Слепец

* * *

Когда я перестану быть,

Мои стихи осиротеют.

Убит, оболган и забыт —

Что может быть сего подлее!

 

Я был юнцом и стал отцом,

Кормильцем трех детей и мужем.

От травм и стрессов стал слепцом,

Забыт и никому не нужен.

 

Ни государству, ни семье,

Которым сделался обузой.

Всю жизнь ишачил на земле,

А умер, как последний лузер,

 

Оставив кипу рваных строф.

На суд язвительных потомков.

Я жил в эпоху катастроф,

А рвется там всегда, где тонко.

 

Есть и для мук земных конец —

Шальная пуля иль заточка.

Но это все же не венец —

Лишь запятая, а не точка.

 

* * *

Я жил на выселках, на прииске,

В бараке среди полчищ крыс,

Варил из килек суп на примусе

И добавлял в похлебку рис.

 

Весной тайга зеленоглазая

Меня снабжала черемшой.

Пугливая дикарка Азия

Всех принимала, кто пришел.

Всех неудачников и лузеров,

Кто горе мыкал в городах,

Кто спать ложился, не поужинав,

И по неделям голодал.

Они из центра понаехали

По одному, вдвоем, втроем,

Кто за грибами и орехами,

Но чаще за шальным рублем.

Ох, елы-палы, пихты, сосенки

И всех кормилица кедра!

Я заблудился в прошлом сослепу,

В сибирском собственном вчера.

 

КАВАЛЕРИЙСКАЯ БАЛЛАДА

 

Степного к нему подвели жеребца,

Вскочил он в седло по привычке с крыльца.

Наметом за ним полетел эскадрон

Сквозь лай пулеметный и звон.

И ярость перла из берегов,

Обращая в бегство врагов.

Их кровь хлестала на лошадей

И страшные лица людей.

Безумства атаки, несущие смерть,

И кровью пропитанный воздух и твердь,

А хряск отрубаемых рук и голов

Страшнее ружейных стволов.

Под старым рубакой плясал аргамак,

Приученный к аду свирепых атак,

Бесстрашен и злобен — не лошадь, а зверь,

Несущий противнику смерть.

И кто в этой рубке остался живой,

А кто распростился с лихой головой?

Не скажет безмолвный свидетель — ковыль.

Забылась страшная быль.

 

* * *

Броня у реки истончилась слегка,

А после и вовсе стала тонка;

Тогда-то река и взяла старика —

Свою ежегодную жертву.

 

Но все еще шел через Волгу народ,

Ступая на гибельный мартовский лед,

Пока тишину не взломал ледоход,

Грозя зазевавшимся смертью.

 

А льдины качались на волжской волне,

О, сколько утоплых у Волги на дне!

Средь оных оставлено место и мне,

Но жизнь разлучила нас с Волгой.

 

Я жил вдалеке от ее берегов —

В медвежьих углах в окруженье снегов,

Средь хитрых друзей и любезных врагов.

И с Волгой не виделся долго.

 

Но вешние запахи волжской воды

Я явственно чуял сквозь вьюги и льды,

И снились в Сибири мне наши сады,

Глядящие в волжскую воду.

 

И плыл над водой пароходный гудок,

Приветствуя встречный степной городок,

И что-то кричал пароходу седок,

Везущий арбузов подводу.

 

Речной работяга, чумазый баркас

И щеголя-лайнера бархатный бас

Из прошлого вдруг выплывают подчас,

Рождая в душе ностальгию.

 

И я просыпаюсь и долго не сплю,

Брожу и жестокую муку терплю,

А после в спиртном эту муку топлю,

Как Стенька в пучине княгиню.

 

* * *

Когда бы к этой полоске земли

Могли пристать корабли,

Я судно угнал бы, скажем, карбас,

И всех томящихся спас.

 

Тогда всех лузеров и бедолаг,

Которых гноил ГУЛАГ,

Я усадил бы на свой ковчег,

И мы ушли бы в побег.

 

Но нет ни паруса, ни дымка —

Пустынна морская гладь,

И соловецкая власть крепка,

Где принято погибать.

 

Над островом сутки зверел Норд-Ост,

Мозжила каждая кость.

У жертв Соловецкой власти

Увечья ныли в ненастье.

 

Но весь этот ад — лишь начало конца.

Однажды прервет его пайка свинца

Заместо хлебной на завтрак

Во имя светлого завтра.

 

* * *

Зачем Господь послал в сей мир

Меня, а не кого иного?

Уж он не омрачил бы пир

В мученьях найденного слова.

 

Посланец Высшего Судьи,

Он поднял бы с земли и с пола

Уничиженные людьми,

Когда-то гордые глаголы.

 

Дарованная Богом речь

В людской нуждается защите.

Но если этим пренебречь,

Тогда, славяне, не взыщите.

 

Заполонят родной словарь

Иноязычные глаголы,

Как оккупировали встарь

Страну ордынские монголы.

 

* * *

Я зарабатывал на хлеб,

Ишача с юных лет,

Иссякли силы — я ослеп,

Плюс хворостей букет.

 

Я зарабатывал на жизнь —

На после, на потом:

Колол дрова, точил ножи,

Хлев чистил за скотом.

 

Теперь я стар, увечен, слеп

И не хлебаю щей,

Дров не колю, не чищу хлев,

Раб, изгнанный взашей.

 

Иду пешком с пустым мешком,

В заштопанном пальто,

Постукиваю батожком —

Авось услышит кто…

 

А, может, Сам Вседобрый Бог

Вдруг снизойдет к слепцу

И приведет в конце дорог

К блаженному концу?

 

---

Юрий Николаевич Могутин родился в 1937 году в городе Москве. Окончил историко-филологический факультет Волгоградского педагогического института, Высшие литературные курсы при Литературном институте им. А.М. Горького. Работал учителем, журналистом. Автор многих книг стихов и прозы, публикаций в центральной и региональной печати. Лауреат Горьковской литературной премии. Член Союза писателей России. Живет в Москве.