками осыпаясь на снежный покров. Страшно смотреть на непогоду, особенно когда темно.

Я не отходила от окна — выглядывала сына. Ждала с тренировки. А он все не шел. «Что же случилось? Где задержался? — беспокоилась я. — Еще полчаса подожду и пойду искать. Вот только бы знать, в какую сторону».

Волнение переросло в тревогу. А тревога родила негодование: «Дай Бог, чтобы явился, уж отругаю тебя по всей материнской строгости, чтобы знал, как поздно гулять».

Прислушалась. Скрипнула входная дверь в подъезде. Топот — торопливый, уверенный. Его шаги узнаю из тысячи звуков. Где бы и с кем бы ни шел. И сердце мое успокоилось, злость пропала.

Вышла на площадку, улыбнулась. Настоящий Дед Мороз, усыпанный снегом, поднимался по лестничному пролету с раскрасневшимися щеками и шмыгающим носом. Он бережно прижимал к себе пока непонятный для меня ком.

— Что это?

Сын посмотрел умоляющим взглядом.

— Возьми, пожалуйста, а то у меня руки окоченели.

Перехватила ношу. Пальцы ощутили что-то ледяное и мокрое. Неприятный запах сырого пера ударил в нос.

— Ты лучшего ничего не мог придумать, как мертвую птицу принести в дом?

Сын виновато опустил глаза и пояснил:

— Я тоже думал, что она мертвая. Лежала возле остановки. Пошевелил, а она еле клюв открывает. Жалко. Может, выживет?

— Ох, и сердобольный ты мой. Где держать ее? Клетки-то нет.

— В коробку от телевизора поместим.

— Хорошо, — согласилась я. — А пока пусть в ванной полежит, оттает.

— Мама, но она может умереть. Давай что-то придумаем. Хоть немного поможем ей, — засуетился сын, закатывая рукава.

Несчастная птица лежала на боку. Вокруг нее растекалась лужица талой грязи. На перьях поблескивали льдинки. Пернатая открыла серое веко. В мутном зрачке отразился свет. Наверное, не поняла, что с нею произошло и где находится. Возможно, просто доверилась нам или своей судьбе.

— Вот видишь, мамочка, она уже смотрит. Ура! Живая!

Я присела на край ванной. Не знала, как спасти беднягу. Да еще неизвестно, доживет ли она до утра? Уж очень квелый у нее вид.

И вспомнился мне небольшой эпизод из моего детства. Стояли сильные морозы — минус тридцать. В школах отменили занятия, и мы, ученики, должны были сидеть дома и носа не высовывать на улицу. Но как усидеть в квартире, если на стадионе залит каток, из репродуктора несется музыка, да и коньки в углу поблескивают сталью?..

Долго ли каталась, не помню, но вернулась, когда было темно. И домой не шла, не скользила коньками, а ползла на четвереньках. Сильно замерзли ноги. Я их не чувствовала, только испытывала страшную, невыносимую боль. Вся в слезах добралась до порога и громко разревелась. Папа подхватил меня на руки и занес в квартиру. Раздел, разул, набрал в ведро холодной воды и заставил окунуть стопы.

Удивительно! Ледяная вода показалась мне тогда горячей. А когда опять ощутила холод, то боль прошла. Отец хорошо растер мне пальцы и икры махровым полотенцем. Жар пошел по телу, вытолкнув мелкую дрожь. А потом меня посадили в горячую ванну…

Но, я же че-ло-век, а это птица. Приемлем ли данный способ для нее?

Решила испытать. Хуже могла быть только смерть пернатой. Будь что будет… И открыв синий кран, придерживая головку пичуги, окунула «ледышку» в таз.

— Мама, что ты делаешь? Ей же и так холодно…

— Ничего, сейчас согреется.

А у самой сердце кольнуло. Вдруг погибнет, вдруг не поможет отцовский метод? Мальчик расстроится. Винить себя буду…

Сын поливал из чашки, а я снимала льдинки, расчесывала пальцами оттаявшие перья, стараясь не причинить боль. Лед был плотным и жестким, будто кто-то специально в несколько этапов обливал голубя и после каждого «дНша» засовывал его в морозильник.

Недоумевала я, как могло слоями заледенеть оперенье? Последний панцирь льда соскребла с груди птицы. Почувствовала пульсацию. Это боролось за жизнь голубиное сердце.

Голубь открыл глаза, и мне показалось, что с его зрачков спїла мутная пелена. Он смирно лежал на моих ладонях, будто прислушивался. С него стекала струйками вода.

Я промокнула салфеткой перья, укутала птицу махровым полотенцем и передала сыну. Мальчик бережно прислонил ее к себе.

— Мама, может, она кушать хочет?

— Конечно, хочет. Только у нее пока нет сил. Как согреется, тогда накормим хлебом с молоком.

Пернатая приютилась в его руках. Думаю, ей приятно было ощутить тепло и заботу. Водила глазами-бусинками, а сынишка шептал ей что-то ласковое. Пригрев голубя, сын ел гречку с котлетой — глотал, как мне казалось, не жуя. Я видела, что в его глазах сияла искорка нетерпения. Чувствовала, что какая-то удивительная новость распирала его. И он спешил покончить с ужином, чтобы вы­плеснуть таинственную для меня весть.

— Куда торопишься? Ты же знаешь, что пищу надо тщательно пережевывать. Тридцать два раза.

— Ого! Так я до утра кашу не съем, — с наполненным ртом пробурчал мой едок.

Наконец вечерняя трапеза закончилась, и сын с увлечением рассказал о своих маленьких достижениях в спорте.

— Скоро соревнования. Первенство города, и я выступлю в легком весе. Тренер сказал, что надо поработать над техникой удара. Вот и осталось отработать апперкот.

— А что это такое?

И Сережка приблизился ко мне. Размахом кулака снизу продемонстрировал удар. Я отшатнулась. Слава Богу, он придержал силу, лишь легонько коснулся моего подбородка.

— Теперь буду заниматься дополнительно и после тренировок. Надо хорошо подготовиться. Если выиграю бои, то получу второй, а может, и первый юношеский разряд.

— Ну, а домой-то ночевать будешь приходить?

— Конечно, буду! — абсолютно серьезно заявил мой спортсмен. — А знаешь, одним ударом апперкота можно отправить в нокдаун и даже в нокаут соперника.

Спортивной терминологией бокса я не владела. И мне было абсолютно все равно — апперкот или еще какой-то «аппербегемот», но, глядя на сына, радовалась, что растет мужчина, который воспитывает в себе дисциплину, стойкость, смелость и мужество. И, тихо вздохнув, заклеила пластырем ссадины на лбу героя и, приложив к распухшему носу влажный компресс, увидела, как мальчик по-мужски сдержал боль кривой улыбкой.

Но с кончика языка непослушно сорвалось:

— Голову защищай, а то заработаешь сотрясение головного мозга или перелом переносицы.

Сын согласно кивнул.

— Это так, мелочи, — отмахнулся он. — Просто нечаянно. Все бывает на тренировках…

— Да уж слишком часто бывает. Почти после каждой тренировки бодягой вывожу твои синяки, — заметила я.

 

* * *

 

За ночь птица немного отошла, но на лапки еще не встала. Перья высохли, приобрели красивый кофейно-молочный цвет на грудке, а крылья отливали розовинкой. Хвост был окантован белой полосой. Черное кольцо вокруг шеи напомнило бабочку-галстук. Это горлица — дикий голубь, грациозная стройная птица. Хоть и из семейства голубиных, но повадками абсолютно противоположная голубю. Все равно что сорока, ворона — из отряда врановых.

Она взглядом обследовала свое новое жилье-коробку. Правое крыло отошло от туловища. Я хотела его поправить, постаралась выпрямить, но птица встрепенулась, дернулась. Наверное, крыло сломано, и ей больно. Палец наткнулся на жест­кий бугорок.

— Что это?

Раздвинула перышки, и ужаснулась.

Кусок согнутой проволоки торчал из кости. Бедняга! Мучилась всю ночь, терпела боль. И я тоже хороша. Как не заметила, не обратила внимания?

— Сережа! — позвала сына. А он перевернулся на другой бок, причмокнул губами. Сон у него крепкий, не хотелось тревожить. Сегодня выходной, пусть спит. Но мне одной не управиться, да и птице плохо. И, подумав, разбудила сына.

Он придержал голубя, а я выдернула алюминиевую «пульку», йодом залила ранку, приложила крыло к туловищу и сверху наложила лангет из линейки.

Две недели птица находилась в бинтах. Кормили ее изо рта, с руки: то пшеном, то хлебом, то семечками. И она благодарила нас гортанным звуком.

 

* * *

 

Вот и апрельское солнце послало теплые лучи. Тяжелые сосульки свисали с крыш, и с них струилась талая вода. Воробьи щебетали наперебой, о чем-то заспорили. Может, не поделили пригретую солнцем ветку…

На сердце легко, настроение хорошее. Весна всегда дает надежды на что-то хорошее, светлое, доброе. Все ожило в звуках: журчанье ручьев, чмоканье шагов по талому снегу, даже шум колес несущихся автомашин стал другим — шипяще-шуршащим. А вороны, кружа в небе, громко каркая, составляли замысловатые арабески. Все шуршало, тенькало, звенело. И от этого разноголосия, доносившегося с улицы через открытую балконную дверь, наша подопечная затоковала: «Тррр-тррруу. Тр-трууу».

Это было чудом! За все время нахождения у нас она только издавала гортанные звуки.

Голубица окрепла и гордо расхаживала по своему жилищу. Но летать не летала. И как только мы ее ни учили: усаживали на палец, подбрасывали вверх… А она, уцепившись лапками, взмахивала крыльями. Даже на верхнюю книжную полку усадили: приманивали возле пола зернами, надеялись, что осмелится и слетит за кормом. Но наши старания были напрасны: дрессировщики мы никудышние.

Сын вынес короб на балкон.

— Пусть птица подышит свежим воздухом.

Теплый ветерок колыхнул шторки. На журнальном столе шевельнулась газета. Я тихонько застучала спицами и, высчитывая петли, стала вязать сложный рисунок. Будущий король нокдаунов и апперкотов запыхтел над уроками.

На перила балкона сел чужак-голубь. Гордо выпятил шею. Весь распушился и, чинно выхаживая, наклонялся с высоты, заглядывая в короб.

А наша горлица все токовала. Затоковал и гость. И ладно у них стало получаться. Звуки выразительные, с укающим напевом. У гостя громче, у нашей — тише. И я прислушалась. Диво дивное! Они разговаривали.

— Трр-трр.

— Тр-у… тр-ууу.

Долго «залетный» гулял по парапету и беседовал с нашей горлицей. Наконец осмелился и спрыгнул вниз.

Мы с сыном спрятались за шторкой. Интересно понаблюдать за птицами. По их поведению мы поняли, что наша птица — самочка.

А дальше… Гость приблизился к подруге, что-то тихо проворковал. Она ответила тем же. И поцелуй. Сначала несмелый, а потом уверенный, страстный. А после поцелуя горлица положила головку на его надежное плечо, и голубь застыл в неподвижной позе. И так стояли долго. Это потом, через много лет, я случайно узнала, что горлицы вовсе не целуются, а так подкармливают друг друга. Но, как бы там ни было, все равно мы, люди, принимаем это за птичью любовь.

Мы на цыпочках отошли вглубь комнаты. Сын присел на кресло, призадумался. Во взгляде притаилась грустинка, и губы припухли. Я удивилась резкой перемене его настроения. Но что-то щелкнуло в груди: неужели влюбился? А почему бы и нет? Именно в его возрасте появляются первые тайны. Помню, и в меня влюбился мальчишка в пятом классе. Даже записки писал: «Хочу с тобой дружить», «Я люблю тебя». При последнем признании мое сердце подпрыгнуло от волнения, выскочило из груди, закатилось куда-то под парту. Но я справилась с собою. Глянула на «воздыхателя», покрутила пальцем у виска и ответила письменной формой коротко и ясно: «Дурак». И он загрустил, глаза потускнели. А во время перемены стоял у окна и смотрел в голубую даль на уплывающие облака. Вид у него был очень жалким. Мне нравился этот мальчик. Но почему и за что обидела его, сама не знала. Может, в эти годы крепчал мой характер? Формировалась девичья гордость? Фи! Глупость какая-то. Но это я сейчас понимаю. А тогда… Одну из записок нашла моя мама. Ох, и прочесала же меня по всем правилам этики и морали поведения девочки по отношению к мальчику. И щеки зажглись от стыда, и по спине мурашки забегали. Так четко все это вспомнила, что ощутила зуд на предплечье.

Нет! Не хочу читать нравоучения и навязывать свои правила и нормы поведения сыну. Детская любовь забавна и прекрасна. Она — как ручеек: шаловлива, журчлива и чиста. С настоящими переживаниями и слезами, с трепетными надеждами и верой, с долгим терпением и милосердием. Она все покроет, всему поверит, на все будет надеяться, все перенесет и простит.

Не стала задавать вопросы сыну о перемене его настроения. Если надо, то сам расскажет. А он помолчал немного, удобнее сел в кресле и, спрятав взгляд под ресницами, спросил:

— А бывает так, что одну девочку любят два мальчика?

— Бывает.

— А может она любить двоих мальчиков?

Я призадумалась, как доступнее ответить на данный вопрос. Присела рядом, обняла за плечи.

— Думаю, что могут ей нравиться и два, и больше мальчиков. Но полюбит только одного.

— А любить — это хорошо?

— Очень! Самое прекрасное чувство, которое испытывает человек в своей жизни. Любимой или любимому хочется сделать все хорошее, доброе и приятное. Когда видишь сияющую радость в глазах, и самому радостно…

— Вот и я стараюсь сделать Маринке что-то хорошее. А она с Сашкой сидит за одной партой и шепчется с ним.

Я сдержала улыбку. Огорчения сына волною прокатились внутри. И мне показалось, что мое сердце резко сжалось. Именно сейчас я поняла и ощутила на себе ту обиду, которую нанесла в детстве своему однокласснику. Не хотела, чтобы и моему сыну ответили запиской — «дурак». Глубоко вздохнула.

— Ничего. Думаю, не стоит сильно переживать. Главное, не обижай ее. Может, Сашка — просто друг, и ты зря беспокоишься.

Сильное шуршание, раздавшееся из короба, заставило нас прервать тему дружбы и любви. Мы обернулись в сторону балкона.

Наш гость вылетел, вернее, выпрыгнул из тары и присел на сгиб отворота. Он озабоченно гулил, вглядывался вниз. Опять опустился к голубке и вновь поднялся на верхний угол упаковки. И!.. Бог мой! Горлица оказалась рядом — сбалансировала на тонком краю, а он попридержал ее крылом.

Мы затаили дыханье, боясь спугнуть птиц. А голубь махнул на парапет и заворковал. Наверное, наша голубица не поняла его, а может, чего-то боялась. Она водила головкой, робко рассматривала окружение, будто сомневалась в чем-то. Голубь вернулся к ней — и опять сел на перила.

— Мама, он учит ее летать, — удивленно прошептал мне сын.

Я прижала палец к губам: мол, тише, не мешай.

Горлик повторил движения несколько раз, и горлица его поняла. Осмелилась. Взмах!.. И уже сидит на парапете, осматривается по сторонам. Кажется, сама не поверила своему успеху: смогла преодолеть хоть и небольшую, но высоту.

«Учитель» заходил перед нею гоголем. Гордо выпятив грудь, завертелся вокруг себя, низко кланяясь перед подругой.

Потом, резко прервав эту демонстрацию, глянул на голубицу, будто пригласил ее с собою, и перелетел на ветку. Она взмахнула крыльями, подалась вперед, но цепко удержалась лапками за парапет. Трусишка. Не решилась, испугалась дальнего перелета.

А друг вернулся. Поправил перышки ей на шее и вспорхнул на дерево. Горлица растерялась — осталась одна. Суетливо забегала по перилам и неожиданно остановилась в раздумье. Горлик вновь присоседился к ней. Накрыл ее крылом, похлопал по спинке, будто приободрил, и мягкий свист крыльев заставил нас вскочить с сидений.

— Она смогла! Долетела! — торжествовал сын.

Это была радость и для птиц, и для нас. На ветке дерева, растущего недалеко от балкона, горлицы терлись боками друг о друга и громко токовали.

Мы вышли на балкон. Сын сказал с сожалением:

— Наверное, уже к нам она не вернется…

Вздрогнула ветка, и горлицы синхронно устремились в синюю высь. Полет был удивительным! Сначала голубица планировала: ее поддерживал поток воздуха. А голубь полетел рядом, потом снизу, взмыл вверх, вернулся, спикировал под нее, будто нырнул в волны. Он показывал ей движения. И вот он, миг смелости. Рывок! Взвинтились голуби спиралью, резко ушли ввысь, а там зависли на мгновенье и кульбитом кувыркнулись вниз. Выровняв свой полет, летели наперегонки. То она первая, то он. То сверху, то снизу — менялись местами. И в этом полете было что-то торжественное, необъяснимое и удивительно притягательное. Настолько притягательное, что мне самой захотелось взмахнуть руками, будто крыльями, и улететь за птицами. Почувствовать радость их порыва, легкость парения и счастливый миг полета.

В квартире тихо. Не слышно тока и воркованья. И мы молчали. Что же делать? Грусть разлуки вселилась в нас. Мы привыкли с сыном сыпать зерна в коробку, в чашечку подливать питье. И слышать голос нашей горлицы. С ее отлетом будто что-то утратилось. И работа не работалась, и дело не делалось, и узор не вязался, и уроки не учились. Мы выходили на балкон и высматривали нашу пару.

Как-то утром завтракали, когда неожиданно что-то застучало в стекло. Недоуменно переглянулись с Сергеем, и я отодвинула шторки. На подоконнике сидели птицы.

 

* * *

 

Каждое утро наша пара ждала у окна зерен. А через некоторое время птицы стали прилетать по очереди.

На дереве, ближе к стволу, горлицы свили гнездо. Оно казалось небрежным, растрепанным. И через незамысловатое плетенье снизу просматривалось несколько продолговатых белых яиц. Родители насиживали кладку по очереди. С утра до обеда самец, а после — самочка. Сначала она его кормит, потом он ее.

Недели через две горлица сошла с гнезда — она стала мамой. И оба родителя заботливо оберегали свой выводок.

 

* * *

 

Первый день летних каникул был радостным и волнительным. Радостным, потому что сын хорошо закончил учебный год, и я теперь отдохну от контроля и проверок. А волнующим, потому что сегодня день соревнований — первенство города по боксу. Мой юниор выступит в полулегком весе и будет защищать честь района.

Еще с вечера начались треволнения. Привели в порядок спортивную экипировку, аккуратно сложили в сумку. А утром обнаружилось, что забыли «боксерки» и капу. Подумали, что нужны мочалка и мыло. Попутно и полотенце о себе напомнило.

Присели перед дорожкой. Помолчали немножко.

— Ну, с Богом?! — спросила я. Сын согласно кивнул. Спортивную сумку повесил на плечо.

— Давай, помогу тебе, она ведь тяжелая.

— Не маленький. Сам справлюсь.

Ничего не поделаешь. Растет мужчина. И я засеменила рядом с ним.

Трибуны заполнились зрителями. Внизу ринг. Он возвышался на металличе­ских опорах. На мягком настиле пола изображен герб города. Канаты в защитной оболочке. Один столб угла ринга обтянут синим шелком, другой — красным.

Я нашла удобное место в третьем ряду. А впереди меня уселись две девочки, о чем-то шумно беседовали. И одной из них все не сиделось на месте: вертелась, вскакивала, оглядывалась, будто ждала или искала глазами кого-то. Ее большие белые банты забавно подпрыгивали вместе с косичками. Она держала в руке букетик тюльпанов. Наши взгляды встретились.

— Ой, здравствуйте! — обратилась она ко мне. И я интуитивно ответила. Мне показалось, что где-то ее видела. Призадумалась, вспоминая, где.

— Вы меня не помните?

Я отрицательно покачала головой.

— Я Марина, с вашим Сережей в одном классе учусь.

Для меня было настоящей неожиданностью увидеть эту девочку именно здесь. Необъяснимое чувство растерянности и в то же время радости и волнения овладели мною.

— Мариночка! Как же ты выросла. Я сразу и не узнала тебя!

Девочка улыбнулась. И щеки ее заалели.

— Ты что тут делаешь? — спросила я и смутилась, потому что глупый вопрос задала. И так понятно, что делает болельщик на соревнованиях.

— Я пришла болеть за Сережу.

— А от кого узнала о соревнованиях?

— Мне Сашка сказал, да и в газете объявление было. Я цветы Сереже приготовила. Если выиграет, поздравлю его.

— А если проиграет? — заинтересовалась я.

Маринка вскинула назад косичку, сдунула челку.

— Все равно подарю. Ведь он же старался.

И я улыбнулась. От этой девочки шел свет доброй и чистой энергии. А главное — искренней. И я пожалела, что сын, наверное, не знал о присутствии Маринки. Может, это придало бы ему уверенности и сил.

Заиграл марш, и на ринг вышли спортсмены. Выстроились в шеренгу. Председатель судейской коллегии поздравил всех с началом соревнований, пожелал легкой перчатки и объявил первую пару.

Сердце екнуло: в полулегком весе, в младшей возрастной группе был мой сын.

Тишина в зале. Вот они с соперником пожали руки друг другу и разошлись по углам.

Сережа в синем углу. Постукивает перчаткой о перчатку, подпрыгивает и слушает последнее наставление тренера.

Гонг! Сошлись на середине, и начался бой.

«А соперник выше ростом, и руки у него длиннее», — заметила я.

Мой Сережа вышагивал. Одна нога на месте, а другую переставлял то вперед, то назад. Финтил, готовился или вызывал соперника к атаке?

Удар. Сын прикрыл перчатками лицо. Еще удар.

— Ой! — вырвалось из моей груди. Мой спортсмен сидит на попе. Я заметила довольную ухмылку соперника.

А Сережка не растерялся. Не стал накручивать «нюни» на кулак. Вскочил и пошел в атаку в ближнем бою. Серия ударов достигла цели. Он раскрыл защиту соперника. Тот уже просто не успел прикрыться.

И вот он — знаменитый отработанный апперкот! Он приобрел силу от резкого выпрямления тела с одновременным поворотом туловища в сторону удара левой рукой. И прямой длинный удар правой завершил атаку.

Судья, выбрасывая по одному пальцу, сосчитал:

— Раз, два, три…

И мое сердце стало считать вместе с ним. А Серега стоял в ожидании. Наверное, и сам еще не понимал, как у него получилось.

— Десять! Аут!

— Ура! — закричала Маринка.

— Ура! — подхватила я.

И высокий прыжок моего сына с выброшенной вперед рукой подтвердил его радость. Две секунды оставалось до конца первого раунда и — нокаут!

Да… Вот это волнение! Порция адреналина хлынула в голову. И я почувствовала, как маленькие молоточки застучали в ушах. Присела, потерла виски. А на ринге уже другие боксеры. И Маринки нет, убежала куда-то.

Я направилась к выходу. Уже не было смысла высиживать в зале. Все интересное для меня прошло. Но сына решила подождать возле раздевалки.

Раскрасневшийся, с мокрыми волосами после душа, он объявил:

— Мне надо посмотреть один бой — с завтрашним соперником, изучить его тактику.

И я вернулась с ним в зал изучать тактику боя «соперника». Здесь, от Сереги, получила всю информацию о блокировке удара, о бое на дальней дистанции, о прижимании к канату противника: это тоже тактический прием — ограничить маневренность соперника. Вот так, глядишь, и сама боксершей стану. Чего не сделаешь ради сына! Жаль, возраст не позволит. Хватит того, что утром бегаю по аллеям парка.

Слушая сына, чувствовала, что у меня постепенно рассеивается внимание к его комментариям. Мой взгляд рыскал по залу. Я искала Маринку и не могла найти. Даже приподнялась с сидения, чтобы лучше разглядеть. Все ждала: может, подбежит, поздравит его, вручит букетик красных тюльпанов. Мысли автоматически переключались с бокса на девочку, и я не заметила, как произнесла:

— Куда же она запропастилась?

Сын удивленно посмотрел на меня, на полуслове прервал свои объяснения.

— Мам, тебе неинтересно? Стараюсь, рассказываю, чтобы было все понятно, а ты кого-то ищешь…

Я виновато посмотрела на Сергея. Положила руку на его плечо, притянула к себе, а он увернулся от моего объятия. Оглянулся по сторонам и буркнул:

— Что я, маленький, что ли?

Вот и дожила, что сын стал смущаться меня. Думаю, правду говорят: когда дети взрослеют — стесняются своих родителей. Боятся показаться перед сверстниками маменькиными и папенькиными сыночками. Глупыши, они еще не понимают, что это обидно и как они смешны в своих поступках. Маленькие обиды… Хоть и маленькие, но болью отзываются в материнском сердце.

— Ну, извини. Я ищу Маринку. Ты не видел ее?

— Видел. Сунула мне цветы и убежала.

— Ах, вот как, — протянула я от неожиданности. — А где же цветы?

Сын указал пальцем на сумку. И, предвидя мой следующий вопрос, опередил:

— Я же не девчонка — с цветами ходить.

 

* * *

 

Мы возвращались домой. Купили торт — отметить первую победу.

Июньское солнце уже хорошо пригревало. Одуванчики расстелились ковром. Цвела черемуха. Воздух благоухал ее тонким ароматом, привлекая пчел. Полосатые труженицы гулко жужжали.

Сегодня день сложился удачно: и победа, и цветы, и торт. Хорошее, приподнятое настроение. Сын, используя все мои положительные эмоции, посмотрел с лукавинкой и с хитреньким подходом спросил:

— А после ужина что будем делать?

— Отдыхать. Ты читать, а я вязать.

— Ха, читать! За лето еще начитаюсь, — уверил меня он. — Можно, пойду погуляю?

И почему-то глаза отвел в сторону. Щеки его полыхнули. И я заподозрила затаенность. Любопытство одолело меня.

— Далеко собрался? Не к Маринке ли?

Серега напустил на себя важность и с не понравившейся мне высокомерностью, скривив губы, буркнул:

— Больно нужно.

Вот и мальчишечья гордость проявилась уже. Только к чему она? Непонятно. Развела руками, протянула:

— Жаль… А я бы на твоем месте Маринку пригласила к нам на торт. Все-таки поздравила тебя с победой. Кажется, она недалеко от нашего дома живет?

Сын остановился. Посмотрел на меня очень внимательно, выжидающе. Не шучу ли? Я прикрыла веки в подтверждение своих слов, и в его глазах сверкнула искорка.

— А можно?

— Не можно, а нужно.

— Тогда занесу сумку и сбегаю к ней.

— Договорились. Как раз и чай будет готов.

С верхушки дерева донеслось радостно: «Гу-ууу! Гу-ууу! Гу-ууу!» Это наши птицы подали о себе весточку. Всей семьей сидели рядышком на ветке, и горлик с горлицей клювами озабоченно поправляли перышки своим деткам.

 

---

Татьяна Георгиевна Триленко родилась в городе Кировограде (УССР). По образованию художник-оформитель. Работала учителем, художником в рудоуправлении Михайловского ГОКа, на московских стройках. Публиковалась в ряде региональных изданий России и Украины, в москов­ском журнале «Муравейник». Автор книг для детей и юношества «Трава кололась…», «Голубая планета», «Танюшкины сказы». Лауреат международного литературного конкурса «Новые добрые сказки». Член Кур­ского союза литераторов России.