«Катюша»

САМОЛЕТ НА СВАЛКЕ

В сентябре 1944 года меня и моего двоюродного брата Анатолия, с которым мы долгое время жили рядом и ходили в один детский сад, отвели в ближайшую к нашему дому женскую школу №9. Война изменила правила, и из нас, мальчишек, сформировали мужской класс. Но уже в декабре нас перевели в мужскую школу №8 на Плехановской улице.

В здании было холодно, мы сидели одетые. Тетрадей не было, писали на газетных листах, нарезанных по размеру тетрадей, и размещали свои каракули среди газетных заголовков и на полях. Отпускали нас с занятий рано, мы весело и не самыми короткими путями шли по домам. Наилюбимейшим занятием были «прыжки с парашютом». В эту зиму выпало много снега. Им были завалены подвальные помещения будущего политехнического института. Начатые возводится еще до войны стены корпуса торчали из земли примерно на один метр, а глубина подвалов при этом составляла около пяти метров. Забравшись на стену, мы с боевыми криками прыгали вниз и уходили по грудь в рыхлый снег. Прыгали до полного изнеможения, выкрикивая команды, которые подает командир десантникам-парашютистам, прыгающим с самолета. Насквозь промокшие и уставшие мы шли домой…

Приближалась весна, и наши игры в снегу закончились, на стройплощадку пришли строители. Нас по-прежнему иногда пораньше отпускали с уроков. Наши ноги, привыкшие к бродяжничеству, просились в поход.

На месте, где теперь расположен автовокзал, был рынок-«толпа», а до него — свалка военной техники: стояли танки, пушки, автомобили, самолеты… Все это размещалось вдоль железной дороги, ведущей на завод имени Коминтерна. Свалка тянулась километра на два. Вдоль нее ходил патруль с винтовками и разгонял любопытствующих. Вовка Маркин предложил после уроков сходить на свалку и поискать что-нибудь в разбитых танках и самолетах. Он говорил, что можем найти пистолет или нож, а то и автомат. Я принял его предложение и надеялся, что обязательно найду пистолет. Ребята с нашего двора, кто постарше, имели личное оружие и прятали его по сараям.

Месяц назад моей маме кто-то из знакомых подарил, а может быть, продал кусок ярко-зеленого сукна. Мама привела домой тетю, и та обмерила мою фигуру, а через несколько дней принесла пальто с меховым воротником. Я надел пальто и вышел погулять. Мама за мной следила, чтобы не испачкался. Несколько раз повторяла, что пальто мое ей обошлось недешево. Ребята во дворе мое пальто подвергли критике, говорили, что я очень напоминаю попугая. Я начал реже выходить гулять, больше мне надеть было нечего. В день похода на свалку на мне было как раз это пальто. После уроков мы с Вовкой и Валькой направились на свалку. Чтобы попасть на нее, достаточно было перейти улицу. Продвигаясь вдоль свалки неторопливой походкой, не переходя улицы, мы изучали технику. Я обратил внимание на самолет, он выделялся среди металлического хлама белыми боками со звездой и возбуждал во мне желание проникнуть внутрь. Вовка облюбовал танки, которые стояли поодаль. Теперь мы внимательно следили за солдатом, которой ходил взад и вперед вдоль свалки. Время его похода в одну сторону занимало минут двадцать. Вдалеке виднелся второй солдат, они шли навстречу друг другу. Дождавшись, когда солдаты встретятся вдалеке, мы бегом ринулись к своим объектам. Володька с Валькой быстро исчезли в стальных громадах, и я их потерял из виду. Оставшись один, я со страхом подошел к самолету. Оказалось, за ним лежал второй, меньших размеров. Кабины были разбиты, но добраться до них я не мог, было высоко. Я обошел первый самолет и, к своему счастью, у него в боку увидел круглое отверстие, в которое можно пролезть. Положив портфель на снег, с большим трудом вполз на животе в отверстие и в сумерках стал искать свой пистолет. Под руки попадались лишь оборванные провода и тросики, все было в масле. Попытался пробраться к кабине, но прохода не было, его закрывала алюминиевая перегородка с круглыми отверстиями. Я был полностью разочарован.

Сколько времени провел внутри, я не представлял, и со страхом услышал крик ребят:

— Сашка, бежим, охранник идет!

Знающие пацаны нам говорили в школе, что солдат может арестовать, запереть нарушителя в своей сторожевой будке и вызвать милиционера или родителей. С этими мыслями в голове я полез обратно из самолета. Голова и руки прошли, а дальше мое пальто цеплялось за рваные края отверстия, направленные внутрь фюзеляжа. Отверстие, видимо, образованное снарядом, оказалось адской ловушкой. Пацаны, схватив мой портфель, бежали и кричали:

— Сашка, спасайся!

Я напряг все силы и вывалился из отверстия на землю. Ноги сами понесли меня вверх по склону и через улицу в сторону школы, где меня ожидали приятели. Обернувшись, мы увидели, что два солдата стоят и разговаривают около моего самолета. Как оказалось, это была смена караула. Стоило мне повернуться к Вовке спиной, как тот залился хохотом. Валька, тыча в меня пальцем, тоже задыхался от смеха. Когда я снял с себя пальто, брызнули слезы отчаяния. Посередине спины сукна не было, а торчала белая ватная подкладка. Сукно осталось в самолете. Рукава и полы были испачканы маслом.

«КАТЮША»

В годы войны из винтовочного патрона зрелые подростки умели делать «катюшу».

Раскачав пулю в дульце гильзы, стреляющий забивал ее внутрь патрона. Затем, прикрыв отверстие пальцем, опрокидывал патрон дульцем вниз. Зажав гильзу горизонтально в левой руке и направив ее в сторону от товарищей, стреляющий поджигал порох, находящийся в дульце, спичкой. Раздавался пронзительный шипящий свист и пуля вырывалась из гильзы, оставляя за собой полоску дыма, похожую на след от реактивного снаряда знаменитой «катюши». Летела недалеко, метров 20-30. Лучше всего «катюша» получалась из патрона с трассирующей или зажигательной пулей — она летела дальше.

Еще «катюшу» делали из артиллерийского трубчатого баллистического пороха. Добывали его из артиллерийских снарядов и мин ребята постарше. Поджигая пороховую трубку с нижнего конца и направляя ее в небо, с криками восторга, детская ватага провожала «катюшу» в небо. Догорая, трубка начинала выписывать в воздухе непредсказуемые фигуры высшего пилотажа.

Однажды, в поисках патронов, мы решили спуститься в торчащий среди пустыря кирпичный вход в подвал сгоревшего здания. Раскидав с порожек битый кирпич, спустились вниз. На полу была вода, в ней лежал человек. Свет проникал через разрушенный вход и освещал черную руку, сжимавшую полу серой шинели, задранную на грудь, и неуклюже поджатые ноги в темных носках. Это был немецкий солдат, которого не сумели похоронить зимой, а потом, наверное, забыли. Оружия при нем не было, видимо, забрали саперы. Мы вдохнули ужасный запах гниющего тела и вылетели наверх, как воробьи. О человеке мы рассказали дяде Мише. Вскоре приехала полуторка с бригадой пленных немцев и увезла страшную находку.

Наши игрушки были очень опасны, но других не было. Стоило лишь покопаться в мусоре за сараями, и вот уже у тебя патроны с осечкой на пистоне, вмятиной на гильзе или просто неиспользованная заржавевшая обойма. Когда «катюша» нам надоела, на смену ей пришла более серьезная игра.

Во время войны и немного позже по улице Кольцовской ходил небольшой паровоз «Кукушка». По рассказам взрослых, назывался он так, поскольку имел заводскую литеру «К» с индексом «у» или «Ку» — Коломенский усиленный, по сравнению с его первым вариантом, выпущенным в 1910 году. С 1930 года паровоз перевозил грузы с вокзала к центру города. В моей памяти в 1943-44 годах он таскал 3-4 открытые платформы, нагруженные мешками с мукой от мельницы к хлебозаводу.

Настало лето 1944 года, и я стал участником «партизанских операций», организованных моими старшими двоюродными братьями Виктором, Владимиром и их друзьями с нашего большого двора. Нас было пятеро. Услышав издали звук паровоза, мы выбегали из кустов и укладывали на рельсы винтовочные или автоматные патроны так, чтобы передние колеса паровоза, наезжая на патрон со стороны капсюля, производили выстрел. Он гремел громко, пуля летела в неизвестном направлении, а с паровоза соскакивал машинист в надежде поймать кого-нибудь из «партизан». Но не найдя никого, трогался дальше. Так продолжалось около недели. Потом машинист приспособил к паровозу две метлы, которые сметали наши патроны.

Через некоторое время выстрелы зазвучали вновь. Мы стали патроны привязывать к рельсам проволокой. Заметив место наших игр, машинист навел на нас милицию. В один из дней, когда мы, прячась в кустах у дороги, ждали залпов, сзади тихо подошел милиционер и, схватив за шиворот двоих из нас, заставил вести его к нам домой. Мы жили меньше чем в ста метрах от железной дороги в большом доме № 1 по улице Революции 1905 года.

Дома родителей не оказалось. Отцов у нас не было, все погибли на фронте, а матери работали. Милиционер усадил нас на бревне во дворе и взял с нас слово, что мы оставим эту опасную игру. «Война на рельсах» закончилась.

Однако желание пострелять искоренить было уже невозможно. Как-то раз Витя пригласил нас с Володей Бессарабовым в комнату, где он жил с мамой и тремя родными братьями Борисом, Владимиром и Анатолием. Все братья были в сборе, кроме Анатолия. Виктор достал откуда-то маленький алюминиевый стаканчик, похожий на грибок, и наковырял из него иголкой небольшое количество белого порошка. Делал это он, отвернувшись, загородив собой свои руки. Но я сбоку все это случайно увидел. Володя спросил, показав на порошок: «Откуда ты его взял?». Витя ответил, что это мука с железнодорожной платформы. Зажглась спичка, и он объявил, что сейчас прогремит салют. Резкий взрыв с яркой вспышкой потряс комнату. У нас звенело в ушах, но мы были счастливы от того, что увидели и услышали.

Все просили Виктора повторить «салют», но он отказался, боясь испугать слепую бабушку, маму наших мам, которая варила суп на кухне.

Когда все разошлись, я задержался и приметил, как Витя прячет грибок под батарею у окна. Вечером того же дня ребята тщетно пытались взорвать муку, принесенную с платформы.

Настал следующий день. Старшие братья Дмитриевы отправились в свои школы ФЗО учиться, младшего Анатолия отвели в детский садик. Мамы ушли на работу. Дома остались мы с Володей и бабушка. Она, как всегда, хлопотала на кухне. Мы с братом вырезали игрушки из картона. Рядом играла девочка Аля из соседней комнаты, где она жила вдвоем с мамой.

Я ненадолго вышел и вернулся с грибком в кулаке.

— Что это ты прячешь? — спросил Володя.

Я ответил, что сейчас прозвучит салют. Аля принесла спички. Я взял в левую руку грибок и Але велел крепко держать в руке спичечный коробок. Загорелась спичка, и я поднес ее к отверстию в грибке.

Взрыв был ужасный. Я оглох и на время ослеп. Дети в ужасе вылетели из комнаты и в панике бегали между комнатой и кухней.

Володя тащил за собой слепую бабушку и кричал, что у меня на руке нет пальца. Бабушка каждый день слышала рассказы женщин о трагических взрывах и выстрелах, при которых гибли дети, и сразу поняла, что у нас случилось что-то страшное. Она торопливо вышла на площадку подъезда и начала стучать во все двери.

Из одной двери вышла соседка и сразу побежала оказывать мне первую помощь. Она обмотала бинтами мою левую руку, положила ватные тампоны на грудь и шею и побежала за мамой.

Мама в то время работала главврачом детской железнодорожной поликлиники на Кольцовской, почти напротив нашего дома.

Пока я сидел в кресле, не плакал, потому, что от страха у меня были поражены все чувства. Прибежала мама. Она наскоро осмотрела меня и потащила в ближайшее медицинское учреждение, где, по ее расчетам, мог работать хирург. Эта была областная глазная больница на нашей улице.

Меня посадили в кресло в темной комнате под яркую лампу. Врач, осмотрев мою руку, сказала:

— Сейчас мы обработаем пальчики, зашьем их, и все пройдет.

Это она говорила маме, внимательно глядя мне в глаза.

Я набрал полную грудь воздуха и так истошно закричал, что врач отпрянула, загородившись от меня руками с инструментами. Мама зарыдала, уговаривая меня потерпеть.

Но это были все слова. Перед моими глазами сверкали хромом пинцет и хирургические ножницы!

Я ревел все громче и громче, пугая женщин истерическими воплями. Наконец врач сказала маме, что она ничего сделать не может и забинтует руку как есть, а потом при перевязке станет ясно, нужна какая-либо операция или нет.

Так и сделали. Мы с мамой в слезах шли домой. До дома было метров двести. У меня была перевязана рука и грудь.

Вечером с работы пришел дядя Миша. Он выяснил, где я добыл запал от немецкой пехотной мины. Долго не выходил он из комнаты своей сестры Зинаиды, где беседовал с ее сыном Виктором. Дядя Миша вернулся к себе и осмотрел ногу сына. Владимиру повезло. На нем были одеты ватные штаны, и два мелких осколка едва поцарапали ему бедро. Альке досталось больше. Большой осколок попал ей в губу и разрезал щеку, оставив на ее милом личике неизгладимый след войны.

Счастье, что ни у кого не пострадали глаза. Соседи говорили, что меня хранил Бог, потому что все мое лицо и грудь были испещрены мелкими осколками, которые выходили сами несколько лет подряд. Последний осколок вышел из груди в районе ключицы в 1988 году.

ДЕНЬ ПОБЕДЫ!

Сообщение о Победе в наш дом на улицу Урицкого пришло ночью 8 мая 1945 года. Мы проснулись от неясного шума вокруг. Через несколько минут мама оделась, открыла дверь на площадку и услышала крики: «Победа! Победа!», они неслись отовсюду. Раздались громкие выстрелы в подъезде. Это стрелял наш сосед сверху — Кучмасов. Он расстрелял в потолок подъезда всю обойму своего «ТТ», выскочил на улицу, перезарядил пистолет и продолжал салют. Послышались еще выстрелы. Везде зажигались огни, люди выбегали на улицу, обнимались, плакали и поздравляли друг друга!

Бабушка Саша и бабушка Маша тоже вышли на улицу, была теплая майская ночь, наполненная радостным шумом. Теперь весь город гремел от выстрелов. Мама обняла бабушек и заплакала. Я взял ее за руку и попытался успокоить. Она гладила меня по голове и плакала, не переставая, еще сильнее. Бабушки тоже расплакались.

Следующей весной на день Победы к нам собрались гости. Был такой же теплый тихий вечер. Когда гости сели за стол, я тихонечко выскользнул из дома и понесся на проспект Революции к парку Дома офицеров. Я услышал от собравшихся взрослых, что там начинается городской салют в честь дня Победы. В парке было много народу. В центре площадки стояла группа солдат и моряков, вокруг них — оцепление из солдат. Я протиснулся через плотное кольцо людей и увидел, что моряк, стоящий поблизости от меня, держит в руке ракетный пистолет, и другие, стоящие в кругу солдаты, тоже держали ракетницы. На земле перед ними в землю были забиты трубки, а в них вставлены цилиндры на длинных тонких деревянных реечках.

Прозвучал первый выстрел, и красная ракета взмыла над парком. Через мгновение раздался залп из ракетниц, и все вокруг осветилось множеством ракет разных цветов. Мой моряк еле успевал заряжать свою ракетницу и уже не попадал в общий залп, который превратился в сплошной поток взлетающих огней. Моряк доставал все новые патроны из противогазной сумки, висящей у него через плечо, а стреляные гильзы аккуратно бросал себе под ноги. Я наклонился, чтобы взять одну, но моряк сказал, что этого делать нельзя, гильзы ему нужно сдать. Салют из пистолетов продолжался около десяти минут. Затем военные зажгли фитили и подошли к ракетам, стоящим перед ними. Прозвучала команда и солдаты поднесли фитили к ракетам. Раздалось шипение и вверх понеслись десятки ракет, взлетевших значительно выше пистолетных. Небо засияло. В конце полета ракета взрывалась, наполняя небо цветными искрами, которые шапкой опускались вниз.

Меня заинтересовало, куда падают сгоревшие ракеты. Оказалось, они опускались не на людей, которые заполнили весь парк и проспект, а попадали внутрь разрушенного здания Дома офицеров, у которого не было крыши. Вход и помещения уже были освобождены от завалов. Я выбрался из толпы и проник туда.

Когда ракеты осветили внутренность здания, я заметил, что одна из догоревших ракет упала недалеко от меня. От нее осталась часть сгоревшего картонного стаканчика, привязанного нитками к квадратной реечке более полуметра длинной. Добыв пару таких реечек, я подождал еще немного. Салют закончился и люди стали расходиться. Я побежал домой в полной темноте по улице Комиссаржевской. Вскоре увидел мостик через канаву и рельсы на улице Кольцовской, вдалеке показалось здание глазной больницы. Я свернул направо к дому.

Меня уже искали и немножко пожурили за отсутствие. Зато завтра я ожидал интересную встречу с Мишей и своими двоюродными братьями, которым собирался рассказать о салюте и показать свои трофеи.

ПАМЯТЬ О ВОЙНЕ

Однажды, году в 1980-м, проходя мимо Бринкманского парка, я увидел толпу мальчишек, копошащихся в земле, выбранной из небольшой траншеи для кабеля у самой дороги. Траншею копал маленький колесный экскаватор на базе трактора «Беларусь». Я подошел ближе и увидел одного из ребят с палкой в руке. Он старался подхватить на нее старый сапог, вырытый ковшом экскаватора. Наконец, мальчик надел сапог на палку и побежал вдоль траншеи к группе ребят, которые ворошили землю. Я спросил, что они ищут, и мне показали алюминиевую помятую фляжку с ремешком, несколько касок, алюминиевую пряжку с куском ремня, ботинок, латунную гильзу, две алюминиевых ложки и еще что-то. Это были вещи из могил немецких солдат, похороненных здесь во время Великой Отечественной войны в 1942-43 годах. В январе 1943 года немцы покинули город под натиском наших войск. Бринкманский парк в то время представлял собой удобное кладбище.

Немцев хоронили вдоль забора у дороги. Эти захоронения и откопал экскаватор. Я поговорил с ребятами, объяснил, что из могил ничего нельзя брать, что это надругательство над памятью людей, даже если они были нашими врагами. Мальчишки нехотя начали расходиться.

Через несколько дней, когда уложили кабель и засыпали траншею, на поверхности черной земли желтели человеческие кости.

А один немецкий сапог еще долго скитался по нашей улице, пока не попал в машину, увозящую мусор.