Дом радости и печали

Федор Григорьевич Сухов — русский поэт-фронтовик, старший лейтенант, командир огневого взвода противотанковых орудий, награжден медалью «За отвагу», орденами «Красной Звезды» и «Великой Отечественной войны», лауреат Всесоюзной премии им. А. Фадеева ЦК ВЛКСМ за лучшее поэтическое произведение о Великой Отечественной войне к 25-летию Победы (поэма «Былина о неизвестном солдате»).

Ф. Сухов прожил ровно столько, сколько просуществовал СССР (1922–1992). Окончив в 1954 году Литературный институт им. М. Горького с отличием, Сухов для работы выбирает разрушенный Сталинград, нуждавшийся в литературных кадрах, в 1957 году вступает в Союз писателей СССР и занимается только серьезным литературным творчеством.

«Я о войне не заикался, почти ни слова не сказал», — заявил поэт в конце 60-х, а ведь первое его стихотворение увидело свет в газете «Красная Армия» в 1944 году: «Нам не забыть эти места, где мы друзей похоронили…». Позднее он написал ставшее знаменитым стихотворение «Провожали меня на войну» (1954), вошедшее во все антологии стихов о Великой Отечественной; поэму «В подвале универмага», переработанную в «Землянику на снегу» (1958–1974); выбрав сложнейшую тему о плененном генерал-фельдмаршале Паулюсе — «Тем генералы хороши, что нет души у генералов…». В 1968–69 годах родилась поэма «Былина о неизвестном солдате» с печальными начальными строками «Нас все меньше и меньше, нас почти никого не осталось…».

«Все творческое развитие Ф. Сухова убеждает: он не мог уйти от темы войны, она неистребимо жила в нем. “Былина о неизвестном солдате”/ — самобытное и богатое смыслом и самим звучанием произведение. Так еще никто не говорил о войне. Федор Сухов открывает перед нами новую правду о ней», — отметил литературный критик В. Кожинов.

Елена СУХОВА,

дочь, хранительница литературного наследия поэта,

кандидат филологических наук

КАУРЫЕ ЛЕБЕДИ

 

Говорят: тополиным, а я говорю — лебединым,

И не пухом — дыханьем опять прикоснулся ко мне

Тот июнь, что когда-то березам моим и рябинам

Возвестил о вступившей на русскую землю войне.

Сразу сникли березы мои и рябины. И сразу

Потемнела река, схолодела до самого дна…

А потом был объявлен приказ. И согласно приказу,

Даже конские души — и те обратала война.

Эх вы, кони, кони. Нет, не кони —

Звери. Нет не звери — Змеи…

Кони уходили на войну,

Покидали кони

В озере — взошедшую луну,

Свет зари — в затоне.

А в реке широкой — облака

Покидали кони.

Тычась в берег, пряталась река

В ивовые корни,

В омуты бежала от войны,

В заводи бежала

И старалась побыстрей войти

В ивовую заросль.

Ну а кони, кони —

В красные вагоны

Погружались кони.

 

Чуяли каурые, чуяли соловые

Теплую живую пролитую кровь

И страшились стука собственных подков.

А когда приблизились плотней

К боевому стану,

Вывели коней

На поляну.

И топтались кони на поляне

Возле сосен,

Кто-то не во сне, а въяве

Сенокосил.

И тогда-то послышался то ль комариный,

То ль иной нарастающий ноющий гуд.

Не травою подкошенной — спелой малиной

Все-то, все медовело, дышало вокруг.

Даже сосны своей медовели живицей —

Вдруг на лапах сосны

Черной тенью повис он,

Дьявол войны.

Каурые, соловые

И не кони — лебеди

Хотели спрятать головы,

А куда? Не ведали.

И сложили, бедные,

Головы свои.

Не пришли с победою

Лебеди с войны.

Только лебединый

Возвратился дух.

Так-то, мой единый,

Мой окопный друг!..

1972

 

ДАВНЕМУ ДРУГУ

 

Ты посетил мой отдаленный,

Уединенный уголок,

Дорожной пылью убеленный,

 

Вошел в смородинный, зеленый,

Мой потаенный огород.

 

Я испугался. Я увидел,

В себе себя я увидал.

На самого себя в обиде

Я в это утро пребывал.

 

Казнил себя жестокой карой

За все минувшие грехи,

За строчку ту, что не играла,

Мертво легла в мои стихи.

 

Как много было этих строчек,

Они мертвы, они мертвы…

Строчил окопный пулеметчик

Из-за поваленной ветлы.

 

А в Белоруссии, а в Польше,

А на Днепре, а на Десне

Бил бронебойным бронебойщик

И по зиме, и по весне.

 

Бил по ромашковому лету

Из-за поваленной сосны.

Уже казалось — больше нету,

Ни лета нету, ни весны.

 

Одна сплошная канонада

Один грохочущий металл…

Себя вернувшимся из ада

В тебе, мой друг, я увидал.

 

А где-то музыка играет,

В каком-то праздничном саду

Все говорит она о рае

Тому, кто побывал в аду.

 

Но я-то знаю, я-то знаю:

Тому, кто видел этот ад,

Не говорят, мой друг, о рае,

О райских снах не говорят.

1972

 

* * *

                                    Б. Е. Пильнику

Вещает мудрость: будь в дому печали,

Дом радости — убежище глупца.

А я все радуюсь. А я ночами

С ликующего не схожу крыльца.

Притопни ногой,

И не этой, а другой!

А другая-то нога

Без чулка, без сапога.

А другая-то нога

Убежала на луга.

На одной ноге пойду,

Упаду — не пропаду,

Вы-ытопчу всю лебеду,

Вы-ытащу свою беду…

Бабыньки, где она, моя-то беда?

Где он, муженек-то мой,

Моя лебеда?

На пол грохнулись костыли.

Опустилась убеленная сединой голова.

Тишина.

Пляши, жена! Топчись, жена! —

Тишина.

Я действительно глуп:

В доме радости

Я не заметил дома печали.

А поднятые

И поставленные в углу

Костыли —

Все стучали,

Стучали,

Стучали.

1973

 

* * *

Железный приблизился грохот,

К донской подкатился волне,

Устами провидца-пророка

Опять говорю о войне.

 

О пролитой крови глаголю,

Слагаю свой горестный стих.

К высокому тянутся взгорью

Скорбящие лики гвоздик.

 

Седое величье кургана

Закатной пылает зарей,

Гудит многострунно, органно,

Серебряной дышит травой.

 

Печаль свою под ноги клонит

Серебряный этот ковыль.

Я вижу, как резвые кони

Вздымают закатную пыль.

 

В вечерней скрываются хмари,

Уносят свои стремена…

Слезами покинутой Марьи

Взошедшая плачет луна.

 

В захмаренной видится сини

Ее опечаленный лик.

А кто-то к дыханью Аксиньи

Горячим дыханьем приник.

 

Прощальное вышептал слово,

Горючую вытер слезу.

Армейские кони солово

Грустят в отдаленном лесу.

 

В поникшей вздыхают дуброве

До самой рассветной поры.

Дымясь, солонеет от крови,

Ржавеет донская полынь.

 

Полынная слышится горечь,

В пшеничном тоскует зерне,

О сгибшей Аксинье глаголет,

О сгибшей скорбит тишине.

1978