Побратимы
- 30.07.2024
ГЕРАТ. ЗАПАДНЫЙ АФГАНИСТАН. ОПЕРАЦИЯ «ЗАПАДНЯ»
Вечер 18 августа 1986 года. Утром следующего дня советским войскам предстояла масштабная войсковая операция под кодовым названием «Западня». Командование ею было возложено на заместителя командующего 40-й армией генерал-майора Кондратьева, общее руководство по взаимодействию с вооруженными силами ДРА — на начальника оперативной группы Минобороны СССР в Афганистане генерала армии Варенникова.
Прибывшие на аэродром Герата разведчики расположились с краю взлетно-посадочной полосы, разожгли костры и начали греть пайковую еду. К сидевшим у одного из очагов Сидору, Русту и Костру подсел обходивший личный состав роты капитан Середа.
— Гвардейцы, как настроение?! — спросил он с задором. — Завтра десант в вотчину турана Исмаила, оного же — Исмаил-хана!
— А что о нем известно еще, кроме двух звучных имен?! — поинтересовался Костер.
— «Туран» означает «капитан», — начал толковать Середа, — таким было его крайнее воинское звание в годы службы в 17-й пехотной дивизии афганской армии, дислоцированной здесь, в Герате. В дни Гератского мятежа в марте 1979 года он перевел вверенный ему артиллерийский дивизион на сторону антиправительственных сил, а с вводом нашего контингента подчинил себе свыше 200 разрозненных отрядов западных провинций общей численностью свыше пяти тысяч мятежников, став региональным эмиром. Одним словом, балом в Герате правит он!
— С Исмаил-ханом как-нибудь разберемся, — заверил Руст. — А вот как идти в бой с прибывшей в начале месяца необстрелянной молодежью — это вопрос. За две с половиной недели они были-то всего на трех засадах да двух реализациях разведданных. В горы еще не поднимались. За это короткое время по недоразумению они прострелили нос лейтенанту Шило, не убив его чудом, а еще, решив проверить уровень соляры в баке БМП-2, посветили горящей спичкой, также чудом ее не спалив. С ними как на пороховой бочке. А тут им выпало счастье эмира Герата штурмовать!
— А ты вспомни нас, — подключился Костер, — как мы преодолевали себя на горных этапах в Кишиме, Панджшере, Кунаре, Мармоле. И они преодолеют. В отличие от наших «стариков», мы доброжелательнее и во многом готовы им помочь.
— И это правильно, — согласился с Костром намеревавшийся уже было уйти Середа, — а иначе как нам овладеть укрепрайоном, захватить арсенал и не потерять людей — только спаянным коллективом.
— Да уж, товарищ капитан! Когда мы были молодыми, нас вы так не пестовали, — посетовал Сидор. — Кстати, а в довесок к арсеналу на базе ничего не предвидится?! Имею в виду, какие-нибудь приятные сюрпризы. Сиречь изумруды, лазуриты, какие довелось видеть в Панджшере и Джарме. На край — французские врачи, желательно, чтобы дамского полу. Сродни встренувшимся с нами в Мармоле! В общем, что-то зело экзотичное!
— Не покоится тебе, Сидоренко! — усмехнулся капитан. — Все, понимаешь, чудятся библейская страна Офир да веселая богиня Хатхор! Благоухающих француженок я не обещаю, а вот злобных потных басмачей — гарантирую! — посулил, став суровее, капитан и, приказав поскорее укладываться на ночлег, спешно удалился.
До утра оставалось уже недолго, так что, поев на сон грядущий, бойцы примостились ночевать прямо на земной тверди под открытым небом. Сидор откинулся спиной на свой рюкзак, ставший временно подушкой, и негромко запел знаменитую среди ветеранов-афганцев «Кукушку». Только мало кто знал тогда, что в основе ее текста — стихотворение Виктора Кочеткова «Весь просвечен заревой покой», написанное в 1961 году и посвященное солдатам Великой Отечественной войны. А уже легендарный «афганский гимн» — песню «Кукушка» — сочинил в начале 80-х там, «за речкой», создатель жанра афганской песни, офицер отряда «Каскад-Карпаты» КГБ СССР капитан (а ныне полковник в отставке) Юрий Кирсанов.
Часто снится мне мой дом родной.
Лес о чем-то о своем мечтает.
Серая кукушка за рекой,
Сколько жить осталось мне, считает.
Я прижался ласково к цветку,
Стебелек багульника примятый.
И звучит ленивое «ку-ку»,
Отмеряя жизни моей даты.
Снится мне опушка вся в цветах,
Вся в рябине тихая опушка.
Восемьдесят… Девяносто… Сто…
Что-то ты так расщедрилась, кукушка?
Я тоскую по родной стране,
По ее рассветам и закатам.
На афганской выжженной земле
Спят тревожно русские солдаты…
Им знакомы холод и усталость.
Дни свои не копят про запас.
Кто им скажет,
Сколько их осталось…
Так что ты кукушка, подожди
Мне дарить чужую долю чью-то.
У солдата вечность впереди,
Ты ее со старостью не путай.
Наступило утро. О начале операции возвестили гул запущенных двигателей и свист начавших вращаться винтов Ми-8МТ. Сидор, Руст и Костер оказались в десантной группе командира разведроты капитана Середы.
В район операции летели над низким горным массивом, местами над выжженной боями землей и лентой обмелевшей от зноя реки Герируд, разделявший Афганистан и Иран. По обе стороны — никаких пограничных постов. Ничего, что напоминало бы государственную границу.
Чуть позже на афганской стороне показались два неогороженных и необитаемых вытянутой формы глинобитных строения, весьма схожих с обычными коровниками. Сличив увиденное в иллюминаторе с отметками на топографической карте, Середа озадачился.
— Неужели эти две халупы и есть полк 17-й пехотной дивизии афганцев? — подумал он вслух.
При подлете к месту высадки перед снижением вертолет завис. В этот момент послышался стук бивших по борту очередей и звон падавшего разбитого стекла иллюминаторов. От попытки пилотов выйти из зоны огня борт начало мотать из стороны в сторону, и они заторопили десант с высадкой.
Выпрыгнув из «восьмерки», бойцы с ходу заняли по команде капитана Середы круговую оборону и вступили в бой. Тем не менее, вскоре к стрелковому и гранатометному огню по разведчикам добавился минометный.
— Всем рассредоточиться! — скомандовал капитан.
Непрерывные, с короткими интервалами свисты мин, их разрывы и устойчивый стрелковый огонь напрягали даже опытных бойцов. Уже вскоре после высадки трое из их разведроты получили обширные осколочные ранения. Была необходима срочная эвакуация парней. Середа вызвал по связи вертолеты поддержки.
— Шило! Оставь себе четверых бойцов, и ждите вертолета! — приказал он лейтенанту, командиру 1-го взвода. — Как погрузите раненых, сразу за нами! Тукаев, Сидоренко, Мамаладзе, Солодуха, Замятин! Приготовиться выступить в дозоре! Костров, ты идешь в замыкании!
К счастью, высадившие десант вертолеты улетели недалеко и вскоре вернулись за ранеными.
— Основательно подготовились, участок пристреляли… — оценил вслух действия душманов капитан Середа.
И вновь вышел на связь с командиром полка. Сверив географические координаты с начальником артиллерии, Середа построил боевой порядок и прежде, чем отправить вперед разведывательный дозор, проинструктировал:
— Следовать за разрывами наших снарядов, далеко вперед не забегать, но и не застаиваться, от тропы не отступать! Всем понятно?!
Наступление роты началось под заградительным огнем нашей артиллерии.
Пограничная полоса проходила по горному району, и иногда это осложняло установление принадлежности гор к Ирану или Афганистану. Во избежание внешнеполитического конфликта СССР и Ирана командование операцией запретило открывать огонь по сопредельной территории, а мятежники, умело этим пользуясь, корректировали удары своих минометов и безоткатных орудий с ближайших высот из Ирана. Их было видно и можно было бы достать огнем, но приходилось с этим мириться.
По ходу продвижения к укрепрайону разведывательный дозор столкнулся с подразделением афганской армии: их отряд спрятался от огня противника за огромными валунами. Они наотрез отказывались идти вперед и атаковать душманов. Советские бойцы между собой нередко называли их «зелеными».
По установленному порядку на совместных боевых действиях именно афганские подразделения должны были идти впереди, а советские — за ними. В реальности все получалось иначе. На спинах этих «зеленых» вместо боеприпасов были скатки шинелей, чтобы случаем не замерзнуть в горном походе, а на свисавших с поясов ремнях болтались большие алюминиевые чайники. Боекомплект каждого из них не превышал одного магазина, будто они вышли на прогулку.
Разгневанный Руст направил на «зеленых» свой АКС-74 и, сняв с предохранителя, строго потребовал: «Буру!», то есть «Вперед!». В ответ на его приказ «зеленые», не желая двинуться с места, вцепились мертвой хваткой за валуны и торчавшие из скальных трещин стволы каких-то здешних растений.
Нежданно один из них, ничем по виду от других не отличавшийся, одетый схоже — в афганскую форму, но без знаков отличия, — со смуглым лицом и щетиной, на чистом русском языке спросил:
— Бойцы, вода-то есть?
Бойцы опешили.
— Ты кто?! — строго спросил его Руст.
— Вообще-то, майор Советской армии, — сообщил тот с улыбкой. — Я военный советник командира афганского пехотного полка.
— С кем же ты, то есть вы, товарищ майор, в бой идете?! — удивился Руст, передав ему из рюкзака фляжку с водой. — Они же вас враз духам сдадут.
— Не сдадут! — заверил советник, жадно глотнув из фляжки.
— А нам что с этими «зелеными» делать?! — спросил Сидор у майора, кивнув головой на толпу смертельно оробевших афганцев.
— Ничего вы с ними не сделаете! — знающе предрек майор. — Пока огонь не прекратится, они с места не сдвинутся.
Зло поглядев на «зеленых» и оттеснив их толчками от тропы, дозор, а за ним — и вся основная группа, быстро вбежали на высоту. Там их встретили шквальным огнем. Разведчики залегли за валунами и открыли ответную стрельбу. Душманы наперед предусмотрели это и перед началом высадки нашего десанта заминировали укрытия противопехотными минами, превратив купол горы в сплошное минное поле.
Наступление разведроты захлебнулось. Купол горы всецело простреливался устойчивым огнем с противоположной господствующей высоты, где были оборудованы опорные пункты с пулеметными точками, не позволявшими разведчикам поднять головы.
— Всем в укрытие! — властно прокричал капитан Середа.
При занятии разведчиками огневых позиций трое наших солдат так-таки подорвались. Попытки перетащить их в укрытие для оказания первой медицинской помощи мятежники пресекали прицельным огнем.
В сложившейся обстановке Руст скомандовал взводу оставаться на своих местах и прикрывать его огнем. Сам же, взяв саперный щуп, пополз вперед. В ходе боя он трижды вытаскивал раненых из-под огня в укрытие. Там перевязывал, вкалывал им обезболивающий промедол.
Подрывы на минах имели тяжелые последствия. И для голеней, и для паха, и для глаз. Это психологически подавляло бойцов. Чтобы надежно укрыться от вражеского огня, было необходимо немедленно оборудовать позиции в мелком сыпучем грунте.
— Всем срочно окопаться! — приказал капитан Середа.
Стояла страшная жара. Едва солнце отклонилось от зенита, по рупорному громкоговорителю мятежный муэдзин зычно предвестил о начале полуденной молитвы Зухр. Стрельба резко прекратилась. Наступило временное огневое затишье.
— Шило, Тышкевич! — обратился капитан Середа к лейтенантам, командирам взводов. — Выделить бойцов для эвакуации раненых.
Погрузив тех на плащ-палатки, их вынесли с высоты и передали подразделениям второго эшелона для отправки вертолетом в госпиталь.
Пекло +50°С, воздух струился, расплываясь в очертаниях. Разведчики активно окапывались. Руст достал из рюкзака неизменный спутник всех боевых походов — свой маленький японский транзистор SANYO — и, настроив на короткую волну, положил на внутреннюю сторону бруствера. В эфире в это время шел концерт по заявкам радиослушателей, и звучала подводка к песне «Снег кружится»:
Сегодня целый день идет снег,
Он падает, тихо кружась.
Ты помнишь, тогда тоже
Все было засыпано снегом?
Это был снег нашей встречи.
Он лежал перед нами белый-белый,
Как чистый лист бумаги,
И мне казалось, что мы напишем
На этом листе повесть нашей любви.
Слова песни было слышно очень хорошо. Сидор и Костер переглянулись и с юмором сопоставили все, о чем в ней пелось, с этим иранским нагорьем. Так, «белые-белые» горы под ярким августовским солнцем ассоциировались с «белым-белым снегом». А «засыпавший целый день снег» — это были снаряды нашей артиллерии, ударявшие по позициям басмачей. Повестью «нашей большой любви» виделись друзьям шесть минувших лет Афганской войны. Звучавшую в эфире песню тут же подхватили находившиеся поблизости к Русту Сидор, Костер, а с ними и Замятин, Гуд, Магомедов, Липкин, Саркисян, Солодуха, Силкин и другие бойцы:
…Такого снегопада, такого снегопада,
Давно не помнят здешние места.
А снег не знал и падал, а снег не знал и падал,
Земля была прекрасна, прекрасна и чиста…
Строки о том, что «такого снегопада, давно не помнили здешние места», говорили о масштабе войсковой операции «Западня», которого не помнили местные басмачи.
…А снег не знал и падал,
А снег не знал и падал,
Зима была прекрасна,
Прекрасна и чиста…
Бойцы смеялись сквозь растрескавшиеся в кровь губы, ворочали сухим языком и, надрывая голоса, продолжали подпевать транзистору:
…И верю я, что скоро,
И верю я, что скоро
По снегу доберутся
Ко мне твои следы…
Этими строчками они заверяли басмачей в том, что в ближайшее время непременно до них доберутся.
…Снег кружится, летает, летает.
И, поземкою клубя,
Заметает зима, заметает
Все, что было до тебя…
Какой к черту… снег?! Над кем он кружил? Кого заметал?
До разгрома басмачей было еще далеко. Зажатые басмачами на простреливаемых вершинах, скованные в маневре наступать, бойцы делали все возможное, чтобы:
Раскинулись просторы,
Раскинулись просторы
До самой дальней утренней звезды,
И верили, что скоро,
И верили, что скоро
Победой завершатся их ратные пути.
Концерт по заявкам радиослушателей вскоре закончился. И возобновился неумолкаемый бой, продлившийся до сумерек. Во мгле позднего вечера офицеры вызвали сержантов-замкомвзводов и приказали уточнить запасы боеприпасов и воды. После событий дня одни бойцы, почистив оружие и отстояв смену в ночном карауле, свалились без задних ног. Другие, впечатленные ожесточенностью противостояния врага, обсуждали произошедшее и не могли долго заснуть.
С затишьем появилась возможность оглядеться по сторонам. Сидор смотрел вдаль на иранскую сторону, где светили огоньки города Тайбад и, негромко затянув старую песню, о чем-то задумался:
Степь да степь кругом, путь далек лежит,
В той степи глухой умирал ямщик.
И, набравшись сил, чуя смертный час,
Он товарищу отдавал наказ:
Ты, товарищ мой, не попомни зла,
Здесь, в степи глухой, схорони меня!
В Афганистане тем временем раскинулся густой и какой-то тяжелый мрак.
— Сидор, ты чего затужил?! Затянул заунывную, грусть-тоску на нас навеваешь?! — спросил Руст, с улыбкой чистивший во тьме свой АКС-74. — Мог ли ты на гражданке представить, что сможешь вот так легко со стороны взирать на Иран?
— Не чаял, — ответил Сидор. — По правде, и не дюже алкал! А препоясать чресла и обозреть мир, имея за плечом рюкзак, набитый не боеприпасами с сухим пайком, как сейчас, а заморской валютой, верно, было бы в масть.
— И куда бы ты махнул, будь он ею наполнен? — поинтересовался Костер.
— В ЮАР или Колумбию, — без паузы ответил Сидор.
Костер с Рустом переглянулись.
— Так, так, — продолжил расспрос Костер, — отчего такой экзотичный выбор?
— Секрета нет! В ЮАР добывают алмазы, в Колумбии — изумруды!
Руст с Костром не сдержались и в унисон громко расхохотались.
— Орлы, что там у вас стряслось?! — грозно спросил капитан Середа.
— Все в порядке, товарищ капитан, — прояснил Костер, еле укротивший смех.
Наконец забрезжил рассвет, и воинственным набатом о начале Фаджр — утренней молитвы — истово возвестил мятежный муэдзин. По завершении молебна, словно со взмахом дирижерского жезла, массированным огнем с двух высот оркестр заиграл симфонию «Мела свинцовая метель».
В завязке боя раскаленные до багрового цвета непрерывной стрельбой оружейные стволы дымились, отдавая запахом жженой сметаны. В это время на главном театре военных действий на поддержку бойцам наряду с тяжелой артиллерией пришла штурмовая авиация — самолеты Су-25. Их пары, сменяясь, пролетали над позицией разведроты в направлении Кокари-Шаршари и наносили по ее опорным пунктам сокрушительные бомбо-штурмовые удары.
Каждая новая атака Су-25 вызывала у разведчиков восторг. Они воспрянули духом.
Неприятель встречал советские штурмовики огнем из зенитных установок ЗГУ-23-2 и британских ракетных комплексов ПЗРК «Blowpipe» под суры, протяжно звучавшие через мощный громкоговоритель. В кульминации боя басмачи вскакивали из укрытий по всей ширине фронта и, представ во весь рост, выпускали снаряд из гранатомета или длинную пулеметную очередь. Так, бравируя своим бесстрашием, они стремились подавить моральный дух наших воинов.
— Ярко воюют! — отметил самодовольный Сидор, сняв из снайперской винтовки выскочившего из укрытия неприятельского пулеметчика. — Только нас на арапа не возьмешь!
Переставший в какой-то момент работать под лучами гератского солнца транзистор вдруг пробудился. Словно поняв ответственность момента, он заработал вновь, перейдя ко второй части концерта по заявкам радиослушателей. В эфире зазвучала песня «Мы желаем счастья вам» в исполнении ВИА «Цветы»:
В мире, где кружится снег шальной,
Где моря грозят крутой волной,
Где подолгу добрую
Ждем порой мы весть…
Глядя на очередной заход пары Су-25 на бомбо-штурмовой удар, бойцы подхватывали строки из припева и громко, до хрипоты, дружно пели:
Мы желаем счастья вам,
И оно должно быть таким,
Когда ты счастлив сам,
Счастьем поделись с другим…
Противостояние продолжалось. «Счастьем», которым призывала делиться песня, по представлению обессилевших от обезвоживания и продолжительности боя бойцов были неуправляемые реактивные снаряды НУРСы и авиабомбы ФАБ-500. Окрыленные поддержкой с воздуха, они с улыбкой на лице усиливали стрельбу и, как могли, громко распевали:
Мы желаем счастья вам,
Счастья в этом мире большом,
Как солнце по утрам,
Пусть оно заходит в дом.
В ходе атак штурмовиков Су-25 и боевых вертолетов Ми-24 оборонявшие Кокари-Шаршари мятежники не укрывались, а отчаянно отвечали шквальным огнем. В эти минуты наши бойцы накоротке прекращали вести стрельбу и следили за яростной схваткой.
— Заходят на удар, работают, как положено, вдоль пограничной полосы, — поделился наблюдением Руст. — Все верно, зачем им провоцировать политический конфликт с Ираном?!
— Гляди, как обороняются! Вот-вот зацепят — хай им грець! На новом заходе точно их достанут! — предрекал Сидор поражение ответным огнем по штурмовикам из зенитных комплексов.
— Будем надеяться, что не достанут! — уповал Костер. — Видишь, не успевают долететь их ракеты, остаются за хвостом у штурмовиков.
Дуэль неба и земли продолжалась. Пары Су-25 начали третий заход. Они сотрясали оборонительные сооружения Кокари-Шаршари, но в этот момент из ПЗРК «Blowpipe» была выпущена новая ракета. Она вонзилась в ведомый Су-25 и воспламенила его. С наших позиций послышались возгласы, щедро заправленные матерной бранью.
— Японский транзистор! — прибавился капитан Середа. — Попали-таки, черти!
Пилот Су-25 отвернул машину от Ирана и, направив в сторону Афганистана, катапультировался. О том, что он жив, возвестил купол раскрывшегося парашюта. Он плавно опускался в лощину, сходившую с седловины между вершинами гор, на которых находились разведчики и оборонявшие Кокари-Шаршари мятежники.
Спустя короткий отрезок времени на капитана Середу по связи вышел командир полка подполковник А.И. Остроумов.
— 01, я вас слушаю! — подтвердил присутствие в радиоэфире капитан Середа. — Так точно, приземлился в нашем районе! Есть срочно выслать группу на выручку! — принял он к исполнению.
— Шило, Тышкевич! — вызвал к себе командиров взводов капитан Середа. — Срочно скомплектовать группу. Из каждого взвода отобрать по два бойца и по одному пулеметчику. Под твоим, Федор, командованием, — он обратился к Тышкевичу. — Группе немедля спуститься в лощину и сопроводить к нам на позицию высадившегося летчика. Сделать это надо спешно, пока духи нас не опередили! Обязательно возьмите радиостанцию! Пулеметчиков в подол не спускай, оставь на склоне, пусть вас прикрывают.
Группа разведчиков — Костер, Сидор, Гуд, Солодуха, Щерба и Назимов под командованием лейтенанта Тышкевича — стремительно стала спускаться в низину. Наскоро ее достигнув, они увидели раскинутый у подножья склона парашют и услышали выстрелы из пистолета. Это летчик Су-25 открыл огонь по приближавшимся с противоположной стороны мятежникам. Разведчики вступили с ними в бой и, уничтожив троих, а остальных обратив в бегство, вместе с пилотом возвратились на высоту.
— Отбили, товарищ капитан! — горделиво доложил лейтенант Тышкевич.
— Молодцы! — похвалил всю группу довольный Середа. — Всех представлю к правительственным наградам! — радостно объявил он.
Огонь по высоте ненадолго стих. Но начавшись вскоре с новой силой, не прекращался он уже до сумерек.
Завершился третий день противостояния. Все предыдущие сутки бои начинались с восходом солнца и стихали лишь к закату.
Наступила ночь.
— А какой сегодня день?! — поинтересовался лейтенант Шило у снаряжавших магазины патронами Сидора, Костра и Руста.
Костер вгляделся в запотевшее стекло своих часов Ricoh и сообщил:
— Уже 23 августа.
— О! — воскликнул Шило. — Для тех, кто несведущ в героической летописи нашей Родины, поясняю: 23 августа — это памятная дата в истории сражений Великой Отечественной. 23 августа 1943 года Советская армия победила фашистов в битве на Курской дуге. А 23 августа 1942 года стало самым кровопролитным днем Сталинградской битвы.
— Товарищ лейтенант! — вдруг обратился к Шило вскрывавший в это время цинк с патронами Руст. — Лично я все это знаю! И как сведущий в героической летописи нашей Родины считаю должным также отметить, что вы пропустили еще одно знаковое событие, произошедшее календарно 23 августа. В этот день в 1939 году, за три года до этих судьбоносных кровопролитных битв Великой Отечественной войны, в Москве был подписан пакт Молотова — Риббентропа о ненападении между СССР и Германией. Который и был вероломно нарушен фашистами 22 июня 1941 года.
— Так держать, Тукаев! — похвалил подчиненного обрадованный его знанием истории лейтенант Шило.
— Знаете, товарищ лейтенант! — продолжил Руст, вдругорядь обратившись к Шило. — Много о войне мне рассказывал мой дед Ахмадулла, лишившийся ноги в ходе прорыва из окружения на Брянском фронте в 1942 году. Хотя оба моих деда участвовали в Великой Отечественной войне с самого начала. Дед по отцу, Мисбахетдин, воевавший в артиллерии, был немногословен и суров норовом. В 1941 году его ранили, а после лечения он вернулся в строй и дошел до Берлина, где получил сильную контузию и абсолютно потерял слух. А вот дед по матери, Ахмадулла, воевал в кавалерии. Он, напротив, был очень добр и словоохотлив. Как-то в ненастный мартовский вечер 1979 года я с интересом наблюдал, как в течение нескольких часов он, не вставая с рабочего места, нажимая единственной ногой на педаль ножной швейной машинки «Zinger», шил к сроку очередной заказ — партию каракулевых шапок. Я обратил взор на обрубок его правой ноги и, подсев напротив, попросил рассказать какой-нибудь интересный случай, приключившийся с ним на войне. Он приподнял с влажного лба вытертую временем тюбетейку и сказал, что не уверен, будет ли этот случай мне интересен, но тогда он чудом избежал смерти. В общем, слушайте… В июле 1942 года 112-я кавалерийская дивизия, в которой он воевал, участвовала в сражениях у деревень Алешки и Малые Борки. Кони были сильно уставшими и голодными. Проезжая мимо одной из этих деревень, в центре поля дед увидел несколько крупных скирд. Желая накормить коня, он подскакал к одному из них, стал стягивать верхний слой сена и сгребать его в кучу. Как выяснилось позже, это увидел председатель местного колхоза и пожаловался в особый отдел 112-й дивизии. Вечером, отыскав по его и коня приметам, деда арестовали, обвинив в хищении колхозной собственности. Приговор по Закону «О трех колосках» от 7 августа 1932 года за ущерб, превышавший стоимость трех колосков, в условиях военного времени предусматривал высшую меру наказания с полной конфискацией имущества и приводился в исполнение на месте. У деда изъяли личное оружие и обмундирование, разули, на ночь спустили в погреб одной из хат, приставив часового. С восходом солнца его подняли двое из расстрельной команды, связали за спиной руки и повели на распыл. Отведя за окраину деревни, они приготовились к выполнению приказа, но вняли просьбе деда дать ему перед смертью помолиться. Перед уходом в мир иной, чтобы облегчить себе душу, он спешно вполголоса провел молебен и только было произнес такбир Аллаху Акбар, как вдруг услышал доносившийся издали голос своего командира эскадрона, комэска, громко кричавшего: «Не стрелять, не стрелять!»
За ночь комэск оббежал вышестоящее командование и начальство особого отдела, убедил их в отсутствии у деда корысти и, назвав его отважным бойцом, лично за него поручился. Вот так мой дед избежал приведения приговора в исполнение. Тогда, будучи еще двенадцатилетним юношей, я не мог понять, зачем на войне стрелять в своего солдата из-за какого-то сена. Желая поскорее отвлечься от тяжелых воспоминаний, дед взял в руки костыли и пересел с рабочего места поближе к телевизору. В это время в телепередаче «Международная панорама» шел репортаж из афганского города Герат. Голос за кадром рассказывал, что социально-экономические и политические реформы правительства Афганистана привели к всплеску социальной напряженности на западе страны и радикально настроенные исламисты при поддержке местных военных и иностранном вмешательстве иранских шиитских кругов, используя недовольство части гражданского населения, подняли антиправительственный мятеж, повлекший многочисленные жертвы. В числе погибших были также три советских гражданина. Я спросил тогда своего деда, к чему, по его мнению, приведут эти события. «К войне!» — ответил он незамедлительно. В конце декабря 1979 года мой дед Ахмадулла скончался. В тот же день по телевизору объявили о начале ввода Советских войск в Афганистан. Вот такая сермяга, — заключил Руст.
— Верно, всякое бывало! — подтвердил лейтенант Шило, дав установку Русту и сидевшим подле Костру и Сидору. — Тем не менее, завтрашний день нужно провести достойно.
— Мы приложим все усилия, а там — как судьба положит! — истово ответил за всех Сидор.
Ночью разведчики чистили оружие, отводя на сон редкие часы. А мятежники перегруппировывали силы, доставляли на свои огневые позиции боеприпасы и, обходя высоты, где закрепились советские войска, минировали отходные тропы. Они понимали, что это жизненно важная артерия. По ним шли реверсная перевалка боеприпасов и воды на передний край и эвакуация погибших и раненых в тыл. Вместе с тем сами боеприпасы были у нас уже на исходе, боекомплекты снаряжены последними патронами из цинков. Вода закончилась накануне. Прицельный огонь мятежников по вертолетам Ми-8МТ, как по приоритетной цели, не позволял им сбросить на передний край боеприпасы и воду, эвакуировать раненых. Посему эвакуация происходила в глубине от передовых позиций — на тыловых высотах. Это отвлекало резервы и снижало темп наступления. Когда одному Ми-8МТ все же удалось с рассветом сбросить груз на тыловую высоту, командир роты Середа вызвал к себе Руста и приказал:
— Тукаев! Надо назначить из взвода четырех бойцов, чтобы они отошли на тыловые высоты и транспортировали боеприпасы и воду на позиции.
— Товарищ капитан! — объяснял Руст Середе. — Вы ж знаете, у меня в данный момент во взводе подавляющим числом молодые, необстрелянные. Они не прослужили «за речкой» и месяца. Разрешите собрать эту группу не только из молодых, добрав из других взводов, и повести их мне самому?!
— Ты мне нужен здесь! — отказал Середа.
— Три дня назад, если помните, — настаивал Руст, — следуя впереди разведывательного дозора, я вывел роту на высоту и хорошо запомнил все тропы. Я уверен, это мое знание сохранит многие жизни наших бойцов. Разрешите мне повести группу?!
— Хорошо! — под напором согласился Середа.
Руст взял с собой Сидора, Костра, Мамаладзе и Солодуху. Спустя несколько часов, преодолев длительное расстояние до места, они с боеприпасами и тюками с водой спускались с противоположного склона к подолу. Первым в группе шел Руст. Он следовал строго по проторенному пути, никуда не отступая. В какой-то момент под его ногами прозвучал характерный щелчок. «Мина! — понял он. Его охватил ужас: — Неужели?! Не может быть! Как это могло со мной произойти?!» В мгновение от щелчка и до разрыва Руст прогнал в голове главные для него мысли: о том, на какие тяжкие муки он обрек своих родителей тем, что, не сказав им, напросился в Афганистан и получил там такое страшное увечье. Другой печальной мыслью было то, что увечье не позволит ему вернуться на ринг и побороться за место на пьедестале первенства СССР по боксу. И что ему уже никогда не овладеть сердцем девушки, с которой бы он непременно хотел связать свою судьбу. Последним, что заполнило мгновение, была надежда: «Может, все-таки нет?! Может, это не мина?!» Но мысль прервали громкий разрыв и тяжелый удар по ногам. Руст кубарем покатился вниз, в панике ожидая, что следующим кувырком навалится на другую мину, которая уже разорвет его в клочья, но не мог остановиться. С неимоверным сопротивлением на очередном витке Руст уперся ладонями в горную осыпь. Его сильно шатало, в ушах висел протяжный звон, глаза застилала густая пелена. Он повалился на бок и увидел, что из его окровавленных голеней торчат белые кости, из которых капала какая-то светлая жидкость.
Группа оцепенела.
— Не подходи! — были первые слова Руста рванувшимся к нему Сидору и Костру. — Здесь все заминировано!
Он помотал опаленной пороховой гарью головой и по-пластунски подполз к отброшенному взрывной волной своему АКС-74. Резко потянув за ремень и сняв с предохранителя, он направил его на себя. Сидор вмиг разгадал его умысел и, сделав рывок, с силой вырвал оружие.
— Верни автомат! — потребовал Руст. — Я все равно уже не жилец!
Костер молча вколол Русту двойной промедол и, располовинив ножом отмотанный с приклада АКС-74 багровый резиновый жгут, затянул на обрубках его голеней, написав на нем, как положено, текущее время.
Через пять минут Руст потерял сознание; его погрузили на плащ-палатку и переправили на тыловую высоту. Туда, где без последствий мог приземлиться вертолет. А Сидор, Костер и другие разведчики возвратились на позиции роты.
— 23 августа 1942 года стал самым кровопролитным днем Сталинградской битвы! — процитировал Костру фразу лейтенанта Шило удрученный увечьем Руста Сидор. — Поруха!
Между тем транспортируемый в плащ-палатке Руст спорадически приходил в сознание и видел над собой лица потрясенных обширностью его ранения бойцов из других рот. Вдругорядь он очнулся, услышав стрекот приближавшихся вертушек. Он приподнялся, уперся на ладони и увидел в тени нависавшей горной стены длинную цепочку плащ-палаток с ожидавшими эвакуации ранеными и убитыми. Сквозь звон вращавшихся лопастей он слышал приказ офицера: «На первые вертушки грузим тяжелых. За ними легких. 200-х в конце».
Тем временем в зоне противостояния завершалось подавление авиацией последних очагов сопротивления, и в кратчайшее время с различных направлений началось наступление на базу Кокари-Шаршари. Первой выступила разведрота. В ее разведывательном дозоре шли Сидор, за ним Костер и другие. От них на расстоянии 30 метров шла основная группа.
Внезапно по дозору была выпущена очередь из крупнокалиберного пулемета ДШК. Двое разведчиков погибли на месте. Остальные залегли. Огонь мятежников не давал воинам поднять головы, продвижение вперед было невозможно. Надо было открыть роте путь. Сидор резко сошел с тропы вниз, в волнении напевая под нос:
Ой, не видала она,
Как я в церкви стоял,
Прислонившись к стене,
Безутешно рыдал.
Ой, прислонившись к стене,
Безутешно рыдал.
Звуки вальса неслись,
Веселился весь зал…
Он обошел огневую точку с тыла, приблизившись к ней на расстояние, с которого можно было добросить гранату. Лег набок, выдернул чеку гранаты РГД-5 и, слегка приподнявшись, с силой бросил. В это мгновение его пронзила автоматная пуля. Она вошла под левую ключицу и, вылетев через лопатку, парализовала руку.
Огонь по разведчикам не прекращался. Сидор стиснул от боли зубы и, вытащив вторую гранату, насилу пропел:
Ой, не понравился ей
Моей жизни конец…
И с постылым назло
Мне пошла под венец.
Он выдернул зубами чеку и, собрав последние силы, повторил бросок. Пулемет умолк. Сидора перевязали и вкололи промедол. Жизненно важных органов пуля не задела. Двух погибших разведчиков с головой накрыли плащ-палаткой и положили в укрытие. Там же остались Сидор и несколько бойцов, обязанных погрузить в вертолет раненого и погибших.
Разведрота тем временем продолжила наступление. Душманы уступили инициативу и начали беспорядочно отступать. Через три часа базовый район Кокари-Шаршари был взят. Формирование Исмаил-хана разбито. Сам мятежный эмир и когорта близких сподвижников скрылись в Иране.
Когда стрельба стихла, на купол столовой горы, где была оборудована фортификация, на двух вертолетах приземлились большое военное начальство и командование операцией «Западня»: главнокомандующий войсками южного направления, Герой Советского Союза, генерал армии М.М. Зайцев, начальник оперативной группы Минобороны СССР в Афганистане генерал армии В.И. Варенников, заместитель командующего 40-й армией генерал-майор Г.Г. Кондратьев. Из Кабула для подготовки телерепортажа о взятии Кокари-Шаршари прибыла съемочная группа под руководством собственного корреспондента Центрального телевидения СССР М.Б. Лещинского.
На территории фортификационного комплекса взгляду воинов предстали обширная площадка с системой эшелонированных опорных пунктов, соединенных ходами сообщений, брошенное оружие, боеприпасы, горы гильз, окровавленные куски материи, индивидуальные перевязочные пакеты, шприцы и тела более двухсот убитых мятежников. Стояли разбитые от ударов советской артиллерии и авиации дизельные генераторы, вырабатывавшие электроэнергию для жизнедеятельности Кокари-Шаршари. Все огневые точки имели средства связи и были соединены глубоко вырытыми траншеями. Фортификационный комплекс состоял из наземных и подземных сооружений с защитной толщей 15–20 метров. В его подземных помещениях на разном уровне размещались необходимые для боевой деятельности командный пункт с узлом связи, столовая, помещения для обучения военному делу и коллективного молебна, многоместные казармы, арсенал, склады с продовольствием, ремонтные и оружейные мастерские, цех по сборке патронов к винтовкам БУР, операционная, оснащенная современным медицинским оборудованием, больничные палаты и тюремные камеры с кандалами. Были также предусмотрены помещения для лидеров исламско-шиитских партий. Для извлечения из горной породы питьевой воды была пробурена глубокая скважина.
При обследовании разноуровневых подземных помещений группа разведчиков, в числе которых был Костер, углубилась в длинные тоннели и обнаружила в них укрывшихся мятежников. Воины открыли по ним огонь и повергли в бегство. Когда афганские мятежники и наемники из ряда исламских государств вышли на дневной свет, с иранской территории по ним был открыт кинжальный огонь. Очевидно, после падения Кокари-Шаршари кто-то из официальных лиц отдал приказ иранским пограничникам ликвидировать всех выходивших с афганской территории.
Советские воины, ставшие свидетелями этого инцидента, прекратили преследование и возвратились по тоннелю на базу Кокари-Шаршари. Они собрали трофейное оружие, взорвали боеприпасы и убыли вертолетами на аэродром Герата. В награду за их тяжкий ратный труд, за веру, волю и победу, в свидетельство, что счастье все же есть, ведь Кокари-Шаршари хоть и ценою людских потерь, но все же был взят, из транзистора в руках Костра звучала хорошо запомнившаяся воинам песня:
…Чтобы было легче в трудный час,
Нужно верить каждому из нас,
Нужно верить каждому
В то, что счастье есть…
…Мы желаем счастья вам,
Счастья в этом мире большом…
Услышав ее, воины-разведчики с улыбкой стали громко петь:
В мире, где ветрам покоя нет,
Где бывает облачным рассвет,
Где в дороге дальней часто снится дом.
Нужно и в грозу, и в снегопад,
Чтобы чей-то добрый взгляд,
Чей-то очень добрый взгляд согревал теплом…
ГОСПИТАЛЬ ШИНДАНДА
После пяти часов, понадобившихся для эвакуации, Руст вновь пришел в сознание. Ми-8МТ, в котором он находился, приземлился на аэродром Шинданда. На взлетно-посадочной полосе ожидала «буханка» медицинского УАЗ-452 с бригадой санитаров. Как только винты прекратили вращение, они немедля подступили с носилками к борту.
— Живых там вроде уже никого нет, — предположил вышедший из кабины пилот.
Руст лежал среди плащ-палаток с убитыми афганскими военными, не подавая признаков жизни.
— Хотя нет! Один, вижу, как будто шевелится, — опроверг он свои же слова, увидев, как Руст внезапно повернулся на бок.
Санитары запрыгнули на борт и первым извлекли Руста из тел, сложенных в ряд плащ-палаток.
Уже вскоре его спешно везли на каталке по длинному коридору шиндандского госпиталя. Руст был в трансе. Но, несмотря на его критическое состояние, бежавшая рядом медсестра громко досаждала вопросами: «Фамилия, имя, отчество, звание, воинская часть?!.» Спустя минуты он увидел белые кафельные стены операционной и ослепился от ярко светившей сверху лампы. Укол врача-анестезиолога на мгновение представил Русту лик его безногого деда Ахмадуллы и вновь обратил в бессознательное состояние.
Между тем доставленному в госпиталь Шинданда Сидору обработали рану и поместили в палату, в которой к тому времени уже проходили лечение трое бойцов-разведчиков с ампутациями коленей после подрывов на противопехотных минах в день высадки.
Одного из них, у которого был разрыв паха, прошлым днем отправили срочным бортом в Союз. В Ленинграде в Высшей военно-медицинской академии имени С.М. Кирова ему сделали сложнейшую операцию и смогли сохранить важный для мужчины орган. У другого из двух оставшихся в Шинданде разведчиков в довесок к потерянной голени был вырван глаз. Всем троим за два дня до своего ранения Руст оказывал первую медицинскую помощь, вытащив их из-под обстрела. Через несколько суток из реанимации в эту палату перевели и самого Руста. Его состояние было тяжелым. Врачи ампутировали ему обе голени.
ПРОШЛА НЕДЕЛЯ
Утром одного из дней на аэродром Шинданда приземлился медицинский борт-спасатель Ан-12, чтобы проводить на дальнейшее лечение в кабульский армейский госпиталь лежавших на носилках Руста, Сидора, двух разведчиков и других раненных в операции «Западня».
Врачи и медсестры высыпали из госпитального модуля во двор.
— А тебе, боец, надо запомнить главное! — напутствовал Руста подошедший вплотную оперировавший его начальник хирургического отделения шиндандского госпиталя подполковник медицинской службы Баглай. — Ранение твое житейское, но всю дальнейшую жизнь ты обязан заниматься физкультурой, иначе раны скоро дадут о себе знать.
— Буду заниматься, товарищ подполковник! — твердо посулил Руст, поблагодарив на прощание: — Спасибо за ваш почетный труд!
Самолет с ранеными взмыл в небо и спустя пару часов приземлился в Кабуле.
КАБУЛЬСКИЙ ГОСПИТАЛЬ
Мне б вернуться на войну…
из-под капельниц — под пули.
Может, я тогда пойму,
проживаю жизнь свою ли?!
Там все просто: грязь и мат —
текст, в котором нет подтекста.
Каждый первый там — солдат,
а гражданским нету места…
В. Байкалов
Кабул. 650-й центральный военный клинический госпиталь 40-й армии, 1 сентября 1986 года.
В приемный покой госпиталя на холодный бетонный пол с редко сохранившейся плиткой сложили десяток брезентовых носилок с лежачими ранеными, прибывшими санитарным авиабортом из Шинданда, среди которых были Сидор и Руст.
— Как мешки с картошкой разгрузили, — негодовал Сидор, привстав с носилок и поправив на груди перевязку.
— Работы, кубыть, и без нас хватает, — предположил Руст.
Спустя какое-то время появились санитары.
— Э, адепты эскулапа, прислужники змеи на чаше! — ярился Сидор. — А гуманнее отнестись к хомо сапиенсу заказано?!
Вскоре к раненым подошел дежурный врач, и Сидор, поменявшись в тоне, попросил поместить их с Рустом на соседних койках, подвигая готовностью помогать медсестрам в уходе за товарищем.
После оформления документов и внешнего осмотра поступивших раненых распределили по палатам отделений. Ввиду переполненности госпиталя и чрезмерной загрузки медсестер просьба Сидора была удовлетворена. В итоге каждый новоприбывший обрел свое койко-место, госпитальную робу и новых побратимов. Внушительных размеров кабульский госпиталь в 1980 году разместился в здании бывших конюшен офицерской гвардии короля Мохаммада Захир-шаха. Палаты отделений имели высоченные потолки и были заставлены одно — и двухъярусными железными койками. Широкий коридор был оживленной артерией, соединявшей отделения госпиталя с операционной, перевязочной и столовой. Первый ярус коек традиционно закрепили за тяжелоранеными: ампутантами, незрячими, полосниками — раненными в брюшную полость, а также в область позвоночника и головы. Были ранения с ампутациями обеих нижних конечностей, руки и ноги, двух рук и полным лишением зрения. Много было раненых с раздроблением костей. На их конечностях устанавливали аппараты Илизарова — конструкции из стальных дисков и спиц, стягивавших два конца разбитой костной ткани. Встречались такие, у кого было два таких аппарата на разных конечностях. Много всего было… Кроме свободных койко-мест в палатах. Они появлялись после эвакуации раненых в Ташкент и по обыкновению в тот же день обретали нового пользователя. В случае нарушения графика эвакуации в Союз и внезапного большого притока раненых из районов масштабных боевых действий многих из них клали в коридорах.
Сидор и Руст заняли соседние койки в глубине солдатской палаты 2-го травматологического отделения, там, где она стыковалась с меньшей по размеру офицерской. В первую ночь из нее доносились громкие стенания, иногда переходившие на истошный крик.
— Сидор… — дремно окликнул Руст. — Надо бы объяснить камраду: всем больно. Но надо потерпеть. Пусть возьмет себя в руки!
Сидор расторопно справился у молоденькой дежурной медсестры Нины Полюшкевич о терзавшемся болью раненом и тотчас поделился с Рустом:
— Сестра говорит, это молодой лейтенант из Кандагара. Он подорвался с танком на фугасе и приземлился на пятую точку. У него тазовая кость разошлась в стороны.
— Адская боль, подлинно! — сочувственно счел Руст, смирившись с гвалтом. — Что ж сестра не уколет его чем покрепче?!
— Все пробовали. Говорит, ничего не берет, — объяснил Сидор.
К рассвету лейтенант-танкист утихомирился: умер. Его накрытое с головой тело из офицерской палаты на каталке выкатили санитары.
После завтрака начался обход врачей. В другом конце палаты было видно, как по проходу перемещались, ненадолго останавливаясь у каждой койки, шесть военных медиков в белых халатах и шапочках. Старшим среди них был начальник 2-го травматологического отделения полковник А. Артемьев. И вот они достигли месторасположения коек Сидора и Руста. Статный, с голубыми глазами майор медицинской службы Александр Теплов начал зачитывать историю болезни:
— Рядовой Сидоренко — сквозное ранение грудной клетки. Прибыл из Шинданда. Обрабатываем рану, делаем перевязки.
— Расстегните робу, покажите рану! — обратился майор к больному.
Сидор подчинился.
Медики вынесли решение, что он идет на поправку, и запланировали на следующей неделе эвакуировать его в Ташкент.
Засим врачи сместились к лежавшему сбоку Русту.
— Старший сержант Тукаев, — вновь начал зачитывать историю болезни майор Теплов. — В ходе боевых действий в провинции Герат подорвался на противопехотной мине. В госпитале Шинданда проведены ампутации нижних третей обеих голеней. Имеется также многооскольчатый разрыв мягких тканей обеих бедер. Необходима дерма-пластика. — После этих слов майор Теплов, желая показать ранение, откинул с ног Руста простыню, оголив перебинтованные культи, и скомандовал: — Лягте на живот!
Вскипевший от такого амикошонства Руст резким движением накинул простыню обратно и зычно произнес:
— Товарищ майор! Я вам не телячья вырезка на базаре!
Теплов обескуражено переглянулся с полковником Артемьевым.
— Товарищ боец! — уставно отреагировал полковник Артемьев. — Не забывайтесь! Вы еще не комиссованы, а значит, находитесь в военном строю. Так что соблюдайте уставные отношения со старшими по званию!
Опустив инцидент, майор Теплов навел на оконный свет рентгеновские снимки культей Руста и, показав их полковнику Артемьеву, кратко доложил о выбранных оперативных и лечебных мероприятиях.
— Товарищ майор, разрешите обратиться к товарищу полковнику?! — адресовал Сидор удалявшимся в офицерскую палату Теплову и Артемьеву. — Разрешите мне вернуться в свою часть!
— Сколько вам осталось служить, солдат?! — спросил Артемьев.
— Месяц! — ответил Сидор.
— Надо еще подлечиться! — резюмировал Артемьев. — Ташкентский окружной военный госпиталь ТуркВО в вашем случае — это то, что надо!
— Тогда разрешите мне в Союз одной отправкой с Тукаевым… Я его до дома сопровожу, — попросил Сидор.
Артемьев повернулся к Теплову и согласно кивнул головой.
Несмотря на инцидент в ходе обхода, атмосфера в палате была исключительно доброжелательной. Здесь проходили лечение воины из разных подразделений 40-й армии: из Кундуза, Файзабада, Баграма, Кабула, Герата, Газни, Шинданда, Кандагара, Джелалабада, Гардеза, Асадабада и других мест. В дальнем углу палаты, напротив коек Руста и Сидора, в верхней части стены работал цветной телевизор «Рубин». Такой роскоши в кундузской палатке у друзей не имелось. На экране друзья наблюдали страну, дюже отличавшуюся от той, которую они покинули, направившись в Афганистан. После обхода врачей начиналось время перевязок — физически болезненное. Из перевязочной то и дело слышалась зычная матерная брань раненых. И для Руста обработка обширных участков открытых ран и швов ампутированных голеней была очень крутоломной. Чтобы приглушить издаваемый им гвалт, он брал с собой в перевязочную на каталке подушку. Когда становилось невыносимо больно, Руст плотно забивал ею себе рот, превращая крик в гулкий стон.
— Сейчас, братец Тукаев, придется потерпеть, — предупредил майор Теплов и, обильно полив пропитанные высохшей кровью марлевые перевязки на швах культей и разорванных мягких тканях раствором фурацилина, стал наскоро их сдирать.
Руст стал издавать гулкие вопли. Лоб его покрылся холодным потом.
— Ты не сердись на меня… — примирительно говорил Теплов. — Показывать рану на обходе — это святая обязанность больного.
После обработки он приступил к перевязыванию.
— Медсестра Полюшкевич докладывала, что ты студент, в Москве учишься? — уточнял Теплов.
— Так точно! Учусь в Москве! — подтвердил Руст. — В Московском институте нефти и газа. И вы, я слышал, из Москвы? — поинтересовался Руст.
— Так точно! Служу в Главном военном клиническом госпитале Бурденко. В Афганистан командирован на два года, — поделился Теплов, вернувшись к теме лечения. — Как я и докладывал на обходе начальнику отделения полковнику Артемьеву, тебе необходима дермопластика — несколько операций по пересадке кожи. Мы снимем электрическим дерматомом у тебя со спины, других мест тела лоскуты кожи и наложим на лишенные кожного покрова участки. Затем будем ждать, пока они приживутся. Так что, братец, нужно будет набраться терпения, — резюмировал Теплов.
Когда с перевязкой закончили, Руст попросил Сидора не увозить его каталку обратно в палату, а оставить у перевязочной в коридоре, чтобы он мог побеседовать с ранеными, ожидавшими очереди сменить марлевые шарики на спицах аппаратов Илизарова.
Тем временем к перевязочной подошли наголо стриженный худощавый санитар и крепко сложенный боец с ампутированными выше локтей руками и бинокулярной повязкой на оба глаза. Его лицо с многооскольчатым посечением было густо измазано зеленкой.
— Слышь, братан! — обратился он к санитару, заходя в перевязочную. — Повязку с глаз когда уже снимут?!
Но ответ на вопрос остался за дверью. Оставив раненого, санитар вышел.
— Что за напасть?! — грустно спросил Сидор санитара.
— Это сапер из Чарикара. Ночью прибыл. Был придан разведчикам, прочесывавшим кишлак в районе Суруби, и проводил разминирование тропы. Так вот, мина рванула у него в руках.
— Несгода! — досадовал Сидор. — А с зенками что?!
— Нет у него глаз — зашито все! — довел санитар. — Не знает он еще, а сказать ему никто не решается.
В палату Сидор и Руст вернулись грустные. Миновал день, наступила ночь. Неотступавшая фантомная боль ампутированных ног, стоны лежавших окрест раненых и рассказ санитара об ослепшем сапере бередили Руста, не давая заснуть. Он поднял с подушки голову и увидел во тьме полуночной госпитальной палаты цепочку светивших огоньков сигарет. В угрюмом молчанье, устремив взор в бездонный потолок, такие же, как он, искалеченные войной молодые парни отрешенно искали ответ на мучивший их вопрос: как же теперь жить?! Каждым оголенным нервом он чувствовал гнетущую ауру, нависшую куполом над теми, кто остался наедине со своей бедой, утраченной верой и необходимостью начать жить иначе. Русту, как и его деду Ахмадулле, молохом войны было суждено стать изувеченным, пройти череду операций в госпиталях и морально преодолеть физический недуг. Его это заметно удручало. Он подолгу думал, подбирая слова утешения, которые скажет родителям при встрече. Ведь мама его сама была дочерью безногого ветерана Великой Отечественной войны и не понаслышке знала о тревожившей довеку боли родных.
Руст вспоминал, как в 1970-е гостил у деда Ахмадуллы и бабушки Каримы в городе Туймазы Башкирской АССР. Многое там даже спустя четверть века после Великой Победы напоминало о ее жертвах. Пред ним предстала типичная в те года картина на базарах и рынках советских городов: десятки инвалидов войны, лишившиеся двух ног, двигались на обитых юфтем сидушках с колесиками, приводимых в движение деревянными брусками с отверстиями для ухвата. Сродни тому и у ворот туймазинского базара, едва отступя от улицы Чапаева, с самого утра сбивались до двадцати таких ветеранов-инвалидов. Они ватажились у папиросной лавки. Одни в поисках халтуры, другие — дармовой выпивки. Руст помнил, как на прикалитках частных домов по их улице Чапаева краской по дереву в ряд в диаметре десять сантиметров были нанесены красные звезды — по количеству членов семьи, воевавших на фронтах войны. Помнил и то, что звезды, обведенные черной каймой, вещали о сгинувшем на поле брани воине. Как прискорбно было им, кагалу внуков победителей, видеть на соседнем с домом деда прикалитке пять звезд из шести с черной каймой. По рассказам деда Ахмадуллы, летом 1941 года в городе Туймазы формировался 9-й запасной кавалерийский полк 112-й Башкирской кавалерийской дивизии, в его состав был зачислен и он.
Маме Руста, старшей из детей, в день начала войны не исполнилось и четырех лет.
Руст помнил рассказы бабушки Каримы о том, как после ухода деда Ахмадуллы на фронт его мама, Райса Ахмадулловна, целыми днями с утра до вечера, как молитву, всечасно твердила фразу:
«Только бы отец вернулся домой живым! Пусть даже без руки или без ноги, но лишь бы вернулся живым!» По словам бабушки, это звучало так часто, что от этого даже болела голова. По ее же мнению, возвращение деда Ахмадуллы с войны живым у Всевышнего вымолила именно она. В бою при прорыве из окружения на Брянском фронте в 1942 году дед Ахмадулла был тяжело ранен. Крупный осколок вражеского артиллерийского снаряда, разорвавшийся под его конем, глубоко вошел в бедро, и на ноге началась гангрена. Врачи были вынуждены ампутировать верхнюю треть бедра. В октябре 1942-го года, пройдя лечение в полевом, а затем в госпитале Бурденко, дед Ахмадулла был комиссован и отправлен домой. Учитывая огромное количество изувеченных и с целью оградить их от душевных страданий, связанных с отказом редких родственников принять их с тяжелым недугом, в годы Великой Отечественной войны действовал особый порядок сопровождения инвалидов к их семьям.
Процедура проводилась посредством уполномоченного от Наркомата обороны СССР и офицера горвоенкомата (ГВК). Деда Ахмадуллу и уполномоченного, прибывших на железнодорожный вокзал города Туймазы, на перроне встречал уведомленный телефонограммой офицер ГВК. Он, взяв личные документы деда и оставив его ждать вместе с уполномоченным на вокзале, сам направился к его родным. Офицер ГВК рассказал им о полученном дедом Ахмадуллой увечье и выяснил готовность семьи его принять. Не размышляя ни минуты на сей счет, бабушка Карима подписала соответствующий акт, после чего офицер возвратился на вокзал и вместе с сопровождающим привел деда Ахмадуллу домой. В случае отказа семьи забрать инвалида по инструкции его направляли в Дом инвалидов. Их в годы Великой Отечественной войны в СССР было много. Невзирая на полученное тяжелое увечье, деда Ахмадуллу с огромной радостью встретила его семья — бабушка Карима и двое детей. Другие семеро родились уже после 1943 года. Для родных и близких было главным, что дед остался жив.
Приближался к концу 1942 год — шла война.
Надо было прокормить семью. Вернувшихся инвалидами было много, но привлечь их было не к чему. Найти работу без ноги было особенно сложно. По подсказке прадеда Руста, Мухаммат-Вагиза Мухамметшарипова, дед Ахмадулла, с детства обученный скорняжному делу, стал шить кожаные и меховые дубленки, шапки, унты, сапоги, ботинки. Он покупал на базаре и у частных поставщиков пушнину, меховое и кожаное сырье и сутки напролет шил, выделяя на сон редкие часы. Райса Ахмадулловна, как старшая из детей, помогала бабушке Кариме продавать эти изделия на базаре. Благодаря такому ремеслу и усердному труду дед Ахмадулла и бабушка Карима смогли поднять и выучить девять детей.
Вспомнился Русту и разговор с отцом, когда он приехал к нему в учебку в Шерабад за неделю до отправки в Афганистан. Отец спросил его тогда, нет ли у него желания остаться служить в Союзе и не лететь в Афганистан, и понимает ли он, что на войне есть угроза погибнуть либо вернуться, как его дед Ахмадулла, безногим или, как дед Мисбахетдин, полностью оглохшим. Среди этих и прочих вопросов и ответов Руст помнил слова отца: подумал ли он о нем и матери, когда напрашивался в Афганистан? Как в ответ он убеждал отца, что не может остаться, когда все его друзья отправляются «за речку», что это было бы самым постыдным поступком, за который он бы корил себя всю жизнь. И как в конце отец предупредил его, чтобы он не пожалел потом о своем решении. Руст довеку помнил, как уверенно ответил тогда отцу: «Я не пожалею!»
…Лежавший по соседству Сидор глядел в потолок и пролистывал в памяти свои детство и юность, проведенные в районе с характерным названием Нахаловка в Ростове-на-Дону. Он вспомнил измальство, когда в их дом пришло несчастье — Михаила Сергеевича, его отца, осудили на десять лет за причинение вреда здоровью, повлекшее смерть оскорбившего его человека. Вскоре умерла мать. Сидора сразу забрали в ростовский интернат. Он погрузился в жесткую беспризорную среду. Школой жизни ему стала улица с ее суровыми законами и вадившая молодняк воровская среда. Спустя долгие годы, отбыв тюремный срок, из заключения вернулся отец… Первым делом он забрал Сидора из интерната, а через месяц привел в дом молодую жену. Напряженность и без того сложных отношений с сыном возросла. Сидор часто не ночевал дома, отсутствовал в школе, состоял на учете в детской комнате райотдела милиции. При этом он был книгочеем, интересовался историей, знал и пел огромное количество песен. К лету 1981 года Сидор окончил восьмилетку и сдал экзамены. Как-то вечером одного дня в их квартиру позвонил местный участковый капитан милиции Юрий Угрюмов. Некоторое время назад его семья попала в неприятную историю. В ночи на их дочь, возвращавшуюся из гостей, напали трое подпивших хулиганов. По горячим следам Угрюмов наскоро установил личности напавших и вступившегося за девушку 15-летнего Сидора, сына варнака Михаила Сидоренко.
Участковый представился и вошел. В коридор из разных комнат вышли Сидор и отец. Мачеха, Ольга Никитична, хлопотала на кухне.
— Здравствуй, Михаил Сергеевич! — с порога поприветствовал хозяина Угрюмов. — Я не по твою душу! Мне известно, что ты надлежаще отмечаешься в райотделе, и на работе к тебе нет нареканий. Так что все в порядке! Мне надобно погутарить с меньшаком. Давай мы сядем с ним на кухне?
Отец заколготился, но тревогу свою скрыл и вопросов участковому не задал. Он согласительно кивнул и указал рукой на кухню.
Сидор прошел вослед Угрюмову и сел напротив.
— Чай заварить? — спросила Ольга Никитична.
— Нет, спасибо! Мы недолго! — ответил Угрюмов в ожидании, когда женщина покинет кухню.
Поняв это, она выключила плиту и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
— Итак! — начал Угрюмов. — У меня мало времени, давай враз к делу. Я знаю: ночесь ты с корешами-мазуриками сработал на огонек в хате Ривки Сойфер, завмага Центрального дома тканей. Теперь слушай меня сюда: после, как сдашь все до последней алтушки, — участковый отвел указательным пальцем рукав форменной рубашки и посмотрел на время своих «командирских» часов, — в три утра у разваленной церкви валишь из города с концами. Аже не — сандальнешь сидельцем на Колыме.
Сидор все понял и сделал, как было велено. Уже вечером следующего дня с аттестатом в чемодане он сидел в плацкартном вагоне поезда «Ростов — Москва» и воротиться в Ростов более не загадывал. В Москве он поступил в профтехучилище, которое окончил с отличием. Затем в октябре 1984 года Сидор призвался в армию и, как пятеро его друзей — Костян, Монгол, Стрела, Руст и Костер, — попал в группу 20А, направленную в учебку ТуркВО в Сурхандарье, где готовили в Афганистан…
Ночь шла на убыль, в больших окнах госпитальной палаты пробивались всполохи утра. В палате, где лечились Сидор и Руст, врачи и медсестры пользовались у раненых большим почетом. Будучи профессиональными военными, они были верны военной присяге и одновременно клятве Гиппократа. Военные табели о рангах и служебная субординация не мешали им оставаться милосердными. Вечерами в свободное время медики часто усаживались у больничных коек в обществе раненых, расспрашивали о планах на гражданке, рассказывали какую-нибудь историю или анекдот.
— Сидор! Спой нам песню «Здесь под небом чужим», — попросил его в вечерний час подсуетившийся с поиском гитары Руст, когда у их коек собрались раненые и к ним подсела дежурная медсестра Нина Полюшкевич.
Сидор провел большим пальцем по струнам и, начав игру боем в ритме танго, надсадно запел песню барда-афганца Юрия Кирсанова:
Здесь под небом чужим,
Под кабульской лазурью,
Слышны крики друзей,
Улетающих вдаль.
Ах, как хочется мне,
Заглянув в амбразуру,
Пулеметом глушить
По России печаль.
День и ночь безразлучно,
С боевым автоматом,
Пистолет под ремнем,
Как братишка родной.
Ах, как хочется здесь
Обложить землю матом,
Слезы радости лить
Над родимой землей.
Сидор допел. В это время к собравшимся раненым подошел дежуривший по травматологическому отделению майор Теплов.
— Тукаев! — обратился он к Русту. — Послезавтра планируем тебя оперировать, готовься!
— Вот незадача… — пригорюнился Руст. — В аккурат послезавтра в госпиталь с концертом приезжает Иосиф Кобзон. А я буду отходить от наркоза.
— После операции необходим отдых, — резюмировал Теплов, — так что придется пропустить! Сходишь на концерт Кобзона в Москве.
Но упрямый Руст остался при своих планах.
Между тем доброжелательная среда, царившая в палате, помогала раненым воинам преодолевать тяготы госпитальных будней. Они обсуждали предстоявшие им операции не без создания комичных ситуаций. Так, по заведенной традиции, возвращение в палату больного, остававшегося еще под действием анестезии, должно было проходить с исполнением им той или иной песни. А вот отправка больного на операцию сопровождалась подбадривающими выкриками, хлопаньем, стуком костылей и тростей о край кроватей и свистом. Если по неопытности или забывчивости госпитальных традиций санитар нарушал неписаные правила и выкатывал каталку с раненым вперед ногами, в мгновенье со всех сторон в него летели, костыли, трости, судна и даже графины, попавшиеся под руку. О завершении операции сообщал доносившийся из коридора громко поющий голос. Песни советской эстрады смешивались с матерной бранью в адрес толкавших каталку санитаров. Больной въезжал в палату, как барин с воскресной ярмарки. Экспромт разножанровых песен въехавшего в палату раненого обретал коллективную поддержку подпевавших, стебавшихся товарищей. Однако анестезия постепенно шла на убыль. На смену ей приходили ломка, депрессия и физическая боль.
В день выступления Иосифа Кобзона госпиталь находился в предвкушении большого события. В его внутреннем дворике шли активные приготовления, была сооружена невысокая сцена, на которую разгружались музыкальные инструменты и звуковое оборудование.
Руста успешно прооперировали. К вечеру действие наркоза тихо сошло на нет, и боль начала одолевать. Невзирая на это, за час до начала концерта, как о том просил Руст, Сидор выкатил каталку с ним и поставил в край стульев напротив сцены, заняв лучшее для лежачих место. За час до начала концерта все места уже были заняты. От Руста наскоро выстроился ряд каталок с ранеными и стоявшими подле санитарами. Кому не хватило места, но позволяло здоровье, забирались на архаичные платаны и были готовы смотреть концерт даже сквозь их кроны.
— Теплов идет! — известил Сидор. — Сейчас погонит нас в палату.
— А мы не исполним! — вынес Руст. — Что он нам сделает?! На гауптвахту, что ли, отправит?
Теплов сел на стул, который ему задолго насиживал санитар из травматологического отделения, и стал оглядываться по сторонам. Внезапно он заметил на расположенной поблизости каталке Руста и стоявшего подле Сидора. Руст целиком сосредоточился на сцене и игнорировал все, что происходило вне ее. Поэтому Теплову оставалось лишь пригрозить поймавшему его укоризненный взгляд Сидору указательным пальцем.
Заиграла музыка, и на сцену вышел Иосиф Кобзон. Он был в строгом белом костюме с бабочкой.
— Добрый вечер, уважаемые воины-интернационалисты и военные медики! Я сердечно рад выступить сегодня перед вами и передать вам большой привет с Родины. Вас любят и ждут! Возвращайтесь живыми! Первой песней в моей концертной программе будет «Бой гремел в окрестностях Кабула» на стихи и мелодию Юрия Кирсанова.
Бой гремел в окрестностях Кабула,
Ночь сияла всплесками огня.
Не сломало нас и не согнуло,
Видно, люди крепче, чем броня.
Дипломаты мы не по призванию,
Нам милей, братишка, автомат,
Четкие команды-приказания
И в кармане парочка гранат.
Вспомним, товарищ, мы Афганистан,
Зарево пожарищ, горный океан.
Эти передряги жизни и войны
Вспомним на просторах мирной тишины.
Вспомним с тобою, как мы шли в ночи,
Как от нас бежали в горы басмачи,
Как загрохотал твой грозный АКС…
Вспомним, товарищ, вспомним, наконец!
На следующее утро старшим в группе врачей при обходе был майор Теплов.
— Как вы себя чувствуете, Тукаев? — спросил он Руста, улыбаясь.
— Все хорошо! — ответил Руст.
— Тукаев, у меня к вам деликатная просьба, — обратился Теплов и, поручив коллегам продолжить обход без него, продолжил: — Я пишу кандидатскую диссертацию по военно-полевой хирургии. Не возражаете, если я сфотографирую результаты своего труда с вашей дермапластикой?
Руст был огорошен, но в мгновение погасил сполох ущербности и с шуткой ответил:
— Раз надо — так надо! Чего не сделаешь во имя советской военно-полевой хирургии!
Утром Русту обработали раны, но не перевязали, как обычно, а накрыли простынею. Сидор очень удивился согласию Руста на фотосъемку и по его просьбе в условленное время выкатил каталку с ним во внутренний двор госпиталя. Там их уже ожидал Теплов, безотложно приступивший с разных ракурсов делать снимки. Русту стало не по себе. Но где-то на подсознательном уровне он понимал: разрешение на фотосъемку его разорванного тела — первое волевое преодоление. Стать полноценным человеком он сможет лишь победив комплекс своего физического недуга.
— Товарищ майор, — обратился Руст к Теплову, когда тот уже закончил, — дайте мне ваш адрес в Москве. Я непременно вас навещу и приглашу на плов.
— Хорошо! — согласился Теплов. — Я передам вам его завтра во время обхода.
Но в душе Теплов все же сильно сомневался, что Руст к нему приедет. За два года службы в кабульском госпитале через его руки прошло много раненых, но жизнь на гражданке способствовала скорейшему забвению пережитого здесь…
Вместе с тем для многих воинов, долгое время не встававших с больничных коек, дорогими воспоминаниями остались минуты, когда, обессилевшие, но крепкие волей, они поднимались. За шагом шаг, побеждая боль и немощность, опираясь на костыли иль хрупкие плечи медсестер, заново учились ходить, приближая свое возвращение домой. Спустя недели или месяцы за их спинами оставался приснопамятный кабульский госпиталь, его священное братство, где в забытьи от случившегося они были лишь на подступе к точке невозврата. Не гремел еще последний бой, не звучал роковой щелчок мины, не вылетала из БУРа зловещая пуля. Не парадным коридором, а грузом-300 на борту Ил-76 «МД-Скальпель» в назначенный срок лежавшие на носилках, укрытые солдатскими шинелями Сидор и Руст в крайний раз поднялись в афганское небо и, взяв курс к родным зарницам, полетели навстречу своей судьбе. Сраженным, но не поверженным, прошедшим коридорами афганских госпиталей, им впереди предстояли иные испытания — развенчавшая идеалы страна, чуждая их ценностям среда, где, повторно сраженные, они были обмануты, отвергнуты и забыты…
Ильяс Дильшатович Дауди родился в 1967 году в городе Азнакаево Татарская АССР. Российский общественный деятель, публицист, участник Афганской войны, Герой Российской Федерации. Стоял у истоков создания Российских общественных объединений ветеранов-афганцев. Окончил Российский государственный университет нефти и газа, Российскую академию народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ. Автор многих рассказов и эссе о событиях Афганской войны. Награжден медалью «Золотая Звезда», двумя орденами «Краской Звезды», медалью ордена «Родительская слава» и др. наградами.
