Неба лоскут, еле видимый…

* * *

У текучей воды,

заплетая следы по траве,

ткать бессвязно, бесслезно

узоры дозволенной речи,

расплавляясь от света,

картины в пустой голове

расправляя

как плечи.

 

Гладить краешек памяти

с острым заломом поверх,

обращенным в крыло,

чтобы им на прощанье похлопать.

Просто светлая глупость,

которую мир опроверг,

входит в самую мякоть

по локоть.

 

Что тут скажешь.

Слепое и спелое, будто с лозы,

сердце холодно перебирают звенящие когти.

Ничего в нем такого,

что выразить мог бы язык —

и поныне не смог ведь.

 

И ничем тут, увы, не помочь,

и никак оберечь —

ни текучей водой, ни огнем,

ни каленым железом.

Вырезаю в себе — из себя! — эту глупую речь,

но над самым надрезом

ты заклей меня и отошли, чтобы шла мимо лжи —

от апатии до апофатии — в белом конверте.

Как цветы, возлагая надежды,

упрямо, как жизнь

происходит из смерти.

Расплетая обратной спиралью запутанный путь,

замирая над темным грядущим осенним разливом,

об одном попрошу:

ты, пожалуйста, будь

где-нибудь

хоть когда-то

хоть с кем-то

хотя бы недолго

счастливым.

 

* * *

Не будем ни о грустном, ни о страшном,

ведь жаловаться некому уже,

как время начертило свой вираж нам,

единственный в потоке миражей.

— Стоишь?

— Стою.

— Не выстоишь?

— Не знаю.

Зажечь бы свет, хотя бы и в прыжке,

и просто верить, что она — сквозная,

и вся в душе, а не в дурной башке.

Живая, безусловная, при деле,

несущая — тебя, а не вранье

(душа и так-то в теле еле-еле,

не ели бы сомнения ее).

Такая ненадежная дорога,

но нет иной, чем аварийный трап,

смотри, как для тебя у жизни много,

особенно когда ты мал и слаб!

И не смотри на них — они другие,

чей мир стоит ни низок, ни высок…

Любовь — как полевая хирургия:

во имя жизни отхватить кусок.

 

Зато потом такое в каждой капле

отражено, что рвешься на пробой —

не то чтобы хотеть чего-то, вряд ли, —

но не хотеть забыть, как быть собой.

Надеяться боясь, не смея верить,

одну любовь не отпустив к двери —

не то чтоб что-то делать, но не делать

того, что не одобрит свет внутри.

Назло неисцелившим панацеям,

неотцедившим от подонка суть,

ей, делающей сердце снова целым,

все кто-нибудь вернет когда-нибудь.

 

* * *

Все и было задумано так, чтоб заживо

грызло душу сомненье голодной тенью:

дорастет ли твое и мое до нашего,

или сердце донашивать без цветенья?

 

И ответа выпрашивать христарадницей,

мимо взгляда клонясь, как в грозу травинка,

обмирая, покуда сквозь зубы стравится

от дыханья короткая половинка.

 

Все и было рассчитано так, чтоб нечего

ни прибавить, ни вычесть, ни перемножить:

разделить это трепетное доверчиво —

тот единственный выход, который может

 

привести куда надо, минуя тернии

(или зло их проламывая впервые),

превращая мерные вдохи в нервные,

верные, живые и ножевые.

 

Все и было вот так решено и взвешено,

чтоб поймавшие это пылали оба

и, скрестившие взгляды, дышали бешено,

чтоб дрожали и рук не разжали чтобы.

 

Даже если оно на двоих не делится,

дай Господь и совет, и свет, и венец им…

 

Все и было,

и будет,

хочу надеяться,

изнутри избитая своим сердцем.

 

* * *

Небо как в лазарете — наружу ржавым,

Запах и звук металлически в нем визжат,

Словно дурак, дирижирующий пожаром

В окнах уже обреченного этажа.

Небо не падает, просто склонилось будто,

Поит холодной водой и сулит забрать —

Нет, не к себе, но отсюда, где против чуда

Строится вся королевская рать.

Неба лоскут еле видимый — курам на смех —

В жаре почти обретенного миража,

Врач ли, палач проверяет заточку наспех

Найденного на теле чужом ножа.

Я не по правилам, но и не против правил

Дергаюсь в такт аритмии в земной груди.

Кто бы ты ни был, зачем ты меня оставил

Ваших живых среди?

 

* * *

                                                                        Георгию К.

Убегать от себя, истязать, объявлять под запретом,

превозмочь эту ночь, не надеясь, что с горем поспорим,

чтоб найти себя вдруг обогретой струящимся светом,

в треугольник попав между небом, землею и морем.

Над горами рассвет, луч упорно ползет пядь за пядью,

обращая мольбы и стенанья в простое спасибо,

он вплетен в окружающий сумрак серебряной прядью —

это, может быть, мало пока, но безумно красиво.

Так грассируют волны в упругом накате на камень

одуревшего сердца, что в нем пробуждают живое.

Радость рядом. Ее даже можно потрогать руками.

Не боясь,

ни о чем не прося,

не пытаясь присвоить.

 

ПОЭТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОДЫ

С НЕМЕЦКОГО

 

Эрих Фрид

 

ВРЕМЯ КАМНЕЙ

 

Время растений

потом пришло время животных

потом пришло время людей

теперь грядет время камней

Кто слышит как говорят камни

знает

останутся только камни

Кто слышит как говорят люди

знает

останутся только камни

 

НАПОСЛЕДОК

 

В детстве я знал:

Каждая бабочка

которую я спасу

Каждая улитка

и каждый паук

и каждый комар

и каждая уховертка

и каждый червь дождевой

придут и заплачут

когда меня похоронят

Однажды спасенные мной

они не должны больше умирать

Они все придут

на мое погребенье

Позже когда я вырос

я понял:

Все это чушь

Никто не придет

я всех их переживу

Ныне на склоне лет

я вопрошаю: но если

я до последнего буду спасать их

может быть все же придут двое иль трое?

 

Райнер Кунце

 

* * *

Двое гребут

в одной лодке,

один —

сведущий в звездах,

другой —

сведущий в бурях,

один

проведет сквозь звезды,

другой

проведет сквозь бури,

и в самом-самом конце

море в воспоминаниях

будет синим.

 

---

Александра Александровна Веретина родилась в п.г.т. Анна Воронежской области. Окончила факультет русского языка и литературы Воронежского государственного педагогического университета, в настоящее время работает библиотекарем Аннинской центральной библиотеки им. Е.П. Ростопчиной. Публиковалась в журнале «Подъём», антологии «Воронежские поэты. ХХI век», «Литературной газете», сборниках и альманахах. Автор поэтических книг «Мимо…», «Наскальная поэзия», «Местонеимение». Лауреат литературных премий им. Е. Исаева, им. И. Бунина, «Кольцовский край» и др. наград. Член Союза писателей России.