Этюды в Озерках

Алексей Максимович Горький плакал, когда читал «Суходол» Бунина. Ныне сердце кровью обливается: ведь и плакать-то не о чем — почти исчезла бунинская Россия. Писатель дерзкий, своенравный, намеревавшийся из «Войны и мира» сделать сокращенный вариант в 120 страниц, дабы продемонстрировать, как надо писать кратко, емко, и вообще считавший: «Мы знаем дворян Тургенева, Толстого. По ним нельзя судить о русском дворянстве в массе, так как Тургенев и Толстой изображают верхний слой, редкие оазисы культуры…»

В Озерках Становлянского района Липецкой области восстановлен дом, в котором жили Бунины. Каменная кладка ограды без ворот. Все так, как было — ворота снял и пропил отец писателя, мелкопоместный дворянин…

« — В Суходоле все ссорились?

— Борони Бог! Дня не проходило без войны! Горячие все были — чистый порох…»

В «Суходоле» изображена жизнь в Каменке, и мы ее видим глазами и сердцем сосланной сюда самодуристым помещиком дворовой девки Натальи. Дикие нравы дикого захолустья! Но как прекрасен Божий мир! Поэзия и беспросветность бытия — в равных долях…

…Дверь дома нараспашку. Во дворе откуда-то, будто из-под земли, доносится настойчивый стук, но никого не видно.

— Есть хоть кто живой?!

Из-под кучи завалившихся плетней с ссохшимися кусками глины с соломой выкарабкивается человек:

— Какое живой? Он меня в могилу сгонит — жалко мерзавца, приходиться заботиться о нем. Зима на носу — из бывшего курятника жилье ему строю.

Виляя хвостом и радостно прыгая, нас радушно встречает вислоухая поджарая собака, которая час назад меня даже близко к дому не подпустила. Я пришел «с того бугра» и уже знаю, что «на этом бугре» проживает Иван Андреевич Жидков, так что разговорчик легко завязался:

— Это чего же вы соседских баранов собакой гоняете?

— Странные люди… Сразу обижаться. Пришли бы, поговорили… Не гоняю, а тренировку вот этому дураку даю — навязался на мою голову! Мне уж восемьдесять шестой — не те уж года, чтобы псарню держать. А этот прилип — и ни в какую. Видать, охотники пьянишшии куралесили, уехали, а собаку забыли, или она сама от них, дураков, отбилась… Я палкой ее отгонял — не убегает. Из сил я выбился — а он хитрее меня. Не уходит… Я тогда и говорю: «Буян, так я этого кобеля прозвал, ты бы даром у меня хлеб не жрал, а хоть какое-то дело полезное сделал… Вот возьми и помоги старику, загони баранов во двор…»

Не поверишь! Он мигом на выгон — там мои овцы паслись. В аккурат через пять минут они передо мной, как Сивка-бурка перед травой! «Э-э, — думаю, — да ты кобелек мой!» Я ему сразу отрезал кусчака колбасы. Не жалко — заслужил!

Ты, вижу, приехал Буниным интересоваться… Что ж никто нами не интересуется? Роют тут землю, выспрашивают. Говоришь, что здесь уже был. Ну, и чего увидал? Чего от того «былья» осталось? Было на хуторе сорок дворов, осталось два…

…Около тридцати лет назад хутор открывал для себя Бунина — он же покинул советскую Россию и так по ее большевистской власти «Окаянными днями» прошелся, что за это на него «не осерчали, а прям-таки озлобились». Но в войну-то, в войну «испереживался за нас и всякую поддержку оказывал».

— Нет, ничего Бунина я так и не прочитал — не успел. Комбайнером работал, трактористом, хозяйство содержал…

Вот ты мне скажи, почему Бунин с девками тут гулял, а дитя от него ни одного не осталось? Да чего и читать-то мне? И так все знаю. Мне моя мама, Анастасия Андреевна, про него много рассказывала — по правде все писал… Так что, чего читать, когда все известно? Мой дед пчел держал, медовуху делал — Бунин в его семье часто столовался, когда приезжал. Тетка его тут жила — индюков водила, гусей, уток, кур. Не только у нее, во всех дворах еды хорошей было много. Правда, у тетки сад был большой — богаче во всей округе не было. Племянничек погостюет, погостюет не только у нее — ему тут все как родные были…

Если б детей оставил, то они в него умные пошли бы — не допустили б развала сов­хоза нашего. Никого ни в Озерках, ни в других селах с хуторами не нашлось такого грамотного, как он — даже жизнь наша осталась правдиво не описанная…

Я войну видал. Через Каменку, по большаку, немцы в холод гнали наших пленных голыми, издевались над ними. Пятеро сбежали от ворогов, скрывались у нас. Спрятали мы своих, ну, и спрятали. Для немцев не велика потеря, но Гитлер на нас отыгрался. Дал указание — жалеть патроны, поэтому фашисты взяли и все дома тут подожгли. Крыши соломенные — хорошо горят. В зиму на морозе остались. Гитлер думал, что мы тут все сами по себе передохнем, но мы — выжили! Все в люди вышли!

Говорят, Бунин после войны рвался из Парижа к нам переехать — жить-то мы хорошо начали. Работы — невпроворот! И вся — на пользу. Может, он себя стариком почуял, может, неловкости какие в душе были: не успел по-настоящему все обмозговать — помер…

Если книжки есть, зачем ученые тут чего-то роют? На старой усадьбе нашли две пятикопеечные монеты — ну, и что? Взяли бы себе тут огороды, да и копали бы — понятий больше бы в голову вошло, чем от тех цар­ских пятаков… Вот будешь обратно ехать, заверни малость в сторону — какой же хороший Бунину знак поставили! Мол, тут он проживал. Вот это я приветствую, часто у того монумента останавливаюсь — глядишь и почему-то о многом задумываешься…

Нас тут, кормильцев своих детей и внуков, два двора всего осталось — я да Абросимовы. Расскажи, как они там, на том бугре?..

А там вроде бы совсем другая жизнь, но, в принципе, мало чем отличается от жизни старика Жидкова.

— Эк, хватил — тридцать лет назад! — отреагировала на мои вопросы Елена Петровна. — Кого помнишь, я и не знала — в школу ходила в соседнем селе. Почему это вы так: «Все побросали землю и разбежались?» Ничего подобного: поумирали — да, но не разбежались. Дети их не беглецы — человек всегда искал, где получше жить-то. Вот и старались все для своих детей…

Во дворе кипит молодая жизнь: внуки — Руслан, Ваня, Юля — стараются, чтобы объявившийся незнакомец на них внимание обратил. Хозяин подворья Анатолий Михайлович Абросимов, бывший агроном, начальник участка. Нет, не фермер — ему хватает неудобий того суходола, который, наверное, только ему приносит пользу:

— Я у мамы один был. В этом и ее счастье, и мое. В многодетных семьях один обидит, другой пожалеет. А когда один, понимаешь — никакой обиды допускать нельзя. Болела она у меня. Пришлось учебу в институте оставить — техникума да чтения книжек хватало вполне, чтобы от дипломированных не отставать.

Жить стали не по науке, не по честной жизни… Земля не наша — москвичей. За паи поначалу что-то давали, а потом, когда почти все старики повымерли, перестали оставшимся платить, зерно выдавать. Говорят, судитесь! Смешно… На своей земле с кем-то за нее судиться. Ничего не касаюсь. Приглашали на работу, но понял — только нервы буду тратить. Может, и хорошо хозяйствуют, но не так, к чему я всей жизнью был приучен. Раньше все было наше. Помнится, в центре колодец был — около него всегда собирались. А теперь все беспризорное стало. Люди уходили, уходила привычная жизнь. Все поганить стали заезжие «отдыхающие». Колодец угробили… А ведь мне на мое подворье в день надо 28 фляг воды! Вожу из другого источника, не ближнего…

И вдруг:

— На следующий год задумал дом перестраивать — новый, большой буду ставить!

— ???

— Ничего удивительного. У меня семья большая. Внуки все прибавляются и прибавляются. Дети работают в Озерках, в Подмосковье, в Липецке… У кого по трое детей, у кого по двое — всем помогаю. И они приезжают: обижаться грех — работать умеют. Внуки растут, а мы стареем — разве они их вытянут на свои городские зарплаты? Земля поднимает человека и кормит. Кто-нибудь из них обязательно вернется сюда ради своих детей, чтобы и баранов содержать, и коровенку, поросят, птицу разную…

О Бунине много слышал, много читал. У нас тут, сам знаешь, такие старики были — заслушаешься. О Бунине рассказывали, о царской власти, о бандитах, обещавших легкую жизнь…

Только ведь легкой жизнь не бывает. Тут все были воспитаны по-церковному. Бунин-то был верующим… Счастье — это когда нету в жизни беды…

Что-то давно не заезжала, она тут домик под дачу купила, Галина Павловна Климова. Уважаемая нами человек. Ученая. Это они с мужем в советское время подняли народ и власть на увековечивание памяти Бунина…

Приехали мы сюда с человеком с характером и судьбой под стать бунинским героям. Николай Иванович Третьяков когда-то поступал в Воронежский госуниверситет на филфак. Не прошел по конкурсу. Поступил на юридический (трудно поверить, что когда-то филологическое было престижнее юридического образования). Работал он тогда в прокуратуре. Генерал-лейтенант юстиции. Но человек с творческой душой. Живописец. Задумал он серию пейзажей «По бунинским местам». Наконец-то, вырвался! На пенсию вышел художник-самоучка, став членом Союза художников России и написав книжку о своем родном селе Третьяки Борисоглебского района.

Давно знакомы. Спасибо ему — перед поездкой перечитал «Деревню», «Суходол», «Антоновские яблоки»… Он же, впечатление такое, и прозу, и поэзию Ивана Алексеевича почти всю знает наизусть.

Приезжаем — разочарование… Столь­ко лет человек держал в памяти образ пейзажа… Но — зарос бурьяном старинный дом, стоящий на краю суходола. Исчезли бугры с веселым разбросом ухоженых усадеб…

Он сосредоточен и задумчив. Установил мольберт с холстом: «Не мешай…»

Я бродил по отжившему свое хутору, и в осенней морозной тишине разливалась… музыка. Да еще какая! Маленькое открытие: оказывается, друг мой прекрасно… свистит. Точнее, высвистывает мелодии старинных романсов, русских народных песен… Мы сюда еще приедем писать по весне — сирень забушует пеной цветенья, соловьи будут петь…

«Не мешай…» Да как же возможно такому помешать?! Свистит и накладываются на мелодию слова:

Жаркий огонь полыхает в камине.

Тень моя, тень на холодной стене…

Жизнь моя связана с вами отныне.

Дождик осенний, поплачь обо мне…

…Жизнь драгоценна, да выжить непросто!

Тень моя, тень на холодной стене.

Короткий путь от весны до погоста…

Дождик осенний, поплачь обо мне…

Это не кино «Капитан Фракасс» по историко-приключенческому роману француза Теофиля Готье со стихами Булата Окуджавы и музыкой Исаака Шварца — перед нами неохватный взглядом экран природы и людских жизней, описанный гениальным русским писателем.

Иван Бунин верил в Россию, верил в ту «глухомань», которую не дано понять не только иностранцам, но и многим русским интеллигентам. Исчезни она со своими тайнами духа, со своими противоречиями, страданиями и радостями — исчезнет и Россия.

Вновь заезжаем в Озерки. Как же это мы утром внимание не обратили — слева перед восстановленным домом разбит молодой сад. Высажены саженцы редкого, почти исчезнувшего сорта — саженцы антоновки. На каждом деревце таблички с именами тех, кто принял участие в возрождении сада — «Епископ Елецкий и Лебедянский Максим», «Профессор института мировой литературы им. Горького В.П. Смирнов», «Профессор из Франции Рэнэ Герра»… А еще ученые из Московского государственного университета, вузов Липецка, Ельца, библиотекари, культработники, депутаты областные и районные, представители областной и районных администраций, просто люди — липчане, воронежцы… Так что через несколько лет будет здесь цвести не только сирень в заброшенных усадьбах!

Эдуард Петрович Ефремов родился в 1946 году в селе Козловка Бутурлиновского района Воронежской области. Окончил филологический факультет Воронежского государственного университета. Собственный корреспондент газеты «Сель­ская жизнь». Автор многих проблемных публикаций на темы культуры, пьесы «По минному полю», поставленной на сцене Воронежского театра юного зрителя. Лауреат премии журнала «Подъём» «Родная речь». Живет в Воро­неже.